В Мексике есть Parque EcoAlberto — большой парк, в котором помимо всех прочих туристических развлечений есть аттракцион Caminata Nocturna (Ночная дорога), который воспроизводит нелегальный переход через границу Мексики и США. И хотя на сайте парка пишут, что этот эксперимент, в первую очередь, для тех, кто собирается пересечь границу “в поисках американской мечты” (в 2022 году количество пересечений этой границы без соответствующих документов достигло 2,7 млн.), его стоимость намекает, что аудитория все же другая (участие в эксперименте уровня Normal — $350, Extrema — $500).

Парк причём организован коренным народом Hñúhñú, и большинство рабочих в парке тоже Hñúhñú. Вынужденная нелегальная миграция превращается в парке в туристический аттракцион, в карнавал, где насильник и жертва меняются ролями. Коренное население, в том числе люди, сами переходившие эту границу без соответствующих документов, арестованный, пережившие заточение в центрах временного задержания, принимает на себя роли американских полицейских и пограничного патруля. Может, основная аудитория этого аттракциона — это как раз туристы из США, которые должны столкнуться с собственной миграционной системой aka машиной насилия?

Вот тут короткий фильм про этот аттракцион, сама пока его не посмотрела.

когда в этом канале стало как-то много (для меня) подписчи:ц, я стала редко сюда писать, но поняла, что мне это пространство важно для собственных заметок.

Почему российские анархистские движения игнорируют деколониальные инициативы?

Сходила вчера на вечер поддержки российских политзаключённых, организованный московским Анархическим чёрным крестом в Кёльне.

Социологиня и участница АЧК Ольга сделала довольно большой доклад, посвящённый протестам и преследованиям в рф после начала полномасштабного вторжения, при этом ни разу не сказав о деколониальных движениях, хотя в докладе как отдельная группа протестующих упоминались даже веганы .

Такая невнимательность или даже сознательное игнорирование деколониальных инициатив (условно белыми) левыми или анархистскими движениями — не какой-то единичный случай, это происходит постоянно.

Почему я говорю о сознательном игнорировании?

Во-первых, в докладе Ольга упомянула “протесты против добычи золота в одной из деревень”. Она имела в виду митинги против разработки горного хребта Ирандык в Башкортостане, которые собрали 5-7 тыс. человек и, возможно, стали крупнейшим протестами на территории рф после начала полномасштабной войны и к тому же успешными, потому что разработку остановили. Я не знаю о репрессиях по следам этих протестов, но многих организаторо:к и участни:ц “битвы за Куштау” преследовали и возбудили несколько уголовных дел.

Ольга также не сказала о связи этих протестов с экстрактивистской политикой россии, которая является прямым следствием колониализма и направлена, в первую очередь, против коренных жителей. К сожалению, экологический активизм — как и уничтожение земель и живущих на них народов — остаются особенно невидимыми.

Во-вторых, говоря о мобилизации, Ольга указала, что образованные и обеспеченные жители столиц смогли спасти своих детей, отправив их за границу, а людям из бедных регионов не оставалось ничего, кроме как идти на войну. Она не сказала о непропорциональной мобилизации в некоторых национальных республиках (Туве, Дагестане, Бурятии, Калмыкии), как и о протестах против мобилизации в Саха, Дагестане и Чечне, которые были активнее, чем в Москве.

В-третьих, Ольга не назвала ни одного политзаключённого, чьё уголовное дело связано с борьбой за права коренных народов в принципе, хотя так называемая “борьба с экстремизмом” является одним из ключевых факторов для подавления протестных движений и движений за автономию республик (об этом недавно подробно писала Doxa).

Поэтому я называю это сознательным игнорированием. Это не единичный случай, это происходит постоянно среди условных белых левых. Например, прекрасный пост Ильи Матвеева, в котором он говорит, что антиколониальная повестка — это дело богатых молодых, а надо думать о классе и неравенстве, полностью игнорируя то, что неравенство в рф создаётся в том числе результат колониальной политики.

Как в такой ситуации, когда не только условная либеральная оппозиция, но даже Анархический чёрный крест, игнорирует деколониальные движения и национальные протесты, возможна солидаризация? Как можно объединяться в борьбе, когда даже анархист:ки не мыслят распад рф как некий позитивный образ и не считают борьбу республик за автономию как часть собственной повестки?

спасибо большое за этот комментарий. Очень не хочу скатываться в неразличие позиций. Скорее, хочу подчеркивать необходимость включения деколониальной повестки в программу анархистских движений, ну и в целом вижу необходимость больше говорить об этом.

Не все анархист_ки игнорируют деколониальные движения, но текст ставит правильные вопросы.

Левые и упомянутый Илья Матвеев действительно считают что вопросы деколонизации несут угрозы территориальной целостности рф и отвлекают от великой классовой борьбы и прочих недостижимых целей , таких как борьба с мировым капитализмом.

Анархист_ки же напротив поддерживают и осмысляют вопросы пересечения угнетений и бесперспективности старого порядка вещей, понимая, что новая политическая программа для рф не может не включать интересы и голоса представитель_ниц коренных движений и их требований.

На организованном уровне возможно этого не видно , но есть дискуссии, есть мы ( и до и во время вторжения , регулярно говорящие об этом и участвующие в движении) , Akrateia, Empire Burns, есть Диана - объединение иркутских анархисто_к, что писали недавно текст об этом .

Те анархист_ки как раз разделяют идеи деколонизации , вопрос видимости дискурса, в целом,

В воскресенье была на выставке Wer wir sind в Bundeskunsthalle в Бонне. Выставка посвящена миграции в Германию, начиная с 1960-х годов и запуска рекрутинговых соглашений с Турцией, Южной Кореей, Испанией, Португалией и другими странами.

Историческая часть выставка сделана вместе с архивом DOMiD, который сейчас строит большой Музей миграции в Кёльне, а начинался с гаража в Эссене в 1990-е и архивов, собранных турецкими мигрантами. Эта часть, наверно, самая большая и самая интересная на выставке.

При этом информации о текущей ситуации и Fortress Europe, которая ужесточается с принятием нового антмигрантского законодательства на уровне ЕС, мало, как мало и работ художни:ц с мигрантским опытом. Последнее можно объяснить тем, что большинство работ из коллекции Бундескунтсхалле, но было бы здорово обозначить и проблематизировать это в текстах, а то получается, что о расизме и разных дискриминациях мигрантов (снова) говорят Хито Штайрль и Харун Фароки.

Я хочу обратить внимание на другое: на одном из первых стендов, в котором, в том числе, говорилось о миграцию в Германию Russische Deutsch, рядом со словом “антиславизм” стоит слово “расизм”. Я не знаю, как появился этот дискурс, но сейчас он уже довольно активен — настолько, что проникает в подобные большие выставки. Статья про антиславим как про расизм есть, например, на официальном сайте Федерального центра политического образования. Тексты об этом также выходили в TAZ и других немецких СМИ.

Сейчас в Германии есть активистки, которые продвигают именно такое понимание представление о дискриминации мигрантов из стран Восточной Европы и русских мигрантов из россии (например, Анастасия Тихомирова, у которой к тому же довольно большой медийный ресурс с 11к подписчиц в инсте и работой в разных СМИ. Помимо “антиславизм — это расизм”, она также продвигает сионизм).

Почему антиславизм — это не расизм и почему говорить об этом в таких терминах непродуктивно в контексте деколониальной практики?

🔺Представление об антиславизме как о расизме уводит внимание от того, что российская империя, СССР и россия сейчас сами занимались и продолжают заниматься расиализацией. Об этом, например, прекрасно пишет Кето Горгадзе в своём тексте для Funambulist “Have Caucasians Ever Been White?”: “Consolidation of a racialized body requires an initial perception of it as different and backward— darker—by the colonizer, which unfolds at the moment of invasion.”

🔺Соответственно, менее видимыми становятся властные иерархии и расизм, существующие внутри самих государств Восточной Европы и россии. Например, BIPoC беженцы из Украины сталкивались на украинско-польской границе с расизмом и насилием, им отказывали во въезде, а также писали доносы о якобы совершённых ими преступлениях. Расизм в россии укоренён на бытовом и институциональном уровнях, я вижу его проявления каждый день, просто открывая инстаграм или практически любое СМИ, причём после начала полномасштабной войны ситуация только ухудшилась.

🔺В российском контексте “антиславизм” сближается в “русофобией”, которую, с одной стороны, использует властный дискурс в целях пропаганды и формирования образа “врага”, с другой — либеральная оппозиция, которая продолжает говорить о том, что одна из самых угнетённых в россии групп — это русские мужчины, с третьей — националисты.

🔺Разговор об антиславизме как о расизме также делает невидимой основанную на расиализации дискриминацию небелых жител:ьницы рф при миграции, например, в Европу, которая для них оказывается гораздо более сложной, чем для белых граждан:ок рф. Например, чеченцы до начала полномасштабной войны и санкций, постоянно получали отказы в предоставлении убежища (об этом материал Елены Милашиной), в гуманитарных и даже в туристических визах, когда некоторые визовые агентства прямо писали, что не работают уроженцами Чечни, Дагестана и Ингушетии. Кроме того, есть десятки случаев высылки чеченских беженцев из ЕС, которые после были осуждены или убиты. Моя подруга с руссифицированной исламской фамилией рассказывала о долгих расспросах о целях поездки от сотрудников КПП в аэропорту Берлина, связанных именно с её фамилией, даже несмотря на ВНЖ другой западной страны.

Интересно, что в качестве примера антиславистского расизма в некоторых материалах (например, у TAZ) приводится убийство Кайрата Батесова в 2002 году, чья семья мигрировала в Германию как Russische Deutsche из Казахстана. При этом у Кайрата казахское имя и внешность (как указано в этом материале).

Это также усложняет разговор о различии насилий и дискриминаций, с которыми могут сталкиваться люди в Германии и в других европейских государств как BIPoC персоны, как мигранты из разных регионов и разных этничностей.

Сегодняшнее представление об антиславизме в Германии, видимо, вырастает из комплекса вины за национал-социализм и Второй Мировую. Национал-социализм тоже занимался расиализацией, приравнивая тех, кто живёт на захваченных территориях, к низшим расам и используя это в том числе как средство пропаганды и мобилизации.

Из этого же, например, вытекает и неприятие Палестины и палестинской борьбы против израильской оккупации и представление о ней как об антисемитизме. Те, кто осмеливаются высказываться в Германии против империалистического и колониального насилия государства Израиль сталкиваются с репрессиями. Движения против израильской оккупации и в поддержку Палестины оказываются “расистскими”, потому что, следуя этому “комплексу вину”, превращаются в антисемитизм. Один из распространённых слоганов палестинской борьбы здесь — “Free Palestine from a German guilt”.

Поэтому, конечно, неудивительно, что у таких персон, как Анастасия Тихомирова, представление об антиславизме как о расизме сращивается с сионизмом.

Каждый раз, когда я прихожу в любой этнографический музей, я охуеваю от количества экспонатов — сотни в витринах и ещё сотни тысяч в хранилищах, о чём, конечно, с гордостью заявляют.

В брошюре музея на набережной Бранли (Париж) вырванные из контекста объекты иллюстрируют такую же статистическую информацию — больше 320 тыс. объектов в хранении. В Этнологическом музее Берлина (в Гумбольдт Форуме) — больше 500 тыс. объектов. В не самом большом и известном Rautenstrauch-Joest-Museum в Кёльне — 70 тыс. В этих и других коллекциях западных музеев — 90-95% вообще всего художественного наследия, созданного на африканском континенте (об этом говорят в докладе о необходимости реституции Bénédicte Savoy и Felwine Sarr).

Миллионы объектов находятся в хранилищах западных музеев, доступные только для исследователей из западных же музеев или академии и часто лишённые истории своего “приобретения”.

При этом, когда вопрос касается реституции этих объектов, то счет идёт на единицы. В 2018 году начался процесс возвращения 26 бенинских бронз из коллекции музея Бранли и только в 2021 году они наконец были переданы. 26 объектов — это меньше 0,01% от всей коллекции этого музея.

Одна студентка на моём занятии как-то привела в пример историю тотемного столба народа Хаисла из коллекции стокгольмского музея. Столб был украден у народа департаментом по делам индейцев Канады и продан Швеции в 1929 году. В конце 1980-х начался разговор о возвращении столба, в 2006 году его вернули в поселение Kitamaat. Заканчивая реплику, студентка сетовала, что в этом поселении столб был фактически уничтожен. Как оказалось, она цитировала книжку Ирины Сандомирской, которая говорила о том, что столб “гниёт, как и положено старому бревну”. На самом деле, после возвращения столб был сначала установлен возле торгового центра, где вокруг него собирались люди и слушали его историю, а потом был возвращён на кладбище, недалеко от места, где он был украден (да, и где он находится и сейчас без музейной охраны).

Студентка говорила об возвращении этого объекта, как о его потере, говоря о необходимости сохранения культурного наследия. Приверженцы этого аргумента говорят, что в странах, куда когда-то украденные объекты могут отправиться после реституции, нет надлежащих систем хранения и они просто будут уничтожены. Но о чём мы говорим? О “сохранении наследия” или о сохранении и развитии культур и народов, у которых они были украдены? Ок, столб — один из нескольких десятков возвращённых Стокгольским этнографическим музеем объектов. В его коллекциях и сейчас находится большее 500 тыс. объектов.

После похода в музей на набережной Бранли, мы с другом обсуждали, что музей как институция — это огромный механизм экстракции, выкачивающий тысячи объектов, лишающий их истории и смысла, превращающий их в “наследие” и к тому же в базу для имперской гордости. Пока в модных, хорошо вентилируемых пространствах этих музеев хранятся миллионы украденных объектов, ни о каком “сохранении культур” не может быть и речи. Пока вы видите все эти объекты, рассортированные по регионам и своей функциональности — эти бесчисленные ряды масок, щелевых барабанов, гребней, костюмов и так далее — в стеклянных витринах музеев вашего города, находящегося за тысячи километров от места, где эти объекты были сделаны и использовались, до тех пор это будет означать, что эти культуры продолжают разрушаться и разворовываться, оставаясь источником для экстракции. Вместо того, чтобы построить подобные музеи на территориях, из которых эти государства выкачивали и продолжают выкачивать ресурсы, они строят их на своих набережных, используя, конечно, труд мигрантов из этих же самых странх. Кстати, среди работни_ц музея на набережной Бранли — охранни_ков, смотрител_ьниц, продав_щиц билетов — не было ни одной белой персоны.

Всё это, конечно, относится не только к западным музеям. В российских музеях хранятся такие же десятки и сотни тысяч украденных объектов. Среди них не только “культурное наследие”, но и человеческие останки — например, черепа солдат, украденные после битв в ходе Российско-Кавказской войны российскими военными и генералами и оказавшиеся в итоге в музеях. На картинке — фотография отдела, посвящённого ногайцам, из Ставропольского губернского музея (сейчас Ставропольский историко-культурный и природно-ландшафтный музей-заповедник), которая висит на сайте музея с подписью: “Красой и гордостью музея являлся этнографический отдел, в котором  демонстрировались костюмы, предметы быта и много другое, относящееся к кочевым и горским народам Северного Кавказа”. Черепа, наверно, относятся ко “многому другому”.

Посмотрела два фильма на рундганге Кёльнской академии медиаискусства. Первый — Operation Namibia — классный архивный фильм о провале ненасильственного протеста западных активист:ок, второй — “Высотная болезнь русского пограничника” — ну, скорее, фильм, эстетизирующий колониальный милитаризм. Оба фильма так или иначе связаны с архивной работой и касаются семейной истории — но работают с этим очень по-разному.

Operation Namibia — линейно построенный нарратив про одноимённую акцию, организованную в 1975 году активист:ками из США и Великобритании. Её идея была в том, чтобы собрать и привезти в Намибию 6000 запрещённых там оккупационным режимом и других “полезных” в революционной борьбе книг (в число которых попала даже “Война и мир” wtf) на корабле. По пути из UK до Намибии (предполагалось, что он займёт 5 месяцев) команда должна была делать остановки и события, чтобы привлекать внимание к апартеиду в Южной Африке и оккупации Намибии.

Плохо представляющие реальный контекст стран Африки активист:ки отправляются в Намибию с остановками в Сенегале, Габоне, Либерии, проходят в итоге путь от красивой, наивной идеи к аресту габонскими военными и высылке, к смерти от малярии и провалу их представлений о революционной борьбе в странах Африки. От желания проплыть несколько тысяч километров за пять месяцев — к трём годам сложнейшего пути с постоянными поломками. От самоорганизованного активистского коллектива с участни:цами из США, Великобритании и Германии — к невозможности договориться, ссорам, выгоранию и распаду.

Фильм полностью сделан из фотографий и писем экипажа корабля и команды в США и UK, и за этим, очевидно, стоит большая архивная работа. Не включая какие-либо прямые авторские комментарии, он при этом довольно чётко ставит вопросы о колониальности подобных акций и идеализме (и даже опасности) ненасильственного активизма вообще — его просвещенческом пафосе и колониалистских представлениях об универсальном “добре”, которые никак не подкрепляются связью с местными активистскими сообществами. Мне, кстати, не удалось найти исследований этой акции — возможно, причина в её провале и нежелании публично обсуждать его причины.

Ну, и связь с личной историей автора фильма, Мартина Парета, — его дядя Ханс был одним из членов экипажа на этом корабле.

Второе видео — “Высотная болезнь русского пограничника” Данилы Липатова — что-то совсем противоположное Operation Namibia, такое красивое видео, насквозь колониальное, но, кажется, совсем этого не осознающее.

Видео собрано из любительских видеосъёмок российских пограничников и новостных репортажей, сделанных на границе Таджикистана и Афганистана в 1994–1999 годах, и сопровождается короткими цитатами из заметок российских путешественников и альпинистов 1925–1984 годов. Политический контекст этих материалов игнорируется, остаются только чёрно-белые кадры в блюре, где угадываются тёмные человеческие фигуры, ослепительно белый снег и игра света и тени от (видимо) натянутой над людьми маскировочной сетки. Можно было бы сказать, что это экспериментальное artist moving image, если бы это видео, пусть и неосознанно, не было настолько колониалистским и империалистским.

Во-первых, это видео — это эстетизация милитаризма. Выборка кадров, их обработка и монтаж сфокусированы, в первую очередь, на эстетических свойствах кадров, игре света и тени, контрастах и т.д без какой-либо проблематизации позиции, из которой сделаны эти кадры — российского пограничника границе двух других независимых государств.

Во-вторых, деполитизация контекста. Даже если ты игнорируешь контекст создания материалов, то он никуда не девается, и этот контекст напрямую связан с российским империализмом и колониализмом. Датировка использованных видео — 1994–1999 годы. В это время Таджикистан — это независимое государство, чья территория в 19 веке была колонизирована российской империей и которое позже получило свои границы в процессе формирования национальных республик в составе СССР и в 1991 году стало независимым, но сохраняющим подчинённое положение во многих сферах. Одна из таких сфер — армия и пограничники. В Таджикистане до сих пор находится 201 российская военная база — самая крупная российская военная база за признанными границами рф, которая фактически продолжает свое колониальное влияние в стране и регионе, оказывая воздействие на его внешнюю и внутреннюю политику (об этом например тут). То есть все съёмки, которые использует Данила Липатов, — это съёмки, которые не просто стали возможны благодаря колониальной политике СССР и россии в Таджикистане и Центральной Азии в целом, но которые сделаны прямыми агентами этого колонизации — военными.

В-третьих, метафоризация и универсализация очень конкретного пространства. Метафора создаётся в том числе с помощью вырванных цитат из текстов российских путешественников, говорящих о переживаниях, эмоциональных и физических, от восхождения и пребывания на высоте.

Эстетизируя съёмки военных, метафоризуруя конкретную ситуацию, деполитизируя архивные материалы — этот комплекс методов в руках художника становится инструментом, пусть и бессознательным, для сокрытия колониальной истории и колониальных преступлений.

Эта работа напоминает мне экзотизирующие произведения художников, которые отправлялись в колониальные походы с российской армией или приезжали на оккупированные территории, чтобы запечатлеть “местный колорит” (вместо преступлений) и продолжить колонизацию другими, невоенными способами.

Отдельный прикол, что в фильме использована музыка из фильма Ленни Риффеншталь “Голубой свет”. Я подумала, что, может, Данила пытался таким образом сравнить российских пограничников с нацистами — но, как он говорит в интервью, его, конечно, интересовало, что фильм Риффеншталь про покорение горы. Я не представляю, честно говоря, как это вообще прокатило сейчас в Германии.

Ну и да, эта работа тоже связана с семейной историей художника — кто-то из дальних родственников Данилы Липатова был спортсменом, который в 80-е участвовал в эксперименте на Памире о влиянии высоты на физиологию. К слову, в этом году Данила Липатов вёл лабораторию, посвящённую работе с домашними архивами в Ташкенте (интересно, что там было). Там же я посмотрела другой его фильм, сделанный вместе с Карен Циммерман Das System des Gartens, сделанный во время ковида. Потом мы говорили со знакомым, что это было дрочево на красоту — с деполитизацией всех возможных тем, в первую очередь — гендера и ковида.

Ну и отдельный прикол, что, оказывается, премьера этого фильма состоялась в рамках проекта “Ташкент — Тбилиси” на Сигме, и в интервью Данила Липатов реально ни разу не говорит про колониализм.

В конце хочется сказать очень банальную вещь: деполитизация — сознательная и нет — не приводит к созданию “универсальных” историй. Сделать искусство “вне политики” — это и есть один из основных инструментов диктатуры, колониализма и капитализма.

Как думаете, сколько геро*инь этого материала «Новой газеты» жили до своей миграции из россии не в Москве?

Москва как место их жизни и работы при этом почти не упоминается, как будто это единственное дефолтное место для тех, кто занимается художественными практиками в россии.

https://novayagazeta.eu/articles/2023/08/02/art-grazhdanskogo-nepovinoveniia

Язык — супер-колониальная конструкция, которая впитывает, конструирует и удерживает кучу колониальных представлений, которые потом всплывают тут и там и с которыми вообще непросто бороться.

Например, вот этот in the middle of nowhere или no man’s land. Для кого «ничья»? Где действительно находится это «неизвестно где»? Вроде бы понятно, что эти устойчивые выражения «просто» говорят об отдаленности, но в то же время эта «отдаленность» — это всегда ловушка, потому что выстраивает иерархию и часто скрывает колониальные отношения. Вот сейчас я снова услышала это in the middle of nowhere по отношению к вполне конкретному месту в россии. Но когда мы не называем эти места, тем более конкретные места, мы влипаем в воспроизводство колониальных мифов об «открытии никому не принадлежавших земель» и бесконечной «пустоте», где ничего нет, и так далее

1

Пока я не слегла с каким-то вирусом с последствиями, успела доехать на велике (ну, почти) до Амстердама и посмотреть там в Tropen Museum выставку Someone is Getting Rich — про то, как голландская финансовая система основывается на колонизации, экстрактивизме и торговле порабощёнными людьми.

Сам Tropen Museum — это интересный пример музея, который, кажется, пытается собрать из своей огромной колониальной коллекции не просто этнографическое собрание, но скорее музей истории колониализма и конкретно колониальной истории Нидерландов. У входа, например, есть небольшая экспозиция с ключевыми вопросами, которые адресуют сейчас подобным музеям, и набросками ответов, которые отражают позицию музея — в виде текста и каких-то примеров из коллекции и подходов к работе с ней. Нормальная стратегия, но, как говорит Азулай и подтверждает её в тексте на Hyperallergic именно в контексте нидерландских культурных институций критик Jermain Ostiana, нельзя деколонизировать музей, не деколонизировав мир.

Выставка Someone is Getting Rich довольно прямо формулирует и предъявляет тему связи финансов и колониализма, но при этом проваливается, собственно, в том, как она сделана. Во-первых, наверняка, в коллекции самого музея есть куча объектов, связанных с историями, которые рассказаны в экспликациях — истории возникновения разных финансовых инструментов, которые позволяли спонсировать колониальные экспедиции, торговлю людьми, плантации, чтобы потом получать прибыль на угнетении и истреблении людей. Но самих этих объектов на выставке нет. Во-вторых, было бы круто увидеть на такой выставке больше (чем три-четыре) художни_ц, напрямую связанных с контекстами колонизации, а просто “работы вокруг темы” от суперизвестных и/или белых, вроде, не знаю, Сантьяго Сьерра или коллектива DIS, ну и, например, небелого со-куратора. Делать выставки, подсвечивающие колониализм, но почти не перераспределяющие сегодняшний ресурс музея — гонорары, внимание и так далее — значит, в общем, поддерживать длящийся (нео)колониальный порядок.

Есть и кринжовые моменты — вроде видео Павленского на фоне горящей двери Национального банка Франции или неоновая надпись Someone getting rich, давшая название выставке, — работа французского коллектива Clair Fontaine вообще находится в коллекции российского галериста Владимира Овчаренко (который продолжает делать сейчас аукционы Vladey в Москве).

Но вообще я хотела написать о другой работе — британского художника гайанского происхождения Хью Локе (Hew Locke), который в серии работ показывает, как работает экстрактивистский капитализм — как создаются деньги, власть и собственность. Художник находит облигации и акции западных компаний XIX–начала XX вв., которые разрабатывали месторождения на землях коренных или колонизированных народов и наносит поверх рисунки, идущие наперекор этим бумагам, обнажающие их захватническую, эксплутационную природу.

2

Почему меня зацепила именно эта работа?

Один из рисунков Локе сделал на облигации компании Maikop Spies Company Ltd. — британской компании, которая была основана в 1909 году для разработки месторождений нефти на Северном Кавказе — но Хью Локе в своей экспликации, конечно, пишет на “юге россии”. Поверх этой облигации Локе делает рисунок, который в экспликации назван как “традиционной художественной работой из указанной области”.

Конечно, в экспликации нет ни слова о том, что Северный Кавказ и его коренные народы были колонизированы российской империей, как нет ни слова о геноциде черкесского народа. Хотя разработка нефтерождений начинается в местах, которые до 1860-х, то есть до финальной фазы Российско-Кавказской войны и геноцида, были населены черкессками. Станицы Апшеронская, Ширванская, Кубанская, Хадыженская — основные точки добычи нефти — были “основаны” в 1863–1864 году, когда российская империя переселяет туда казаков — вместо черкесов, которые были убиты, высланы в Османскую империю или переселены на равнинные территории вдоль левого берега реки Кубань.

Чтобы найти эту информацию, в общем, не нужно проводить какой-то суперрисерч и поэтому особенно обидно, что художник, который смотрит вглубь колониальных отношений и исследует их в случае с западными колониализмами, полностью игнорирует эту повестку в случае россии.

Но эта невнимательность к контексту в итоге помогает скрывать эти колониальные преступления. Вместо представления о том, что британский и российский колониализмы оказываются связаны в этой точке — потому что, понятно, российская империя получала свою прибыль от присутствия в окрестностях Майкопа множества добывающих нефть британских компаний, работа Локе формирует противоположное — некая “southern Russia” оказывается жертвой западного, британского, экстрактивистского колониализма. Ложный конструкт, который сейчас так активно развивает правительство россии и который на каком-то бессознательном уровне воспроизводится и поддерживается в подобных антиколониальных работах, как рисунки Локе.

3

Почему так происходит? Понятно, что россия очень много усилий приложила к тому, чтобы скрыть свои колониальные преступления и свою историю. Но в контексте этой работы это даже немного смешно, потому что это просто самый поверхностный ресерч.

То, что Хью Локе называет “традиционной художественной работой из указанной области” — орнаментальный рисунок, который он наносит поверх акции — на самом деле является просто интерпретацией герба города Майкопа и добавлением к нему ещё одного образа из важной археологической находки — так называемого “Майкопского клада”.

То есть скорее всего ресерч Хью Локе даже не продвинулся от Майкопа — слова Maikop в названии одной из фирм, добывавших нефть на Северном Кавказе — к Адыгее и истории черкесов.

Конечно, в гербе Майкопа есть символы, связанные не только конкретно с Майкопом, но и с черкесской культурой и какие-то его элементы — например, трилистник яблони, действительно является “традиционными для данной местности”.

Гораздо интереснее с грифонами в нижнем ряду рисунка Локе. Объекты с этими грифонами были найдены в окрестностях Майкопа в конце 19 века в так называемом “Майкопском кладе”, про который подробно написал исследователь Александр Лесков. Они относятся к 5 веку до н.э. и скифской культуре. Я нашла изображения с этими грифонами на сайте Метрополитен музея и, оказалось, что у них очень интересный провенанс. В крупнейший музеи мира эти объекты попали из личной коллекции Alexandre Merle de Massonneau, который был администратором виноградников николая II в Крыму и на Кавказе, в 1920-м году эмигрировал и распродал музеям свою огромную коллекцию. Но некоторые объекты он продавал и раньше, включая некоторые вещи из “Майкопского клада”, — известно, что Altes Museum в Берлине купил часть этой коллекции ещё в 1907 году. Сейчас части “Майкопского клада” находятся в Берлине, в Метрополитен музее в Нью-Йорке, в Музее археологии и антропологии в Пенсильвании. Я не нашла никаких данных, что какие-то объекты из этой коллекции есть в музеях Майкопа.

Кстати, бычки, изображенные на гербе и на рисунке Локе, тоже не хранятся в Адыгее, хотя были найдены при раскопках Майкопского кургана в 1987 году. Они находятся в коллекции Эрмитажа.

Раскопки и разработки месторождений полезных ископаемых связаны и оба являются частью экстрактивного колониализма. Одни выкачивают нефть и минералы, другие — артефакты других культур. Пока британские компании искали на землях черкесов месторождения нефти, управляющий царских виноградников искал там же археологические находки, чтобы продать их западным музеям.

Смотрите в карточках полное расписание панелей первого дня Деколониальной Конференции.

Ещё раз напоминаем, 16 и 17 сентября пройдёт Первая Деколониальная Конференция!

Не пропустите это Историческое событие, организованное этническими антивоенными организациями и активистами из россии.

Начало конференции - 10:00 (по Берлину)

Ссылка на YouTube: https://www.youtube.com/live/pK4RFIz3vKE?si=ztnRbpO8oiyiU-fF

Посмотрела вчера Former West/Former East — документальный фильм Шелли Силвер, собранный из множества интервью с жителями объединённой Германии в 1992–1993 гг. Она обращается к самым разным респондент:кам и задаёт вопросы про то, что значит для них родина, народ, Германия, национальность, капитализм и социализм, история, чувствуют ли они свою принадлежность к месту, где живут, и как относятся к “иностранцам”.

Фильм можно посмотреть на e-flux до 31 января и я очень рекомендую, особенно, если вы оказались в Германии.

Там есть несколько моментов:
⁃ ощущение ресентимента от проигранной войны: “Если бы мы не проиграли войну”, — говорит один из героев фильма, когда ему задают вопрос об истории
⁃ другие высказывания об истории тоже сквозят ресентиментом, но немного другого характера, в духе “мы оказались обмануты, мы больше всего пострадали от нацистского режима”
⁃ подавляющее число антимигрантских ответов: “иностранцев” могло бы быть и поменьше в Германии, они должны вернуться домой, “ладно приезжают люди работать, но с ними приезжают их бабушки, тетки и т.д. — зачем они здесь?”. Одна женщина говорит, что относится ко всех мигрантах положительно — кроме синти и рома. Она не использует никаких слюров, но выделяет отдельно конкретную группу людей, которая, между прочим, пережила геноцид, устроенный против них немцами
⁃ на вопрос о чувстве принадлежности два супер молодых парня из Восточной Германии говорят, что единственная группа, к которой они чувствуют принадлежность — это нацисты

Нельзя сказать, что эти высказывания меня поразили, скорее, в них отразилось то, что происходит в Германии прямо сейчас и что чудовищно меня угнетает.

Сейчас, например, проходят огромные демонстрации против AfD — ультра-правой партии, представители которой, как стало недавно известно, провели в ноябре собрание, чтобы обсудить “мастерплан” по “ре-миграции”. План подразумевает долгосрочную программу, которая включает и депортации, и систематический, институционализированный расизм — в тексте расследования приводится в пример идея закрытия “иностранных” ресторанов в Саксонии-Анхальт. Кстати, Саксония-Анхальт — тоже Восточная Германия и в то же время одна из немногих земель, где AfD лидируют.

В демонстрации против AfD участвует даже канцлер Олаф Шольц, при этом на другом её конце полиция избивает и арестовывает протестующих из рядов палестинского блока. Быть арестованной на палестинском митинге означает, что ты уже не сможешь, скорее всего, получить немецкое гражданство — потому что проявлять палестинскую позицию означает, согласно немецкому законодательству, совершить расистское преступление — якобы проявить антисемитизм.

То есть расистами, согласно законодательству Германии, являются, в первую очередь, мигранты, в том числе арабы, поддерживающие Палестину или те, кто их поддерживает. Немцы, которые предпочитают не брать на работу мусульманок, которые поддерживают бомбёжки Газы, которые отменяют выступления небелых персон из-за их поддержки Палестины; правительство, которое организует обширные программы по приёму белых беженцев и вводит сложные процедуры легализации для небелых, поддерживает Израиль против ЮАР в деле о геноциде; генеральный канцлер, который заявляет, что “Хамас — это новые нацисты” (это, конечно, самое смешное, потому что эмммм главный канцлер Германии берётся рассуждать, кто такие “новые нацисты”?))))))) и что Германии нужно увеличивать и упрощать процесс депортации — все они, конечно, не расисты, а наоборот.

Когда я думаю об этом, мне не сложно представить, как Гитлер оказался у власти и как его поддержало большинство. Понятно, что AfD — это проблема, и поддержка AfD растёт. Но, возможно, ещё одна большая проблема — это подмена понятий, когда те, кто поддерживают геноцид в Газе и кто признал геноцид гереро и нама только в 2021 году, называют себя борцами с расизмом и нацизмом.