Сейчас она вспомнила об этом с улыбкой и была довольна, что так по-хозяйски распорядилась тогда своим небесным добром, а также земным. Нечего тратить ей зря последние силы на молодого балбеса, который желает задаром поесть что на земле растет и что старуха ползком собирает. Ей надо тратиться только на мальчика, при-спорбная сиротская тайна которого ей одной известна и ею же напрочь забыта, поскольку старуха укромно простила кого-то и дозволила кому-то перевалить со своей молодой на ее старушечью шею эту славную, горькую ношу - ничейного мальчика, который сделался главным делом старухиной жизни.
Ах, как чудесно пахнет в ведре на картофельном поле молодая картошка - вы помните? Ну, конечно, еще бы! Старуха сложила шесть кирпичей, развела огонь и поставила с водой котелок. А в газете у нее лежал настоящий копченый лещ! И думала старуха о том, как ловко она догадалась в тот раз притащить эти шесть кирпичей и спрятать их под ботвой. Хорошие мысли старуха любила, хорошие воспоминания, добрые знаки, веселые мелочи - все, что радует, длит, одаряет нечаянно. Она сидела сейчас на теплой, сухой земле и грелась под боком жизни, бросающей и старухе свои душистые кусочки, и мальчику, и ласточке, и стрекозе, и всякой мелкой букашке. Ее глаза слезились в тепле, и она утирала влагу сухой желтой ладонью и бубнила какую-то песенку, слова которой знала когда-то, еще полвека назад или даже меньше...
Тогда у старухи были свои законные, такие же мальчики, как вот этот, Саня и Сеня их звали, Саня и Сеня... И муж был, Григорий Петрович. На фронте Петрович сошелся с другой и домой не вернулся. Дети выросли, - он написал, - и теперь забот у тебя никаких, живи в свое удовольствие, выходи замуж, старуха! Большой шутник был Петрович, всякую работу любил, петь-плясать, с бабами кувыркаться. И в двадцать лет, и в двадцать пять называл он ее весело: моя старуха! Ведь был он моложе на целых два года, а уж лет пятнадцать, как помер от сердца в больнице. Ох, веселый был человек! Мужик был! - старуха вздохнула с улыбкой, повернутой куда-то в синюю глубь своих маленьких глаз и в еще более синюю глубь своей памяти, где грелась сейчас на солнце ее крохотная душа.
Она ловко слила воду и слегка выпарила картошку, подбрасывая ее в котелке и глубоко вдыхая белое жаркое облако, выпиравшее из посудины. «Щас накормлю молодой картошкой и лещиком, и у меня для него яблоко наливное припрятано, в этом году яблок не жди, недород, шиповника насушу, - бормотала сама с собою старуха, раскладывая копченого леща на газете со всей подобающей для эдакой рыбки почестью. Она полила мальчику на руки из бутылки, он умылся и отер лицо подолом рубахи. «Однако ж, ты - кра-а-а-сивый мужик!» - сказала старуха протяжно, и мальчик ей улыбнулся грустно и широко своим некрасивым лицом. Он был толстогуб и скуласт, с синими, как у старухи глазами - без никаких ресниц и бровей.
Но если уж вспоминать... а вспоминать старуха - ужас как! - не любила, поскольку в памяти были тоска и боль, которые мешают делать жизненное действие... Так вот, если уж вспоминать, крепко язык прикусив и ни-ни! ни звука, то мальчика этого, десяти месяцев отроду, привез как-то летом сын ее Сеня, врач из Полтавы, и сказал, что оставит до осени. Сене тогда шел пятьдесят третий год, а жене его, Ане, пятьдесят пятый. Старуха спросила: «Анюта знает?» А сын ее несчастный ответил: «Узнает... если жив буду». Но Сеня той осенью умер в своей больнице, разрезанный на операции, а старухе пришло письмо от Карнауховой Светы двадцати трех лет, что мальчик этот - ее, что Сеня жениться на ней не стал, а теперь заберет она мальчика, если выйдет замуж за хорошего человека, согласного на воспитание чужого ребенка.
Старуха ласково ей ответила, чтоб выходила замуж для своего семейного счастья, а за мальчика не беспокоилась, он хорошо очень устроен у богатой старухи. Тут она лизнула конверт по клейкому краешку, залепила его как следует и отослала в ящик, помолясь о том, чтобы гражданка Света Карнаухова подольше не волновалась о мальчике в своей грядущей супружеской жизни.
Ах, как чудесно пахнет в ведре на картофельном поле молодая картошка - вы помните? Ну, конечно, еще бы! Старуха сложила шесть кирпичей, развела огонь и поставила с водой котелок. А в газете у нее лежал настоящий копченый лещ! И думала старуха о том, как ловко она догадалась в тот раз притащить эти шесть кирпичей и спрятать их под ботвой. Хорошие мысли старуха любила, хорошие воспоминания, добрые знаки, веселые мелочи - все, что радует, длит, одаряет нечаянно. Она сидела сейчас на теплой, сухой земле и грелась под боком жизни, бросающей и старухе свои душистые кусочки, и мальчику, и ласточке, и стрекозе, и всякой мелкой букашке. Ее глаза слезились в тепле, и она утирала влагу сухой желтой ладонью и бубнила какую-то песенку, слова которой знала когда-то, еще полвека назад или даже меньше...
Тогда у старухи были свои законные, такие же мальчики, как вот этот, Саня и Сеня их звали, Саня и Сеня... И муж был, Григорий Петрович. На фронте Петрович сошелся с другой и домой не вернулся. Дети выросли, - он написал, - и теперь забот у тебя никаких, живи в свое удовольствие, выходи замуж, старуха! Большой шутник был Петрович, всякую работу любил, петь-плясать, с бабами кувыркаться. И в двадцать лет, и в двадцать пять называл он ее весело: моя старуха! Ведь был он моложе на целых два года, а уж лет пятнадцать, как помер от сердца в больнице. Ох, веселый был человек! Мужик был! - старуха вздохнула с улыбкой, повернутой куда-то в синюю глубь своих маленьких глаз и в еще более синюю глубь своей памяти, где грелась сейчас на солнце ее крохотная душа.
Она ловко слила воду и слегка выпарила картошку, подбрасывая ее в котелке и глубоко вдыхая белое жаркое облако, выпиравшее из посудины. «Щас накормлю молодой картошкой и лещиком, и у меня для него яблоко наливное припрятано, в этом году яблок не жди, недород, шиповника насушу, - бормотала сама с собою старуха, раскладывая копченого леща на газете со всей подобающей для эдакой рыбки почестью. Она полила мальчику на руки из бутылки, он умылся и отер лицо подолом рубахи. «Однако ж, ты - кра-а-а-сивый мужик!» - сказала старуха протяжно, и мальчик ей улыбнулся грустно и широко своим некрасивым лицом. Он был толстогуб и скуласт, с синими, как у старухи глазами - без никаких ресниц и бровей.
Но если уж вспоминать... а вспоминать старуха - ужас как! - не любила, поскольку в памяти были тоска и боль, которые мешают делать жизненное действие... Так вот, если уж вспоминать, крепко язык прикусив и ни-ни! ни звука, то мальчика этого, десяти месяцев отроду, привез как-то летом сын ее Сеня, врач из Полтавы, и сказал, что оставит до осени. Сене тогда шел пятьдесят третий год, а жене его, Ане, пятьдесят пятый. Старуха спросила: «Анюта знает?» А сын ее несчастный ответил: «Узнает... если жив буду». Но Сеня той осенью умер в своей больнице, разрезанный на операции, а старухе пришло письмо от Карнауховой Светы двадцати трех лет, что мальчик этот - ее, что Сеня жениться на ней не стал, а теперь заберет она мальчика, если выйдет замуж за хорошего человека, согласного на воспитание чужого ребенка.
Старуха ласково ей ответила, чтоб выходила замуж для своего семейного счастья, а за мальчика не беспокоилась, он хорошо очень устроен у богатой старухи. Тут она лизнула конверт по клейкому краешку, залепила его как следует и отослала в ящик, помолясь о том, чтобы гражданка Света Карнаухова подольше не волновалась о мальчике в своей грядущей супружеской жизни.
Все подруги старухины померли, кроме двух, но эти две казались ей вечными, они расписывали в артели коробочки, шкатулки и другую ненаглядную красоту. И старуха искренне полагала, что подруги ее будут живы, пока в артели краски не кончатся, а краски не кончатся никогда, иначе станет намертво производство и все мастерицы разом помрут.
- Ешь, - говорила она мальчику, - глянь, какая рассыпчатая, снегурочка! А лещик-то мировецкий! С моими подружками не пропадешь, завсегда угостят. Ты в случае какой беды к мастерице Клане приклеивайся, тебе до взрослос-ти уж недолго, лет пять, а Клане семьдесят шесть всего-то, еще молода, поможет! - и старуха сияла при мысли, что так хорошо-распрекрасно она в этой жизни устроилась, выбрав себе таких молодых и надежных подруг.
- Эй, старуха! Привет! Как живешь, старушенция!. - с гоготом и улюлюканьем подкатились трое парней, совершенно ей не знакомых. Старшему было на вид лет двадцать, он нагло без спросу запустил руку в котелок с горячей картошкой и стал уплетать, чавкая и чмокая напоказ. Помладше, лет восемнадцати, выдрал у мальчика боковину леща, смазал ею ребенка по лицу и громко, как животное, стал сосать рыбье мясцо, словно как если бы оно сделалось сто крат вкуснее - от униженья ближнего. А веселый и злой, лет шестнадцати, помахал перед бабкиным носом физкультурным своим кулаком и рявкнул: - А ну, гони, бабка, рублики на выпивку - во как в глотке пересохло, харкнуть в рожу твою нечем! И цыц - будто денег нету! Я тебя тут прямо на поле ногой раздавлю, как картошку вареную! И щенка твоего так в рыло хрясну, что станет он удобрением - ха-ха-ха! - и не догонит меня никакая милиция, у меня во-о-т там папашкина машина, а папашка - ба-а-альшой человек!
Старуха глянула вкось во-о-он туда, где он показывал, и увидала красную легковую машину с дверцами нараспашку. А у машины стояли две девицы, одна другой заплетала косу.
- Господи! - подумала старуха. - И сколько же их там помещается? Как тараканы в печке! Господи! И девки с ними, а парни-то пьяные, еще разобьются...
Старший вытащил из кармана складной нож и раскрыл со свистом длинное лезвие, он стал точить его для куража об кирпич, через раз тыча в лицо то мальчику, то старухе.
- Небось, торгуешь своей картошечкой, спекулянтка проклятая! И яблочками торгуешь, и лучком, сволочь! - приговаривал он, свой ножик потачивая с жутким свистом и скрежетом.
- Да какими яблочками? Недород ведь нынче на яблочки, - приговаривала старуха, проклиная себя за то, что денег при ней, кроме копеек, вовсе не было. - Нет у меня денег, нет. Я вот на рынок повезу картошку, вот и будут, вот и будут тогда деньги, тогда все отдам, берите, разве мне жалко, с удовольствием, пожалуйста, мне не жалко, - бормотала она, невпопад улыбаясь. И вдруг побелела старуха, ойкнула и повалилась на землю замертво, с каким-то окончательным стуком.
- Сдохла твоя бабуся, закапывай! От нее воняло козлом! - сплюнув, сказал старший, пнул бабку ногой в бок и скомандовал:
- Атас! По машинам!
Мальчик упал старухе на грудь, обнял все ее кости и зарыдал, подвывая, со стоном. Он залил слезами старухину кофту и, тупо уставясь на первое ужасное горе своей маленькой жизни, увидел, как жутко высохла старушечья кожа на желтой щеке, Он выл и гладил свою родную старуху, и целовал, и пытался взять ее на руки, чтоб унести с проклятого места. Он услышал рычанье мотора, увидел пыльный хвостище за красной машиной и бессильно потряс вослед кулаками:
- Бандиты! Уехали! - всхлипнул он и еще сильнее прижался к своей холодной, деревянной, бездыханной старухе.
И тут старуха заплакала, открыла два синих-пресиних глаза, улыбнулась мальчику криво сквозь слезы и выдохнула:
- Господи! Как хорошо, что уехали! Спасительно, Господи, ты меня надоумил. Умерла - и все тут! С мертвой и взятки гладки! Что им дохлую-то старуху кромсать? Им живой страх нужен, чтоб в руках трепыхался, бился!
- Ешь, - говорила она мальчику, - глянь, какая рассыпчатая, снегурочка! А лещик-то мировецкий! С моими подружками не пропадешь, завсегда угостят. Ты в случае какой беды к мастерице Клане приклеивайся, тебе до взрослос-ти уж недолго, лет пять, а Клане семьдесят шесть всего-то, еще молода, поможет! - и старуха сияла при мысли, что так хорошо-распрекрасно она в этой жизни устроилась, выбрав себе таких молодых и надежных подруг.
- Эй, старуха! Привет! Как живешь, старушенция!. - с гоготом и улюлюканьем подкатились трое парней, совершенно ей не знакомых. Старшему было на вид лет двадцать, он нагло без спросу запустил руку в котелок с горячей картошкой и стал уплетать, чавкая и чмокая напоказ. Помладше, лет восемнадцати, выдрал у мальчика боковину леща, смазал ею ребенка по лицу и громко, как животное, стал сосать рыбье мясцо, словно как если бы оно сделалось сто крат вкуснее - от униженья ближнего. А веселый и злой, лет шестнадцати, помахал перед бабкиным носом физкультурным своим кулаком и рявкнул: - А ну, гони, бабка, рублики на выпивку - во как в глотке пересохло, харкнуть в рожу твою нечем! И цыц - будто денег нету! Я тебя тут прямо на поле ногой раздавлю, как картошку вареную! И щенка твоего так в рыло хрясну, что станет он удобрением - ха-ха-ха! - и не догонит меня никакая милиция, у меня во-о-т там папашкина машина, а папашка - ба-а-альшой человек!
Старуха глянула вкось во-о-он туда, где он показывал, и увидала красную легковую машину с дверцами нараспашку. А у машины стояли две девицы, одна другой заплетала косу.
- Господи! - подумала старуха. - И сколько же их там помещается? Как тараканы в печке! Господи! И девки с ними, а парни-то пьяные, еще разобьются...
Старший вытащил из кармана складной нож и раскрыл со свистом длинное лезвие, он стал точить его для куража об кирпич, через раз тыча в лицо то мальчику, то старухе.
- Небось, торгуешь своей картошечкой, спекулянтка проклятая! И яблочками торгуешь, и лучком, сволочь! - приговаривал он, свой ножик потачивая с жутким свистом и скрежетом.
- Да какими яблочками? Недород ведь нынче на яблочки, - приговаривала старуха, проклиная себя за то, что денег при ней, кроме копеек, вовсе не было. - Нет у меня денег, нет. Я вот на рынок повезу картошку, вот и будут, вот и будут тогда деньги, тогда все отдам, берите, разве мне жалко, с удовольствием, пожалуйста, мне не жалко, - бормотала она, невпопад улыбаясь. И вдруг побелела старуха, ойкнула и повалилась на землю замертво, с каким-то окончательным стуком.
- Сдохла твоя бабуся, закапывай! От нее воняло козлом! - сплюнув, сказал старший, пнул бабку ногой в бок и скомандовал:
- Атас! По машинам!
Мальчик упал старухе на грудь, обнял все ее кости и зарыдал, подвывая, со стоном. Он залил слезами старухину кофту и, тупо уставясь на первое ужасное горе своей маленькой жизни, увидел, как жутко высохла старушечья кожа на желтой щеке, Он выл и гладил свою родную старуху, и целовал, и пытался взять ее на руки, чтоб унести с проклятого места. Он услышал рычанье мотора, увидел пыльный хвостище за красной машиной и бессильно потряс вослед кулаками:
- Бандиты! Уехали! - всхлипнул он и еще сильнее прижался к своей холодной, деревянной, бездыханной старухе.
И тут старуха заплакала, открыла два синих-пресиних глаза, улыбнулась мальчику криво сквозь слезы и выдохнула:
- Господи! Как хорошо, что уехали! Спасительно, Господи, ты меня надоумил. Умерла - и все тут! С мертвой и взятки гладки! Что им дохлую-то старуху кромсать? Им живой страх нужен, чтоб в руках трепыхался, бился!
Она кряхтя поднялась, отряхнула подол сатиновой черной юбки, прибрала на груди свою кофту, глотнула водицы. Восторженно и ликующе, как на воскресшую, глядел на старуху мальчик, он торопился, с жадной дрожью, ей угодить своей быстротой, послушаньем души, только что увидевшей чудо.
Они прикрыли шесть кирпичей и две лопаты картофельной ботвой между грядками, подхватили два ведра молодой картошки и подались на край поля, к дороге. Старуха по-девичьи подбирала на ветру свою черную юбку и уже весело хмыкала, перегребая наспех всю эту разбойничью историю, подробно разглядывая все ее жуткости, а также во всех подробностях то, как ловко она обхитрила эту адскую шайку, как мудро с помощью божьей она, старуха, провела за нос этих-молокососов, как здорово, что глубокая старость не отшибла у ней разум и что на этот кусочек жизни у нее, такой старой старухи, всего хватило - и ума, и хитрости, и здоровья, словно у молодой.
Минут через сорок она сидела с мальчиком в кузове крытого брезентом грузовика, придерживая два ведра с молодой картошкой. Мальчик плакал, прижавшись к старухе и время от времени гладя ладонью костлявые плечи ее и спину - жива ли?! А старуха дышала теплым закатным ветром, и дышала так глубоко, чтобы мальчик не сомневался: жива старуха, жива, совсем живая! Уже виднелась развилка, ведущая на Постники, где жили старуха с мальчиком, но шофер грузовика вдруг резко притормозил и какое-то препятствие он объехал, изрядно тряхнув своих пассажиров с картошкой.
То, что через мгновение увидели старуха и мальчик, было ужасно. Посредине шоссе лежали в кровавой луже пять человеческих тел, накрытых рогожами, а в метрах пятнадцати на обочине валялась красной лепешкой та самая легковая машина. И водитель цистерны лежал в кабине, откинув мертвое свое тело. Милиция что-то записывала, отмеряя землю гибким железным метром. Санитары курили.
Всю дорогу до Постников старуха и мальчик видели перед собой это красно-кроваво-железное месиво, которое чуть не лишило их жизни, но лишилось жизни само - по какой-то неведомой воле непостижимых сил, выкраивающих кусочки старушечьей жизни, кусочки, совсем не пригодные для более молодого существа, - разве что для котенка?..
Ночью мальчик вставал смотреть, жива ли его старуха, и наткнулся нечаянно в темноте на ведро с молодой картошкой, которое зазвенело. Старуха на звон этот пробормотала сквозь хрупкий сон: - Жива я, жива, живая, спи, мальчик, я притворилась...
Из книги " РАССКАЗЫ О ЧУДЕСНОМ"
http://www.owl.ru/morits/proz/ras02.htm?ysclid=m3gfcb..
Они прикрыли шесть кирпичей и две лопаты картофельной ботвой между грядками, подхватили два ведра молодой картошки и подались на край поля, к дороге. Старуха по-девичьи подбирала на ветру свою черную юбку и уже весело хмыкала, перегребая наспех всю эту разбойничью историю, подробно разглядывая все ее жуткости, а также во всех подробностях то, как ловко она обхитрила эту адскую шайку, как мудро с помощью божьей она, старуха, провела за нос этих-молокососов, как здорово, что глубокая старость не отшибла у ней разум и что на этот кусочек жизни у нее, такой старой старухи, всего хватило - и ума, и хитрости, и здоровья, словно у молодой.
Минут через сорок она сидела с мальчиком в кузове крытого брезентом грузовика, придерживая два ведра с молодой картошкой. Мальчик плакал, прижавшись к старухе и время от времени гладя ладонью костлявые плечи ее и спину - жива ли?! А старуха дышала теплым закатным ветром, и дышала так глубоко, чтобы мальчик не сомневался: жива старуха, жива, совсем живая! Уже виднелась развилка, ведущая на Постники, где жили старуха с мальчиком, но шофер грузовика вдруг резко притормозил и какое-то препятствие он объехал, изрядно тряхнув своих пассажиров с картошкой.
То, что через мгновение увидели старуха и мальчик, было ужасно. Посредине шоссе лежали в кровавой луже пять человеческих тел, накрытых рогожами, а в метрах пятнадцати на обочине валялась красной лепешкой та самая легковая машина. И водитель цистерны лежал в кабине, откинув мертвое свое тело. Милиция что-то записывала, отмеряя землю гибким железным метром. Санитары курили.
Всю дорогу до Постников старуха и мальчик видели перед собой это красно-кроваво-железное месиво, которое чуть не лишило их жизни, но лишилось жизни само - по какой-то неведомой воле непостижимых сил, выкраивающих кусочки старушечьей жизни, кусочки, совсем не пригодные для более молодого существа, - разве что для котенка?..
Ночью мальчик вставал смотреть, жива ли его старуха, и наткнулся нечаянно в темноте на ведро с молодой картошкой, которое зазвенело. Старуха на звон этот пробормотала сквозь хрупкий сон: - Жива я, жива, живая, спи, мальчик, я притворилась...
Из книги " РАССКАЗЫ О ЧУДЕСНОМ"
http://www.owl.ru/morits/proz/ras02.htm?ysclid=m3gfcb..
* * *
"Россия - неприятная страна!" -
Американец пишет, полагая,
Что у него страна - совсем другая,
И всем приятна именно она:
Особенно приятна для рабов,
Которым рабство зверское приятно,
Индейцам тоже свойственна любовь
К захватчикам, чьё зверство необъятно!..
Америка - приятная страна
Для стран, которые бомбила многократно,
Чтоб грабить их в любые времена,
Грозя угробить, - что особенно приятно!..
Пробирочкой с фальшивым порошком
Трясёт Америка особенно приятно,
Чтоб на Ирак напасть одним прыжком,
Угробить власть и грабить демократно!
Россия - неприятная страна,
Американец пишет, полагая,
Что у него страна - совсем другая:
Приятно Ливию угробила она,
Приятно Сербию бомбила напоказ,
Приятно выполнив заказ такой цепочки,
Где сербские сердца, печёнки, почки
Приятно вырезал такой спецназ,
Такой приятный образ сатаны,
Чья зверская нажива необъятна!..
А мне приятно, что не с той я стороны,
Где так приятны бомбы "С Пасхой!" для страны,
Которой так Россия - неприятна!
"Россия - неприятная страна!" -
Американец пишет, полагая,
Что у него страна - совсем другая,
И всем приятна именно она:
Особенно приятна для рабов,
Которым рабство зверское приятно,
Индейцам тоже свойственна любовь
К захватчикам, чьё зверство необъятно!..
Америка - приятная страна
Для стран, которые бомбила многократно,
Чтоб грабить их в любые времена,
Грозя угробить, - что особенно приятно!..
Пробирочкой с фальшивым порошком
Трясёт Америка особенно приятно,
Чтоб на Ирак напасть одним прыжком,
Угробить власть и грабить демократно!
Россия - неприятная страна,
Американец пишет, полагая,
Что у него страна - совсем другая:
Приятно Ливию угробила она,
Приятно Сербию бомбила напоказ,
Приятно выполнив заказ такой цепочки,
Где сербские сердца, печёнки, почки
Приятно вырезал такой спецназ,
Такой приятный образ сатаны,
Чья зверская нажива необъятна!..
А мне приятно, что не с той я стороны,
Где так приятны бомбы "С Пасхой!" для страны,
Которой так Россия - неприятна!
Рифмует Пушкин отвратительно,
В сравненье с тем, как восхитительно
Рифмует мерзкая братва,
Россию проклиная, - ей
Желая сдохнуть поскорей
Во имя, ради торжества,
Чтоб все плясали на костях
России - в новостях, вестях
О том, что русских - больше нет :
Исчез России, русских след,
Исчез язык, где отвратительно
Рифмует Пушкин, русский гений,
Когда рифмует восхитительно
Братва из литобъединений,
Где ненависть к России - вклад
В расцвет вонючей русофобщины,
Достойной мировых наград
Американщины, европщины,
Где русофобские кассиры
Заплатят щедро, но - не за
Стихи "Клеветникам России",
Чьи строки забывать нельзя:
"Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы"!..
А русофобщина братвы
Рифмучей - мерзкие гастроли,
Чья касса выручку свою
Шлёт на подмогу гитлерью!..
А Пушкин - русская душа,
Поэтствует в родном краю,
Плохими рифмами греша,
Любовью к Родине дыша,
К её отеческим гробам,
А не к отеческим врагам!
В сравненье с тем, как восхитительно
Рифмует мерзкая братва,
Россию проклиная, - ей
Желая сдохнуть поскорей
Во имя, ради торжества,
Чтоб все плясали на костях
России - в новостях, вестях
О том, что русских - больше нет :
Исчез России, русских след,
Исчез язык, где отвратительно
Рифмует Пушкин, русский гений,
Когда рифмует восхитительно
Братва из литобъединений,
Где ненависть к России - вклад
В расцвет вонючей русофобщины,
Достойной мировых наград
Американщины, европщины,
Где русофобские кассиры
Заплатят щедро, но - не за
Стихи "Клеветникам России",
Чьи строки забывать нельзя:
"Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы"!..
А русофобщина братвы
Рифмучей - мерзкие гастроли,
Чья касса выручку свою
Шлёт на подмогу гитлерью!..
А Пушкин - русская душа,
Поэтствует в родном краю,
Плохими рифмами греша,
Любовью к Родине дыша,
К её отеческим гробам,
А не к отеческим врагам!
* * *
"Россия - неприятная страна!" -
Американец пишет, полагая,
Что у него страна - совсем другая,
И всем приятна именно она:
Особенно приятна для рабов,
Которым рабство зверское приятно,
Индейцам тоже свойственна любовь
К захватчикам, чьё зверство необъятно!..
Америка - приятная страна
Для стран, которые бомбила многократно,
Чтоб грабить их в любые времена,
Грозя угробить, - что особенно приятно!..
Пробирочкой с фальшивым порошком
Трясёт Америка особенно приятно,
Чтоб на Ирак напасть одним прыжком,
Угробить власть и грабить демократно!
Россия - неприятная страна,
Американец пишет, полагая,
Что у него страна - совсем другая:
Приятно Ливию угробила она,
Приятно Сербию бомбила напоказ,
Приятно выполнив заказ такой цепочки,
Где сербские сердца, печёнки, почки
Приятно вырезал такой спецназ,
Такой приятный образ сатаны,
Чья зверская нажива необъятна!..
А мне приятно, что не с той я стороны,
Где так приятны бомбы "С Пасхой!" для страны,
Которой так Россия - неприятна!
"Россия - неприятная страна!" -
Американец пишет, полагая,
Что у него страна - совсем другая,
И всем приятна именно она:
Особенно приятна для рабов,
Которым рабство зверское приятно,
Индейцам тоже свойственна любовь
К захватчикам, чьё зверство необъятно!..
Америка - приятная страна
Для стран, которые бомбила многократно,
Чтоб грабить их в любые времена,
Грозя угробить, - что особенно приятно!..
Пробирочкой с фальшивым порошком
Трясёт Америка особенно приятно,
Чтоб на Ирак напасть одним прыжком,
Угробить власть и грабить демократно!
Россия - неприятная страна,
Американец пишет, полагая,
Что у него страна - совсем другая:
Приятно Ливию угробила она,
Приятно Сербию бомбила напоказ,
Приятно выполнив заказ такой цепочки,
Где сербские сердца, печёнки, почки
Приятно вырезал такой спецназ,
Такой приятный образ сатаны,
Чья зверская нажива необъятна!..
А мне приятно, что не с той я стороны,
Где так приятны бомбы "С Пасхой!" для страны,
Которой так Россия - неприятна!
ИСТОРИЧЕСКИ СКОРАЯ ПОМОЩЬ
( из цикла " Мгновеники")
Григорий Горин, прекрасный русский писатель, трагикомический прозаик и драматург ( кино "Барон Мюнхаузен" - это его пьеса), работал врачом скорой помощи.
Однажды утром, после его дежурства на "скорой", мы встретились в метро на станции "Маяковская", и он сказал, что дежурство было очень тяжёлым: в человека вонзили нож, а вокруг стояли деятели этой поножовщины, требуя от врача скорой помощи, чтобы он немедленно вытащил этот нож!..
Григорий Горин им объяснил, что если он вытащит этот нож, раненый человек умрёт, - а если он довезёт его до больницы, хирурги в операционной сумеют, быть может, спасти жизнь человека. Но деятели поножовщины завопили : "Вытаскивай нож , или мы тебя зарежем!"
Историческая картина: те, кто всадили в Россию нож, требуют от врача скорой помощи, чтобы он немедленно вытащил этот нож, который они вонзили!.. А врач под угрозой - быть зарезанным! - везёт раненого в больницу, к хирургам, которые сделают нечто невероятное и каким -то фантастическим образом спасут жизнь, из которой ни в коем случае нельзя немедленно вытащить нож!..
А сам Григорий Горин погиб от инфаркта, который прозевала скорая помощь времён "перестройки", выезжая к нему по вызову дважды. Начальником этой "скорой" был его друг. Видела я этого друга, чьи руки были в толстых золотых кольцах.
( из цикла " Мгновеники")
Григорий Горин, прекрасный русский писатель, трагикомический прозаик и драматург ( кино "Барон Мюнхаузен" - это его пьеса), работал врачом скорой помощи.
Однажды утром, после его дежурства на "скорой", мы встретились в метро на станции "Маяковская", и он сказал, что дежурство было очень тяжёлым: в человека вонзили нож, а вокруг стояли деятели этой поножовщины, требуя от врача скорой помощи, чтобы он немедленно вытащил этот нож!..
Григорий Горин им объяснил, что если он вытащит этот нож, раненый человек умрёт, - а если он довезёт его до больницы, хирурги в операционной сумеют, быть может, спасти жизнь человека. Но деятели поножовщины завопили : "Вытаскивай нож , или мы тебя зарежем!"
Историческая картина: те, кто всадили в Россию нож, требуют от врача скорой помощи, чтобы он немедленно вытащил этот нож, который они вонзили!.. А врач под угрозой - быть зарезанным! - везёт раненого в больницу, к хирургам, которые сделают нечто невероятное и каким -то фантастическим образом спасут жизнь, из которой ни в коем случае нельзя немедленно вытащить нож!..
А сам Григорий Горин погиб от инфаркта, который прозевала скорая помощь времён "перестройки", выезжая к нему по вызову дважды. Начальником этой "скорой" был его друг. Видела я этого друга, чьи руки были в толстых золотых кольцах.
И вышли откуда, и вышли куда,
И поняли: камень – орудье труда,
И подняли камень, и стали толочь,
И высекли пламя, и выдумки прочь,
И врать прекрати, что не умственный труд –
Огня добыванье из каменных груд!
И сеянье зёрен, рожденье кормов –
С нуля – интеллект, озаренье умов!
Они, а не мы приручили тогда
Рогатых и диких животных стада,
И не было денег, и не было льгот,
Был древний, наивный и умный народ,
И скалы его рисованье хранят –
Охоту на зверя, кормленье ягнят,
Из камня – топор, из полена – таран,
Охотники лечат друг друга от ран,
И умственный труд начинается с И,
И всё изначально, и силы свои,
И нет меценатов, и спонсоров нет,
И есть умозрение звёзд и планет,
И нет педагогов, и нет букварей,
И есть математика у дикарей,
И множество знают они языков –
И ветра, и трав, облаков и песков,
И дует сквозняк продолженья веков,
И опыты он продолжает свои,
И сила ума начинается с И.
И поняли: камень – орудье труда,
И подняли камень, и стали толочь,
И высекли пламя, и выдумки прочь,
И врать прекрати, что не умственный труд –
Огня добыванье из каменных груд!
И сеянье зёрен, рожденье кормов –
С нуля – интеллект, озаренье умов!
Они, а не мы приручили тогда
Рогатых и диких животных стада,
И не было денег, и не было льгот,
Был древний, наивный и умный народ,
И скалы его рисованье хранят –
Охоту на зверя, кормленье ягнят,
Из камня – топор, из полена – таран,
Охотники лечат друг друга от ран,
И умственный труд начинается с И,
И всё изначально, и силы свои,
И нет меценатов, и спонсоров нет,
И есть умозрение звёзд и планет,
И нет педагогов, и нет букварей,
И есть математика у дикарей,
И множество знают они языков –
И ветра, и трав, облаков и песков,
И дует сквозняк продолженья веков,
И опыты он продолжает свои,
И сила ума начинается с И.
* * *
Если б я эти годы косые
Провела на планете другой,
Я могла бы сегодня в России
Громко топнуть волшебной ногой!..
Для начала права бы качала,
Под изгнанницу сильно кося, –
Благодарность бы я получала
Уж за то, что я выжила вся.
И Россия была бы виновна
За моё на чужбине житьё,
Но прошляпила Юнна Петровна
Невозвратное счастье своё.
Не вернусь я теперь ниоткуда,
Потому что осталась я здесь
Наглядеться на русское чудо,
На его самоедскую бесь,
На его механизмы презренья
К никуда не удравшей стране,
Где по воздуху стихотворенья
Мой Читатель гуляет ко мне.
Он – поэтской Луны обитатель,
Обладатель поэтской струны,
Никуда не удравший Читатель
Никуда не удравшей страны.
Из книги СквОзеро
2014
Если б я эти годы косые
Провела на планете другой,
Я могла бы сегодня в России
Громко топнуть волшебной ногой!..
Для начала права бы качала,
Под изгнанницу сильно кося, –
Благодарность бы я получала
Уж за то, что я выжила вся.
И Россия была бы виновна
За моё на чужбине житьё,
Но прошляпила Юнна Петровна
Невозвратное счастье своё.
Не вернусь я теперь ниоткуда,
Потому что осталась я здесь
Наглядеться на русское чудо,
На его самоедскую бесь,
На его механизмы презренья
К никуда не удравшей стране,
Где по воздуху стихотворенья
Мой Читатель гуляет ко мне.
Он – поэтской Луны обитатель,
Обладатель поэтской струны,
Никуда не удравший Читатель
Никуда не удравшей страны.
Из книги СквОзеро
2014
* * *
Сегодня Пушкин, Тютчев, Блок –
Моё агентство новостей.
Поэзии шпионский слог
Секретен для любых властей,
А для меня распахнут весь
Поток событий, тайный круг,
В котором смесь всего, что здесь
Нечаянно случится вдруг!
Оно из глубины веков –
Моё агентство новостей,
Из тех шпионских облаков,
Откуда зрелище страстей
Внезапно сносит потолок, -
И дар прозрения спасён,
Которым Пушкин, Тютчев, Блок
Предупреждают – обо всём!
Сегодня Пушкин, Тютчев, Блок –
Моё агентство новостей.
Поэзии шпионский слог
Секретен для любых властей,
А для меня распахнут весь
Поток событий, тайный круг,
В котором смесь всего, что здесь
Нечаянно случится вдруг!
Оно из глубины веков –
Моё агентство новостей,
Из тех шпионских облаков,
Откуда зрелище страстей
Внезапно сносит потолок, -
И дар прозрения спасён,
Которым Пушкин, Тютчев, Блок
Предупреждают – обо всём!
МОРАЛЬНЫЕ ИДИОТЫ РУСОФОБСКОГО НАЦИЗМА
( из цикла "МГНОВЕНИКИ")
Украина и Россия одинаково истощены, запад делает всё возможное, чтобы Украина истощила Россию, которой Трамп предьявит условия мирного договора, и Россия будет вынуждена согласиться на любые условия, потому что Россия истощена, - пишут американские аналитики!..
Анализ - греческое слово - разложение, расчленение на составные части. ( Словарь иностранных слов). Аналог - слово греческое - соразмерность, соответствие, нечто, равное другому предмету, явлению, понятию. (Словарь иностранных слов). Анус - латинское слово - кольцо, анальное отверстие,через которое фекалии ( дерьмо!) выводятся из организма.
Через такое анальное отверстие выходят словесные, печатные фекалии аналитиков, для которых Украина и Россия - аналоги, одинаково истощённые в мозгах русофобского нацизма, чьи аналитики уверены, что Россия согласится на любые условия, потому что нет у России другого выхода, кроме вот этого - превратиться в фекалии анального отверстия американских аналитиков!
Однако, Америка шлёт укрофашистам противопехотные, запретные мины, чтобы Россия, побеждающая укрофашистов с их Натопаханатом, не продвигалась так быстро и так победно, как сейчас, как всегда!
Запад русофобского нацизма психически болен "моральным идиотизмом", - эта болезнь известна медицине с древних времён: отвергая все законы человеческой морали, торжествуя победу над всеми запретами, моральные идиоты в конечной стадии болезни едят с наслаждением собственные фекалии.
( из цикла "МГНОВЕНИКИ")
Украина и Россия одинаково истощены, запад делает всё возможное, чтобы Украина истощила Россию, которой Трамп предьявит условия мирного договора, и Россия будет вынуждена согласиться на любые условия, потому что Россия истощена, - пишут американские аналитики!..
Анализ - греческое слово - разложение, расчленение на составные части. ( Словарь иностранных слов). Аналог - слово греческое - соразмерность, соответствие, нечто, равное другому предмету, явлению, понятию. (Словарь иностранных слов). Анус - латинское слово - кольцо, анальное отверстие,через которое фекалии ( дерьмо!) выводятся из организма.
Через такое анальное отверстие выходят словесные, печатные фекалии аналитиков, для которых Украина и Россия - аналоги, одинаково истощённые в мозгах русофобского нацизма, чьи аналитики уверены, что Россия согласится на любые условия, потому что нет у России другого выхода, кроме вот этого - превратиться в фекалии анального отверстия американских аналитиков!
Однако, Америка шлёт укрофашистам противопехотные, запретные мины, чтобы Россия, побеждающая укрофашистов с их Натопаханатом, не продвигалась так быстро и так победно, как сейчас, как всегда!
Запад русофобского нацизма психически болен "моральным идиотизмом", - эта болезнь известна медицине с древних времён: отвергая все законы человеческой морали, торжествуя победу над всеми запретами, моральные идиоты в конечной стадии болезни едят с наслаждением собственные фекалии.
Х Х Х
Труд мой, бесплатный, как солнце с луной,
Труд мой, бесплатный, как дождь проливной,
Как снегопад на бесплатном ветру,
Как на бесплатной росе поутру
Светом бесплатным небес без вранья
Небо бесплатное дышит в меня.
Труд мой бесплатный, ночей моих, дней -
Высшее качество жизни моей!
Труд мой бесплатный, как боль моих ран,
Щедро проплаченных множеством стран,
Щедро проплаченных множеством касс
В каждом столетьи, как здесь и сейчас!
Там, где бесплатно Господь меня спас -
Труд мой бесплатный, ночей моих, дней,
Непобедимость священных корней -
Высшее качество жизни моей!
Труд мой, бесплатный, как солнце с луной,
Труд мой, бесплатный, как дождь проливной,
Как снегопад на бесплатном ветру,
Как на бесплатной росе поутру
Светом бесплатным небес без вранья
Небо бесплатное дышит в меня.
Труд мой бесплатный, ночей моих, дней -
Высшее качество жизни моей!
Труд мой бесплатный, как боль моих ран,
Щедро проплаченных множеством стран,
Щедро проплаченных множеством касс
В каждом столетьи, как здесь и сейчас!
Там, где бесплатно Господь меня спас -
Труд мой бесплатный, ночей моих, дней,
Непобедимость священных корней -
Высшее качество жизни моей!
из цикла "Найухоёмкие сигналы"
Я М Б Л О К О Я М Б А
Шаланды, полные кефали,
Передо мной явилась ты,
И все биндюжники вставали,
Как гений чистой красоты.
Да, были люди в наше время,
На дровнях обновляя путь, –
Не то, что нынешнее племя,
Плетётся рысью, как-нибудь.
Вставай, проклятьем заклеймённый, –
В порту кричали моряки,
Кипит наш разум возмущённый,
Со страшным скрипом башмаки!
В ответ достав "Казбека" пачку,
Надев широкий боливар, –
Вы интересная чудачка,
Онегин едет на бульвар.
Зима, крестьянин торжествуя,
Читал, забывшись между тем, –
Его лошадка, снег почуя,
Кто был ничем, тот станет всем!
Из ямбов ямблоко такое
Для вас в саду моём росло,
В нём интонаций – дно морское,
Но здесь не просто
Про "Ямблоко ямба"
Такой приём называется по-научному "центон", но лучше об этом забыть, когда благодать поэтской гулянки.
Это стихотворение сложено из "Шаланды полные кефали", "Интернационала", "Я помню чудное мгновенье" и строк из "Евгения Онегина".
Всё, перечисленное выше, написано одним размером, четырёхстопным ямбом, но суть в том, что все интонации – необъятно разные, и один и тот же размер безграничен для огромного объёма интонаций, а без этого все размеры – прокрустово ложе...
Я М Б Л О К О Я М Б А
Шаланды, полные кефали,
Передо мной явилась ты,
И все биндюжники вставали,
Как гений чистой красоты.
Да, были люди в наше время,
На дровнях обновляя путь, –
Не то, что нынешнее племя,
Плетётся рысью, как-нибудь.
Вставай, проклятьем заклеймённый, –
В порту кричали моряки,
Кипит наш разум возмущённый,
Со страшным скрипом башмаки!
В ответ достав "Казбека" пачку,
Надев широкий боливар, –
Вы интересная чудачка,
Онегин едет на бульвар.
Зима, крестьянин торжествуя,
Читал, забывшись между тем, –
Его лошадка, снег почуя,
Кто был ничем, тот станет всем!
Из ямбов ямблоко такое
Для вас в саду моём росло,
В нём интонаций – дно морское,
Но здесь не просто
Про "Ямблоко ямба"
Такой приём называется по-научному "центон", но лучше об этом забыть, когда благодать поэтской гулянки.
Это стихотворение сложено из "Шаланды полные кефали", "Интернационала", "Я помню чудное мгновенье" и строк из "Евгения Онегина".
Всё, перечисленное выше, написано одним размером, четырёхстопным ямбом, но суть в том, что все интонации – необъятно разные, и один и тот же размер безграничен для огромного объёма интонаций, а без этого все размеры – прокрустово ложе...
ПРОМЕТЕЙ
Орел на крыше мира, словно кошка,
Взъерошен ветром, дующим с Кавказа.
Титан казнимый смотрит в оба глаза
на Зевса зверского. Так выглядит обложка
бессонницы. И соки пересказа
клубит луны серебряная ложка.
У Зевса от страстей отвисли груди,
напряжена свирепая брюшина, -
туда, где любят скапливаться люди,
он извергает громы, как машина.
Титан за печень держится. Вершина
Кавказа ходит с ним по амплитуде.
Орел, приплод Ехидны и Тифона
и брат Химеры с козьей головою,
заводится, как ящик патефона,
и печенью питается живою.
Титан об этом думает: «Освою
дыханье крупное, чтоб избежать урона».
Плоды лимона в погребе долины
сплотили свет вокруг овчарни спящей.
Пастух, изделье из воды и глины,
пастушке в кружку льет отвар кипящий.
Орел титана жрет, как настоящий, и
брызжет в мощный пах слюной орлиной.
Титан не видит ни орла, ни плена,
он видит, как спускается со склона
Кентавр, смертельно раненный в колено.
О дьявол! В благородного Хирона
стрела врубилась, как топор в полено,
он почернел от боли, как ворона,
и пена пышным облачным обводом
усугубляет существа продольность.
Он просит смерти, но бессмертен родом -
будь проклят рок, бессмертья подневольность!
Такая мука в нем, такая больность!..
Титан колотит по небесным сводам, -
Выходит Зевс: - Чего тебе, ворюга? -
Титан диктует: - Сокруши порядок
и смерть мою перепиши на друга,
чтоб светел был отход его и сладок:
Кентавру пусть - нежнейшая из грядок,
а мне - его бессмертья центрифуга, -
ты понял? - Зевс кивнул ему невольно
и удалился ублажать титана.
Кентавру больше не было так больно,
его зарыл Геракл в тени платана.
Орел терзал титана неустанно,
въедаясь в печень. Но как раз об этом
известно всем и сказано довольно.
Орел на крыше мира, словно кошка,
Взъерошен ветром, дующим с Кавказа.
Титан казнимый смотрит в оба глаза
на Зевса зверского. Так выглядит обложка
бессонницы. И соки пересказа
клубит луны серебряная ложка.
У Зевса от страстей отвисли груди,
напряжена свирепая брюшина, -
туда, где любят скапливаться люди,
он извергает громы, как машина.
Титан за печень держится. Вершина
Кавказа ходит с ним по амплитуде.
Орел, приплод Ехидны и Тифона
и брат Химеры с козьей головою,
заводится, как ящик патефона,
и печенью питается живою.
Титан об этом думает: «Освою
дыханье крупное, чтоб избежать урона».
Плоды лимона в погребе долины
сплотили свет вокруг овчарни спящей.
Пастух, изделье из воды и глины,
пастушке в кружку льет отвар кипящий.
Орел титана жрет, как настоящий, и
брызжет в мощный пах слюной орлиной.
Титан не видит ни орла, ни плена,
он видит, как спускается со склона
Кентавр, смертельно раненный в колено.
О дьявол! В благородного Хирона
стрела врубилась, как топор в полено,
он почернел от боли, как ворона,
и пена пышным облачным обводом
усугубляет существа продольность.
Он просит смерти, но бессмертен родом -
будь проклят рок, бессмертья подневольность!
Такая мука в нем, такая больность!..
Титан колотит по небесным сводам, -
Выходит Зевс: - Чего тебе, ворюга? -
Титан диктует: - Сокруши порядок
и смерть мою перепиши на друга,
чтоб светел был отход его и сладок:
Кентавру пусть - нежнейшая из грядок,
а мне - его бессмертья центрифуга, -
ты понял? - Зевс кивнул ему невольно
и удалился ублажать титана.
Кентавру больше не было так больно,
его зарыл Геракл в тени платана.
Орел терзал титана неустанно,
въедаясь в печень. Но как раз об этом
известно всем и сказано довольно.
РАЗВРАТНАЯ РОСКОШЬ
Незабвенный Вергилий, народами круто рулить,
Диктовать им условия мира, милость покорным являть,
Подавлять войною надменных, - кто овладел
Столь прекрасным искусством ужасным
И не был подавлен?..
Не огорчайся, но римлянам не повезло, -
Их, говорят, разгромили в расцвете разврата.
Вся эта роскошь по-прежнему великолепна,
Также поэзия, что и наводит на мысли
В данный момент вот такие:
Всё же поэзия – это развратная роскошь!..
Мы обнищали и пишем стихи на коленке.
Ждут вымирания нашего – прямо торопят,
Чтобы никто не напомнил,
Как всё это было…
Не огорчайся, - и нам, и тебе повезло.
Наша зима подлиннее, а дни покороче,
Можно короткой, а можно и длинной строкой, -
Вся эта роскошь попрежнему великолепна.
Тех, кто читает тебя, незабвенный Вергилий,
Меньше, чем тех, кто читает, быть может, и нас.
Всё же поэзия – это развратная роскошь!..
Роскошь, которая, надо сказать, недоступна –
Ни деньгам никаким, ни войскам никаким, ни мозгам.
Незабвенный Вергилий, народами круто рулить,
Диктовать им условия мира, милость покорным являть,
Подавлять войною надменных, - кто овладел
Столь прекрасным искусством ужасным
И не был подавлен?..
Не огорчайся, но римлянам не повезло, -
Их, говорят, разгромили в расцвете разврата.
Вся эта роскошь по-прежнему великолепна,
Также поэзия, что и наводит на мысли
В данный момент вот такие:
Всё же поэзия – это развратная роскошь!..
Мы обнищали и пишем стихи на коленке.
Ждут вымирания нашего – прямо торопят,
Чтобы никто не напомнил,
Как всё это было…
Не огорчайся, - и нам, и тебе повезло.
Наша зима подлиннее, а дни покороче,
Можно короткой, а можно и длинной строкой, -
Вся эта роскошь попрежнему великолепна.
Тех, кто читает тебя, незабвенный Вергилий,
Меньше, чем тех, кто читает, быть может, и нас.
Всё же поэзия – это развратная роскошь!..
Роскошь, которая, надо сказать, недоступна –
Ни деньгам никаким, ни войскам никаким, ни мозгам.
Злоба дня
1.
Гомер задолго до меня
Стихотворил на злобу дня.
И древнегреческие мифы –
На злобу дня, и Блока "Скифы",
И роль Троянского коня,
И "Медный всадник" – злоба дня!
И Маугли, и Буратино,
Шекспир и Данте – злоба дня!
Кровопролитная резня,
Её безбожная рутина –
Библейской древности картина,
Где всё подряд – на злобу дня!
Заглохни, визготня шалмана,
И знай, что эпос – до меня
Увековечил злобу дня,
Где всё – сейчас и без обмана!
Струной эпической звеня,
Он это делал постоянно, –
Без электричества и газа,
И даже без воды из крана!
Гляди, Читатель, в оба глаза:
Гомер задолго до меня,
Шекспир и "Репка" – злоба дня,
И это – не пустая фраза,
А наша близкая родня!..
2.
Чем либеральней, тем они пошлее…
Тютчев, май 1867 г.
Не смог Европу Тютчев изменить,
Она Россию держит в чёрном теле.
Но Тютчев нам протягивает нить
Спасенья в европейском беспределе.
Предупреждённый Тютчевым спасён
От европейской травмы и обиды, –
Мне никогда не снится страшный сон
О том, что мы – Европы инвалиды.
Огромна "Репка", тащится с трудом,
Должны сплотиться предки и потомки!
Такую "Репку" в Европейский дом?..
Нет, Тютчев – против русофобской ломки!
Его поэзия – влиятельная связь,
А злоба дня – она всё злее, злее!
Но Тютчев пишет, злобы не боясь:
"Чем либеральней, тем они пошлее…"
Май - июль
2014.
1.
Гомер задолго до меня
Стихотворил на злобу дня.
И древнегреческие мифы –
На злобу дня, и Блока "Скифы",
И роль Троянского коня,
И "Медный всадник" – злоба дня!
И Маугли, и Буратино,
Шекспир и Данте – злоба дня!
Кровопролитная резня,
Её безбожная рутина –
Библейской древности картина,
Где всё подряд – на злобу дня!
Заглохни, визготня шалмана,
И знай, что эпос – до меня
Увековечил злобу дня,
Где всё – сейчас и без обмана!
Струной эпической звеня,
Он это делал постоянно, –
Без электричества и газа,
И даже без воды из крана!
Гляди, Читатель, в оба глаза:
Гомер задолго до меня,
Шекспир и "Репка" – злоба дня,
И это – не пустая фраза,
А наша близкая родня!..
2.
Чем либеральней, тем они пошлее…
Тютчев, май 1867 г.
Не смог Европу Тютчев изменить,
Она Россию держит в чёрном теле.
Но Тютчев нам протягивает нить
Спасенья в европейском беспределе.
Предупреждённый Тютчевым спасён
От европейской травмы и обиды, –
Мне никогда не снится страшный сон
О том, что мы – Европы инвалиды.
Огромна "Репка", тащится с трудом,
Должны сплотиться предки и потомки!
Такую "Репку" в Европейский дом?..
Нет, Тютчев – против русофобской ломки!
Его поэзия – влиятельная связь,
А злоба дня – она всё злее, злее!
Но Тютчев пишет, злобы не боясь:
"Чем либеральней, тем они пошлее…"
Май - июль
2014.
Дмитрий Лекух пишет о «великом поэте, замолчанном заживо». Полностью солидарен с его мнением, что Юнна Мориц — это: «Маленькая, седая, совершенно железная и, слава Богу, до сих пор живая женщина, имеющая наглость писать гениальные стихи, на фоне которых различные включаемые чиновниками от министерства просвещения в школьную программу „современные литературные классики“ выглядят, извините меня, совершенными литературными пигмеями. И иметь при этом совершенно не подобающее „либеральной интеллигенции“ мировоззрение, которое было невозможно сломать и в годы Советской власти, и, тем более, сейчас…»
* * *
Кто сказал, что поймут и полюбят?
Что за глупости!.. Если поймут,
Пониманьем своим и погубят,
И навяжут его, как хомут,
И полюбят за то, что заезжен,
Что цена твоя пользе равна,
Что бываешь особенно нежен,
Чуя сахара власть и зерна.
Делай всё, чтоб других понимали,
Чтоб, любовью заездив своей,
Не тебя, а других обнимали
За мозги хомутами любвей.
Дай промчаться упряжкам, обоймам,
Не прельщайся любовью лавин.
Незаезжен, безбрежен, непойман,
Будь прозрачен и неуловим!..
Кто сказал, что поймут и полюбят?
Что за глупости!.. Если поймут,
Пониманьем своим и погубят,
И навяжут его, как хомут,
И полюбят за то, что заезжен,
Что цена твоя пользе равна,
Что бываешь особенно нежен,
Чуя сахара власть и зерна.
Делай всё, чтоб других понимали,
Чтоб, любовью заездив своей,
Не тебя, а других обнимали
За мозги хомутами любвей.
Дай промчаться упряжкам, обоймам,
Не прельщайся любовью лавин.
Незаезжен, безбрежен, непойман,
Будь прозрачен и неуловим!..