хорроры для тех, кто не любит хорроры 🕺
составила свой оригинальный список наконец-то — в честь праздника.
не секрет, что сейчас хоррором называется все что угодно. поэтому я собрала вместе хорроры, которые необязательно являются ужасами по своему жанру. которые пугают и не скримерами, и не (глубочайшим) социальным анализом, и даже не пресловутым слоуберном.
они пугают тем, что приоткрывают нам глаза на сложность, многообразие и неизведанность мира — и нашего в нем одиночества. а главное — остаются хорошими драмами или попросту кроличьими норами, в которые интересно нырнуть.
Who’s Lila?
и первая в этом списке — игра. фу, Маря, мы синефилы, пленкоебы… я понимаю, понимаю. интерактивные медиумы — отстой. но тут от вас ничего не требуется. нужно просто двигать мышцами чужого лица. главный герой не умеет выражать эмоции, поэтому игрок может придавать его чертам любую форму. кажется, просто. но задумывались ли вы когда-нибудь, как вообще работает это самое лицо? может, оно вовсе не ваш инструмент. может, оно субъектно и двигается само по себе?
Broadcast Signal Intrusion
старый-добрый хоррор-детектив о вторжении в эфир, причудах аналогового телевидения и одержимости. по вайбу сильно опирается на это и вот это, в приемах себя не стесняет и экспериментирует. напоминает амбициозно-студенческий фильм, но это его внезапно нисколько не портит, даже придает мальчишеского очарования.
«Святая Мод» и «Февраль»
притчи об одиночестве, жития святых наоборот. тон повествования одновременно экспрессивный и сдержанный. ледяное пространство отчужденного мира, мрак собственного сознания и ослепляющий выход в трансцендентное. религиозные мотивы секуляризируются просто: что бог, что дьявол — все одно, когда больше нет ничего.
(«Февраль», кстати, притворяется бесхитростным, но скрывает в себе заигрывание со структурой — безумно простое, но круто работающее).
«Озеро Мунго»
болезненная история о потере и горевании, где незамеченность, невидимость призрака становится гораздо важнее его фактического присутствия. еще тут есть, на мой взгляд, самая страшная сцена в кино. в ней нет ничего особенного, но в качестве кульминации фильма (и благодаря его идеальному каркасу мокьюментари) она производит невероятный эффект.
«А теперь не смотри»
чувственный визуальный шедевр о том, как пара теряет ребенка и постепенно отпускает связи с реальностью в самом красивом и пугающем городе мира. повсюду здесь маячит какой-то парадокс, притаившийся в слоях повседневности. медленно они слезают один за другим, обнажая потустороннее.
Reflecting Skin
фольклорная элегия о взрослении. образ пубертата-катабасиса используется в кино регулярно, но «Кожа» для меня примечательна своим стилем. бескрайние поля, залитые жарким солнцем, одинокие иссохшиеся дома, в которых прячутся человекоподобные чудовища. полуденный ужас во всей красе — и даже с Вигго Мортенсеном.
Кино Киёси Куросавы — Kairo, Cure и Seance
Куросава в молодости снял несколько фильмов, которые не похожи вообще ни на один хоррор о призраках. в них иногда выскакивает проблемный сценарий, базовое непонимание человеческих эмоций и прочие странности, но это неважно. в конце концов, я думаю, Куросава и сам может быть призраком. это бы все объяснило. (Cure — самый стройный его фильм, но Kairo — самый любопытный).
кстати, если вы в Тбилиси, в субботу 2.11 мой возлюбленный покажет Cure в милом кинотеатре. заглядывайте.
«Дьявольская баня»
средневековый плач о женской депрессии, в наивысшей точке которого, стыдно сказать, случается абсолютный катарсис. может показаться вторичным, но стоит ему довериться — и он схватит крепко.
«Хрусталев, машину!»
возможно, самый тяжелый опыт, который может пережить русскоязычный кинозритель. для каждого он свой, безусловно. но катастрофа такого отчаянного и безоговорочного уничтожения себя, истории, всего мира вообще — пропущенных через набитую кровавым мясом воронку огромной России — не может просто проскользнуть мимо. она где-то там, уже проникла под кожу. ждет своего часа.
(великолепный текст Юрия Клепикова об эффекте «Хрусталева»)
составила свой оригинальный список наконец-то — в честь праздника.
не секрет, что сейчас хоррором называется все что угодно. поэтому я собрала вместе хорроры, которые необязательно являются ужасами по своему жанру. которые пугают и не скримерами, и не (глубочайшим) социальным анализом, и даже не пресловутым слоуберном.
они пугают тем, что приоткрывают нам глаза на сложность, многообразие и неизведанность мира — и нашего в нем одиночества. а главное — остаются хорошими драмами или попросту кроличьими норами, в которые интересно нырнуть.
Who’s Lila?
и первая в этом списке — игра. фу, Маря, мы синефилы, пленкоебы… я понимаю, понимаю. интерактивные медиумы — отстой. но тут от вас ничего не требуется. нужно просто двигать мышцами чужого лица. главный герой не умеет выражать эмоции, поэтому игрок может придавать его чертам любую форму. кажется, просто. но задумывались ли вы когда-нибудь, как вообще работает это самое лицо? может, оно вовсе не ваш инструмент. может, оно субъектно и двигается само по себе?
Broadcast Signal Intrusion
старый-добрый хоррор-детектив о вторжении в эфир, причудах аналогового телевидения и одержимости. по вайбу сильно опирается на это и вот это, в приемах себя не стесняет и экспериментирует. напоминает амбициозно-студенческий фильм, но это его внезапно нисколько не портит, даже придает мальчишеского очарования.
«Святая Мод» и «Февраль»
притчи об одиночестве, жития святых наоборот. тон повествования одновременно экспрессивный и сдержанный. ледяное пространство отчужденного мира, мрак собственного сознания и ослепляющий выход в трансцендентное. религиозные мотивы секуляризируются просто: что бог, что дьявол — все одно, когда больше нет ничего.
(«Февраль», кстати, притворяется бесхитростным, но скрывает в себе заигрывание со структурой — безумно простое, но круто работающее).
«Озеро Мунго»
болезненная история о потере и горевании, где незамеченность, невидимость призрака становится гораздо важнее его фактического присутствия. еще тут есть, на мой взгляд, самая страшная сцена в кино. в ней нет ничего особенного, но в качестве кульминации фильма (и благодаря его идеальному каркасу мокьюментари) она производит невероятный эффект.
«А теперь не смотри»
чувственный визуальный шедевр о том, как пара теряет ребенка и постепенно отпускает связи с реальностью в самом красивом и пугающем городе мира. повсюду здесь маячит какой-то парадокс, притаившийся в слоях повседневности. медленно они слезают один за другим, обнажая потустороннее.
Reflecting Skin
фольклорная элегия о взрослении. образ пубертата-катабасиса используется в кино регулярно, но «Кожа» для меня примечательна своим стилем. бескрайние поля, залитые жарким солнцем, одинокие иссохшиеся дома, в которых прячутся человекоподобные чудовища. полуденный ужас во всей красе — и даже с Вигго Мортенсеном.
Кино Киёси Куросавы — Kairo, Cure и Seance
Куросава в молодости снял несколько фильмов, которые не похожи вообще ни на один хоррор о призраках. в них иногда выскакивает проблемный сценарий, базовое непонимание человеческих эмоций и прочие странности, но это неважно. в конце концов, я думаю, Куросава и сам может быть призраком. это бы все объяснило. (Cure — самый стройный его фильм, но Kairo — самый любопытный).
кстати, если вы в Тбилиси, в субботу 2.11 мой возлюбленный покажет Cure в милом кинотеатре. заглядывайте.
«Дьявольская баня»
средневековый плач о женской депрессии, в наивысшей точке которого, стыдно сказать, случается абсолютный катарсис. может показаться вторичным, но стоит ему довериться — и он схватит крепко.
«Хрусталев, машину!»
возможно, самый тяжелый опыт, который может пережить русскоязычный кинозритель. для каждого он свой, безусловно. но катастрофа такого отчаянного и безоговорочного уничтожения себя, истории, всего мира вообще — пропущенных через набитую кровавым мясом воронку огромной России — не может просто проскользнуть мимо. она где-то там, уже проникла под кожу. ждет своего часа.
(великолепный текст Юрия Клепикова об эффекте «Хрусталева»)
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
лучшее советское кино 😌
в перерывах между написанием и рецензированием российских сериалов (про «Преступление и наказание» тут, про «Лихих» тут, про «Жить жизнь» тут, а что пишу — пока не узнаете) — продолжаю составлять списки.
на этот раз вместе с Алисиком. вполне легендарный текст с 50 лучшими советскими фильмами — на наш (влюбленный) взгляд. у Алисы больше разнообразия и изящества, у меня — оголенных нервов и наивных чувств. (читай: у Алисы больше раннего, у меня — перестроечного).
но главное, что можно из этого текста узнать — это то, что советский кинематограф ничем не исчерпывается. там и хорроры, и мелодрамы, и сатирический угар, и библейские притчи, и поэзия, и фантастика, и картины о том, что происходит прямо сейчас.
так что, если у вас сложилось о нем предвзятое мнение, есть все шансы совершить открытие.
наслаждайтесь.
в перерывах между написанием и рецензированием российских сериалов (про «Преступление и наказание» тут, про «Лихих» тут, про «Жить жизнь» тут, а что пишу — пока не узнаете) — продолжаю составлять списки.
на этот раз вместе с Алисиком. вполне легендарный текст с 50 лучшими советскими фильмами — на наш (влюбленный) взгляд. у Алисы больше разнообразия и изящества, у меня — оголенных нервов и наивных чувств. (читай: у Алисы больше раннего, у меня — перестроечного).
но главное, что можно из этого текста узнать — это то, что советский кинематограф ничем не исчерпывается. там и хорроры, и мелодрамы, и сатирический угар, и библейские притчи, и поэзия, и фантастика, и картины о том, что происходит прямо сейчас.
так что, если у вас сложилось о нем предвзятое мнение, есть все шансы совершить открытие.
наслаждайтесь.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Т—Ж
50 лучших советских фильмов
От комедий 1930-х до экспериментального кино перестройки
почему современное кино тупеет — и пытается сделать тупее нас?
неожиданный факт про меня: я очень люблю Хью Гранта. на мой взгляд, он один из самых печальных и рефлексирующих актеров в мире, которого ни один режиссер так нормально и не раскрыл.
я люблю «Реальную любовь» и «Ноттинг-хилл» и вообще считаю, что именно отношением к таким простодушным и сентиментальным фильмам лучше всего проверяется, есть ли у зрителя сердце, душа, и человек ли он вообще или фуфло какое-то. но потенциал Хью Гранта, безусловно, шире романтических комедий.
и вот, наконец-то. «Еретик».
перед нами фильм про девочек-миссионерок, которые приходят к чудаковатому Хью Гранту. жена и пирог на кухне оказываются незамысловатым враньем, а в глубине дома на самом деле скрывается полугалерея-полуцерковь. там Хью Грант будет доказывать девочкам, что весь их мормонизм — хуйня (как и прочие конфессии, которые мы, пожалуй, не будем упоминать), а выбор — это просто иллюзия выбора.
экспозиция фильма вполне может впечатлить. изматывающий диалог с незнакомцем на самую опасную тему в мире колется и кипит, петляет, обходя острые углы, и вдруг улетает куда-то вниз, туда, где шутка — уже не совсем шутка, а удушливый воздух в комнате без окон заползает прямо в горло.
«Еретик» ставит перед нами вопросы веры и в своей первой части довольно изящно жонглирует ими с нашими зрительскими инстинктами: мы, наученные сотнями просмотренных хорроров, на автомате предполагаем, что Хью Грант будет творить с девочками злодейства. мы верим, что так и произойдет — ведь с детства кино диктовало нам, что в этом жанре такие правила. никаких злодейств от деда не будет, будет внезапный религиозный стенд-ап — и это круто, потому что тонко использует драматургию (слом ожиданий и проработку персонажа) на пользу идее фильма (про веру как чужой выбор, сделанный за тебя).
вы наверняка видели за последние годы много картин, которые интриговали вас своей завязкой и ужасно разочаровывали развитием. та самая атмосфера тайны и дух тревожного, мучительного ожидания большего грубо рассеиваются торопливостью сценария, вычурностью замысла и огромной кучей слов.
так случается и с «Еретиком» — он совсем не удерживает планку, которую берет в начале, потому что не может ничего скрыть и ни о чем не может молчать — едва завоевав доверие своей самодостаточностью, он тут же рассыпается объяснительными монологами, ретроспекциями в прошлое персонажей, нелепыми сюжетными твистами, — только бы все всё поняли.
кино стало не по делу болтливо — и это очень современный недуг. дети из поколения альфа теперь при желании могут вообще не получать никакого жизненного опыта, а просто сидеть дома в компике. плохо это или хорошо — мы не знаем, но многие эссенциальные вещи им уже нужно объяснять на пальцах, как когда-то зумерам надо было расписывать правила снятия показаний счетчиков. болтовня заменяет эффект узнавания, как теория заменяет эмпирику. не объяснишь себя со всех сторон — рискуешь остаться нераскрытым. можно ли себе такое позволить в эпоху тотального овершеринга и травма-дампинга?
непроговоренное и скрытое в фильмах всегда было важнее явленного, потому что заставляло зрителя размышлять и фантазировать (в силу своей развитости). искусство вообще, с присущей ему ироничностью и легкостью, иногда помогает человеку не превратиться в пень. стать участником процесса. о чем-нибудь подумать — или поймать инструмент для того, чтобы думать научиться. современное кино проигрывает потому, что ценит ответы выше вопросов.
а жаль. ведь каждый знает с детства, что задавать вопросы — интереснее.
неожиданный факт про меня: я очень люблю Хью Гранта. на мой взгляд, он один из самых печальных и рефлексирующих актеров в мире, которого ни один режиссер так нормально и не раскрыл.
я люблю «Реальную любовь» и «Ноттинг-хилл» и вообще считаю, что именно отношением к таким простодушным и сентиментальным фильмам лучше всего проверяется, есть ли у зрителя сердце, душа, и человек ли он вообще или фуфло какое-то. но потенциал Хью Гранта, безусловно, шире романтических комедий.
и вот, наконец-то. «Еретик».
перед нами фильм про девочек-миссионерок, которые приходят к чудаковатому Хью Гранту. жена и пирог на кухне оказываются незамысловатым враньем, а в глубине дома на самом деле скрывается полугалерея-полуцерковь. там Хью Грант будет доказывать девочкам, что весь их мормонизм — хуйня (как и прочие конфессии, которые мы, пожалуй, не будем упоминать), а выбор — это просто иллюзия выбора.
экспозиция фильма вполне может впечатлить. изматывающий диалог с незнакомцем на самую опасную тему в мире колется и кипит, петляет, обходя острые углы, и вдруг улетает куда-то вниз, туда, где шутка — уже не совсем шутка, а удушливый воздух в комнате без окон заползает прямо в горло.
«Еретик» ставит перед нами вопросы веры и в своей первой части довольно изящно жонглирует ими с нашими зрительскими инстинктами: мы, наученные сотнями просмотренных хорроров, на автомате предполагаем, что Хью Грант будет творить с девочками злодейства. мы верим, что так и произойдет — ведь с детства кино диктовало нам, что в этом жанре такие правила. никаких злодейств от деда не будет, будет внезапный религиозный стенд-ап — и это круто, потому что тонко использует драматургию (слом ожиданий и проработку персонажа) на пользу идее фильма (про веру как чужой выбор, сделанный за тебя).
вы наверняка видели за последние годы много картин, которые интриговали вас своей завязкой и ужасно разочаровывали развитием. та самая атмосфера тайны и дух тревожного, мучительного ожидания большего грубо рассеиваются торопливостью сценария, вычурностью замысла и огромной кучей слов.
так случается и с «Еретиком» — он совсем не удерживает планку, которую берет в начале, потому что не может ничего скрыть и ни о чем не может молчать — едва завоевав доверие своей самодостаточностью, он тут же рассыпается объяснительными монологами, ретроспекциями в прошлое персонажей, нелепыми сюжетными твистами, — только бы все всё поняли.
кино стало не по делу болтливо — и это очень современный недуг. дети из поколения альфа теперь при желании могут вообще не получать никакого жизненного опыта, а просто сидеть дома в компике. плохо это или хорошо — мы не знаем, но многие эссенциальные вещи им уже нужно объяснять на пальцах, как когда-то зумерам надо было расписывать правила снятия показаний счетчиков. болтовня заменяет эффект узнавания, как теория заменяет эмпирику. не объяснишь себя со всех сторон — рискуешь остаться нераскрытым. можно ли себе такое позволить в эпоху тотального овершеринга и травма-дампинга?
непроговоренное и скрытое в фильмах всегда было важнее явленного, потому что заставляло зрителя размышлять и фантазировать (в силу своей развитости). искусство вообще, с присущей ему ироничностью и легкостью, иногда помогает человеку не превратиться в пень. стать участником процесса. о чем-нибудь подумать — или поймать инструмент для того, чтобы думать научиться. современное кино проигрывает потому, что ценит ответы выше вопросов.
а жаль. ведь каждый знает с детства, что задавать вопросы — интереснее.
что хорошего вышло в России?
правильным ответом было бы «ничего», но я как всегда удивляю. вышел сериал «Дети перемен».
его авторы Сергей Тарамаев и Люба Львова — мои любимые российские режиссеры уже много лет, с их дебютного фильма «Зимний путь» (его я всем горячо рекомендую, вот кино, которому уже не суждено появиться в нашей стране никогда).
Сергей и Люба вообще идеальная пара. когда-то я брала у них интервью и поразилась тому, насколько стройной, нежной и легкой может быть связь между двумя творческими людьми, которые за двадцать лет расставались всего на три дня, да еще и умудряются снимать вместе и сохранять в сериальном мейнстриме свою интонацию, свой дух и плоть от своей плоти.
в общем, растите свой сад — и пойте что поется, перефразируя классика. вам воздастся.
а сериал охуенный. не пугайтесь, что про 90-е. смотрите.
правильным ответом было бы «ничего», но я как всегда удивляю. вышел сериал «Дети перемен».
его авторы Сергей Тарамаев и Люба Львова — мои любимые российские режиссеры уже много лет, с их дебютного фильма «Зимний путь» (его я всем горячо рекомендую, вот кино, которому уже не суждено появиться в нашей стране никогда).
Сергей и Люба вообще идеальная пара. когда-то я брала у них интервью и поразилась тому, насколько стройной, нежной и легкой может быть связь между двумя творческими людьми, которые за двадцать лет расставались всего на три дня, да еще и умудряются снимать вместе и сохранять в сериальном мейнстриме свою интонацию, свой дух и плоть от своей плоти.
в общем, растите свой сад — и пойте что поется, перефразируя классика. вам воздастся.
а сериал охуенный. не пугайтесь, что про 90-е. смотрите.
Т—Ж
«Дети перемен»: 3 причины посмотреть атмосферный сериал про подростков в 1990-е от авторов «Фишера»
Необычная история, непохожая на другие российские сериалы о бандитской эпохе
сегодня у меня день рождения и в этот день рассказать бы вам про какие-то важные фильмы, но лень повторяться.
когда-то давно я придумала ответ на вопрос «какое кино тебя сформировало». вопрос уебищный, но ответ такой: «Кабинет доктора Калигари», «Хороший, плохой, злой» и «Таксист». первый я увидела случайно в раннем детстве и он обозначил мне границы эстетического; второй мне показал отец и он, в свою очередь, очертил контуры этики; а третий я посмотрела в сознательном возрасте и он показал мне форму для выражения моих чувств.
с некоторого времени я не воспринимаю фильмы как целостные произведения — они то и дело разваливаются на отдельные фрагменты, детали, узоры образов. это интересно — вот так сменить оптику. кино не должно быть идеальным, не должно никого устраивать полностью — главное, чтобы в нем был проблеск. а все остальное — смотрите на это как на монолог, сборник анекдотов, маразм режиссера, ковер и гортензию.
поэтому просто отмечу неидеальное кино 2024 года, о котором я еще не писала, но в нем что-то есть:
«Мегалополис»
Saturday Night
сериал «Трасса»
«Битлджус Битлджус»
Longlegs
«Надо снимать фильмы о любви»
Civil War
я мало смотрела и больше пересматривала — ни о чем не жалею и всем советую. с днем рождения великого поэта Александра Введенского — и меня.
когда-то давно я придумала ответ на вопрос «какое кино тебя сформировало». вопрос уебищный, но ответ такой: «Кабинет доктора Калигари», «Хороший, плохой, злой» и «Таксист». первый я увидела случайно в раннем детстве и он обозначил мне границы эстетического; второй мне показал отец и он, в свою очередь, очертил контуры этики; а третий я посмотрела в сознательном возрасте и он показал мне форму для выражения моих чувств.
с некоторого времени я не воспринимаю фильмы как целостные произведения — они то и дело разваливаются на отдельные фрагменты, детали, узоры образов. это интересно — вот так сменить оптику. кино не должно быть идеальным, не должно никого устраивать полностью — главное, чтобы в нем был проблеск. а все остальное — смотрите на это как на монолог, сборник анекдотов, маразм режиссера, ковер и гортензию.
поэтому просто отмечу неидеальное кино 2024 года, о котором я еще не писала, но в нем что-то есть:
«Мегалополис»
Saturday Night
сериал «Трасса»
«Битлджус Битлджус»
Longlegs
«Надо снимать фильмы о любви»
Civil War
я мало смотрела и больше пересматривала — ни о чем не жалею и всем советую. с днем рождения великого поэта Александра Введенского — и меня.
про новое и интересное
посмотрела фильм A Different Man и он нормально дал мне в рыло. произошло это так.
Эдвард, мужчина с чудовищно деформированным болезнью лицом, живет очень грустную жизнь. все бегут от него в ужасе, близости он боится. Эдвард актер, но типаж заставляет его унижаться. в потолке его жалкой квартирки — черная гниющая дыра. однажды Эдварду предлагают поучаствовать в экспериментальной программе по исцелению — и там уже из-под силикона вылезает Себастьян Стэн.
первая часть фильма и вправду трогательно банальная — «Таксист», «Человек-слон», «Бартон Финк», немного Гюго, немного Достоевского. все как у всех, чтоб никто не ушел обиженным — силуэт джокер-одиночества узнаем по походке.
но есть и вторая. в которой обновленный герой, похоронивший свою старую личность, случайно обнаруживает бывшую соседку-драматургиню в маленьком театре, где та репетирует пьесу «Эдвард». на главную роль очень нужен мужчина с деформированным лицом. Эдварду кажется, что он был рожден для этой работы. так кажется всем — пока не появляется другой человек.
другой человек — это как раз актер с настоящим нейрофиброматозом Освальд. франт, душа компании и вообще что-то между Стивеном Фраем и Рики Жерве. никто в фильме не обращает внимания на его лицо, поскольку лицо — это еще не судьба, как бы нам иногда не казалось иначе. вместе с театральной хищницей Ингрид этот макабрический урод вгрызается в историю Эдварда и постепенно объективирует его до статуса плаката, затем анекдота, и, в конце концов, короткой строчки в своем резюме.
и тут режиссер заставляет почувствовать мою (читай нашу) собственную врожденную жестокость кожей — когда беллетристические, так нарочито придуманные (для декорирования боли) детали из первой части фильма во второй сами герои начинают кромсать и перелопачивать в свой ультимативный спектакль. ласково и неторопливо рассуждает Освальд о характере Эдварда, пока над ним возводят театральную декорацию с аккуратным черным пятном на белоснежном потолке.
то, что ты заклеймил покровительственным взглядом, назвал и обозначил, превратил в текст, песню, фильм или просто образ в своей голове, потом используют и называют другие — и ты вдруг видишь, как они жрут живую плоть, реальную трагедию очень небольшого человека. видишь себя, который жрет знакомого поменьше, жрет все, что видит вокруг и считает доступным и примитивным. как говорил Мамардашвили, большие трагедии не сделали нас больше — но и суть трагедий не поменялась в масштабе.
Эдвард — действительно небольшой. его суть — не внешнее уродство, а уверенность в его гегемонии, душевный паралич. весь образ лежит на поверхности — человек в футляре. «ты нисколько не изменился, старик», говорит ему Освальд, даже не зная, что перед ним тот, кто буквально обрел другое лицо. но потому и кажется таким жестоким это простодушное подражание Богу — скрытые и явные попытки каждого человека (не только художника) сделать другого своим творением.
п.с. бытовые детали. в фильме есть филигранная работа Себастьяна Стэна. раньше не замечала его в силу гмошного бэкграунда Марвел, а оказалось вот так. (еще один пример — довольно примитивный, но веселый фильм про Трампа, тоже недавний). прекрасная Ренате Реинсве из «Худшего человека на свете». Адама Пирсона, исполнителя роли Освальда, вы и так не забудете. в общем, просто приятно смотреть. тоже редкость в последнее время.
посмотрела фильм A Different Man и он нормально дал мне в рыло. произошло это так.
Эдвард, мужчина с чудовищно деформированным болезнью лицом, живет очень грустную жизнь. все бегут от него в ужасе, близости он боится. Эдвард актер, но типаж заставляет его унижаться. в потолке его жалкой квартирки — черная гниющая дыра. однажды Эдварду предлагают поучаствовать в экспериментальной программе по исцелению — и там уже из-под силикона вылезает Себастьян Стэн.
первая часть фильма и вправду трогательно банальная — «Таксист», «Человек-слон», «Бартон Финк», немного Гюго, немного Достоевского. все как у всех, чтоб никто не ушел обиженным — силуэт джокер-одиночества узнаем по походке.
но есть и вторая. в которой обновленный герой, похоронивший свою старую личность, случайно обнаруживает бывшую соседку-драматургиню в маленьком театре, где та репетирует пьесу «Эдвард». на главную роль очень нужен мужчина с деформированным лицом. Эдварду кажется, что он был рожден для этой работы. так кажется всем — пока не появляется другой человек.
другой человек — это как раз актер с настоящим нейрофиброматозом Освальд. франт, душа компании и вообще что-то между Стивеном Фраем и Рики Жерве. никто в фильме не обращает внимания на его лицо, поскольку лицо — это еще не судьба, как бы нам иногда не казалось иначе. вместе с театральной хищницей Ингрид этот макабрический урод вгрызается в историю Эдварда и постепенно объективирует его до статуса плаката, затем анекдота, и, в конце концов, короткой строчки в своем резюме.
и тут режиссер заставляет почувствовать мою (читай нашу) собственную врожденную жестокость кожей — когда беллетристические, так нарочито придуманные (для декорирования боли) детали из первой части фильма во второй сами герои начинают кромсать и перелопачивать в свой ультимативный спектакль. ласково и неторопливо рассуждает Освальд о характере Эдварда, пока над ним возводят театральную декорацию с аккуратным черным пятном на белоснежном потолке.
то, что ты заклеймил покровительственным взглядом, назвал и обозначил, превратил в текст, песню, фильм или просто образ в своей голове, потом используют и называют другие — и ты вдруг видишь, как они жрут живую плоть, реальную трагедию очень небольшого человека. видишь себя, который жрет знакомого поменьше, жрет все, что видит вокруг и считает доступным и примитивным. как говорил Мамардашвили, большие трагедии не сделали нас больше — но и суть трагедий не поменялась в масштабе.
Эдвард — действительно небольшой. его суть — не внешнее уродство, а уверенность в его гегемонии, душевный паралич. весь образ лежит на поверхности — человек в футляре. «ты нисколько не изменился, старик», говорит ему Освальд, даже не зная, что перед ним тот, кто буквально обрел другое лицо. но потому и кажется таким жестоким это простодушное подражание Богу — скрытые и явные попытки каждого человека (не только художника) сделать другого своим творением.
п.с. бытовые детали. в фильме есть филигранная работа Себастьяна Стэна. раньше не замечала его в силу гмошного бэкграунда Марвел, а оказалось вот так. (еще один пример — довольно примитивный, но веселый фильм про Трампа, тоже недавний). прекрасная Ренате Реинсве из «Худшего человека на свете». Адама Пирсона, исполнителя роли Освальда, вы и так не забудете. в общем, просто приятно смотреть. тоже редкость в последнее время.
пересмотрела в прокате «Амадей» Милоша Формана. абсолютно великий фильм, сделанный — как и музыка Моцарта — легко, непринужденно и непостижимо гениально.
а до этого посмотрела кино, которое не показалось мне таким же выдающимся, но произвело впечатление — «Анатомия падения». (да, смотрю фестивальные хиты через год после их выхода — а лучше два или три).
провела между ними мысль о парадоксе.
главной в истории о гениальности оказывается посредственность.
главным в истории о кризисе отношений становится ребенок.
возможно, любая по-настоящему сильная драма возникает именно тогда, когда главный герой (или мы — как зрители) понимает, что он вовсе не главный — сколько бы пространства он ни занимал.
как, например, в фильме «Тема» Глеба Панфилова.
как, например, и в жизни.
а до этого посмотрела кино, которое не показалось мне таким же выдающимся, но произвело впечатление — «Анатомия падения». (да, смотрю фестивальные хиты через год после их выхода — а лучше два или три).
провела между ними мысль о парадоксе.
главной в истории о гениальности оказывается посредственность.
главным в истории о кризисе отношений становится ребенок.
возможно, любая по-настоящему сильная драма возникает именно тогда, когда главный герой (или мы — как зрители) понимает, что он вовсе не главный — сколько бы пространства он ни занимал.
как, например, в фильме «Тема» Глеба Панфилова.
как, например, и в жизни.
первая печатная публикация — в новом Сеансе (что примечательно, сказочном) можно будет почитать-с.
когда-то мы с Кирой написали текст про «Отпуск в октябре» Михайлова — и он случайно стал моей первой публикацией в принципе.
теперь вот такой дебют. и снова про Михайлова.
но я «Жар-птицу» и прочее советовать не буду (вы же не забыли, где находитесь — мы тут за все старое и против всего нового).
лучше посмотрите «Отпуск». и мандаринов поешьте.
когда-то мы с Кирой написали текст про «Отпуск в октябре» Михайлова — и он случайно стал моей первой публикацией в принципе.
теперь вот такой дебют. и снова про Михайлова.
но я «Жар-птицу» и прочее советовать не буду (вы же не забыли, где находитесь — мы тут за все старое и против всего нового).
лучше посмотрите «Отпуск». и мандаринов поешьте.
Forwarded from СЕАНС
Новый выпуск «Сеанса» отправлен в печать.
88-й номер посвящен сказкам. Но не только тем киносказкам, что заполонили отечественные и мировые кинотеатры сегодня, но сказке как способе разговора о современности и месте человека в нем.
Журнал приедет из печати в конце января. Предзаказ со скидкой можно оформить прямо сейчас — https://shop.seance.ru/n-88
Содержание выпуска — https://seance.ru/magazine/seans-88/
88-й номер посвящен сказкам. Но не только тем киносказкам, что заполонили отечественные и мировые кинотеатры сегодня, но сказке как способе разговора о современности и месте человека в нем.
Журнал приедет из печати в конце января. Предзаказ со скидкой можно оформить прямо сейчас — https://shop.seance.ru/n-88
Содержание выпуска — https://seance.ru/magazine/seans-88/
посмотрела «Квир» Луки Гуаданьино, который снял один гениальный фильм и кучу невыносимого манерного кино, мною презираемого
забавно, но именно такие люди подчас оказываются авторами самых личных, трогательных и тонких кадров, отпечатывающихся внутри навсегда (безделушки сосуществуют с великими вещами наравне — как будто это правило здорового вкуса)
в «Квир» — истории о тоске по любви и невозможности настоящего контакта, — таким якорем служит кадр, в котором объект удушающей страсти главного героя в полусне кладет свою ногу на его ногу
до этого между ними было все: разговоры, касания, секс, поцелуи. не было только близости — какого-то простого и нежного соприкосновения, искреннего желания презреть опасность столкновения и кинуть свое тело навстречу чужому
именно этот кадр реконструирует в своем воображении герой перед смертью — он действительно, кажется, в его жизни, наполненной сюрреалистическими видениями, мимолетными знакомствами и наркотическими опытами, самый главный
и это чисто гуманистическое, чувственное содержание мне удивительно важно.
(фильм можно не смотреть, если что)
забавно, но именно такие люди подчас оказываются авторами самых личных, трогательных и тонких кадров, отпечатывающихся внутри навсегда (безделушки сосуществуют с великими вещами наравне — как будто это правило здорового вкуса)
в «Квир» — истории о тоске по любви и невозможности настоящего контакта, — таким якорем служит кадр, в котором объект удушающей страсти главного героя в полусне кладет свою ногу на его ногу
до этого между ними было все: разговоры, касания, секс, поцелуи. не было только близости — какого-то простого и нежного соприкосновения, искреннего желания презреть опасность столкновения и кинуть свое тело навстречу чужому
именно этот кадр реконструирует в своем воображении герой перед смертью — он действительно, кажется, в его жизни, наполненной сюрреалистическими видениями, мимолетными знакомствами и наркотическими опытами, самый главный
и это чисто гуманистическое, чувственное содержание мне удивительно важно.
на радостях за Юру (не знаю, что происходит с миром, но, кажется, весь кайф снова начали получать люди, которые его заслуживают) реанимирую декабрьский пост, который я забыла за своим приездом в Россию
в лучших традициях канала планировала обосрать «Анору», но любовь долготерпит и милосердствует, поэтому, если Шон Бейкер хочет бесконечно повторяться, — пусть повторяется.
лучше прокину горячий тейк. про русскую культуру и ЗАПАД.
2024 год, в Каннах главный приз получает фильм, состоящий на 90 процентов из русскоязычных и руссоцентричных приколов. кино, как известно, наполовину звук, а актер — наполовину интонация, поэтому все эти приколы не прилипают к иностранному зрителю, они ему и семантически, и фонетически чужды. не говоря уже о том, что русская культура из-за своей (простите) евразийскости настолько идиосинкратическая, что неясно, кем вообще надо быть, чтоб ее по-настоящему надкусить.
к тому же, кроме кудрявых пацанов — неважно, с каким паспортом, — в мире имеется некоторая война. как все это совмещается?
можно сказать, что режиссерская натура Шона Бейкера такова, что он всех уравнивает и сближает — трансгендеров, глубинных американцев, проституток и белокожих изнеженных зрителей он сплетает в один комок простых и понятных каждому человеческих чувств. поэтому и случается такая «Объединенная зона безопасности» — короткое перемирие в культурном противостоянии на почве прилива общей любви к гуманистическим ценностям.
но я так говорить не буду. если взглянуть на «Анору» прямо, не лукавя, довольно легко увидеть, что она не просто эксплуатирует, а стирает в ноль любую идентичность. пряменький, чистый, скругленный до лезвия столового ножа и удобно вписанный костылем во все обстоятельства фильма, Юра Борисов — просто Игорь, имя нарицательное любого слуги. русско-армянский аудиофон «Аноры» напоминает включенное радио — или язык гремлинов, которые, как известно, могут дать фильму название, но никогда не станут интересными сами по себе, в отрыве от людей.
то, что мы наделяем для себя таким значением, для иностранца — иероглиф. русская культура — безусловно, субъектна, поэтому из нее можно черпать и черпать — вряд ли западный театр сможет отказаться от Чехова. но вот сам русский — неведомый зверь, — сократился до объекта полностью. можно хватать его и уносить с собой — на покраску, распил и прочий тюнинг.
хороший русский — беллетризированный русский. русский, которого вы придумали сами. желаю в каждом доме такого гостя!
в лучших традициях канала планировала обосрать «Анору», но любовь долготерпит и милосердствует, поэтому, если Шон Бейкер хочет бесконечно повторяться, — пусть повторяется.
лучше прокину горячий тейк. про русскую культуру и ЗАПАД.
2024 год, в Каннах главный приз получает фильм, состоящий на 90 процентов из русскоязычных и руссоцентричных приколов. кино, как известно, наполовину звук, а актер — наполовину интонация, поэтому все эти приколы не прилипают к иностранному зрителю, они ему и семантически, и фонетически чужды. не говоря уже о том, что русская культура из-за своей (простите) евразийскости настолько идиосинкратическая, что неясно, кем вообще надо быть, чтоб ее по-настоящему надкусить.
к тому же, кроме кудрявых пацанов — неважно, с каким паспортом, — в мире имеется некоторая война. как все это совмещается?
можно сказать, что режиссерская натура Шона Бейкера такова, что он всех уравнивает и сближает — трансгендеров, глубинных американцев, проституток и белокожих изнеженных зрителей он сплетает в один комок простых и понятных каждому человеческих чувств. поэтому и случается такая «Объединенная зона безопасности» — короткое перемирие в культурном противостоянии на почве прилива общей любви к гуманистическим ценностям.
но я так говорить не буду. если взглянуть на «Анору» прямо, не лукавя, довольно легко увидеть, что она не просто эксплуатирует, а стирает в ноль любую идентичность. пряменький, чистый, скругленный до лезвия столового ножа и удобно вписанный костылем во все обстоятельства фильма, Юра Борисов — просто Игорь, имя нарицательное любого слуги. русско-армянский аудиофон «Аноры» напоминает включенное радио — или язык гремлинов, которые, как известно, могут дать фильму название, но никогда не станут интересными сами по себе, в отрыве от людей.
то, что мы наделяем для себя таким значением, для иностранца — иероглиф. русская культура — безусловно, субъектна, поэтому из нее можно черпать и черпать — вряд ли западный театр сможет отказаться от Чехова. но вот сам русский — неведомый зверь, — сократился до объекта полностью. можно хватать его и уносить с собой — на покраску, распил и прочий тюнинг.
хороший русский — беллетризированный русский. русский, которого вы придумали сами. желаю в каждом доме такого гостя!
почему не стоит тратить на «Бруталиста» 215 минут своей жизни
потому что это плохое кино. а теперь о важном.
из всего кинонаследия, на которое опирается «Бруталист» («Андрей Рублев», «Седьмая печать», you name it), у меня для вас такой референс — «Двадцать дней без войны» Алексея Германа, один из моих любимых фильмов.
в «Бруталисте» есть сцена, в которой архитектор Ласло Тот, переживший Холокост, оказывается в центре внимания на ужине богатого предпринимателя Ван Барена. в Америке про войну только слышали, а евреи тут — просто сочувствующие, поэтому Тота заваливают вопросами, из которых главный: какая она — война? Тот морщится и вздыхает, но как-то должен же двигаться этот сюжет, поэтому он все же рассказывает про политику Третьего Рейха, разлуку с женой и прочие превратности трудной судьбы, чтобы добродушные американцы могли предложить ему помощь. это сцена чисто технического характера: герои реагируют, зритель воспринимает информацию.
в «Двадцать дней без войны» мы видим похожий эпизод: фронтовой журналист Лопатин в 1942 году попадает в тыловой Ташкент. там очень бедная, но все же мирная жизнь. Лопатин приходит ужинать к бывшей жене-актрисе и компании театралов, которые пытаются выудить из него подробности военной жизни — чтобы лучше понимать материал. для них война — тоже сиюминутное волнение, тема для разговора. Лопатин избегает ответов. одна из актрис ставит на голову чашку и с шутовским задором настаивает — какие же слова те? какие подходят? Лопатин резко отвечает: «до тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага. вот эти слова те, по-моему» — и тоже ставит чашку на голову.
весь «Бруталист» состоит из сплошного информационного шума — но не может вызвать ни одного чувства вообще; а тем более похожего на болезненный, тоскливый укол где-то в глубине грудной клетки, который ощущаешь при одном воспоминании об этой сцене. здесь и личная сентиментальность, конечно, но и устойчивая тенденция: современное кино постоянно произносит слова и относится к ним как к утилите, средству коммуникации, а не как к знаку, за которым еще нужно поискать означаемое, за которым может скрываться такое сложное, нутряное, неизбывное, больное — что слова никогда в себя не поймают.
трехчасовые страдания художника в финале «Бруталиста» окупаются сполна вниманием к работам Тота щекастых дедов на Венецианском биеннале — точно таких же, что окружали его на ужине у мучителя Ван Барена. это, безусловно, гипербола — но взглянем прямо: не слишком ли унизительна в самой своей сути идея о том, что трагедию узников концлагерей что-то может слегка компенсировать? особенно идеологическая эксплуатация, которую называют «сохранением исторической памяти».
конечно, над этим возвышается еще и вечная память, воплощенная здесь в бетоне архитектуры. но вот в чем штука: память не опирается на стены. память существует как раз для того, чтобы ускользнуть от запечатлений. Лопатин не уповает на свои тексты — он знает, что главного они не удержат. самое забавное, что в «Бруталисте» пресловутую память о трагедии собирает в себе здание, которое кажется спроектированным нейросетью, — ультимативный памятник памяти в буквальном ее значении: способности компьютера собирать и использовать все существующие достижения и знания людей.
в этом здании есть стиль, замысел и форма — нет только человека. а для чего нужен дом, если в нем некому жить?
потому что это плохое кино. а теперь о важном.
из всего кинонаследия, на которое опирается «Бруталист» («Андрей Рублев», «Седьмая печать», you name it), у меня для вас такой референс — «Двадцать дней без войны» Алексея Германа, один из моих любимых фильмов.
в «Бруталисте» есть сцена, в которой архитектор Ласло Тот, переживший Холокост, оказывается в центре внимания на ужине богатого предпринимателя Ван Барена. в Америке про войну только слышали, а евреи тут — просто сочувствующие, поэтому Тота заваливают вопросами, из которых главный: какая она — война? Тот морщится и вздыхает, но как-то должен же двигаться этот сюжет, поэтому он все же рассказывает про политику Третьего Рейха, разлуку с женой и прочие превратности трудной судьбы, чтобы добродушные американцы могли предложить ему помощь. это сцена чисто технического характера: герои реагируют, зритель воспринимает информацию.
в «Двадцать дней без войны» мы видим похожий эпизод: фронтовой журналист Лопатин в 1942 году попадает в тыловой Ташкент. там очень бедная, но все же мирная жизнь. Лопатин приходит ужинать к бывшей жене-актрисе и компании театралов, которые пытаются выудить из него подробности военной жизни — чтобы лучше понимать материал. для них война — тоже сиюминутное волнение, тема для разговора. Лопатин избегает ответов. одна из актрис ставит на голову чашку и с шутовским задором настаивает — какие же слова те? какие подходят? Лопатин резко отвечает: «до тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага. вот эти слова те, по-моему» — и тоже ставит чашку на голову.
весь «Бруталист» состоит из сплошного информационного шума — но не может вызвать ни одного чувства вообще; а тем более похожего на болезненный, тоскливый укол где-то в глубине грудной клетки, который ощущаешь при одном воспоминании об этой сцене. здесь и личная сентиментальность, конечно, но и устойчивая тенденция: современное кино постоянно произносит слова и относится к ним как к утилите, средству коммуникации, а не как к знаку, за которым еще нужно поискать означаемое, за которым может скрываться такое сложное, нутряное, неизбывное, больное — что слова никогда в себя не поймают.
трехчасовые страдания художника в финале «Бруталиста» окупаются сполна вниманием к работам Тота щекастых дедов на Венецианском биеннале — точно таких же, что окружали его на ужине у мучителя Ван Барена. это, безусловно, гипербола — но взглянем прямо: не слишком ли унизительна в самой своей сути идея о том, что трагедию узников концлагерей что-то может слегка компенсировать? особенно идеологическая эксплуатация, которую называют «сохранением исторической памяти».
конечно, над этим возвышается еще и вечная память, воплощенная здесь в бетоне архитектуры. но вот в чем штука: память не опирается на стены. память существует как раз для того, чтобы ускользнуть от запечатлений. Лопатин не уповает на свои тексты — он знает, что главного они не удержат. самое забавное, что в «Бруталисте» пресловутую память о трагедии собирает в себе здание, которое кажется спроектированным нейросетью, — ультимативный памятник памяти в буквальном ее значении: способности компьютера собирать и использовать все существующие достижения и знания людей.
в этом здании есть стиль, замысел и форма — нет только человека. а для чего нужен дом, если в нем некому жить?