​Я заведомо предвзято отнеслась к выходу фильма “Queer” (2024) по одноимённому роману Уилльяма С. Барроуза, потому что считаю, что адаптировать Барроуза для кино слишком сложно, требует определённого, ну, не мышления даже, а отваги не заключать себя в рамки чисто текста, отваги сделать ебанину, отваги вложить что-то очень личное в историю, потому что все истории деда Билла были максимально личными, даже немного травмирующими в своей откровенности, и вот этот градус выдержать очень сложно, не скатившись в скучную бессмысленность/чернуху.

Кроненберговский фильм “Naked Lunch” (1991) по одноимённому роману получился очень удачным потому, что Кроненберг по сути просто присвоил себе историю — он сделал её своей, превратив в жуткую, бодихоррорную сказку с лёгким налётом гомоэротики. Кроненберг и Барроуз в принципе очень схожи, мне кажется, в своём подходе/отношении к психологии и биологии человека, поэтому у них получился отличный симбиоз. Но Кроненберг и режиссёр далеко не простой и не конвенциональный, каждый его фильм — это дерзновение и тот или иной сорт ебанины. Чего нельзя сказать о Гуаданьино. Так что я сомневалась, стоит ли это смотреть.

Романы деда Билла для меня имеют огромное, очень личное значение, они очень дороги мне. Я выросла на его книгах, прочла почти всё, что он написал, когда мне было 14-16 лет: начала с оранжевых книг российского издательства “Альтернатива”, а потом быстро перешла на оригинальный английский в цифре. Одна из моих любимых его книг “My Education” переезжает со мной по свету с 2014 года, потрёпанная и помятая, она просто лежит и одним своим видом возвращает меня на двадцать лет назад.

“Queer” (опубликован в 1985) является продолжением первого Барроузовского романа “Junkie” (1953), про которые он сам писал, что первый роман — про зависимость, а второй — про ломку. Первый роман — структурированный и очень понятный, подробно, дотошно, откровенно документирующий реальность зависимости от героина для широкой публики, второй — а Барроуз уже начал экспериментировать с формой в этот момент — хаотичный, сюрреалистичный, непоследовательный, рассыпающийся так же, как рассыпается личность человека, который пытается слезть с иглы и испытывает невероятную, разрывающую его изнутри боль.

Но героином в “Queer” выступает не наркотик, а мужчина, в которого дед Билл влюбился, и которому и написал, собственно, этот роман. Это очень личное послание конкретному человеку, поэтому опыт прочтения его так сильно отличается от более отстранённого “Naked Lunch” (1959), в котором уже выведена форма, отточен язык, слаженно сконструированы образы и фантазия усиливает сатиру.

В “Queer” фантазия — не художественный приём, а буквально фантазии, которые Барроуз переживал по отношению к объекту своей любви. Он сам годами позднее написал, что он знает, что написал “Junkie”, а вот “Queer” будто был написан кем-то другим и он сам в нём, как человек, будто был написан. Да и любовь к Аллертону — это даже не столько любовь в смысле романтического влечения к нему, сколько жажда связи с ним и принятия им. Барроуз-Ли ищет зрителя, который будет слушать и слышать, потому что внимание выбранного им Аллертона заменяет наркотики. И невозможность близости, искренности, непонимание между ними становится новой ломкой, приносит новую боль.

Но, разумеется, переложить это всё в фильм сложно. Я ещё думала, глядя на кадры с Крейгом, о том, будет ли этот фильм похож — и “похож” здесь слово неверное, но другого не придумаю — по вот этой какой-то невыразимой атмосфере и напряжённости на “Love Is the Devil” (1998) про роман художника Фрэнсиса Бэкона с его молодым возлюбленным-мелким бандитом Джорджем, которого сыграл как раз Крейг. Фильм про Бэкона куда более мрачный и опустошённый сам по себе, по крайней мере таким я его помню. Здесь же Крейгу самому представилась возможность сыграть немолодого мужчину, одержимого страстью и острой потребностью в любви, разумеется невзаимной. Фильм получился очень смешным, местами очень милым, местами очень трогательным, как, собственно, и сам незаконченный роман.

#смотри #кино Продолжение ⬇️

Мне нравится то, как драматично обыграна озабоченность Ли таинственным растением яхе, наркотик из которого можно использовать для телепатии. Он постоянно рассказывает о нём собеседникам и, в том числе, и Аллертону, как шизанутую теорию заговора об управлении разумом и подчинении воли, но на самом деле Ли отчаянно желает найти этот наркотик, чтобы использовать его для коммуникации. Он мечтает о том, чтобы загружать свои мысли, фантазии и чувства напрямую в голову тому, в кого влюблён, обмениваться ими на уровне сознания, потому что боль его одиночества и отчуждённости, пламя его страсти и бесконечность его уязвимости просто невыразимы в словах.

Трагедия Ли заключается ещё в том, что Аллертон, будучи его зрителем, невольно становится и зеркалом (вспомним фильм “Орфей” Кокто, который они смотрят в кинотеатре), в котором Ли видит собственное отвращение к самому себе. Никакая телепатия им не поможет. В романе они отправляются на поиске яхе, но остаются ни с чем и по возвращении в Мехико расстаются, как позже выяснится, навсегда. В фильме же они яхе находят и пробуют, и опыт расширения сознания только усугубляет непонимание, а скорее даже отрицание, существующее между ними.

I’m not Queer, I’m disembodied. В романе Ли повторяет это несколько раз, говоря о том, что суть его страдания заключается в его теле, которое он почему-то не может использовать правильно. Он сравнивает себя с другими мужчинами и находит, что при всех схожих характеристиках он не может принять себя, потому ищет себя в других. Он говорит, что может почувствовать влечение к женщине через чужое тело, но не через своё, потому что оно неправильное.

В фильме Гуаданьино визуализирует состояние disembodied (развоплощённости, бестелесности), стирая Ли в кадре, удерживая его на расстоянии вытянутой руки от Аллертона, а после приёма яхе сливая их тела воедино в довольно пугающем и угнетающем экстатическом ритуале. Otherness (инаковость, чуждость), которую Барроуз испытывал всю жизнь и всю жизнь передавал в самых разных формах в своих романах, обрела в картине Гуаданьино буквальный и очень понятный образ, и это очень ценно.

И, конечно, последний сон со стаканом и пистолетом — эпизод максимально ранящий, довёл меня до слёз.

#смотри #кино

Красивая медитативная экскурсия по споменикам и не только в клипе очень приятной итальянской метал банды.

#видео #музыка

​#арт Сходила тут недавно на выставку в галерею и открыла там для себя новых немецких художников. Например, Томас Деманд (Thomas Demand) – скульптор и фотограф, изготавливающий реалистичные и минималистичные скульптуры или, если угодно, макеты из бумаги, которые потом фотографирует в большом приближении и разрешении, отчего создаётся иллюзия абсолютной реальности снятых им объектов. Издалека фотографии кажутся натурными, но не потому что его скульптуры гиперреалистичны; как раз ровно наоборот.

Деманд взаимодействует с “фотографической памятью” аудитории – нашим умением запоминать и воспроизводить в воображении образы, как снимки из альбома. Так фотография Шоссе Бреннер очень легко обманывает зрителя, просто потому что нам – нескольким поколениям людей, выросшим в период интенсивной и безжалостной урбанизации и в окружении магистралей и машин – настолько знаком и понятен образ шоссе, что большинство из нас смогут представить себе его и даже нарисовать с закрытыми глазами.

Вдвойне забавно смотреть на фотографию, когда понимаешь, что это всё-таки макет, читать название, заимствованное у настоящего шоссе, и снова всматриваться в кадр и проверять себя, а точно? А не показалось же? На экране распознать “подлог” намного проще, а вот распечатанный снимок за стеклом на стене галереи, отражающий софиты, амбианс и людей кругом, на самом деле очень сбивает с толку. Мне также нравится выбранный ракурс и мрачность, брутальность, практически пафосная монументальность образа в целом. Шоссе Бреннер соединяет Австрию и Италию, и это та дорога, на которой встречались Гитлер и Муссолини в период своего союзничества – Деманд выбрал этот объект неслучайно.

В большинстве его фотографий присутствует скрытая напряжённость, тревога. Он любит работать с лиминальными пространствами и бытовым беспорядком (немытая посуда, сломанная мебель и т.п.). Первое, что переживаешь, при взгляде на его работы – это собственные воспоминания, яркие, отложившиеся в голове ассоциации-вспышки, и они тоже, по крайней мере у меня, мрачные. Под стать создаваемой им атмосфере и образам.

Например вышка с трамплинами вызывает у меня лёгкий трепет и страх: она выглядит почти агрессивным трансформером, каким-то чуждым Земле объектом, но также в первую очередь она вызывает у меня трепет подступающей неудачи и привкус хлорки на языке. Кто занимался в детстве плаванием и прыжками в бассейне, тот поймёт.

Слева: Brenner Autobahn, 1994

Справа: Sprungturm, 1994

Thomas Demand — Archiv, 1995 #арт

Реконструированный Демандом из бумаги и картона личный видеоархив Лени Рифеншталь. В данном случае фотография его макета подменяет реальное историческое место, создавая для нас память о нём, хоть мы его сами никогда в реальности не увидим.

"Вещи становятся реальными через фотографии. Туристы не знают, что посетили достопримечательности, если не могут сравнить то, что видели, с картинками с открыток", описывает свою работу Деманд.

Кстати, о музыке. У мощнейшего, точёными пиками мозг скоблящего музыкального коллектива clipping. вышел новый альбом, полный горечи и разочарования в современности, что зовётся технофеодализм. Творчество clipping. — жанровое, особенно тяготеющее к хоррору, а ещё очень визуальное. В своей лирике Давиид Диггс создаёт яркие, кинематографические образы, отчего не втянуться в слушание невозможно, некоторые песни меня бесконечно завораживают и вводят в транс. И когда начинаешь вслушиваться в слова нового альбома Dead Channel Sky, названного в честь и вдохновлённого романом Уилльяма Гибсона “Neuromancer” (1984), не можешь не хохотать над тем, что Диггс вошёл в свою киберпанк эру позже всех и по сути написал новый саундтрэк к игре Cyberpunk 2077, которая тоже так-то опоздала на поминки поколения Матрицы. Получился злободневный сай-фай хоррор, приправленный ностальгией и сарказмом заебавшегося миллениала.

Трэки “Change The Channel”, “Dominator” отсылают к стиранию личности посредством замещения через брейнвошинг и перепрошивку сознания, что будет максимально знакомо игравшим в КП2077:

Consciousness is a memory stick
And that means you that can plug it in and feel what they believe

Биопротезирование и апгрейд органов, и извечный вопрос биоэтики наглядно проиллюстрированы строчками, не выходящими теперь у меня из головы:

A waste of energy debating the mechanical
For genitals when gender is so easily programmable

Наверное моя самая любимая, максимально близкая к игре песня – это “Mirrorshades pt.2”, о безразличии и эмоциональном онемении, в которой главная героиня I'm that bitch with the blade предчувствует свою скорую кончину и пытается жить на полную пока может в мире, который оставил бог.

Также в альбоме есть совершенно чудесная, bittersweet песня про D&D метафору “Welcome Home Warrior”. В ней Диггс напоминает про коллекционирование скинов, как высшую награду за отвагу. Вложи свои бесценные время, силы и нервные клетки в обмен на набор пикселей, которые скоро перестанут поддерживаться разработчиком или операционной системой.

Ну и в целом, конечно, наблюдение про воспитание апатии и самоненависти, одержимости внешностью в людях далеко не новое, но всё ещё цепляет:

Apathy had to make out of body the status quo
Avatar opportunity is creating the capital
And no cap, audiences are infinitely more valuable
When they thinking they ugly, inactive, fat, and unfashionable

И прежде clipping. неоднократно обращались к философии афрофутуризма (например весь альбом Splendor & Misery (2016)), которой нашлось место и здесь в трэке “Code”, написанному по мотивам известного видео-эссе Эдварда Джорджа “The Last Angel of History” (1996) про хакера-археолога в поисках будущего.

It's just code, know your ones and your ohs
And you can win, flip language, it's all the same
Mouthpiece the foundation of game
Talk code to 'em

С точки зрения мелодии, битов почти все трэки одинаково обезличенные, быстро набивают оскомину – под стать сегодняшнему бесконечно воспроизводимому контенту, который подпихивается потребителю технокорпами. Песни кажутся однообразными, монотонными, безжизненными, мрачными – именно такое ближайшее будущее предвидят clipping.

Ads up in the sky so you can see them when you're on your back
You might almost see the day too with the sun ray through satellites that have replaced the clouds

#музыка

Ещё один немецкий фотограф, которого я открыла для себя на выставке, это Томас Руфф (Thomas Ruff). Из всех его серий мне больше всего понравилась серия jpegs своей простотой и эффектностью.

Руфф, вдохновлённый пуантилизмом и импрессионизмом, при помощи компрессионого софта увеличивал свои фотографии до такого размера, до такой степени пикселизации, что их содержание возможно познать только издалека.

Если Деманд использует фотографию, чтобы не существующие, искусственные объекты превратить в реальные локации и реальный опыт для зрителя, то Руфф будто бы напротив подчёркивает дистанцированность, оторванность от реальности, которые мы переживаем, когда смотрим на чужие фотографии в интернете. Потому что это всего лишь набор пикселей, паттерн информации, которую мы потребляем через вторичный медиум, к оригиналу мы никогда не прикоснёмся.

Вроде бы простой, даже очевидный приём, а почему-то очень меня тронула эта работа. Слева снимок jpeg gs 02 сделан на расстоянии шагов тридцати (очень большой принт), снимок справа — я подошла максимально близко и сняла фрагмент морской пены у камней. Очень живописно выглядит благодаря пикселизации.

#арт

#арт #бытие