Книгижарь

Роберто Калассо. Литература и боги. Издательство Ивана Лимбаха, СПб, 2018

Поскольку никто так и не изобрел более удачной метафоры для некоторых оттенков чувств, я утверждаю, что боги существуют.

Эта цитата из Эзры Паунда, которую приводит в одной из глав итальянский писатель и издатель Калассо, лучше всего характеризует саму книгу. В начале автор задается вроде бы нейтральным вопросом «Почему в эпоху романтизма боги вернулись в литературу?», чтобы от литературоведческого анализа перейти практически к манифесту: боги никуда не уходили, но, подчиненные риторике и инструменту аллегории в произведениях классицизма, «отсыпались», пока внезапно на проселочной дороге Гёльдерлину не явился Аполлон — и тут выяснилось, что от литературы до жреческого служения не так уж и далеко.

В эпоху после постмодерна мы привыкли смотреть на литературное творчество как на акт самовыражения, способ писателя и читателя развлечься, — но для Калассо такое восприятие литературы есть не более чем редукционизм. Книга не умирает как раз потому, что мы недооцениваем силу, сосредоточенную в акте чтения: «легкие прикосновения богов, обладающие священной силой», как в письме Гёльдерлину писал его друг, поэт Зигфрид Шмид (сравните с названием последней книги Пелевина).

Бодлер в цитируемом Калассо отрывке описывал приход богов как явление абсолютной литературы: когда форма вырастает из формы, и из формы появляется искусство. Об этом же, по мнению Калассо, и «Лолита» Набокова: как древних художников охватывали нимфы, которые вызывали богоявление, так и нынешнему художнику нужна «нимфетолепсия», которая суть и есть призыв абсолютной формы, призыв литературы (поэтому и «Лолита» -- описание одержимого нимфолепта, которым остается быть либо преступниками, либо психами).

И со временем поэты этим духом абсолютной литературы, «Дикого Бога», все больше проникались: умерший в 24 года Лотреамон пишет издевательски-сатирические «Песни Мальдорора», которые и сейчас бы не прошли проверку Роскомнадзора (О, если бы весь мир был не огромным адом, а гигантским задом, я знал бы, как мне поступить: я бы вонзил свой член в кровоточащее отверстие и исступленными рывками сокрушил все кости таза!), а Малларме договаривается до того, что заявляет, будто прозы не существует: Стих есть повсюду, где есть ритм. Это, кстати, тот же Малларме, которого Барт приводил в пример как писателя, стиль которого полностью лишен индивидуального начала. Разница между Калассо и Бартом в том, что там, где Барт слышит лишь лязг токарного станка, Калассо различает гром ритуальных барабанов.

Но какая связь между ритмом и богами? Для этого Калассо обращается к ведам: для ведического жреца нет реальности за пределами ритуала, ритуал — и есть реальность, поэтому ритм произносимого прерывать нельзя: прервешься — и с мирозданием будет покончено (сравните с сюжетом рассказа Лавкрафта «Музыка Эриха Цанна», где слепой скрипач оберегает ткань мироздания от вторжения хтонических тварей). Ритм — и есть боги, и есть живой язык, и именно поэтому литература невозможна без воспроизводства самой себя: ведь это, в сущности, такой большой длящийся ритуал. Литература, вбирая в себя всю реальность, оставляет себя саму как единственный источник производства этой реальности (не зря поэтому от литературы требуют актуальности, невзирая на обилие журналистких форматов и документальных фильмов: если соглашаться с Калассо, получается, что без литературы актуальной реальности и не существует, а не существовать все-таки довольно страшно).

При этом ритуал терял силу — общество ее отнимало. Ведь религиозное не всегда равнялось общественному, оно стало равняться ему, когда так сказали просветители. Именно поэтому, поглотив ритуал, общество стало воспроизводить его на службе идеологии (а для того же Ницше служба равнялась отказу от культуры, то есть, отказу от искусства): факельные шествия, массовые убийства, парады и пр. То есть пока общество применяет симулякры ритуала, подлинный ритуал творят новые жрецы — литераторы.

www.group-telegram.com/es/bookngrill.com/2765

1.4K viewsOct 30, 2019 at 11:10

Роберто Калассо. Литература и боги. Издательство Ивана Лимбаха, СПб, 2018

Поскольку никто так и не изобрел более удачной метафоры для некоторых оттенков чувств, я утверждаю, что боги существуют.

Эта цитата из Эзры Паунда, которую приводит в одной из глав итальянский писатель и издатель Калассо, лучше всего характеризует саму книгу. В начале автор задается вроде бы нейтральным вопросом «Почему в эпоху романтизма боги вернулись в литературу?», чтобы от литературоведческого анализа перейти практически к манифесту: боги никуда не уходили, но, подчиненные риторике и инструменту аллегории в произведениях классицизма, «отсыпались», пока внезапно на проселочной дороге Гёльдерлину не явился Аполлон — и тут выяснилось, что от литературы до жреческого служения не так уж и далеко.

В эпоху после постмодерна мы привыкли смотреть на литературное творчество как на акт самовыражения, способ писателя и читателя развлечься, — но для Калассо такое восприятие литературы есть не более чем редукционизм. Книга не умирает как раз потому, что мы недооцениваем силу, сосредоточенную в акте чтения: «легкие прикосновения богов, обладающие священной силой», как в письме Гёльдерлину писал его друг, поэт Зигфрид Шмид (сравните с названием последней книги Пелевина).

Бодлер в цитируемом Калассо отрывке описывал приход богов как явление абсолютной литературы: когда форма вырастает из формы, и из формы появляется искусство. Об этом же, по мнению Калассо, и «Лолита» Набокова: как древних художников охватывали нимфы, которые вызывали богоявление, так и нынешнему художнику нужна «нимфетолепсия», которая суть и есть призыв абсолютной формы, призыв литературы (поэтому и «Лолита» -- описание одержимого нимфолепта, которым остается быть либо преступниками, либо психами).

И со временем поэты этим духом абсолютной литературы, «Дикого Бога», все больше проникались: умерший в 24 года Лотреамон пишет издевательски-сатирические «Песни Мальдорора», которые и сейчас бы не прошли проверку Роскомнадзора (О, если бы весь мир был не огромным адом, а гигантским задом, я знал бы, как мне поступить: я бы вонзил свой член в кровоточащее отверстие и исступленными рывками сокрушил все кости таза!), а Малларме договаривается до того, что заявляет, будто прозы не существует: Стих есть повсюду, где есть ритм. Это, кстати, тот же Малларме, которого Барт приводил в пример как писателя, стиль которого полностью лишен индивидуального начала. Разница между Калассо и Бартом в том, что там, где Барт слышит лишь лязг токарного станка, Калассо различает гром ритуальных барабанов.

Но какая связь между ритмом и богами? Для этого Калассо обращается к ведам: для ведического жреца нет реальности за пределами ритуала, ритуал — и есть реальность, поэтому ритм произносимого прерывать нельзя: прервешься — и с мирозданием будет покончено (сравните с сюжетом рассказа Лавкрафта «Музыка Эриха Цанна», где слепой скрипач оберегает ткань мироздания от вторжения хтонических тварей). Ритм — и есть боги, и есть живой язык, и именно поэтому литература невозможна без воспроизводства самой себя: ведь это, в сущности, такой большой длящийся ритуал. Литература, вбирая в себя всю реальность, оставляет себя саму как единственный источник производства этой реальности (не зря поэтому от литературы требуют актуальности, невзирая на обилие журналистких форматов и документальных фильмов: если соглашаться с Калассо, получается, что без литературы актуальной реальности и не существует, а не существовать все-таки довольно страшно).

При этом ритуал терял силу — общество ее отнимало. Ведь религиозное не всегда равнялось общественному, оно стало равняться ему, когда так сказали просветители. Именно поэтому, поглотив ритуал, общество стало воспроизводить его на службе идеологии (а для того же Ницше служба равнялась отказу от культуры, то есть, отказу от искусства): факельные шествия, массовые убийства, парады и пр. То есть пока общество применяет симулякры ритуала, подлинный ритуал творят новые жрецы — литераторы.

BY Книгижарь