Будет ли ЦБ вновь поднимать ставку в декабре?
Своё мнение озвучил каналу Proeconomics.
Инфляционные ожидания населения, зафиксировавшиеся на отметке 13,4%, представляют собой случай инерционного мышления в российской экономической реальности.
Особенно интригующим выглядит разрыв между ожиданиями и наблюдаемой инфляцией в 15,3% – это своеобразный когнитивный диссонанс массового сознания, если хотите.
Что касается действий ЦБ, то регулятор оказался в положении шахматиста, который вынужден играть с двумя противниками одновременно: инфляционными ожиданиями и реальной инфляцией. Вероятность повышения ставки в декабре я оцениваю как высокую – примерно 70%. Замораживание показателей на повышенных уровнях создает риски их закрепления, что для монетарной политики сродни красной тряпке для быка.
Особенно примечательно, что население, похоже, начало воспринимать двузначную инфляцию как новую нормальность – феномен, который мы обычно наблюдаем в развивающихся экономиках Латинской Америки. Только там это часто сопровождается карнавалами, а у нас – повышением ключевой ставки.
Своё мнение озвучил каналу Proeconomics.
Инфляционные ожидания населения, зафиксировавшиеся на отметке 13,4%, представляют собой случай инерционного мышления в российской экономической реальности.
Особенно интригующим выглядит разрыв между ожиданиями и наблюдаемой инфляцией в 15,3% – это своеобразный когнитивный диссонанс массового сознания, если хотите.
Что касается действий ЦБ, то регулятор оказался в положении шахматиста, который вынужден играть с двумя противниками одновременно: инфляционными ожиданиями и реальной инфляцией. Вероятность повышения ставки в декабре я оцениваю как высокую – примерно 70%. Замораживание показателей на повышенных уровнях создает риски их закрепления, что для монетарной политики сродни красной тряпке для быка.
Особенно примечательно, что население, похоже, начало воспринимать двузначную инфляцию как новую нормальность – феномен, который мы обычно наблюдаем в развивающихся экономиках Латинской Америки. Только там это часто сопровождается карнавалами, а у нас – повышением ключевой ставки.
Forwarded from СТРАТАГЕМА
ПОЗИЦИЯ. Маркетингово-коммуникационное агентство «Стратагема» выпустило новый доклад «Материнский капитал в РФ: опыт применения и перспективы». По оценкам основателя и руководителя агентства Романа Черёмухина, собранные материалы дают наиболее полную картину того, как влиял и продолжает влиять материнской капитал на решение семей завести детей, на каких условиях выплачивают родителям дополнительные пособия регионы, насколько успешно реализуется программа на новых территориях.
Директор АНО Центр содействия патриотическому и духовно-нравственному воспитанию «Семья и Родина», член Комиссии по направлению «Семья» Госсовета РФ, к.э.н. Наталья Локтева:
Несмотря на то, что, по объективным причинам, маткапитал утратил свою изначальную «миссию» (как мы помним, основной его задачей было создание возможности приобретения семьями жилья, однако, сегодня, чтобы закрыть этот запрос сумма маткапитала должна превышать нынешние размеры минимум на 40%), отказаться в Год семьи, на пике демографического кризиса, от этой по-прежнему весьма популярной и востребованной у населения меры поддержки было бы стратегической ошибкой.
Впрочем, важен и тот факт, что реалии 20-летней давности не имеют ничего общего с нынешним моментом, следовательно, и маткапитал нуждается в реформировании. Указом президента принято решение о расширении сфер использования средств господдержки. Что вполне логично: не имея возможности купить на них жилье, их необходимо реализовать на другие нужды.
Сможет ли это в корне изменить демографическую ситуацию? Конечно, нет. Это лишь подспорье, чтобы поддержать на какой-то период материальное положение своей ячейки общества, либо инвестировать в актуальные сферы: образование, здоровье, отдых... Также неплохо было бы разрешить использовать эту сумму, в силу высокой закредитованности населения, что часто также становится причиной отказа от родительства, для погашения других, не только ипотечных долгов.
Член Совета Федерации Айрат Гибатдинов:
Не думаю, что мнение экспертов, которые выступают против программы материнского капитала, следует считать за основу. Повторюсь, это единственная мера поддержки, которая может помочь родителям в приобретении собственного жилья.
Другой вопрос — почему маткапитал перестал покрывать хотя бы размер первоначального взноса по ипотеке.
Политолог, руководитель Центра «Региональные исследования» Дмитрий Лобойко:
Материнский капитал как инструмент демографической политики демонстрирует признаки снижающейся эффективности, но его отмена была бы серьезной стратегической ошибкой.
Во-первых, программа, при всех еt недостатках, остается единственным по-настоящему масштабным механизмом поддержки семей с детьми. Как справедливо отмечается в докладе, на эти средства можно приобрести лишь около 13% жилья – но для многих семей даже это становится решающим фактором при планировании покупки недвижимости.
Во-вторых, текущий формат программы действительно требует серьезной модернизации. Краткосрочные продления на 2-3 года, отмеченные в докладе, создают атмосферу неопределенности, что противоречит самой идее долгосрочного демографического планирования. Семьям нужны четкие, прозрачные «правила игры» как минимум на 10-15 лет вперед.
В-третьих, опыт регионов, особенно практика дифференцированных выплат и поддержки студенческих семей (как в случае с миллионом рублей в Челябинской области), показывает: маткапитал может быть в некотором смысле эффективным, если его «достроить» дополнительными инструментами. Расширение направлений использования средств на медицинские услуги и реабилитацию, предложенное экспертами, выглядит особенно перспективным.
Любопытно, что мы постепенно приходим к пониманию: демографическая политика не может строиться на единственном инструменте, каким бы масштабным он ни был. Маткапитал нужно не отменять, а встраивать в комплексную систему мер поддержки, включающую и налоговые льготы, и жилищные программы, и, что особенно важно, развитие социальной инфраструктуры для семей с детьми.
Директор АНО Центр содействия патриотическому и духовно-нравственному воспитанию «Семья и Родина», член Комиссии по направлению «Семья» Госсовета РФ, к.э.н. Наталья Локтева:
Несмотря на то, что, по объективным причинам, маткапитал утратил свою изначальную «миссию» (как мы помним, основной его задачей было создание возможности приобретения семьями жилья, однако, сегодня, чтобы закрыть этот запрос сумма маткапитала должна превышать нынешние размеры минимум на 40%), отказаться в Год семьи, на пике демографического кризиса, от этой по-прежнему весьма популярной и востребованной у населения меры поддержки было бы стратегической ошибкой.
Впрочем, важен и тот факт, что реалии 20-летней давности не имеют ничего общего с нынешним моментом, следовательно, и маткапитал нуждается в реформировании. Указом президента принято решение о расширении сфер использования средств господдержки. Что вполне логично: не имея возможности купить на них жилье, их необходимо реализовать на другие нужды.
Сможет ли это в корне изменить демографическую ситуацию? Конечно, нет. Это лишь подспорье, чтобы поддержать на какой-то период материальное положение своей ячейки общества, либо инвестировать в актуальные сферы: образование, здоровье, отдых... Также неплохо было бы разрешить использовать эту сумму, в силу высокой закредитованности населения, что часто также становится причиной отказа от родительства, для погашения других, не только ипотечных долгов.
Член Совета Федерации Айрат Гибатдинов:
Не думаю, что мнение экспертов, которые выступают против программы материнского капитала, следует считать за основу. Повторюсь, это единственная мера поддержки, которая может помочь родителям в приобретении собственного жилья.
Другой вопрос — почему маткапитал перестал покрывать хотя бы размер первоначального взноса по ипотеке.
Политолог, руководитель Центра «Региональные исследования» Дмитрий Лобойко:
Материнский капитал как инструмент демографической политики демонстрирует признаки снижающейся эффективности, но его отмена была бы серьезной стратегической ошибкой.
Во-первых, программа, при всех еt недостатках, остается единственным по-настоящему масштабным механизмом поддержки семей с детьми. Как справедливо отмечается в докладе, на эти средства можно приобрести лишь около 13% жилья – но для многих семей даже это становится решающим фактором при планировании покупки недвижимости.
Во-вторых, текущий формат программы действительно требует серьезной модернизации. Краткосрочные продления на 2-3 года, отмеченные в докладе, создают атмосферу неопределенности, что противоречит самой идее долгосрочного демографического планирования. Семьям нужны четкие, прозрачные «правила игры» как минимум на 10-15 лет вперед.
В-третьих, опыт регионов, особенно практика дифференцированных выплат и поддержки студенческих семей (как в случае с миллионом рублей в Челябинской области), показывает: маткапитал может быть в некотором смысле эффективным, если его «достроить» дополнительными инструментами. Расширение направлений использования средств на медицинские услуги и реабилитацию, предложенное экспертами, выглядит особенно перспективным.
Любопытно, что мы постепенно приходим к пониманию: демографическая политика не может строиться на единственном инструменте, каким бы масштабным он ни был. Маткапитал нужно не отменять, а встраивать в комплексную систему мер поддержки, включающую и налоговые льготы, и жилищные программы, и, что особенно важно, развитие социальной инфраструктуры для семей с детьми.
Структурный кризис, а не «мигрантская угроза»: о чём молчит статистика
В дискуссии о доходах мигрантов наблюдается ситуация, когда экономические факты становятся заложниками политизированной риторики. Высокие заработки таксистов, курьеров или строителей (вопиющие для популистов при власти!) – это не столько история про миграцию, сколько индикатор серьезных структурных проблем российского рынка труда, где дефицит в 2,7 млн работников (данные официальной статистики) создает причудливые перекосы в системе оплаты труда.
Интересно, что общественное внимание фокусируется на отдельных кейсах высоких заработков мигрантов, в то время как фундаментальные демографические и социально-экономические вызовы остаются в тени публичного дискурса. По сути, мы наблюдаем феномен «морально-политической паники» вокруг темы, которая требует не эмоциональных реакций, а системного подхода к решению проблем занятости, профессиональной подготовки и социальной мобильности.
В глобальном контексте Россия проходит типичный для развитых стран этап трансформации рынка труда, где миграционный фактор играет роль естественного балансира. Однако специфика российской ситуации заключается в том, что эти процессы разворачиваются на фоне масштабной структурной перестройки экономики и изменения геополитического позиционирования страны в последние 2,5 года.
Важно понимать, что высокие номинальные показатели зарплат мигрантов – это своеобразная «компенсация» за специфические условия труда: продолжительный рабочий день, отсутствие социальных гарантий, высокие риски и существенные издержки. Если провести корректировку на эти факторы, реальный располагаемый доход оказывается значительно скромнее. Более того, значительная часть этих средств уходит на поддержку семей в странах исхода, что создает дополнительный стимул к интенсификации труда.
С точки зрения макроэкономики, трудовая миграция сегодня выполняет важную стабилизирующую функцию, смягчая последствия демографического спада и структурных дисбалансов на рынке труда. Без этого механизма мы бы наблюдали более острый рост инфляции заработных плат в определенных секторах, что могло бы привести к ускоренному росту цен и снижению конкурентоспособности российской экономики. В этом контексте дискуссия о «справедливости» уровня оплаты труда мигрантов выглядит несколько близорукой. Мягко говоря...
В дискуссии о доходах мигрантов наблюдается ситуация, когда экономические факты становятся заложниками политизированной риторики. Высокие заработки таксистов, курьеров или строителей (вопиющие для популистов при власти!) – это не столько история про миграцию, сколько индикатор серьезных структурных проблем российского рынка труда, где дефицит в 2,7 млн работников (данные официальной статистики) создает причудливые перекосы в системе оплаты труда.
Интересно, что общественное внимание фокусируется на отдельных кейсах высоких заработков мигрантов, в то время как фундаментальные демографические и социально-экономические вызовы остаются в тени публичного дискурса. По сути, мы наблюдаем феномен «морально-политической паники» вокруг темы, которая требует не эмоциональных реакций, а системного подхода к решению проблем занятости, профессиональной подготовки и социальной мобильности.
В глобальном контексте Россия проходит типичный для развитых стран этап трансформации рынка труда, где миграционный фактор играет роль естественного балансира. Однако специфика российской ситуации заключается в том, что эти процессы разворачиваются на фоне масштабной структурной перестройки экономики и изменения геополитического позиционирования страны в последние 2,5 года.
Важно понимать, что высокие номинальные показатели зарплат мигрантов – это своеобразная «компенсация» за специфические условия труда: продолжительный рабочий день, отсутствие социальных гарантий, высокие риски и существенные издержки. Если провести корректировку на эти факторы, реальный располагаемый доход оказывается значительно скромнее. Более того, значительная часть этих средств уходит на поддержку семей в странах исхода, что создает дополнительный стимул к интенсификации труда.
С точки зрения макроэкономики, трудовая миграция сегодня выполняет важную стабилизирующую функцию, смягчая последствия демографического спада и структурных дисбалансов на рынке труда. Без этого механизма мы бы наблюдали более острый рост инфляции заработных плат в определенных секторах, что могло бы привести к ускоренному росту цен и снижению конкурентоспособности российской экономики. В этом контексте дискуссия о «справедливости» уровня оплаты труда мигрантов выглядит несколько близорукой. Мягко говоря...
Хоккейная нищета, футбольная коррупция и политические шахматы
Только кажется, что губернатор Самарской области Вячеслав Федорищев увлекся футболом и немного хоккеем. На самом деле это шахматы. Политические. И его заявления про коррупцию в футболе – не просто очередной ход пешкой, а красиво разыгранная комбинация, где каждая фигура и движение имеют свое значение.
Итак, диспозиция. На доске – молодой технократ, которому едва исполнилось 35. Классический продукт современной системы госуправления: РАНХиГС, референт в министерстве, вице-губернатор Тульской области. Типичный представитель нового поколения управленцев, которых часто упрекают в отсутствии реального опыта. И вдруг – такой дебют в Самаре.
Первый ход был сделан с хоккейной «Ладой» – разгромная критика инфраструктуры, вскрытие проблем с зарплатами. Это была лишь разведка боем. Главная атака началась, когда слон пошел по диагонали прямо в центр доски – сенсационное заявление о коррупции в футбольном судействе.
36 миллионов рублей «долга судьям» – это не просто скандальная цифра. Это изящный способ вскрыть целый пласт проблем в системе финансирования профессионального спорта. «Крылья Советов» оказались идеальной демонстрационной моделью. А теневые финансовые потоки, контролируемые, как принято считать, людьми самарского депутата Милеева (которого Федорищев ранее обозначил как противника), – прекрасным поводом для атаки.
Но истинная красота комбинации раскрывается, когда мы смотрим на всю доску целиком. Федорищев делает заявление не где-нибудь, а на Госсовете, обращаясь напрямую к своему бывшему начальнику и покровителю Алексею Дюмину. Это элегантное игнорирование всей бюрократической вертикали, включая министра спорта Дегтярева. Как он связан с Милеевым – отдельный сюжет.
Время выбрано безупречно: в условиях СВО и скрытого дефицита бюджета разговор о миллиардных тратах на профессиональный спорт, да еще и с коррупционной составляющей, звучит особенно остро.
Этот ход бьет сразу по нескольким фигурам на доске. Во-первых, по региональным футбольным клубам, живущим на бюджетные деньги – «Крыльям Советов», «Ахмату» и «Нижнему Новгороду». Во-вторых, по всей системе спортивного финансирования, которую надо бы пересмотреть. В-третьих, по конкретным фигурам в самарской политике. И наконец, это серьезный вызов для министра спорта Дегтярева, который оказался в классическом цугцванге: любой его ход только ухудшит позицию.
Главный вопрос: чья это партия? Если Федорищев играет сам, то это либо невероятная храбрость, либо политическое самоубийство. Но если за этой комбинацией стоят серьезные силы в федеральном центре (а уровень площадки и адресат послания намекают именно на это), то мы наблюдаем начало большой игры.
Особую пикантность ситуации придает то, что формально придраться не к чему. Федорищев создал ситуацию, где любая критика его позиции будет выглядеть, как защита коррупционных схем.
Теперь представьте, что это только начало партии. Мы наблюдаем редкий случай, когда региональный руководитель не просто поднимает острую тему, а фактически задает новую федеральную повестку. И делает это так, будто просчитывая партию на несколько ходов вперед.
Осталось только узнать, кто на самом деле сидит по другую сторону доски. И понять, не является ли эта партия частью более масштабной игры, где футбол и хоккей – лишь пешки в чужой игре.
Символично, что все это произошло именно на комиссии по физкультуре и спорту. Настоящий спорт здесь – сама политика. И ставки куда выше, чем какие-то там 36 миллионов рублей.
P.S. Будет печально, если то, что сейчас выглядит, как красивая и сложная игра, окажется чередой несогласованных действий и громких заявлений…
Только кажется, что губернатор Самарской области Вячеслав Федорищев увлекся футболом и немного хоккеем. На самом деле это шахматы. Политические. И его заявления про коррупцию в футболе – не просто очередной ход пешкой, а красиво разыгранная комбинация, где каждая фигура и движение имеют свое значение.
Итак, диспозиция. На доске – молодой технократ, которому едва исполнилось 35. Классический продукт современной системы госуправления: РАНХиГС, референт в министерстве, вице-губернатор Тульской области. Типичный представитель нового поколения управленцев, которых часто упрекают в отсутствии реального опыта. И вдруг – такой дебют в Самаре.
Первый ход был сделан с хоккейной «Ладой» – разгромная критика инфраструктуры, вскрытие проблем с зарплатами. Это была лишь разведка боем. Главная атака началась, когда слон пошел по диагонали прямо в центр доски – сенсационное заявление о коррупции в футбольном судействе.
36 миллионов рублей «долга судьям» – это не просто скандальная цифра. Это изящный способ вскрыть целый пласт проблем в системе финансирования профессионального спорта. «Крылья Советов» оказались идеальной демонстрационной моделью. А теневые финансовые потоки, контролируемые, как принято считать, людьми самарского депутата Милеева (которого Федорищев ранее обозначил как противника), – прекрасным поводом для атаки.
Но истинная красота комбинации раскрывается, когда мы смотрим на всю доску целиком. Федорищев делает заявление не где-нибудь, а на Госсовете, обращаясь напрямую к своему бывшему начальнику и покровителю Алексею Дюмину. Это элегантное игнорирование всей бюрократической вертикали, включая министра спорта Дегтярева. Как он связан с Милеевым – отдельный сюжет.
Время выбрано безупречно: в условиях СВО и скрытого дефицита бюджета разговор о миллиардных тратах на профессиональный спорт, да еще и с коррупционной составляющей, звучит особенно остро.
Этот ход бьет сразу по нескольким фигурам на доске. Во-первых, по региональным футбольным клубам, живущим на бюджетные деньги – «Крыльям Советов», «Ахмату» и «Нижнему Новгороду». Во-вторых, по всей системе спортивного финансирования, которую надо бы пересмотреть. В-третьих, по конкретным фигурам в самарской политике. И наконец, это серьезный вызов для министра спорта Дегтярева, который оказался в классическом цугцванге: любой его ход только ухудшит позицию.
Главный вопрос: чья это партия? Если Федорищев играет сам, то это либо невероятная храбрость, либо политическое самоубийство. Но если за этой комбинацией стоят серьезные силы в федеральном центре (а уровень площадки и адресат послания намекают именно на это), то мы наблюдаем начало большой игры.
Особую пикантность ситуации придает то, что формально придраться не к чему. Федорищев создал ситуацию, где любая критика его позиции будет выглядеть, как защита коррупционных схем.
Теперь представьте, что это только начало партии. Мы наблюдаем редкий случай, когда региональный руководитель не просто поднимает острую тему, а фактически задает новую федеральную повестку. И делает это так, будто просчитывая партию на несколько ходов вперед.
Осталось только узнать, кто на самом деле сидит по другую сторону доски. И понять, не является ли эта партия частью более масштабной игры, где футбол и хоккей – лишь пешки в чужой игре.
Символично, что все это произошло именно на комиссии по физкультуре и спорту. Настоящий спорт здесь – сама политика. И ставки куда выше, чем какие-то там 36 миллионов рублей.
P.S. Будет печально, если то, что сейчас выглядит, как красивая и сложная игра, окажется чередой несогласованных действий и громких заявлений…
Кое-что похуже дефолта
Разговоры о возможном дефолте в России напоминают старую притчу о слепцах, ощупывающих слона: каждый описывает лишь ту часть реальности, с которой непосредственно соприкасается. Давайте попробуем увидеть картину целиком.
Резкое падение рубля до 110 за доллар, санкции против Газпромбанка, усиление геополитической напряженности – все это создает драматический информационный фон.
Однако давайте посмотрим на фундаментальные показатели: профицитный бюджет, относительно низкий уровень государственного долга, наличие золотовалютных резервов. В классической экономической теории такая страна не должна сталкиваться с риском дефолта.
Но мы живем в эпоху, когда традиционные экономические модели сталкиваются с новой реальностью. Текущая ситуация примечательна тем, что давление на рубль создается не столько макроэкономическими факторами, сколько структурными ограничениями в системе международных расчетов. Это как иметь деньги на карте, но потерять пинкод от неё.
Особенно показательна ситуация с экспортом. Министр финансов Силуанов видит в слабом рубле потенциал для наращивания экспорта, но глава «Ростеха» Чемезов указывает на практическую невозможность реализовать этот потенциал из-за запретительно высоких ставок по кредитам. Классический случай разрыва между теорией и практикой.
Действия ЦБ по прекращению покупки валюты до конца года – это попытка стабилизировать ситуацию, но одной этой меры недостаточно. Тревожным сигналом является истощение традиционных инструментов макроэкономической стабилизации – объем ликвидных активов в ФНБ снизился до уровня, который экономисты называют «неснижаемым остатком».
Поэтому, отвечая на вопрос о вероятности дефолта, важно понимать: мы имеем дело не с классическим сценарием неспособности обслуживать долг, а с принципиально новой ситуацией, когда технические ограничения в международных расчетах становятся важнее фундаментальных экономических показателей.
В этих условиях технический дефолт возможен не как следствие экономической несостоятельности, а как результат невозможности осуществлять платежи через существующую финансовую инфраструктуру. Впрочем, в условиях уже действующих санкций его дополнительное влияние на экономику может оказаться менее драматичным, чем принято считать.
Похоже, мы наблюдаем не столько предпосылки к классическому дефолту, сколько процесс глубокой трансформации экономической системы в условиях беспрецедентных внешних ограничений. И это, пожалуй, гораздо более серьезный вызов, чем традиционный сценарий дефолта образца 1998 года.
Дело в том, что классический дефолт – это острый, но относительно краткосрочный кризис с понятным механизмом разрешения: реструктуризация долга, девальвация национальной валюты, период адаптации экономики и последующее восстановление. То, с чем мы сталкиваемся сейчас – это хроническое состояние структурных ограничений, которые затрагивают саму архитектуру экономических взаимодействий.
Для экономики в целом это означает необходимость фундаментальной перестройки не только внешнеторговых операций, но и всей системы международных расчетов, логистических цепочек, механизмов привлечения капитала. Условно говоря, если в 1998 году нужно было «перезагрузить» экономическую систему, то сейчас требуется создать принципиально новую. Главная опасность текущей ситуации заключается не в остроте кризиса, а в его хроническом характере.
Разговоры о возможном дефолте в России напоминают старую притчу о слепцах, ощупывающих слона: каждый описывает лишь ту часть реальности, с которой непосредственно соприкасается. Давайте попробуем увидеть картину целиком.
Резкое падение рубля до 110 за доллар, санкции против Газпромбанка, усиление геополитической напряженности – все это создает драматический информационный фон.
Однако давайте посмотрим на фундаментальные показатели: профицитный бюджет, относительно низкий уровень государственного долга, наличие золотовалютных резервов. В классической экономической теории такая страна не должна сталкиваться с риском дефолта.
Но мы живем в эпоху, когда традиционные экономические модели сталкиваются с новой реальностью. Текущая ситуация примечательна тем, что давление на рубль создается не столько макроэкономическими факторами, сколько структурными ограничениями в системе международных расчетов. Это как иметь деньги на карте, но потерять пинкод от неё.
Особенно показательна ситуация с экспортом. Министр финансов Силуанов видит в слабом рубле потенциал для наращивания экспорта, но глава «Ростеха» Чемезов указывает на практическую невозможность реализовать этот потенциал из-за запретительно высоких ставок по кредитам. Классический случай разрыва между теорией и практикой.
Действия ЦБ по прекращению покупки валюты до конца года – это попытка стабилизировать ситуацию, но одной этой меры недостаточно. Тревожным сигналом является истощение традиционных инструментов макроэкономической стабилизации – объем ликвидных активов в ФНБ снизился до уровня, который экономисты называют «неснижаемым остатком».
Поэтому, отвечая на вопрос о вероятности дефолта, важно понимать: мы имеем дело не с классическим сценарием неспособности обслуживать долг, а с принципиально новой ситуацией, когда технические ограничения в международных расчетах становятся важнее фундаментальных экономических показателей.
В этих условиях технический дефолт возможен не как следствие экономической несостоятельности, а как результат невозможности осуществлять платежи через существующую финансовую инфраструктуру. Впрочем, в условиях уже действующих санкций его дополнительное влияние на экономику может оказаться менее драматичным, чем принято считать.
Похоже, мы наблюдаем не столько предпосылки к классическому дефолту, сколько процесс глубокой трансформации экономической системы в условиях беспрецедентных внешних ограничений. И это, пожалуй, гораздо более серьезный вызов, чем традиционный сценарий дефолта образца 1998 года.
Дело в том, что классический дефолт – это острый, но относительно краткосрочный кризис с понятным механизмом разрешения: реструктуризация долга, девальвация национальной валюты, период адаптации экономики и последующее восстановление. То, с чем мы сталкиваемся сейчас – это хроническое состояние структурных ограничений, которые затрагивают саму архитектуру экономических взаимодействий.
Для экономики в целом это означает необходимость фундаментальной перестройки не только внешнеторговых операций, но и всей системы международных расчетов, логистических цепочек, механизмов привлечения капитала. Условно говоря, если в 1998 году нужно было «перезагрузить» экономическую систему, то сейчас требуется создать принципиально новую. Главная опасность текущей ситуации заключается не в остроте кризиса, а в его хроническом характере.
Губернаторы-2025: выживание в эпоху неопределенности, инверсия традиционной модели управления
Российская политическая система входит в новый электоральный цикл в состоянии беспрецедентной неопределенности. Выборы в Государственную Думу 2026 года, до которых остается менее двух лет, а также региональные кампании, будут проходить в принципиально иных условиях, чем предыдущие. СВО с неясными временными горизонтами, ускоренная ротация губернаторского корпуса, макроэкономическая турбулентность – все это создает уникальный контекст для регионального управления.
Интересно, что мы наблюдаем своеобразную инверсию традиционной модели регионального управления. Если раньше губернаторы могли компенсировать недостатки федеральной политики локальными успехами, то теперь эта опция фактически заблокирована. Экономическая ситуация не оставляет пространства для маневра: девальвация рубля и инфляционное давление нивелируют любые управленческие достижения на местах.
В этом контексте особый интерес представляет феномен «новых губернаторов» – когорты региональных руководителей, назначенных в последние два года. Их управленческий стиль формируется уже в новых условиях, что создает интересный прецедент для политологического анализа. Мы видим попытки совместить технократический подход с военно-мобилизационной риторикой, что порождает своеобразный гибридный стиль управления.
Отдельного внимания заслуживает трансформация отношений «центр-регионы». Парадоксальным образом, усиление централизации не приводит к упрощению управленческих задач на местах. Напротив, губернаторы сталкиваются с необходимостью решать все более сложные проблемы при сокращающемся наборе инструментов.
Особый интерес представляет трансформация публичной риторики региональных лидеров. Чем меньше реальных инструментов влияния остается у губернаторов, тем более усложненной становится их публичная коммуникация. Возникает своеобразный «новояз», где экономические проблемы называются «временными сложностями», социальные конфликты – «точками роста», а очевидные провалы – «зонами особого внимания».
При этом губернаторы оказываются в своеобразной институциональной ловушке. С одной стороны, они должны демонстрировать абсолютную лояльность федеральному центру. С другой – им необходимо сохранять хотя бы видимость самостоятельности для поддержания авторитета в глазах региональных элит. В условиях, когда инфляция съедает любые бюджетные успехи, а девальвация рубля делает бессмысленными долгосрочные программы развития, губернаторы вынуждены фокусироваться на краткосрочных, визуально эффектных проектах.
В преддверии думских выборов 2026 года эта ситуация будет только усложняться. Губернаторам придется обеспечивать необходимые электоральные показатели в условиях снижающегося уровня жизни и растущей социальной усталости. Причем делать это нужно будет без использования традиционных инструментов электоральной мобилизации.
Что в этой ситуации можно посоветовать региональным руководителям? Парадоксальным образом, самой эффективной стратегией может оказаться максимальная деполитизация управленческого стиля. В конечном счете, современный губернатор должен быть немного шаманом – создавать иллюзию контроля над процессами, которые от него не зависят, и при этом действительно контролировать те немногие сферы, где у него еще остается реальное влияние.
Российская политическая система входит в новый электоральный цикл в состоянии беспрецедентной неопределенности. Выборы в Государственную Думу 2026 года, до которых остается менее двух лет, а также региональные кампании, будут проходить в принципиально иных условиях, чем предыдущие. СВО с неясными временными горизонтами, ускоренная ротация губернаторского корпуса, макроэкономическая турбулентность – все это создает уникальный контекст для регионального управления.
Интересно, что мы наблюдаем своеобразную инверсию традиционной модели регионального управления. Если раньше губернаторы могли компенсировать недостатки федеральной политики локальными успехами, то теперь эта опция фактически заблокирована. Экономическая ситуация не оставляет пространства для маневра: девальвация рубля и инфляционное давление нивелируют любые управленческие достижения на местах.
В этом контексте особый интерес представляет феномен «новых губернаторов» – когорты региональных руководителей, назначенных в последние два года. Их управленческий стиль формируется уже в новых условиях, что создает интересный прецедент для политологического анализа. Мы видим попытки совместить технократический подход с военно-мобилизационной риторикой, что порождает своеобразный гибридный стиль управления.
Отдельного внимания заслуживает трансформация отношений «центр-регионы». Парадоксальным образом, усиление централизации не приводит к упрощению управленческих задач на местах. Напротив, губернаторы сталкиваются с необходимостью решать все более сложные проблемы при сокращающемся наборе инструментов.
Особый интерес представляет трансформация публичной риторики региональных лидеров. Чем меньше реальных инструментов влияния остается у губернаторов, тем более усложненной становится их публичная коммуникация. Возникает своеобразный «новояз», где экономические проблемы называются «временными сложностями», социальные конфликты – «точками роста», а очевидные провалы – «зонами особого внимания».
При этом губернаторы оказываются в своеобразной институциональной ловушке. С одной стороны, они должны демонстрировать абсолютную лояльность федеральному центру. С другой – им необходимо сохранять хотя бы видимость самостоятельности для поддержания авторитета в глазах региональных элит. В условиях, когда инфляция съедает любые бюджетные успехи, а девальвация рубля делает бессмысленными долгосрочные программы развития, губернаторы вынуждены фокусироваться на краткосрочных, визуально эффектных проектах.
В преддверии думских выборов 2026 года эта ситуация будет только усложняться. Губернаторам придется обеспечивать необходимые электоральные показатели в условиях снижающегося уровня жизни и растущей социальной усталости. Причем делать это нужно будет без использования традиционных инструментов электоральной мобилизации.
Что в этой ситуации можно посоветовать региональным руководителям? Парадоксальным образом, самой эффективной стратегией может оказаться максимальная деполитизация управленческого стиля. В конечном счете, современный губернатор должен быть немного шаманом – создавать иллюзию контроля над процессами, которые от него не зависят, и при этом действительно контролировать те немногие сферы, где у него еще остается реальное влияние.
«Права человека как резиновое изделие»: революционная теория российского омбудсмена
Многие просто не поняли, но в своём недавнем интервью РБК, которое вызвало бурную реакцию, глава Совета по правам человека при президенте РФ Валерий Фадеев не людоедствовал, а представил миру поистине революционную концепцию прав человека. Её можно было бы назвать «ситуативной теорией прав», если бы это не звучало слишком академично для столь гибкого подхода.
Основной тезис этой теории поразительно прост: права человека – это не какая-то там жесткая конструкция, высеченная в камне конституций и международных договоров, а нечто удивительно эластичное, способное растягиваться и сжиматься в зависимости от обстоятельств.
«Право – очень тонкая и гибкая вещь», – поясняет Фадеев, и в этой фразе заключена вся суть его инновационного подхода.
Возьмем, например, его рассуждения о мигрантах. Согласно классической теории прав человека, если вы получили гражданство страны, вы обладаете всеми правами гражданина. Но в новой концепции Фадеева всё не так просто: если вы «неправильно» получили гражданство (например, не выучили язык), то ваши права могут быть пересмотрены.
«Не хотите жить, как мы тут живем, как у нас принято, так уезжайте обратно», – формулирует он этот принцип с подкупающей прямотой.
Особенно впечатляет его подход к ситуации в Чечне. В новой теории прав человека оказывается возможным находиться «почти полностью» в правовом пространстве – примерно как быть «почти беременной». При этом случаи избиения людей, по мнению главы СПЧ, можно объяснить тем, что «не надо провоцировать». Таким образом, права человека становятся не базовой гарантией, а своеобразной привилегией, которую нужно заслужить правильным поведением.
Примечательна и его позиция по поводу исторической памяти. Оказывается, напоминания о жертвах репрессий должны быть строго дозированы и локализованы в специально отведенных местах. Таблички проекта «Последний адрес» на домах, где жили репрессированные, по мнению главы СПЧ, создают неправильное впечатление, будто «вы идете по городу мертвых». Очевидно, в новой концепции прав человека право на память тоже должно быть «гибким».
Но, пожалуй, самым ярким элементом новой теории является введение термина «мягкие санитарные меры» вместо устаревшего понятия «репрессии». Это действительно гениальный терминологический ход: кто же будет возражать против санитарных мер, тем более мягких? А если кто-то и пострадает от этих мер, то, как объясняет Фадеев, «не всегда можно помочь, к сожалению».
Особого внимания заслуживает подход к правам во время СВО. Фадеев предлагает предельно простую формулу: «Давайте сначала победим, а там видно будет». При этом даже отсутствие формального военного положения не мешает применять военную логику к гражданским правам: «требования должны быть адекватными ситуации войны». Просто «взрыв хлопок мозга».
Возможно, самое важное в этой новой концепции – её удивительная адаптивность. Права человека в ней напоминают не жесткий каркас, а скорее некое резиновое изделие, которое можно растягивать в зависимости от потребностей момента. Не работает закон – есть «жизнь, конкретная ситуация, конкретные сложности». Не получается защитить права – что ж, бывает.
Эта теория «гибких прав» действительно может считаться уникальным вкладом в теорию прав человека. Она позволяет элегантно обойти неудобные вопросы о нарушении прав, просто объявив их «санитарными мерами», и изящно уклониться от прямой обязанности правоохранительных органов или того же омбудсмена – защиты прав человека, – объяснив это «конкретной ситуацией». В конце концов, как говорит сам Фадеев, «право – очень тонкая и гибкая вещь». Настолько гибкая, что порой кажется, будто его нет вовсе.
Многие просто не поняли, но в своём недавнем интервью РБК, которое вызвало бурную реакцию, глава Совета по правам человека при президенте РФ Валерий Фадеев не людоедствовал, а представил миру поистине революционную концепцию прав человека. Её можно было бы назвать «ситуативной теорией прав», если бы это не звучало слишком академично для столь гибкого подхода.
Основной тезис этой теории поразительно прост: права человека – это не какая-то там жесткая конструкция, высеченная в камне конституций и международных договоров, а нечто удивительно эластичное, способное растягиваться и сжиматься в зависимости от обстоятельств.
«Право – очень тонкая и гибкая вещь», – поясняет Фадеев, и в этой фразе заключена вся суть его инновационного подхода.
Возьмем, например, его рассуждения о мигрантах. Согласно классической теории прав человека, если вы получили гражданство страны, вы обладаете всеми правами гражданина. Но в новой концепции Фадеева всё не так просто: если вы «неправильно» получили гражданство (например, не выучили язык), то ваши права могут быть пересмотрены.
«Не хотите жить, как мы тут живем, как у нас принято, так уезжайте обратно», – формулирует он этот принцип с подкупающей прямотой.
Особенно впечатляет его подход к ситуации в Чечне. В новой теории прав человека оказывается возможным находиться «почти полностью» в правовом пространстве – примерно как быть «почти беременной». При этом случаи избиения людей, по мнению главы СПЧ, можно объяснить тем, что «не надо провоцировать». Таким образом, права человека становятся не базовой гарантией, а своеобразной привилегией, которую нужно заслужить правильным поведением.
Примечательна и его позиция по поводу исторической памяти. Оказывается, напоминания о жертвах репрессий должны быть строго дозированы и локализованы в специально отведенных местах. Таблички проекта «Последний адрес» на домах, где жили репрессированные, по мнению главы СПЧ, создают неправильное впечатление, будто «вы идете по городу мертвых». Очевидно, в новой концепции прав человека право на память тоже должно быть «гибким».
Но, пожалуй, самым ярким элементом новой теории является введение термина «мягкие санитарные меры» вместо устаревшего понятия «репрессии». Это действительно гениальный терминологический ход: кто же будет возражать против санитарных мер, тем более мягких? А если кто-то и пострадает от этих мер, то, как объясняет Фадеев, «не всегда можно помочь, к сожалению».
Особого внимания заслуживает подход к правам во время СВО. Фадеев предлагает предельно простую формулу: «Давайте сначала победим, а там видно будет». При этом даже отсутствие формального военного положения не мешает применять военную логику к гражданским правам: «требования должны быть адекватными ситуации войны». Просто «
Возможно, самое важное в этой новой концепции – её удивительная адаптивность. Права человека в ней напоминают не жесткий каркас, а скорее некое резиновое изделие, которое можно растягивать в зависимости от потребностей момента. Не работает закон – есть «жизнь, конкретная ситуация, конкретные сложности». Не получается защитить права – что ж, бывает.
Эта теория «гибких прав» действительно может считаться уникальным вкладом в теорию прав человека. Она позволяет элегантно обойти неудобные вопросы о нарушении прав, просто объявив их «санитарными мерами», и изящно уклониться от прямой обязанности правоохранительных органов или того же омбудсмена – защиты прав человека, – объяснив это «конкретной ситуацией». В конце концов, как говорит сам Фадеев, «право – очень тонкая и гибкая вещь». Настолько гибкая, что порой кажется, будто его нет вовсе.
Парадоксы российских финансов: когда копить нечего
Свежая статистика рисует любопытную картину нашей финансовой реальности. С одной стороны – рекордные 52,86 трлн рублей на банковских депозитах, с другой – 39% граждан, у которых, как говорится, от зарплаты до зарплаты. Причем география этого контраста предельно красноречива: чем дальше от столиц, тем чаще встречаются люди, для которых само слово «сбережения» звучит как изысканная шутка.
Ситуация напоминает старый анекдот про советы миллионера: «Главное – правильно инвестировать первый миллион». Только в нашем случае региональным властям приходится решать головоломку: как научить людей копить деньги, которых у них нет?
Банки наперебой предлагают действительно впечатляющие ставки по депозитам – до 21-24% годовых. Прямо финансовое эльдорадо для тех, у кого есть что положить на счет. Но для значительной части населения в регионах это примерно так же актуально, как советы по парковке яхты в Yacht Club de Monaco. Там, кстати, правда хорошая марина...
Что же могут предпринять региональные власти, зажатые в тиски жесткой централизации? Рассмотрим варианты, которые выходят за рамки традиционного «денег нет, но вы держитесь».
Во-первых, пора пересмотреть подход к занятости. Установка «главное, чтобы люди работали» должна уступить место более амбициозной задаче создания высокооплачиваемых рабочих мест, создающих добавочную стоимость. Да, это сложнее, чем открыть очередной колл-центр или предложить несколько миллионов за «работу для настоящих мужчин» без гарантий «увольнения по собственному желанию», но это единственный путь к реальным изменениям.
Во-вторых, регионы могли бы запустить программы поддержки малого бизнеса, ориентированные именно на тех, кто сейчас еле сводит концы с концами. Причем не в формате «возьми кредит и молись», а с реальным сопровождением и обучением.
В-третьих, необходимо переосмыслить программы финансовой грамотности. Сейчас они часто напоминают мастер-класс по управлению несуществующим Ferrari. Нужен практический подход: как зарабатывать больше здесь и сейчас, а не теоретические выкладки про сложные проценты.
Отдельного внимания заслуживает система межбюджетных отношений, где регионы выступают в роли вечных просителей. Это напоминает ситуацию, когда родители выдают подростку карманные деньги и потом строго следят, чтобы он тратил их только на «правильные» цели. С той разницей, что регионам даже на мороженое не всегда хватает.
Любопытно, что рекордные ставки по депозитам, превратившиеся в своеобразный «аттракцион невиданной щедрости» для среднего класса, фактически усиливают социальное расслоение. Пока одни подсчитывают проценты по вкладам, другие подсчитывают дни до зарплаты.
Разумеется, было бы наивно ожидать, что региональные власти самостоятельно решат проблему бедности и отсутствия сбережений у населения. В условиях, когда все финансовые нити тянутся в федеральный центр, их возможности напоминают попытки накормить слона морковкой с балкона – и высоко, и мало.
Однако именно регионы могут и должны стать инициаторами новых подходов к решению этой проблемы. Нужны не столько дополнительные меры социальной поддержки (хотя и они важны), сколько системные изменения в региональной экономической политике.
А пока что ситуация с региональными сбережениями напоминает старую мудрость про среднюю температуру по больнице: вроде бы и депозиты растут, и ставки рекордные, а людям от этого совсем не теплее.
Свежая статистика рисует любопытную картину нашей финансовой реальности. С одной стороны – рекордные 52,86 трлн рублей на банковских депозитах, с другой – 39% граждан, у которых, как говорится, от зарплаты до зарплаты. Причем география этого контраста предельно красноречива: чем дальше от столиц, тем чаще встречаются люди, для которых само слово «сбережения» звучит как изысканная шутка.
Ситуация напоминает старый анекдот про советы миллионера: «Главное – правильно инвестировать первый миллион». Только в нашем случае региональным властям приходится решать головоломку: как научить людей копить деньги, которых у них нет?
Банки наперебой предлагают действительно впечатляющие ставки по депозитам – до 21-24% годовых. Прямо финансовое эльдорадо для тех, у кого есть что положить на счет. Но для значительной части населения в регионах это примерно так же актуально, как советы по парковке яхты в Yacht Club de Monaco. Там, кстати, правда хорошая марина...
Что же могут предпринять региональные власти, зажатые в тиски жесткой централизации? Рассмотрим варианты, которые выходят за рамки традиционного «денег нет, но вы держитесь».
Во-первых, пора пересмотреть подход к занятости. Установка «главное, чтобы люди работали» должна уступить место более амбициозной задаче создания высокооплачиваемых рабочих мест, создающих добавочную стоимость. Да, это сложнее, чем открыть очередной колл-центр или предложить несколько миллионов за «работу для настоящих мужчин» без гарантий «увольнения по собственному желанию», но это единственный путь к реальным изменениям.
Во-вторых, регионы могли бы запустить программы поддержки малого бизнеса, ориентированные именно на тех, кто сейчас еле сводит концы с концами. Причем не в формате «возьми кредит и молись», а с реальным сопровождением и обучением.
В-третьих, необходимо переосмыслить программы финансовой грамотности. Сейчас они часто напоминают мастер-класс по управлению несуществующим Ferrari. Нужен практический подход: как зарабатывать больше здесь и сейчас, а не теоретические выкладки про сложные проценты.
Отдельного внимания заслуживает система межбюджетных отношений, где регионы выступают в роли вечных просителей. Это напоминает ситуацию, когда родители выдают подростку карманные деньги и потом строго следят, чтобы он тратил их только на «правильные» цели. С той разницей, что регионам даже на мороженое не всегда хватает.
Любопытно, что рекордные ставки по депозитам, превратившиеся в своеобразный «аттракцион невиданной щедрости» для среднего класса, фактически усиливают социальное расслоение. Пока одни подсчитывают проценты по вкладам, другие подсчитывают дни до зарплаты.
Разумеется, было бы наивно ожидать, что региональные власти самостоятельно решат проблему бедности и отсутствия сбережений у населения. В условиях, когда все финансовые нити тянутся в федеральный центр, их возможности напоминают попытки накормить слона морковкой с балкона – и высоко, и мало.
Однако именно регионы могут и должны стать инициаторами новых подходов к решению этой проблемы. Нужны не столько дополнительные меры социальной поддержки (хотя и они важны), сколько системные изменения в региональной экономической политике.
А пока что ситуация с региональными сбережениями напоминает старую мудрость про среднюю температуру по больнице: вроде бы и депозиты растут, и ставки рекордные, а людям от этого совсем не теплее.
Фактор Трампа: назначение Хинштейна в Курск – не ссылка, а трамплин на новый уровень
В российской политике редко случаются по-настоящему неожиданные назначения, но перемещение Александра Хинштейна из кресла думского депутата в кресло губернатора Курской области именно такое. На первый взгляд, его «уход» из Самарской области можно было бы трактовать как политическую ссылку. Но это наивный взгляд на сложную политическую геометрию современной России.
В действительности мы наблюдаем процесс глубокой реконфигурации российских элит, и назначение Хинштейна – одно из её проявлений. Особенно интересно, что его предшественник в Курской области считался человеком из орбиты Ротенбергов. В преддверии возвращения Дональда Трампа в Белый дом это становится критически важным фактором: существует вероятность, что новая американская администрация может избрать более точечный подход к санкционному давлению, нацеливаясь персонально на ближний круг российской власти. В такой ситуации лояльность традиционных олигархических групп может оказаться под вопросом.
Именно поэтому сейчас идет активное формирование новой «кремлевской башни» во главе с Алексеем Дюминым. На это указывает множество разного масштаба событий. Это принципиально иная элитная группа: все её представители обязаны своим возвышением лично Владимиру Путину и, что важно, потеряют всё в случае его ухода. Хинштейн, с его опытом работы в силовых структурах и доказанной способностью к жестким и порой непопулярным решениям, идеально вписывается в эту конструкцию.
В новой политической реальности традиционные метрики успешности губернатора, вроде народной любви, утрачивают прежнее значение. Хинштейну не нужно быть народным любимцем – достаточно обеспечить отсутствие явных протестов и базовую социальную стабильность. Всё остальное – вопрос грамотной политической симуляции, в которой российская власть достигла впечатляющего мастерства.
Что касается временного характера назначения – это тоже не должно вводить в заблуждение. В современной России краткосрочное губернаторство может быть трамплином к куда более значимым позициям. Не будет удивительным, если через какое-то время мы увидим Хинштейна в кресле заместителя главы администрации президента по внутренней политике или... снова в Самарской области, но уже в качестве губернатора. Поэтому те, кто сейчас празднует его «уход» из региона, возможно, радуются преждевременно.
Назначение Хинштейна следует рассматривать в контексте глобальных процессов: крушения режима Асада в Сирии, ослабления российского влияния в ряде регионов и подготовки к новой конфигурации российско-американских отношений при Трампе. В этих условиях Курская область становится не просто приграничным регионом, а потенциальной точкой геополитических переговоров, где потребуется руководитель с особыми качествами.
Таким образом, перед нами не опала или наказание, а скорее повышение – включение в новую элитную группу, формирующуюся вокруг Дюмина. И те, кто видит в этом назначении простое перемещение неудобного политика подальше от Самары, рискуют пропустить куда более значимые процессы, разворачивающиеся в российской политике. В общем, как бы нелепо это ни выглядело, но на назначение Александра Евсеевича в Курскую область повлиял… фактор Дональда Трампа.
В российской политике редко случаются по-настоящему неожиданные назначения, но перемещение Александра Хинштейна из кресла думского депутата в кресло губернатора Курской области именно такое. На первый взгляд, его «уход» из Самарской области можно было бы трактовать как политическую ссылку. Но это наивный взгляд на сложную политическую геометрию современной России.
В действительности мы наблюдаем процесс глубокой реконфигурации российских элит, и назначение Хинштейна – одно из её проявлений. Особенно интересно, что его предшественник в Курской области считался человеком из орбиты Ротенбергов. В преддверии возвращения Дональда Трампа в Белый дом это становится критически важным фактором: существует вероятность, что новая американская администрация может избрать более точечный подход к санкционному давлению, нацеливаясь персонально на ближний круг российской власти. В такой ситуации лояльность традиционных олигархических групп может оказаться под вопросом.
Именно поэтому сейчас идет активное формирование новой «кремлевской башни» во главе с Алексеем Дюминым. На это указывает множество разного масштаба событий. Это принципиально иная элитная группа: все её представители обязаны своим возвышением лично Владимиру Путину и, что важно, потеряют всё в случае его ухода. Хинштейн, с его опытом работы в силовых структурах и доказанной способностью к жестким и порой непопулярным решениям, идеально вписывается в эту конструкцию.
В новой политической реальности традиционные метрики успешности губернатора, вроде народной любви, утрачивают прежнее значение. Хинштейну не нужно быть народным любимцем – достаточно обеспечить отсутствие явных протестов и базовую социальную стабильность. Всё остальное – вопрос грамотной политической симуляции, в которой российская власть достигла впечатляющего мастерства.
Что касается временного характера назначения – это тоже не должно вводить в заблуждение. В современной России краткосрочное губернаторство может быть трамплином к куда более значимым позициям. Не будет удивительным, если через какое-то время мы увидим Хинштейна в кресле заместителя главы администрации президента по внутренней политике или... снова в Самарской области, но уже в качестве губернатора. Поэтому те, кто сейчас празднует его «уход» из региона, возможно, радуются преждевременно.
Назначение Хинштейна следует рассматривать в контексте глобальных процессов: крушения режима Асада в Сирии, ослабления российского влияния в ряде регионов и подготовки к новой конфигурации российско-американских отношений при Трампе. В этих условиях Курская область становится не просто приграничным регионом, а потенциальной точкой геополитических переговоров, где потребуется руководитель с особыми качествами.
Таким образом, перед нами не опала или наказание, а скорее повышение – включение в новую элитную группу, формирующуюся вокруг Дюмина. И те, кто видит в этом назначении простое перемещение неудобного политика подальше от Самары, рискуют пропустить куда более значимые процессы, разворачивающиеся в российской политике. В общем, как бы нелепо это ни выглядело, но на назначение Александра Евсеевича в Курскую область повлиял… фактор Дональда Трампа.
Forwarded from ПолитологОрлов
АПЭК проводит IV премию «Региональная политика»
Дорогие друзья!
В декабре 2024 года АПЭК проводит IV премию «Региональная политика». Будут определены победители по 10 номинациям:
🔺Эффективный губернатор
🔺Эффективный мэр
🔺Федеральный эксперт по региональной политике
🔺Региональный эксперт по региональной политике
🔺Исследование по региональной политике
🔺Федеральный telegram-канал, оказавший наибольшее влияние на региональную повестку
🔺Региональный telegram-канал, оказавший наибольшее влияние на региональную повестку
🔺Региональный репутационный кейс
🔺Муниципальный репутационный кейс
🔺Популярный эксперт по региональной политике
Победители по трем номинациям будут определены голосованием в telegram-канале «ПолитологОрлов».
🔺Федеральный telegram-канал, оказавший наибольшее влияние на региональную повестку: голосование 9 -15 декабря
🔺Региональный telegram-канал, оказавший наибольшее влияние на региональную повестку: голосование 16-22 декабря
🔺Популярный эксперт по региональной политике: голосование 23-29 декабря
Победители еще пяти номинаций будут определены по итогам заседания жюри. Церемония награждения состоится в конце января.
Дорогие друзья!
В декабре 2024 года АПЭК проводит IV премию «Региональная политика». Будут определены победители по 10 номинациям:
🔺Эффективный губернатор
🔺Эффективный мэр
🔺Федеральный эксперт по региональной политике
🔺Региональный эксперт по региональной политике
🔺Исследование по региональной политике
🔺Федеральный telegram-канал, оказавший наибольшее влияние на региональную повестку
🔺Региональный telegram-канал, оказавший наибольшее влияние на региональную повестку
🔺Региональный репутационный кейс
🔺Муниципальный репутационный кейс
🔺Популярный эксперт по региональной политике
Победители по трем номинациям будут определены голосованием в telegram-канале «ПолитологОрлов».
🔺Федеральный telegram-канал, оказавший наибольшее влияние на региональную повестку: голосование 9 -15 декабря
🔺Региональный telegram-канал, оказавший наибольшее влияние на региональную повестку: голосование 16-22 декабря
🔺Популярный эксперт по региональной политике: голосование 23-29 декабря
Победители еще пяти номинаций будут определены по итогам заседания жюри. Церемония награждения состоится в конце января.
Когда 60 – это новые 35
Недавнее заявление главы ФМБА о расширении понятия «молодежь» до 60 лет вызывает целый спектр эмоций – от легкого недоумения до профессионального восхищения смелостью бюрократической мысли.
Начнем с сухих цифр: продолжительность жизни в России – 73,4 года. До заявленной цели в 80 лет путь неблизкий. И вот на этом фоне нам предлагают радикальное решение – просто сдвинуть определение молодости до 60 лет. Изящно, не правда ли? Примерно как решать проблему нехватки квартир, переопределив понятие «жилое помещение» на любое пространство с крышей.
Что действительно захватывает в этой инициативе – это потрясающая способность игнорировать реальность. В стране наблюдается серьезный демографический провал среди реально молодого населения. Значительная часть молодых людей погибла в ходе СВО, другая часть покинула страну, оставшиеся сталкиваются с беспрецедентными социально-экономическими вызовами. И вместо комплексного решения этих проблем предлагается простое административное решение – давайте просто расширим определение молодости!
Это напоминает старый анекдот про человека, который искал потерянные ключи не там, где их потерял, а под фонарем, потому что там светлее. Так и здесь: вместо работы с реальными демографическими проблемами предлагается изменить методику подсчета.
Конечно, можно понять логику чиновников: если нельзя улучшить демографические показатели, можно попытаться улучшить статистику. Но давайте на секунду представим практические последствия. Что это значит для социальной политики? Для молодежных программ? Для рынка труда? Будут ли теперь 55-летние специалисты конкурировать за места в молодежных жилищных программах с 25-летними?
А может, пойдем дальше? Почему бы не объявить молодыми всех до 70? Или сразу до 80? Тогда мы одним росчерком пера решим и проблему старения населения, и достигнем целевых показателей продолжительности жизни. Правда, боюсь, даже самая изощренная статистика не сможет скрыть реальное положение дел.
В конце концов, демография – это не просто цифры в отчетах. Это реальные люди, реальные проблемы и необходимость реальных решений. И никакое административное жонглирование определениями не заменит настоящей работы с демографическими вызовами современной России.
Недавнее заявление главы ФМБА о расширении понятия «молодежь» до 60 лет вызывает целый спектр эмоций – от легкого недоумения до профессионального восхищения смелостью бюрократической мысли.
Начнем с сухих цифр: продолжительность жизни в России – 73,4 года. До заявленной цели в 80 лет путь неблизкий. И вот на этом фоне нам предлагают радикальное решение – просто сдвинуть определение молодости до 60 лет. Изящно, не правда ли? Примерно как решать проблему нехватки квартир, переопределив понятие «жилое помещение» на любое пространство с крышей.
Что действительно захватывает в этой инициативе – это потрясающая способность игнорировать реальность. В стране наблюдается серьезный демографический провал среди реально молодого населения. Значительная часть молодых людей погибла в ходе СВО, другая часть покинула страну, оставшиеся сталкиваются с беспрецедентными социально-экономическими вызовами. И вместо комплексного решения этих проблем предлагается простое административное решение – давайте просто расширим определение молодости!
Это напоминает старый анекдот про человека, который искал потерянные ключи не там, где их потерял, а под фонарем, потому что там светлее. Так и здесь: вместо работы с реальными демографическими проблемами предлагается изменить методику подсчета.
Конечно, можно понять логику чиновников: если нельзя улучшить демографические показатели, можно попытаться улучшить статистику. Но давайте на секунду представим практические последствия. Что это значит для социальной политики? Для молодежных программ? Для рынка труда? Будут ли теперь 55-летние специалисты конкурировать за места в молодежных жилищных программах с 25-летними?
А может, пойдем дальше? Почему бы не объявить молодыми всех до 70? Или сразу до 80? Тогда мы одним росчерком пера решим и проблему старения населения, и достигнем целевых показателей продолжительности жизни. Правда, боюсь, даже самая изощренная статистика не сможет скрыть реальное положение дел.
В конце концов, демография – это не просто цифры в отчетах. Это реальные люди, реальные проблемы и необходимость реальных решений. И никакое административное жонглирование определениями не заменит настоящей работы с демографическими вызовами современной России.
Будущее российских городов: «эффект швейцарского сыра» вместо «эффекта пончика»
Забудем ненадолго о политике, обратившись к социологии города. Что происходит и будет происходить с российскими городами? Об этом рассказал журналу «Вокруг света». Отправной точкой стало свежее исследование экономистов из Стэнфордского университета и Массачусетского технологического института. Они исследовали 12 крупнейших городов страны и увидели «эффект пончика». В России я вижу «эффект швейцарского сыра»…
– "Эффект пончика" в американских городах и российская урбанистическая трансформация – это, по сути, два разных процесса с похожей внешней симптоматикой. В США мы наблюдаем классический пример "созидательного разрушения" по Шумпетеру: деловые центры опустошаются, создавая новую конфигурацию городского пространства. В России же происходит более сложный процесс полицентрической трансформации.
Ключевое различие кроется в исторической морфологии наших городов. Американские даунтауны – это прежде всего деловые районы с относительно низкой жилой функцией. Российские центры городов – это сложный слоеный пирог из жилья, офисов, культурных институций и исторического наследия. Поэтому наш "пончик" не может образовать классическую "дырку" в центре.
Более того, российские города переживают не столько исход из центра, сколько реконфигурацию городской ткани. Возникают новые точки притяжения на периферии, но центр сохраняет свою витальность за счет многофункциональности. Это больше похоже на "эффект швейцарского сыра" – с множеством новых центров притяжения, но без тотального опустошения исторического ядра.
В этом контексте американский "эффект пончика" можно рассматривать как частный случай более общего процесса постпандемийной урбанистической трансформации, где российские города демонстрируют свой, "особый путь" эволюции городского пространства.
Забудем ненадолго о политике, обратившись к социологии города. Что происходит и будет происходить с российскими городами? Об этом рассказал журналу «Вокруг света». Отправной точкой стало свежее исследование экономистов из Стэнфордского университета и Массачусетского технологического института. Они исследовали 12 крупнейших городов страны и увидели «эффект пончика». В России я вижу «эффект швейцарского сыра»…
– "Эффект пончика" в американских городах и российская урбанистическая трансформация – это, по сути, два разных процесса с похожей внешней симптоматикой. В США мы наблюдаем классический пример "созидательного разрушения" по Шумпетеру: деловые центры опустошаются, создавая новую конфигурацию городского пространства. В России же происходит более сложный процесс полицентрической трансформации.
Ключевое различие кроется в исторической морфологии наших городов. Американские даунтауны – это прежде всего деловые районы с относительно низкой жилой функцией. Российские центры городов – это сложный слоеный пирог из жилья, офисов, культурных институций и исторического наследия. Поэтому наш "пончик" не может образовать классическую "дырку" в центре.
Более того, российские города переживают не столько исход из центра, сколько реконфигурацию городской ткани. Возникают новые точки притяжения на периферии, но центр сохраняет свою витальность за счет многофункциональности. Это больше похоже на "эффект швейцарского сыра" – с множеством новых центров притяжения, но без тотального опустошения исторического ядра.
В этом контексте американский "эффект пончика" можно рассматривать как частный случай более общего процесса постпандемийной урбанистической трансформации, где российские города демонстрируют свой, "особый путь" эволюции городского пространства.
Культура суеты: когда занятость стала новой религией
«Культура суеты». Этот феномен, оформившийся в середине 2010-х, представляет собой завораживающий пример социальной мимикрии, где вечная занятость превратилась в форму демонстративного потребления, о котором некогда писал Торстейн Веблен в «Теории праздного класса».
Представьте себе: миллионы людей добровольно участвуют в грандиозном социальном эксперименте, где их ценность измеряется количеством задач в Todoist и числом «продуктивных часов» в трекере времени. Это похоже на причудливый социальный танец, где каждый стремится показать, насколько он занят, перегружен и, следовательно, «успешен».
Особенно примечательна экономика этого явления. Целая индустрия выросла на эксплуатации коллективной тревожности о продуктивности. Digital-евангелисты новой эпохи – коучи, инфлюенсеры, создатели курсов – с впечатляющей виртуозностью монетизируют наш страх «недостаточной эффективности». Они продают нам решения проблем, которые сами же и создают, формируя замкнутый круг потребления контента о продуктивности.
Корпоративный мир, этот верный индикатор социальных трендов, не мог остаться в стороне. Крупные компании, особенно в технологическом секторе, превратили «хасл» в негласный социальный договор. Теперь у нас есть целые организации, где переработка стала формой корпоративного ритуала, а отсутствие work-life balance – признаком лояльности. Восхитительная трансформация трудовой этики, не правда ли?
Но самое интересное здесь – это механизм социального контроля, который выстраивается почти автоматически. Когда человек постоянно занят погоней за призрачной «лучшей версией себя», у него физически не остается ментальных ресурсов на критическое осмысление происходящего. Он слишком погружен в бесконечный поток задач, чтобы задаться вопросом: а кому, собственно, выгодна эта вечная гонка?
Эмпирические исследования показывают почти комическую картину: чем больше общество одержимо продуктивностью, тем менее продуктивным оно становится. Социальная система создает механизмы самовоспроизводящегося стресса, который затем успешно монетизируется через индустрию «решений».
В этом контексте особенно иронично выглядит растущая популярность курсов по борьбе с выгоранием, которые часто ведут те же самые люди, что пропагандируют культуру бесконечной продуктивности. Это похоже на продажу огнетушителей теми, кто устраивает поджоги.
Впрочем, самое забавное в этой ситуации то, что мы все прекрасно осознаем абсурдность происходящего, но продолжаем участвовать в этом социальном спектакле. Возможно, именно эта коллективная самоирония и является самым ярким маркером нашей эпохи – эпохи, где даже осознание абсурда стало предметом потребления.
И да, я прекрасно понимаю иронию момента: написание этой колонки о культуре суеты тоже является частью той самой культуры суеты. Но разве это не делает наш анализ еще более аутентичным?
📰 Это полный текст моего комментария для статьи в «Известиях» (В статье есть комментарии других экспертов)
«Культура суеты». Этот феномен, оформившийся в середине 2010-х, представляет собой завораживающий пример социальной мимикрии, где вечная занятость превратилась в форму демонстративного потребления, о котором некогда писал Торстейн Веблен в «Теории праздного класса».
Представьте себе: миллионы людей добровольно участвуют в грандиозном социальном эксперименте, где их ценность измеряется количеством задач в Todoist и числом «продуктивных часов» в трекере времени. Это похоже на причудливый социальный танец, где каждый стремится показать, насколько он занят, перегружен и, следовательно, «успешен».
Особенно примечательна экономика этого явления. Целая индустрия выросла на эксплуатации коллективной тревожности о продуктивности. Digital-евангелисты новой эпохи – коучи, инфлюенсеры, создатели курсов – с впечатляющей виртуозностью монетизируют наш страх «недостаточной эффективности». Они продают нам решения проблем, которые сами же и создают, формируя замкнутый круг потребления контента о продуктивности.
Корпоративный мир, этот верный индикатор социальных трендов, не мог остаться в стороне. Крупные компании, особенно в технологическом секторе, превратили «хасл» в негласный социальный договор. Теперь у нас есть целые организации, где переработка стала формой корпоративного ритуала, а отсутствие work-life balance – признаком лояльности. Восхитительная трансформация трудовой этики, не правда ли?
Но самое интересное здесь – это механизм социального контроля, который выстраивается почти автоматически. Когда человек постоянно занят погоней за призрачной «лучшей версией себя», у него физически не остается ментальных ресурсов на критическое осмысление происходящего. Он слишком погружен в бесконечный поток задач, чтобы задаться вопросом: а кому, собственно, выгодна эта вечная гонка?
Эмпирические исследования показывают почти комическую картину: чем больше общество одержимо продуктивностью, тем менее продуктивным оно становится. Социальная система создает механизмы самовоспроизводящегося стресса, который затем успешно монетизируется через индустрию «решений».
В этом контексте особенно иронично выглядит растущая популярность курсов по борьбе с выгоранием, которые часто ведут те же самые люди, что пропагандируют культуру бесконечной продуктивности. Это похоже на продажу огнетушителей теми, кто устраивает поджоги.
Впрочем, самое забавное в этой ситуации то, что мы все прекрасно осознаем абсурдность происходящего, но продолжаем участвовать в этом социальном спектакле. Возможно, именно эта коллективная самоирония и является самым ярким маркером нашей эпохи – эпохи, где даже осознание абсурда стало предметом потребления.
И да, я прекрасно понимаю иронию момента: написание этой колонки о культуре суеты тоже является частью той самой культуры суеты. Но разве это не делает наш анализ еще более аутентичным?
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Возможно последние выборы президента Беларуси…
Вчера ЦИК Белоруссии приняла документы для регистрации действующего президента республики Александра Лукашенко в качестве кандидата. В Беларуси искусство проведения безальтернативных выборов с имитацией альтернативы доведено до такого совершенства, что заслуживает отдельной главы в учебниках политологии. Предстоящие январские выборы обещают стать очередным мастер-классом того, что можно назвать «конкурентной автократией без конкуренции».
Александр Лукашенко, виртуоз этого политического театра, создал систему, где выборы служат не более чем административной процедурой – примерно как заседание совета директоров, на котором генеральный директор переназначает сам себя. В этом есть своя элегантная простота, идеально отраженная в сицилийской поговорке: «Кто играет один, никогда не проигрывает».
Предвыборный сценарий уже знаком всем наблюдателям за белорусской политикой. Нас ждёт традиционный парад таинственных внешних угроз, где в потенциальной дестабилизации обвинят Польшу, страны Балтии и, возможно, призрак Наполеона. Это излюбленная традиция авторитарных лидеров – изобретать внешних врагов, хотя в случае с Лукашенко реальная угроза, вероятно, притаилась гораздо ближе – в коридорах его собственного президентского дворца.
В свои 70 лет наш протагонист сталкивается не только с политическими вызовами, но и с неумолимым законом природы. В отличие от результатов выборов, этот показатель он изменить не в силах. Любопытно, что в отличие от других постсоветских автократий, где преемников готовят с хирургической точностью, Беларусь Лукашенко остаётся удивительно свободной от наследников. Даже публичные появления его сына Николая больше напоминают «день открытых дверей для детей на работе», чем серьёзную подготовку к династическому наследованию.
Массовые протесты? Маловероятно. События 2020 года послужили образцовым мастер-классом по превращению силового аппарата в общенациональную машину подавления протестов. Однако предупреждений о надвигающихся выступлениях будет предостаточно – они удобны для оправдания любых новых мер безопасности, которые могут прийти в голову режиму.
Самая интригующая сюжетная линия в этой политической драме – деликатное балансирование Лукашенко между Востоком и Западом. Представьте канатоходца, несущего два тяжёлых чемодана – один с надписью «Интеграция с Россией», другой – «Западные санкции». На фоне беспрецедентной изоляции России роль Беларуси как геополитического буфера становится всё более шаткой. Если этот баланс нарушится, мы можем стать свидетелями главного сюжетного поворота: референдума о присоединении к России.
Такой финал заставляет западные столицы, особенно Вашингтон и Брюссель, затаить дыхание. Киев, понятное дело, тоже нервничает при мысли о том, что российская граница может придвинуться ещё ближе. На фоне этого давления паранойя Лукашенко в следующий срок может достичь новых, креативных высот.
Особенно очаровательно в этой ситуации то, как она иллюстрирует главный парадокс персоналистских авторитарных режимов: чем прочнее они кажутся снаружи, тем более хрупкими, практически «хрустальными» они становятся внутри. Лукашенко выстроил систему, настолько зависимую от его личного руководства, что сама её стабильность стала её главной уязвимостью.
В январе 2025-го мы все будем наблюдать за этим тщательно срежиссированным представлением. Исход предрешён, но, как знает любой театральный критик, иногда настоящая драма разворачивается за кулисами. В случае с Беларусью интересный вопрос не в том, кто победит, а в том, как долго этот моноспектакль сможет продержаться на сцене.
Вчера ЦИК Белоруссии приняла документы для регистрации действующего президента республики Александра Лукашенко в качестве кандидата. В Беларуси искусство проведения безальтернативных выборов с имитацией альтернативы доведено до такого совершенства, что заслуживает отдельной главы в учебниках политологии. Предстоящие январские выборы обещают стать очередным мастер-классом того, что можно назвать «конкурентной автократией без конкуренции».
Александр Лукашенко, виртуоз этого политического театра, создал систему, где выборы служат не более чем административной процедурой – примерно как заседание совета директоров, на котором генеральный директор переназначает сам себя. В этом есть своя элегантная простота, идеально отраженная в сицилийской поговорке: «Кто играет один, никогда не проигрывает».
Предвыборный сценарий уже знаком всем наблюдателям за белорусской политикой. Нас ждёт традиционный парад таинственных внешних угроз, где в потенциальной дестабилизации обвинят Польшу, страны Балтии и, возможно, призрак Наполеона. Это излюбленная традиция авторитарных лидеров – изобретать внешних врагов, хотя в случае с Лукашенко реальная угроза, вероятно, притаилась гораздо ближе – в коридорах его собственного президентского дворца.
В свои 70 лет наш протагонист сталкивается не только с политическими вызовами, но и с неумолимым законом природы. В отличие от результатов выборов, этот показатель он изменить не в силах. Любопытно, что в отличие от других постсоветских автократий, где преемников готовят с хирургической точностью, Беларусь Лукашенко остаётся удивительно свободной от наследников. Даже публичные появления его сына Николая больше напоминают «день открытых дверей для детей на работе», чем серьёзную подготовку к династическому наследованию.
Массовые протесты? Маловероятно. События 2020 года послужили образцовым мастер-классом по превращению силового аппарата в общенациональную машину подавления протестов. Однако предупреждений о надвигающихся выступлениях будет предостаточно – они удобны для оправдания любых новых мер безопасности, которые могут прийти в голову режиму.
Самая интригующая сюжетная линия в этой политической драме – деликатное балансирование Лукашенко между Востоком и Западом. Представьте канатоходца, несущего два тяжёлых чемодана – один с надписью «Интеграция с Россией», другой – «Западные санкции». На фоне беспрецедентной изоляции России роль Беларуси как геополитического буфера становится всё более шаткой. Если этот баланс нарушится, мы можем стать свидетелями главного сюжетного поворота: референдума о присоединении к России.
Такой финал заставляет западные столицы, особенно Вашингтон и Брюссель, затаить дыхание. Киев, понятное дело, тоже нервничает при мысли о том, что российская граница может придвинуться ещё ближе. На фоне этого давления паранойя Лукашенко в следующий срок может достичь новых, креативных высот.
Особенно очаровательно в этой ситуации то, как она иллюстрирует главный парадокс персоналистских авторитарных режимов: чем прочнее они кажутся снаружи, тем более хрупкими, практически «хрустальными» они становятся внутри. Лукашенко выстроил систему, настолько зависимую от его личного руководства, что сама её стабильность стала её главной уязвимостью.
В январе 2025-го мы все будем наблюдать за этим тщательно срежиссированным представлением. Исход предрешён, но, как знает любой театральный критик, иногда настоящая драма разворачивается за кулисами. В случае с Беларусью интересный вопрос не в том, кто победит, а в том, как долго этот моноспектакль сможет продержаться на сцене.
Forwarded from ПолитологОрлов
Лобойко: рано или поздно практика публичных слушаний в регионах вернется
В 2025 г. истекает срок действия закона, который позволял регионам в 2022-2024 гг. самостоятельно принимать решение о необходимости проведения общественных слушаний при реализации градостроительных проектов. Согласно тексту новых поправок в Градостроительный кодекс, у субъектов может появиться право не проводить публичные слушания при подготовке проектов правил землепользования и застройки и проектов, предусматривающих внесение изменений в них.
Лобойко Дмитрий, руководитель Центра «Региональные исследования»:
➖В Государственную Думу внесен законопроект, который может навсегда избавить региональные власти от необходимости спрашивать мнение граждан о градостроительных проектах.
Начиналось все, как водится, с благих намерений. В 2022 году, на фоне санкционного давления, регионам разрешили самостоятельно решать вопрос о необходимости проведения общественных слушаний при реализации градостроительных проектов. Мера подавалась как временная, призванная поддержать строительную отрасль в трудный период.
И вот теперь, когда срок действия временной меры подходит к концу, появляется инициатива сделать эту практику постоянной. Однако публичные слушания – это не просто бюрократическая формальность, а один из последних реальных инструментов влияния граждан на формирование городской среды. Именно благодаря им удавалось предотвращать появление «человейников» в исторических центрах, сохранять зеленые зоны и останавливать точечную застройку. В 2024 году более чем в 40 городах прокуратура остановила стройки жилья из-за их необеспеченности школами и садами – и это во многом результат активной позиции местных жителей.
Отмена публичных слушаний создаст причудливую мозаику региональных практик. В некоторых субъектах, где строительный бизнес традиционно близок к власти, можно ожидать полного отказа от общественных обсуждений. В других регионах, где губернаторы более чувствительны к социальным настроениям, возможно сохранение некоего симулякра публичных слушаний – для галочки и отчетности перед федеральным центром.
Особенно пикантно ситуация выглядит на фоне сокращения традиционных источников дохода региональных элит. Когда «кормовая база» сужается, а федеральный центр требует показывать рост и развитие, соблазн закрыть глаза на общественное мнение становится особенно велик.
Каковы риски и побочные эффекты?
1️⃣ Социальное напряжение. Когда легальные каналы выражения недовольства перекрываются, протест не исчезает – он уходит в подполье или принимает более радикальные формы.
2️⃣ Коррупционные риски. Отсутствие публичного контроля создает идеальную среду для «договорных» решений между застройщиками и чиновниками.
3️⃣ Градостроительные ошибки. Без учета мнения жителей повышается вероятность принятия решений, которые потом придется исправлять за счет бюджета – как это уже случалось с печально известными проектами реновации.
4️⃣ Деградация городской среды. Застройщики будут ориентироваться исключительно на максимизацию прибыли, игнорируя социальные аспекты и качество жизни будущих жителей.
История показывает, что подобные решения редко бывают долговечными. Рано или поздно практика публичных слушаний вернется – вопрос лишь в том, какую цену придется заплатить за этот эксперимент. Пока же мы наблюдаем пример того, как кризисная мера, введенная как временная, имеет все шансы стать постоянной.
Впрочем, есть и светлая сторона: чем дольше будет действовать этот запрет, тем больше будет накапливаться примеров его деструктивного влияния. А значит, когда придет время перемен, аргументов в пользу возвращения публичных слушаний будет более чем достаточно.
#Аналитика
В 2025 г. истекает срок действия закона, который позволял регионам в 2022-2024 гг. самостоятельно принимать решение о необходимости проведения общественных слушаний при реализации градостроительных проектов. Согласно тексту новых поправок в Градостроительный кодекс, у субъектов может появиться право не проводить публичные слушания при подготовке проектов правил землепользования и застройки и проектов, предусматривающих внесение изменений в них.
Лобойко Дмитрий, руководитель Центра «Региональные исследования»:
➖В Государственную Думу внесен законопроект, который может навсегда избавить региональные власти от необходимости спрашивать мнение граждан о градостроительных проектах.
Начиналось все, как водится, с благих намерений. В 2022 году, на фоне санкционного давления, регионам разрешили самостоятельно решать вопрос о необходимости проведения общественных слушаний при реализации градостроительных проектов. Мера подавалась как временная, призванная поддержать строительную отрасль в трудный период.
И вот теперь, когда срок действия временной меры подходит к концу, появляется инициатива сделать эту практику постоянной. Однако публичные слушания – это не просто бюрократическая формальность, а один из последних реальных инструментов влияния граждан на формирование городской среды. Именно благодаря им удавалось предотвращать появление «человейников» в исторических центрах, сохранять зеленые зоны и останавливать точечную застройку. В 2024 году более чем в 40 городах прокуратура остановила стройки жилья из-за их необеспеченности школами и садами – и это во многом результат активной позиции местных жителей.
Отмена публичных слушаний создаст причудливую мозаику региональных практик. В некоторых субъектах, где строительный бизнес традиционно близок к власти, можно ожидать полного отказа от общественных обсуждений. В других регионах, где губернаторы более чувствительны к социальным настроениям, возможно сохранение некоего симулякра публичных слушаний – для галочки и отчетности перед федеральным центром.
Особенно пикантно ситуация выглядит на фоне сокращения традиционных источников дохода региональных элит. Когда «кормовая база» сужается, а федеральный центр требует показывать рост и развитие, соблазн закрыть глаза на общественное мнение становится особенно велик.
Каковы риски и побочные эффекты?
1️⃣ Социальное напряжение. Когда легальные каналы выражения недовольства перекрываются, протест не исчезает – он уходит в подполье или принимает более радикальные формы.
2️⃣ Коррупционные риски. Отсутствие публичного контроля создает идеальную среду для «договорных» решений между застройщиками и чиновниками.
3️⃣ Градостроительные ошибки. Без учета мнения жителей повышается вероятность принятия решений, которые потом придется исправлять за счет бюджета – как это уже случалось с печально известными проектами реновации.
4️⃣ Деградация городской среды. Застройщики будут ориентироваться исключительно на максимизацию прибыли, игнорируя социальные аспекты и качество жизни будущих жителей.
История показывает, что подобные решения редко бывают долговечными. Рано или поздно практика публичных слушаний вернется – вопрос лишь в том, какую цену придется заплатить за этот эксперимент. Пока же мы наблюдаем пример того, как кризисная мера, введенная как временная, имеет все шансы стать постоянной.
Впрочем, есть и светлая сторона: чем дольше будет действовать этот запрет, тем больше будет накапливаться примеров его деструктивного влияния. А значит, когда придет время перемен, аргументов в пользу возвращения публичных слушаний будет более чем достаточно.
#Аналитика
Forwarded from ПолитологОрлов
2025-й год: главные вызовы для регионов
Наступающий 2025-й год связан с целым рядом вызовов для субъектов РФ. Очевидно, что региональная политика в целом претерпит ряд существенных изменений.
📍Публицист, основатель Telegram-канала «Толкователь» Павел Пряников:
➖ Думаю, у властей регионов всех уровней (от губернаторов и заксобраний до мэров и гордум) будут два главных вызова.
Первый – все, что связано с СВО: набор новых контрактников, реабилитация и другая помощь ветеранам СВО и их семьям. Дополнительно власти будут думать над тем, как инкорпорировать в свои ряды ветеранов СВО, но так, чтобы и не пошатнуть устои властных структур.
Второй вызов – демография. Уже сейчас видно, что Кремль будет строго спрашивать по этому вопросу с губернаторов. Можно ожидать введения региональных материнских капиталов или их увеличения там, где они уже есть. Много будет агитационно-пропагандистских мероприятий у местных властей, и часто таких, которые станут будоражить общественность. У некоторых регионов развернется борьба за рожениц из других регионов, так как в статистику дети попадают по месту их рождения.
📍Член Совета Федерации Айрат Гибатдинов:
➖ Вряд ли нам следует ожидать серьезных изменений в предстоящий год. Экономическая ситуация во всей стране во многом зависит от положений дел на фронте: все субъекты России сейчас ставят перед собой задачи по оказанию максимальной помощи армии России.
Другой немаловажной задачей станет исполнение задач послания президента, которое охватывает целый перечень вопросов по социальному обеспечению граждан и строительству ряда объектов инфраструктуры.
В целом, роста можно ожидать от аграрно-промышленного комплекса, которому правительство РФ уделяет особое внимание.
📍Политолог, руководитель Центра «Региональные исследования» Дмитрий Лобойко:
➖ Первое и самое важное: произойдет кристаллизация новой региональной иерархии. Традиционное деление на доноров и реципиентов уступит место более сложной системе. Уже сейчас можно выделить четыре формирующихся кластера: «военно-промышленные хабы», «логистические ворота», «технологические анклавы» и «территории базового обеспечения». Причем статус региона в этой иерархии будет определять не только объем федеральной поддержки, но и степень его реальной автономии в принятии решений.
К середине 2025 года мы увидим первые результаты «принудительной цифровизации» регионов. Внедрение систем тотального мониторинга социальных настроений, всерьез начатое в 2024 году, приведет к появлению своеобразных региональных «социальных рейтингов». Учитывая текущие тенденции в развитии государственных информационных систем, эти платформы могут включать элементы предиктивной аналитики и автоматизированного реагирования на потенциальные очаги напряженности.
В сфере регионального управления назревает серьезная трансформация. Модель «губернаторов-технократов», доминировавшая в последние годы, обнаруживает свои ограничения в новых условиях. Логика развития событий подсказывает, что следующая волна управленческих назначений может быть связана с выходцами из военно-промышленного комплекса и смежных отраслей, знакомых со спецификой работы в условиях мобилизационной экономики.
В социальной сфере ключевым трендом станет «муниципализация» социальной политики. Регионы будут вынуждены передавать все больше полномочий на уровень муниципалитетов - просто потому, что не смогут эффективно администрировать растущий объем социальных обязательств из региональных центров.
#Мнения
Наступающий 2025-й год связан с целым рядом вызовов для субъектов РФ. Очевидно, что региональная политика в целом претерпит ряд существенных изменений.
📍Публицист, основатель Telegram-канала «Толкователь» Павел Пряников:
➖ Думаю, у властей регионов всех уровней (от губернаторов и заксобраний до мэров и гордум) будут два главных вызова.
Первый – все, что связано с СВО: набор новых контрактников, реабилитация и другая помощь ветеранам СВО и их семьям. Дополнительно власти будут думать над тем, как инкорпорировать в свои ряды ветеранов СВО, но так, чтобы и не пошатнуть устои властных структур.
Второй вызов – демография. Уже сейчас видно, что Кремль будет строго спрашивать по этому вопросу с губернаторов. Можно ожидать введения региональных материнских капиталов или их увеличения там, где они уже есть. Много будет агитационно-пропагандистских мероприятий у местных властей, и часто таких, которые станут будоражить общественность. У некоторых регионов развернется борьба за рожениц из других регионов, так как в статистику дети попадают по месту их рождения.
📍Член Совета Федерации Айрат Гибатдинов:
➖ Вряд ли нам следует ожидать серьезных изменений в предстоящий год. Экономическая ситуация во всей стране во многом зависит от положений дел на фронте: все субъекты России сейчас ставят перед собой задачи по оказанию максимальной помощи армии России.
Другой немаловажной задачей станет исполнение задач послания президента, которое охватывает целый перечень вопросов по социальному обеспечению граждан и строительству ряда объектов инфраструктуры.
В целом, роста можно ожидать от аграрно-промышленного комплекса, которому правительство РФ уделяет особое внимание.
📍Политолог, руководитель Центра «Региональные исследования» Дмитрий Лобойко:
➖ Первое и самое важное: произойдет кристаллизация новой региональной иерархии. Традиционное деление на доноров и реципиентов уступит место более сложной системе. Уже сейчас можно выделить четыре формирующихся кластера: «военно-промышленные хабы», «логистические ворота», «технологические анклавы» и «территории базового обеспечения». Причем статус региона в этой иерархии будет определять не только объем федеральной поддержки, но и степень его реальной автономии в принятии решений.
К середине 2025 года мы увидим первые результаты «принудительной цифровизации» регионов. Внедрение систем тотального мониторинга социальных настроений, всерьез начатое в 2024 году, приведет к появлению своеобразных региональных «социальных рейтингов». Учитывая текущие тенденции в развитии государственных информационных систем, эти платформы могут включать элементы предиктивной аналитики и автоматизированного реагирования на потенциальные очаги напряженности.
В сфере регионального управления назревает серьезная трансформация. Модель «губернаторов-технократов», доминировавшая в последние годы, обнаруживает свои ограничения в новых условиях. Логика развития событий подсказывает, что следующая волна управленческих назначений может быть связана с выходцами из военно-промышленного комплекса и смежных отраслей, знакомых со спецификой работы в условиях мобилизационной экономики.
В социальной сфере ключевым трендом станет «муниципализация» социальной политики. Регионы будут вынуждены передавать все больше полномочий на уровень муниципалитетов - просто потому, что не смогут эффективно администрировать растущий объем социальных обязательств из региональных центров.
#Мнения
Вячеслав Федорищев. Итоги 2024
Мой комментарий для «Национального рейтинга губернаторов», в котором В.А.Ф. занял почетное 43 место:
– В текущем политическом сезоне Самарская область демонстрирует поистине захватывающий кейс трансформации регионального управления. Сериал под названием «Молодой технократ в джунглях региональной политики» разворачивается на наших глазах со всей драматургической полнотой.
Вячеслав Федорищев, получивший в мае 2024 года карт-бланш от федерального центра, решил не тратить время на церемонии. Вместо традиционного для новых губернаторов периода «врастания» в регион и реверансов в сторону местных элит, он практически с места в карьер начал их активную декомпозицию. Его публичные баталии с такими столпами местного истеблишмента, как Владимир Аветисян и Александр Милеев уже стали региональной политической классикой.
Любопытно наблюдать за попытками губернатора создать образ «живого» политика новой формации. Репертуар впечатляет: от написания рэпа до организации «очных ставок» с региональными нотаблями в лучших традициях телевизионных ток-шоу 90-х. В этом смысле Федорищев составляет причудливую пару с вологодским коллегой Филимоновым – оба словно соревнуются в искусстве политического перформанса, только один берёт креативом, а другой – идеологической эквилибристикой между памятниками Сталину и жертвам репрессий.
Однако за яркими медийными демаршами пока не просматривается системных изменений в социально-экономической сфере региона. После серии громких арестов в строительном блоке правительства (которые, видимо, должны были продемонстрировать решительность новой метлы) значительная часть управленческих процессов оказалась фактически парализована.
Неукомплектованность команды и затянувшийся процесс формирования правительства создают ощущение, что новый капитан всё ещё пытается разобраться с управлением кораблём.
Особого внимания заслуживает начавшийся процесс перераспределения экономических активов в регионе – от строительства до рынка медицинских услуг и утилизации отходов. Характерно, что на смену местным операторам приходят структуры федерального уровня – причём с удивительно знакомой географией происхождения.
При этом сам губернатор, судя по его откровениям, не уверен в долгосрочности своего пребывания в регионе.
Такая экзистенциальная неопределённость, помноженная на амбициозность молодого управленца, создаёт весьма пикантный управленческий коктейль.
Подводя итог, можно констатировать, что Самарская область превратилась в своеобразную лабораторию по обкатке новых подходов к региональному управлению. Впрочем, пока сложно сказать, получится ли из этого эксперимента нечто большее, чем очередной сезон регионального политического сериала.
Мой комментарий для «Национального рейтинга губернаторов», в котором В.А.Ф. занял почетное 43 место:
– В текущем политическом сезоне Самарская область демонстрирует поистине захватывающий кейс трансформации регионального управления. Сериал под названием «Молодой технократ в джунглях региональной политики» разворачивается на наших глазах со всей драматургической полнотой.
Вячеслав Федорищев, получивший в мае 2024 года карт-бланш от федерального центра, решил не тратить время на церемонии. Вместо традиционного для новых губернаторов периода «врастания» в регион и реверансов в сторону местных элит, он практически с места в карьер начал их активную декомпозицию. Его публичные баталии с такими столпами местного истеблишмента, как Владимир Аветисян и Александр Милеев уже стали региональной политической классикой.
Любопытно наблюдать за попытками губернатора создать образ «живого» политика новой формации. Репертуар впечатляет: от написания рэпа до организации «очных ставок» с региональными нотаблями в лучших традициях телевизионных ток-шоу 90-х. В этом смысле Федорищев составляет причудливую пару с вологодским коллегой Филимоновым – оба словно соревнуются в искусстве политического перформанса, только один берёт креативом, а другой – идеологической эквилибристикой между памятниками Сталину и жертвам репрессий.
Однако за яркими медийными демаршами пока не просматривается системных изменений в социально-экономической сфере региона. После серии громких арестов в строительном блоке правительства (которые, видимо, должны были продемонстрировать решительность новой метлы) значительная часть управленческих процессов оказалась фактически парализована.
Неукомплектованность команды и затянувшийся процесс формирования правительства создают ощущение, что новый капитан всё ещё пытается разобраться с управлением кораблём.
Особого внимания заслуживает начавшийся процесс перераспределения экономических активов в регионе – от строительства до рынка медицинских услуг и утилизации отходов. Характерно, что на смену местным операторам приходят структуры федерального уровня – причём с удивительно знакомой географией происхождения.
При этом сам губернатор, судя по его откровениям, не уверен в долгосрочности своего пребывания в регионе.
Такая экзистенциальная неопределённость, помноженная на амбициозность молодого управленца, создаёт весьма пикантный управленческий коктейль.
Подводя итог, можно констатировать, что Самарская область превратилась в своеобразную лабораторию по обкатке новых подходов к региональному управлению. Впрочем, пока сложно сказать, получится ли из этого эксперимента нечто большее, чем очередной сезон регионального политического сериала.
Последнее слово П. Как за 24 года изменились новогодние обращения и страна?
Близится последняя ночь 2024 года и очередноепоследнее слово новогоднее обращение президента России. Это не просто традиция, а ежегодный ритуал политической коммуникации, своеобразный микрокосм властного дискурса. Анализ корпуса текстов* с 1999 по 2023 год позволяет проследить удивительную трансформацию: как скромное поздравление превратилось в идеологический манифест, а прагматичный менеджер – в мессианского лидера.
Начнем с количественных показателей. За 24 года объем новогодних обращений вырос более чем вдвое: с 400-500 слов в начале "нулевых" до 1000-1200 слов в последние годы. Техническая деталь. Но она иллюстрирует общий тренд: от лаконичного управленца к многословному идеологу.
Занятна эволюция синтаксиса. В 1999 году средняя длина предложения составляла 12-15 слов, к 2023 году – 18-22 слов. Можно сказать, простота конструкций прямо пропорциональна близости к реальности. Чем сложнее и витиеватее становились фразы, тем дальше уходила риторика в сторону абстрактных построений.
Частотный анализ ключевых слов ярко демонстрирует картину идеологической трансформации. В первые годы доминировали слова "развитие" (15-20 упоминаний), "стабильность" (10-12) и "экономика". К 2023-му на первый план вышли "суверенитет" (20-25), "традиции" (15-18) и "единство" (12-15). Симптоматично: частота употребления слова "свобода" планомерно снижалась с каждым годом – воистину, статистика знает всё.
Красноречива метаморфоза образа будущего. От конкретных экономических целей и "важного задела на будущее" (2001) к расплывчатым "исторической миссии" и "цивилизационном выборе". Прагматизм уступил место патетике, менеджмент – мессианству.
Любопытна эволюция обращения к аудитории. "Дорогие друзья" и "дорогие россияне" первых лет сменились более формальным "уважаемые граждане России", а затем трансформировались в сложную систему дифференцированных обращений к разным группам населения. Простое "друзья" уже не вмещает всю полноту властной вертикали.
Трансформация образа внешнего мира. От "интеграции в мировое сообщество" (цитата 2000 года) через "отстаивание национальных интересов" (2010) к "противостоянию коллективному Западу" (2022) – такова траектория этой метаморфозы. Чем чаще в текстах появлялось слово "суверенитет", тем реже встречались упоминания о международном сотрудничестве.
Визуальное оформление обращений тоже претерпело характерную эволюцию. От камерной съемки в рабочем кабинете (1999) через стандартизированные виды Кремля к экспериментам с локациями и милитаристской символики. Параллельно росла и длительность выступлений: с 3-4 минут до 5-7 минут. Видимо, чем стабильнее в стране, тем больше нужно времени для рассказа об этом.
Анализ эмоционально окрашенной лексики показывает интересную динамику: доля позитивно окрашенных слов достигла пика в 2004-14 гг (35-40%), а затем начала снижаться, уступая место более сложной эмоциональной палитре. Доля негативно окрашенной лексики выросла с 3-5% до 8-10%. Видимо, образ внешних угроз требует соответствующего лексического оформления.
Новогодние обращения президента – это своего рода капсула времени, в которой законсервирована эволюция политического режима. От прагматичного технократа к державному лидеру, от экономического развития к цивилизационной миссии, от открытости миру к "особому пути" – все эти трансформации отчетливо видны в зеркале новогодней риторики.
Это ежегодный срез того, как власть видит себя, страну и её место в мире. Если верить количественному анализу, за 24 года этот взгляд изменился кардинально. Как гласит одна из цитат 2000 года, "в новогоднюю ночь сбываются мечты". В том числе, видимо, и геополитические.
* – Материал основан на комплексном исследовании 24 новогодних обращений президента России (1999-2023 гг.), проведенном с использованием методов количественного контент-анализа, дискурс-анализа и лингвистического анализа. Источниками данных послужили официальные стенограммы обращений. Статистическая погрешность при подсчете частотности слов и выражений не превышает 2%.
Близится последняя ночь 2024 года и очередное
Начнем с количественных показателей. За 24 года объем новогодних обращений вырос более чем вдвое: с 400-500 слов в начале "нулевых" до 1000-1200 слов в последние годы. Техническая деталь. Но она иллюстрирует общий тренд: от лаконичного управленца к многословному идеологу.
Занятна эволюция синтаксиса. В 1999 году средняя длина предложения составляла 12-15 слов, к 2023 году – 18-22 слов. Можно сказать, простота конструкций прямо пропорциональна близости к реальности. Чем сложнее и витиеватее становились фразы, тем дальше уходила риторика в сторону абстрактных построений.
Частотный анализ ключевых слов ярко демонстрирует картину идеологической трансформации. В первые годы доминировали слова "развитие" (15-20 упоминаний), "стабильность" (10-12) и "экономика". К 2023-му на первый план вышли "суверенитет" (20-25), "традиции" (15-18) и "единство" (12-15). Симптоматично: частота употребления слова "свобода" планомерно снижалась с каждым годом – воистину, статистика знает всё.
Красноречива метаморфоза образа будущего. От конкретных экономических целей и "важного задела на будущее" (2001) к расплывчатым "исторической миссии" и "цивилизационном выборе". Прагматизм уступил место патетике, менеджмент – мессианству.
Любопытна эволюция обращения к аудитории. "Дорогие друзья" и "дорогие россияне" первых лет сменились более формальным "уважаемые граждане России", а затем трансформировались в сложную систему дифференцированных обращений к разным группам населения. Простое "друзья" уже не вмещает всю полноту властной вертикали.
Трансформация образа внешнего мира. От "интеграции в мировое сообщество" (цитата 2000 года) через "отстаивание национальных интересов" (2010) к "противостоянию коллективному Западу" (2022) – такова траектория этой метаморфозы. Чем чаще в текстах появлялось слово "суверенитет", тем реже встречались упоминания о международном сотрудничестве.
Визуальное оформление обращений тоже претерпело характерную эволюцию. От камерной съемки в рабочем кабинете (1999) через стандартизированные виды Кремля к экспериментам с локациями и милитаристской символики. Параллельно росла и длительность выступлений: с 3-4 минут до 5-7 минут. Видимо, чем стабильнее в стране, тем больше нужно времени для рассказа об этом.
Анализ эмоционально окрашенной лексики показывает интересную динамику: доля позитивно окрашенных слов достигла пика в 2004-14 гг (35-40%), а затем начала снижаться, уступая место более сложной эмоциональной палитре. Доля негативно окрашенной лексики выросла с 3-5% до 8-10%. Видимо, образ внешних угроз требует соответствующего лексического оформления.
Новогодние обращения президента – это своего рода капсула времени, в которой законсервирована эволюция политического режима. От прагматичного технократа к державному лидеру, от экономического развития к цивилизационной миссии, от открытости миру к "особому пути" – все эти трансформации отчетливо видны в зеркале новогодней риторики.
Это ежегодный срез того, как власть видит себя, страну и её место в мире. Если верить количественному анализу, за 24 года этот взгляд изменился кардинально. Как гласит одна из цитат 2000 года, "в новогоднюю ночь сбываются мечты". В том числе, видимо, и геополитические.
* – Материал основан на комплексном исследовании 24 новогодних обращений президента России (1999-2023 гг.), проведенном с использованием методов количественного контент-анализа, дискурс-анализа и лингвистического анализа. Источниками данных послужили официальные стенограммы обращений. Статистическая погрешность при подсчете частотности слов и выражений не превышает 2%.