Forwarded from Центр Вознесенского
Как элитизм возможен сегодня? Обсудим в эту пятницу на презентации книги Герда-Клауса Кальтенбруннера «Элита».
Кальтенбруннер — австрийский философ и интеллектуал, которого читали ведущие представители политических кругов ФРГ. На пике славы он удалился от мира и переехал в лесной домик в Шварцвальде: не высказывался публично, изучал Отцов Церкви и писал труды по христианской мистике.
Одно из его программных сочинений — «Элита». В этом тексте Кальтенбруннер рассматривает тенденции современной либеральной демократии и заявляет о необходимости определенного типа элиты для вывода общества из кризисного состояния.
На встрече мы обсудим книгу подробнее и расскажем об интеллектуальной биографии Герда-Клауса. Спикер — Филипп Фомичёв, исследователь политической и интеллектуальной истории Германии ХХ века, научный редактор издательства Silene Noctiflora.
13 июня, 19:30
Бесплатная регистрация
Кальтенбруннер — австрийский философ и интеллектуал, которого читали ведущие представители политических кругов ФРГ. На пике славы он удалился от мира и переехал в лесной домик в Шварцвальде: не высказывался публично, изучал Отцов Церкви и писал труды по христианской мистике.
Одно из его программных сочинений — «Элита». В этом тексте Кальтенбруннер рассматривает тенденции современной либеральной демократии и заявляет о необходимости определенного типа элиты для вывода общества из кризисного состояния.
На встрече мы обсудим книгу подробнее и расскажем об интеллектуальной биографии Герда-Клауса. Спикер — Филипп Фомичёв, исследователь политической и интеллектуальной истории Германии ХХ века, научный редактор издательства Silene Noctiflora.
13 июня, 19:30
Бесплатная регистрация
Американский продюсер Рик Рубин говорит, что любит много часов смотреть рестлинг. В мире, где все — фейки, только рестлинг оказывается средоточием подлинности, потому что там не прикидываются, и так понятно, что это постановка. Возможно, такое отношение применимо и к сталинским процессам. Мы понимаем, что обвинения и сами процедуры фальшивы, но в этом и состоит их зловещая подлинность. Комментируя дело Бухарина на пленуме ЦК в конце 1936 года, Сталин сформулировал для этого ключевой принцип: «Нельзя здесь выступать и говорить, что у вас нет доверия, нет веры в мою, Бухарина, искренность. Это ведь все старо. (…) Доказано на деле, что искренность — это относительное понятие».
Юрий Слезкин в «Доме правительства» объясняет это в ветхозаветном духе. Жертва не обязательно искупительна, но всегда необходима, а необходимость эта основана на верховном абсурдном капризе. Сначала они потрясали марксисткими выкладками, но перед лицом трагедии все посыпалось. Левые партии начала XX века в России, пишет он, не боролись за власть, а стремились перевернуть игру «во имя „царства свободы“, понимаемого как жизнь без политики». Большевики в этом отличались наибольшей недоступностью для непосвященных и бескомпромиссностью к соглашательству ради исполнения пророчества. Это была самая жизнестойкая секта.
Кто по какой-то причине до сих пор откладывает чтение «Дома правительства», я горячо ее рекомендую, а тут вывалю набор познавательных сведений, которые я из книги извлек.
https://telegra.ph/Zanimatelnye-fakty-iz-Doma-pravitelstva-06-16
Юрий Слезкин в «Доме правительства» объясняет это в ветхозаветном духе. Жертва не обязательно искупительна, но всегда необходима, а необходимость эта основана на верховном абсурдном капризе. Сначала они потрясали марксисткими выкладками, но перед лицом трагедии все посыпалось. Левые партии начала XX века в России, пишет он, не боролись за власть, а стремились перевернуть игру «во имя „царства свободы“, понимаемого как жизнь без политики». Большевики в этом отличались наибольшей недоступностью для непосвященных и бескомпромиссностью к соглашательству ради исполнения пророчества. Это была самая жизнестойкая секта.
Кто по какой-то причине до сих пор откладывает чтение «Дома правительства», я горячо ее рекомендую, а тут вывалю набор познавательных сведений, которые я из книги извлек.
https://telegra.ph/Zanimatelnye-fakty-iz-Doma-pravitelstva-06-16
Telegraph
Занимательные факты из «Дома правительства»
1) Тому, что большевики не довели свое благородное дело до конца, мы обязаны болоту мещанства, с которым они сперва боролись, но которое их в итоге засосало. В квартирах Дома на набережной их ждала дубовая мебель, мягкая перина, уютные кресла, канализация…
До того как я по-настоящему обратился к Линчу, предпочтения в кино у меня были самые бесхребетные. Я смотрел фильмы с таким видом, с каким лишенный фантазии человек подслушивает пересказ чужих снов, чтобы в следующем разговоре выдать их за свои. Год назад я начал с «Головы-ластика» и дошел до конца — и теперь как будто просто продолжаю путь, в каждой следующей картине различая линчевские следы, и неважно, насколько раньше или позже они были сделаны.
«Последний киносеанс» Питера Богдановича, снятый в 1971-м, стилизован под драму 50-х — романтическую, наивную, золотую пору, в какой Линч и черпал свое вдохновение. В одной из сцен даже звучит песня «Blue Velvet», как странный привет из двойного прошлого. Короткая история дружбы двух подростков на фоне маленького, в полторы улицы, техасского городка, где на Рождество не бывает снега, зато несется из прерии песочная буря. «Чихнуть нельзя, чтобы тебе со всех сторон не протянули платки», — говорит женщина за прилавком пустующего дайнера. Единственные развлечения — скромный бильярд и маленький кинотеатр. Обыденные как зубная боль жители мечтают о лучшей доле и совершают унылые поползновения. Город потрясают разнообразные события — интрижки, скоропостижные смерти, бытовые ссоры. Тоска смертная, в предельной плотности которой иногда вдруг промелькнет какая-то чертовщина, то ли смешная, то ли жуткая — и снова ничего. Провинциальный городок распадается, замирает, пустеет — старо как мир, и нет никакого смысла это романтизировать, кто бы обменял свое тыквенное латте на такую жизнь, но почему-то хочется замедлить этот распад, не чтобы спасти, а чтобы только больше им насладиться.
«Последний киносеанс» Питера Богдановича, снятый в 1971-м, стилизован под драму 50-х — романтическую, наивную, золотую пору, в какой Линч и черпал свое вдохновение. В одной из сцен даже звучит песня «Blue Velvet», как странный привет из двойного прошлого. Короткая история дружбы двух подростков на фоне маленького, в полторы улицы, техасского городка, где на Рождество не бывает снега, зато несется из прерии песочная буря. «Чихнуть нельзя, чтобы тебе со всех сторон не протянули платки», — говорит женщина за прилавком пустующего дайнера. Единственные развлечения — скромный бильярд и маленький кинотеатр. Обыденные как зубная боль жители мечтают о лучшей доле и совершают унылые поползновения. Город потрясают разнообразные события — интрижки, скоропостижные смерти, бытовые ссоры. Тоска смертная, в предельной плотности которой иногда вдруг промелькнет какая-то чертовщина, то ли смешная, то ли жуткая — и снова ничего. Провинциальный городок распадается, замирает, пустеет — старо как мир, и нет никакого смысла это романтизировать, кто бы обменял свое тыквенное латте на такую жизнь, но почему-то хочется замедлить этот распад, не чтобы спасти, а чтобы только больше им насладиться.
Forwarded from ЛЕНИНГРИБ 🅉 (нацболы)
Богема против НАТО. Art-удар. 28-06.
Человек – политическое животное. А потому «искусство вне политики» – бесчеловечный концепт. Наши музы не смолкают, когда говорят пушки. Мы ищем не прекрасного, но возвышенного, а оно часто обретается на границе с ужасным. Мы – богема против НАТО.
28-го июня в «Ионотеке», обители питерского панка, ставшей цитаделью патриотического андеграунда, ведь быть за Россию сегодня и есть настоящий панк, пройдет фестиваль, подобных которому не проводилось уже четверть века. Вас ждет:
❗️Современный спектакль по прозе и биографии Эдуарда Лимонова, с успехом прошедший в Москве на перезагрузке «Лимоновских чтений», причем теперь в расширенной версии.
❗️Музыкальное подношение Сергею Курехину от продолжателей его дела.
❗️Реэнактмент легендарного перформанса «Богема против НАТО» (1999) от секретного гостя из русского эзотерического подполья под псевдонимом «Голова».
Будет весело, страшно и очень богемно! Не пропустите!
Вход от 500 рублей. По вопросам оплаты обращаться сюда.
Встреча в ВК
Человек – политическое животное. А потому «искусство вне политики» – бесчеловечный концепт. Наши музы не смолкают, когда говорят пушки. Мы ищем не прекрасного, но возвышенного, а оно часто обретается на границе с ужасным. Мы – богема против НАТО.
28-го июня в «Ионотеке», обители питерского панка, ставшей цитаделью патриотического андеграунда, ведь быть за Россию сегодня и есть настоящий панк, пройдет фестиваль, подобных которому не проводилось уже четверть века. Вас ждет:
❗️Современный спектакль по прозе и биографии Эдуарда Лимонова, с успехом прошедший в Москве на перезагрузке «Лимоновских чтений», причем теперь в расширенной версии.
❗️Музыкальное подношение Сергею Курехину от продолжателей его дела.
❗️Реэнактмент легендарного перформанса «Богема против НАТО» (1999) от секретного гостя из русского эзотерического подполья под псевдонимом «Голова».
Будет весело, страшно и очень богемно! Не пропустите!
Вход от 500 рублей. По вопросам оплаты обращаться сюда.
Встреча в ВК
Притягательность этих текстов — в их совершенной фабульной несообразности. Репортажи и эссе Дэвида Фостера Уоллеса организованы как ворох случайно перетасованных заметок о сиюминутных впечатлениях с вкраплениями кусков, чья подчеркнуто жесткая структура выглядит пародийно, как, например, попытка хронологии, под стать рекламной брошюре, одного дня путешествия по Карибам на круизном лайнере для текста, который стал едва ли не популярнее его главного монструозного опуса «Бесконечная шутка» и вышел сперва в 1996 году в журнале Harper’s под заголовком «Отплытие», а потом и отдельно — с таким названием, которое одно весьма много говорит и об авторе, и о его творческом методе: «Может, это и интересно, но повторять не хочется».
В напутственной речи для выпускников Каньон Колледжа в Огайо, которая позднее вышла под названием «Это вода» и снискала судьбу мотивационной брошюры в стиле повседневной мудрости, ДФУ говорит о внимании к обыденности, умении жить в ладу с судьбой и опасности преходящих идолов. Простые и почти по-толстовски смехотворно-очевидные вещи: «Станешь поклоняться своему телу, красоте и сексуальной привлекательности — и всю жизнь будешь чувствовать себя уродом», «Станешь поклоняться интеллекту, захочешь выглядеть умным — закончишь с ощущением, что ты дурак и мошенник, вечно балансирующий на грани разоблачения». При этом ДФУ не был гуру, он говорил изнутри несчастья, как человек, глубоко пораженный болезнями своего времени. Так пишет Джош Коэн в главе книги «НеРабота», посвященной писателю, страдавшего от «кошмара безвыходной саморефлексии», которую считал главной проблемой современного ему общества, и которую описал, в частности, в эссе «Телевидение и американская литература». Он как будто не мог отвязаться от приставленного к его носу зеркала с рябившим там отражением. Писатель Джонатан Франзен упоминает это как частый предмет их разговоров: «Проблема с подлинной самостью, ее невозможность. С тем, как он успевал для каждого нового собеседника мгновенно выстроить привлекательный образ себя. Мы над этим смеялись, но это была невыносимая боль Дэвида». Коэн пишет, что ДФУ стоял «в растерянности на пути то ли к ненавистному для него равнодушному беспамятству, то ли к манившему его трансцендентному покою».
Имея в виду этот аспект, начинаешь как-то иначе воспринимать некоторые пассажи, в частности, то, как он обрушивается на иронию коллег-постмодернистов: «Американская ирония зиждется на предпосылке „на самом деле я говорю не всерьез“. Так что же хочет сказать ирония как культурная норма? То, что говорить всерьез невозможно? Что как бы ни было жалко, что это невозможно, но пора уже взрослеть? Скорее всего, как мне кажется, сегодняшняя ирония в конечном счете говорит: „Как же невероятно банально спрашивать, что́ я могу сказать всерьез“. Любой, кому хватит еретической наглости спросить у ирониста, за что же он сражается, покажется истеричкой или занудой. И в этом и заключается угнетающее воздействие институализированной иронии, слишком успешного бунтаря: способность запретить вопрос, не обращая внимания на его предмет, — это и есть тирания». Эта ирония безответственна, но альтернатива ей — депрессия или безумие — как у Подпольного Человека Достоевского, которому ДФУ отдает должное в эссе «Достоевский Джозефа Франка».
👇
В напутственной речи для выпускников Каньон Колледжа в Огайо, которая позднее вышла под названием «Это вода» и снискала судьбу мотивационной брошюры в стиле повседневной мудрости, ДФУ говорит о внимании к обыденности, умении жить в ладу с судьбой и опасности преходящих идолов. Простые и почти по-толстовски смехотворно-очевидные вещи: «Станешь поклоняться своему телу, красоте и сексуальной привлекательности — и всю жизнь будешь чувствовать себя уродом», «Станешь поклоняться интеллекту, захочешь выглядеть умным — закончишь с ощущением, что ты дурак и мошенник, вечно балансирующий на грани разоблачения». При этом ДФУ не был гуру, он говорил изнутри несчастья, как человек, глубоко пораженный болезнями своего времени. Так пишет Джош Коэн в главе книги «НеРабота», посвященной писателю, страдавшего от «кошмара безвыходной саморефлексии», которую считал главной проблемой современного ему общества, и которую описал, в частности, в эссе «Телевидение и американская литература». Он как будто не мог отвязаться от приставленного к его носу зеркала с рябившим там отражением. Писатель Джонатан Франзен упоминает это как частый предмет их разговоров: «Проблема с подлинной самостью, ее невозможность. С тем, как он успевал для каждого нового собеседника мгновенно выстроить привлекательный образ себя. Мы над этим смеялись, но это была невыносимая боль Дэвида». Коэн пишет, что ДФУ стоял «в растерянности на пути то ли к ненавистному для него равнодушному беспамятству, то ли к манившему его трансцендентному покою».
Имея в виду этот аспект, начинаешь как-то иначе воспринимать некоторые пассажи, в частности, то, как он обрушивается на иронию коллег-постмодернистов: «Американская ирония зиждется на предпосылке „на самом деле я говорю не всерьез“. Так что же хочет сказать ирония как культурная норма? То, что говорить всерьез невозможно? Что как бы ни было жалко, что это невозможно, но пора уже взрослеть? Скорее всего, как мне кажется, сегодняшняя ирония в конечном счете говорит: „Как же невероятно банально спрашивать, что́ я могу сказать всерьез“. Любой, кому хватит еретической наглости спросить у ирониста, за что же он сражается, покажется истеричкой или занудой. И в этом и заключается угнетающее воздействие институализированной иронии, слишком успешного бунтаря: способность запретить вопрос, не обращая внимания на его предмет, — это и есть тирания». Эта ирония безответственна, но альтернатива ей — депрессия или безумие — как у Подпольного Человека Достоевского, которому ДФУ отдает должное в эссе «Достоевский Джозефа Франка».
👇
Безотносительно того, о чем говорит ДФУ, в его компании просто очень приятно находиться. Ему удается зафиксировать повествование таким образом, как, заплетаясь, гуляет мысль у современного человека со всей невнимательностью, скачками, тревожностью и прочими популярными когнитивными расстройствами. Его метод близок «Запискам из подполья» с постоянными отступлениями, расшаркиваниями, самооправданиями и саморазоблачениями, попытками предугадать реакцию читателя и дуэлью со сразу несколькими противниками, в роли которых выступают бесконечно множащиеся, как гремлины, внутренние комплексы. ДФУ не пытается играть в писателя, но, совершенно не рисуясь, а если бы рисовался — тут же об этом доложил бы, предъявляет себя как усредненного человека с такими простыми и такими неотвязными пороками. Скука, эгоизм, праздное тщеславие и — отчаянные попытки сбежать от всего этого в сторону простых, быстрых, угнетающих удовольствий. Не зря рабочим названием его «Бесконечной шутки» было «Проваленное развлечение». «Мой самый важный актив как писателя в том, что я более-менее похож на большинство людей. Часть меня, полагавшая, что я чем-то особенный, чуть меня не убила», — говорит он.
Книга странным образом примеряет с собой. Покой не гарантирован, преследователи не отвяжутся, но есть хотя бы короткое мгновение передышки — в приближении к разгадке тайны нулевого состояния сознания, когда балансируешь между сладким миражом нирваны и зловеще реальной энтропией.
Книга странным образом примеряет с собой. Покой не гарантирован, преследователи не отвяжутся, но есть хотя бы короткое мгновение передышки — в приближении к разгадке тайны нулевого состояния сознания, когда балансируешь между сладким миражом нирваны и зловеще реальной энтропией.