поговори со мной, как будто я жива.
давай обсудим отпуск и работу,
про планы на сегодня и субботу,
я так давно не слышала слова.

поговори со мной, как будто ты живой
здесь тихо, только птицы да бродяги
и шелестит листва, мы две дворняги
и вместо слов срываемся на вой

21

хочется жить в избушке, что на краю опушки. ягоды да крапива, травушки да грибочки, кошки, лесные звери, что никому не верят. ночью — луна красива. звёздочки — её дочки
хочется жить без страха, таять, как в чае сахар, печку топить дровами, лесом ходить да полем, стылой воды ручейной брать на ключе ничейном, мысли сплетать словами

хочется жить на воле

21

Герда напустила чертей в комнату, у неё вместо сердца комок исколотый, вены тоже — уколы, уколы, врачи. Нет, говорят, никакого Кая. Будем тебя лечить.
Черти садятся пить чай, чинно топырят мизинцы. Не будем тебе его возвращать, говорят. Нет на свете такой колесницы,
что тебя б довезла Долиной Смертной Тени, и всё равно, что ты не убоишься зла. Герда стоит на коленях, и молится богу, хотя вообще-то в него не верит. И просит сил немного, никогда, говорит, ничего у тебя не просила. Надо же начинать когда-то.
Черти скачут на больничных кроватях.
Воруют феназепам.
Герда стоит у окна и пишет на стекле: никому тебя не отдам; и с той стороны, в заоконной мгле, пропечатывается ладонь.
«мне всё равно, где ты, пока в сердце горит огонь. Пусть говорят, что угодно, может, тебя и правда больше нет. Я отпускаю, свободен»
Герда идёт на свет.

2017

обнимают тревожные сны, майский ливень кудрявит волосы. в доме комнаты стали тесны, разговоры теперь вполголоса. мне бы волны, соль, и песок. чтобы кожа стала солёной, чтобы море свивало лассо, и манило глубью зелёной. чтобы кожа с извечным загаром, ветер в выгоревших волосах. и в каком-нибудь домике старом спать под звёздные голоса. россыпь звёзд на ладони, и камни; всё моё — соль песок и прибой. хорошо, там где нас сейчас нет. хорошо, там где мы с тобой.
обнимают тревожные сны, майский дождь барабанит по окнам. и не надо земель иных, мне и так везде одиноко.

2017

ты смотришь вглубь плацкартного вагона, по рельсам отдаётся пересчёт — седьмая шпала — покидаем город. железною рекой дорога утечёт. и в полутьме, под тенью старых полок, познавших много лиц и много спин, в окно подглядывающей луне мигнёшь сурово, и вновь почувствуешь: ты не один.

чужие звёзды проплывают мимо, под ними дремлют полустанки и леса. здесь никогда не поздно стать любимым. здесь, где не слышатся родные голоса. захочешь выйти на ближайшей остановке, забыв в вагоне паспорт и билет. надеть случайный город, как обновку, и притвориться, что ты жил здесь много лет.

по рельсам отдаются пересчёты, седьмая шпала — город за спиной. а в голове твоей звучит отчётливо: привет, добро пожаловать домой.

2017

ты знаешь слово безысходность? а я смотрю в его глаза. спокойствие, две бездны, твёрдость, и спятившие тормоза. ты знаешь тех, кто был отчаян, свернув за этот поворот? не отпоить их крепким чаем, и не полечит душу кот. привет, извечные скитальцы, привет, заблудшая душа; жизнь вышивает нас, взяв пяльца, распутывая и круша. жизнь выдирает нитки с корнем, а мы запутались совсем. и вышивает швом узорным, не ведая готовых схем. ты знаешь слово безысходность? я знаю, что не кончен путь. и жизнь плетёт нас швом узорным, и доплетёт когда-нибудь.

21

о, это не гром — бог хохочет над нами, и молнии мечутся стрелами вниз. спускаясь в наш дом и дразня небесами, чтоб плавными волнами лечь на карниз. да, это не гром, это хохот небесный, летит и пронзает взопревший июнь. и ищет наш дом, обретая телесность, и дождь холодит сердце лезвием струн. и было пронзительно, мокро и пьяно — пьянило дождём, волны падали вниз. ты знаешь, ты знаешь? всё это так странно, там молнии спят, посмотри на карниз.

21

Лето несётся мимо, как поезд на юг, едущий к солнцу и морю в гости, несущий не тебя, не сегодня, пустое. А ты стоишь и считаешь вагоны, и душу охватывает тоска по всем несбывшимся морям и поездам, ах сколько их ещё не случится с нами. Где-то внутри себя я бесконечно лежу на верхней полке, молчу, смотрю в окно, и никогда не приеду, никуда, некуда, пустое.

предыдущая часть

полная версия

— Чтоб мне больше никогда не видать совокупления ежей под Луной! — это было самое невинное из того, что выдала Луница.

В лесу было уже достаточно темно, туман стал ниже, но продолжал жаться к ногам, словно потерянный щенок. Мы стояли на краю Грибницы и пытались прийти в себя. Очень хотелось унести ноги подальше, но они внезапно стали ватными, словно пропитанными ленивым молочным туманом, отравленными грибным духом, что так и тянет врасти в землю…

Далеко от путников, на краю леса, господин Мухль-Тохль захихикал и прищёлкнул узловатыми пальчиками.

— Одно дело сделал, болезный, ишь какой ты полезный, эхехехе.

Звёзды посыпались вниз, в туман, будто монеты из рук незадачливого старика.

— Что теперь? — я обращался одновременно к себе, к лесу и к спутникам.
— Теперь ночлег вам нужен и отдых, местные лесные ночные дела ты уже видел и тебе это не понравилось… — Луница вздохнула и недобро блеснула озёрными глазами, — Поведу вас к Медвежутнику, у него и баня есть, и нечисть к нему не сунется.

Медвежутник!!! Мы с Котом переглянулись. Час от часу не легче, мухомор на оба мои дома!

В Грибнице что-то заворочалось, а в лесу подозрительно зашелестело. Я решил согласиться с луницыным планом, другого-то всё равно нет. Усталость притупляла страх, но разум по-прежнему шептал, что здесь уж точно делать нечего и надо уместись прочь подобру поздорову. Медвежутник — пускай. Баня — хорошо. Нечисть не сунется — вообще замечательно.

— Быть по-твоему, госпожа Луница. И спасибо за помощь. Вчера, и вообще…

Луница лукаво прищурилась и махнула рукой, приглашая в путь. Кот пошёл первым.

предыдущая часть

На меня опять свалилось лесное безвременье и было непонятно — давно мы уже идём или не очень. Про дедовы часы со всеми событиями как-то позабылось. Но долго ли, быстро ли, мы пришли к краю леса, где располагались угодья Медвежутника. Ожидалось увидеть что-нибудь этакое, но перед нами предстал симпатичный бревенчатый домик и какие-то построечки, огороженные плетёным забором. Я подумал о бане и немного воодушевился. Может, удастся смыть грибную вонь… Из трубы домика курился дымок, в окнах горел неяркий свет — свечи или лесная лампа.

Луница вставила два пальца в рот и свистанула так, что кот уши заложил и ощетинился. Да, госпожа полна сюрпризов…

— Кого несёт? — голос, вопреки ожиданиям, раздался у нас из-за спин — со стороны леса, — Ааа, Луница и гости. Никак в грибницу свалились? Весь лес переполошился. Да и пахнет от вас… — Наконец он вышел на свет окошек. Крепкий неприметный мужичок неопределённого возраста. Зверем, колдуном и не пахнет вовсе. Но я уже понял, что в этом лесу всё не так просто, как можно подумать.

Мы обменялись приветствиями и нас пригласили в дом.

— На одну чашку чая, — предупредила Луница — Меня свои дела ждут.

Небось, путников у болота огнями манить да щекотать. Спасибо, что не нас! Или хороводы водить. Или лягушек есть. Да, представления о деятельности Луницы у меня были мутные, прямо как поверхность её места обитания.

Внутри домика было простенько, но уютно. Не так, как у Мухля, а по-своему. Немного пахло зверями, мехом и грибами (но последнее, кажется, от нас). Медвежутник будто был готов к нашему появлению и предложил нехитрый горячий ужин — тушёную картошку с мясом. Сам, впрочем, почему-то есть не стал. К ужину полагался горячий чай, пахнущий лесными травками и шишками, да вездсущие сушки. После всего пережитого это смахивало на пир в честь маленькой, но победы.

Луница, как обещала, выпила чашку чая и истаяла в ночном тумане. Морок, а не девушка.

Очень хотелось расспросить Медвежутника о его втором обличии и ворожбе, но было как-то неловко. За ночное спасение мы с Котом его горячо поблагодарили. Повисла неловкая пауза и я поинтересовался насчёт бани.

— Топится. До вас ещё развёл. Скоро пойдёшь. Не боишься ночью в баню-то? — Он говорил отрывистыми фразами, будто лаял или рычал.

Ну как сказать. До этого момента я об этом и не думал! Кот захихикал. Ну что за зверь!

Медвежутник сходил в баню первый в гордом одиночестве, Кота пришлось мыть мне, и вот я остался один. Пахло берёзовой древесиной, вениками и смолой. Свет исходил от тусклой лампы, подвешенной под потолком в углу у выхода. Я растянулся на полке и стал думать о своих приключениях и том, что делать дальше. И тут из под полка вышла чёрная кошка.

О чём плачут ночные поезда, проносясь мимо туманных полустанков, полузабытых богом и людьми? Огни летящего поезда пугают задремавших местных собак, а поезд кричит, стучит, несётся. Он всегда мимо, всегда в дороге, и плач его раздаётся сквозь ночь, летит, превращаясь в дым, что становится туманом и опадает на поля, спящие, далёкие, поля, что каждую ночь видят звёзды.

И так хочется сойти на одном из этих полустанков, поприветствовать собак, проводить поезд, затеряться в туманных полях, наловить падающих звёзд в ладони, самому стать дымом, туманом и звёздами. Стать чем-то иным.

предыдущая часть

Кошка уставилась на меня немигающим взглядом и, несмотря на жарко натопленную баню, меня посетило стадо нехороших мурашек и озноб. Не к добру это, ой не к добру. Я вспомнил, как дед говорил, что после полуночи лучше в баню не соваться. Кошка зашипела и выгнула спину, начав увеличиваться в размерах, махнула лапой и опрокинула на печь кадку с водой, повалил густой пар и на время мир скрылся от меня за плотной завесой.

Когда я наконец смог разглядеть хоть что-то, рядом со мной сидел старичок, весь в листьях от берёзовых веников и с лицом как печёное яблочко, лохматый и бородатый.

— Ну здравствуй, болезный. Париться будем? — как-то отчётливо недобро молвил ночной гость.

Только этого мне и не хватало.

Вдруг дверь распахнулась и мимо меня пронеслась бурая молния, сбросила с полка и зарычала на нечисть.

— Выметайся в дом, — прорычал Медвежутник, действительно сейчас похожий на небольшого медведя.

Я был не в силах ослушаться. Дома тепло, уютно и ждёт Кот. А с этим… пускай сам разбирается, его баня — его порядки. Вот и глянул на второе обличие. Меня разобрал нервный смех, но я уже вовсю нёсся к спасительному свету окошек дома. Должен будешь, дед, подумал я.

Придремавший на лавке Кот вздрогнул от хлопнувшей двери и прищурился в мою сторону.

— Всё-таки не надо было тебя одного оставлять, да?

Я рассказал о случившемся. Кот беспокойно зачесался и заерзал. Медвежутник всё не шёл. Потянулись долгие минуты. Наконец, дверь хлопнула и дома образовался давешний мужичок.

— Я сейчас вас спать уложу, а сам на охоту. Не бойтесь, больше вас сегодня никто не потревожит. На улицу и носа не совать! — наказал Медвежутник.

Нас уложили спать на тёплые печные полати, Кот опять завёл успокаивающее мурчание и все тревоги ушли прочь. Всю ночь мне снился звездопад, звёзды катились по небу и звонко падали вниз, за лес, превращаясь в болотные огни и где-то далеко-далеко раздавался серебристый смех Луницы.

предыдущая часть

Утро пришло мягко, как кот, а Кот и вправду был под боком. Мы проснулись не слишком поздно — дедовы часы показывали 9:16. Медвежутник уже был дома и что-то суетился по кухне. Он был бодр и весел (видимо, охота удалась). На завтрак отыскалась каша, сыр, сушки (куда без них) и даже кофе. Вот это они хорошо тут живут в лесу! Я воодушевился тоже. За окном светило осеннее солнце, присутствие Кота и хозяина дома успокаивало.

— А вы что-то знаете про моего деда? — спросил я оборотня.
— Про деда? Да я самого деда знаю, был тут, да сплыл, всё его ветром где-то носит. И в баню ходил, и на полатях спал, и кашу ел. Разошлись вы, да крепко так разошлись. Домой-то ему ходу нет пока. Как помер, так и нет. Да ты ешь давай, силы нужны. Думаю я, что стоит нам мимо кладбища прогуляться. Дед твой безмогильный, однако, может, какие слухи соберём. Помогу я вам.

Слухи? На кладбище? Грибы собирать не предложил, на том спасибо. Я заёрзал на стуле.

— Бояться — опасно, — мурлыкнул Кот, — они твои страхи чуют и едят. А их лучше не кормить.

Какие все загадочные вокруг, один я простой! Или нет?

В детстве лето приходит на рассвете и не стучится в дверь. Мягкими шагами настигает тебя и ну давай обнимать. Раскидывает щедрые руки и говорит — смотри, это всё тебе. Реки, поля, земляника, каждый вдох, каждый шаг, каждый рассвет и закат — бери и владей, ныне и до самой школы.

А потом ты взрослеешь и тяжелеешь, и шаг твой — больше не полёт, и думы твои больше не тополиный пух, и рассветы с закатами летят облаками мимо, вдаль, а ты так редко смотришь на небо, что уже и сам себя позабыл.

Лето несётся мимо, как поезд на юг, едущий к солнцу и морю в гости, несущий не тебя, не сегодня, пустое. А ты стоишь и считаешь вагоны, и душу охватывает тоска по всем несбывшимся морям и поездам, ах сколько их ещё не случится с нами. Где-то внутри себя я бесконечно лежу на верхней полке, молчу, смотрю в окно, и никогда не приеду, никуда, некуда, пустое.

О чём плачут ночные поезда, проносясь мимо туманных полустанков, полузабытых богом и людьми? Огни летящего поезда пугают задремавших местных собак, а поезд кричит, стучит, несётся. Он всегда мимо, всегда в дороге, и плач его раздаётся сквозь ночь, летит, превращаясь в дым, что становится туманом и опадает на поля, спящие, далёкие, поля, что каждую ночь видят звёзды.

И так хочется сойти на одном из этих полустанков, поприветствовать собак, проводить поезд, затеряться в туманных полях, наловить падающих звёзд в ладони, самому стать дымом, туманом и звёздами. Стать чем-то иным.

Тоска по поездам, полузабытым полустанкам, звёздам, туману и дыму, тоска от несбыточности стать чем-то иным — в крови у таких, как я.

(Продолжение следует...?)

Продаётся. Цена по запросу)

предыдущая часть

Кладбище было заброшено — такие вещи заметно сразу. Его сдерживала невысокая оградка голубого цвета, с облупившейся от времени краской. Лес наступал и требовал свои права обратно. Кладбище не противилось. Страх куда-то запропастился, оставив место интересу и усталости. Мне нечеловечески хотелось домой. Кот носился по лесу в поисках обеда.

Медвежутник пронзительно свистнул (все они тут, что ли, так умеют?) и с могилок вспорхнула стая пичушек. Практически из ниоткуда возник некрупный пожёванный человечек, сам напоминающий напуганную пичушку. Он уставился на нас круглыми птичьими глазами, наклонив голову набок и выразительно молча.

— Доброго денёчку, господин Смотритель. Вот этому — помощь нужна. Дед его застрял в лесу, помер тут. Да ты сам знаешь. Может, подскажешь чего.
— Здравствуйте, — мне было отчего-то неловко и я пожалел, что шоколад закончился. Хотя кто знает, что они все тут едят…
— И вам не хворать. Долго слов плести не буду, беда у вас. Деда можно обменять, если готов ты. Более ничем быть полезен не могу.
— В смысле, обменять? Денег надо? Или что? — я начал ничего не понимать ещё интенсивнее.
— Душу за душу, такой порядок нужен, такой заведён. У тебя душа свежая, хорошая. Чай не будешь тут буянить как дедок твой.

Ноги мои решили, что они состоят из ваты и вероломно подкосились.

И что будет? Дед домой вернётся? И что я тут буду делать? Кладбище стеречь? Вопросы бесконечным числом зароились в моей голове, словно стайка назойливых комаров. Выдавить же из себя и слово не получалось. А Медвежутник показался озадаченным не хуже моего.

напишу письмо на небеса
ты его доставишь, почтальон?
там не слышно наши голоса
да и нас не видно из окон

небо — это слишком далеко
телеграф туда не достаёт
и письмо отправить нелегко
я не проберусь на звездолёт

налеплю сто марок на конверт
мне это поможет, ты скажи?
очень нужно передать привет
на заоблачные этажи

птицей не достанет самолёт
не доставит буквы на листе
я пишу их сутки напролёт
и на стенах тоже; да везде

я отчаянно пишу слова
и мечтаю, что дойдёт письмо
той, что неприкаянно жива
к тем, кто на тот свет ушёл за тьмой

ну скажи мне правду, ангел мой
может, ты и правда почтальон?
я прошу тебя, доставь письмо
----------

(ангел взял конверт и вышел вон)

21

А где-то в полях пляшет ветер и поёт о несбывшемся и сбывшемся, сладостном и печальном, жизни и смерти, и доносится его голос только тем, кто умеет слушать песни ветра в сумерках июльского дня.