Случайно приехала в городской суд на полчаса раньше, чем планировала. Что делать? Кончено, идти в столовую.

Сижу я, в общем, с котлетой и гречкой. А за соседним столом, сзади меня, разговаривают две женщины.

Погружаюсь в чужой разговор. Ясно, что обе из аппарата суда. И скорее всего – помощники судей, уж больно разговоры специфические. Про сложности со «своей» (слово «судья» не фигурирует, и выглядит это, например, так: «Я два месяца писала проект, а моя взяла и просто всё вычеркнула»), про бесконечные созвоны с адвокатами, которые обещают заехать ознакомиться с делом, да так и не едут, про неуважение к госслужащим со стороны граждан (да, «граждане» – это тоже слово-маркер).

Потом собеседницы переходят к сложностям в написании проектов приговоров.

– Не люблю, – говорит одна, – расписывать часть с назначением наказания. Во всяком случае, если моя мне не скажет, какое наказание писать. Я-то сама всем пишу реальные сроки, пусть и небольшие. Потому что если дашь условно, он же потом через месяц снова у нас по новому делу придёт, ну? А так хоть посидит год-два, отдохнём от него пока. Но вообще наказание писать мне не нравится.

Я сижу, задумчиво жую гречку (потому что котлета почему-то всегда заканчивается раньше гарнира) и понимаю: а ведь это, наверное, будущая судья.

Потому что зачем бы помощникам судей нашего горсуда, где есть отдельная столовая для сотрудников, питаться в общедоступном кафе напротив гардероба? И ещё деталь: их сумки лежат на соседних стульях. Если у тебя есть рабочее место, то сумка в течение дня будет там, а с собой берёшь разве что проходку, телефон, банковскую карту и, по желанию, сигарету.

Ну а зачем посреди рабочего дня двум помощникам судей обедать не в родном суде, а в (предположительно) вышестоящем? Либо какая-то учёба (но тогда группа помощников в кафе была бы побольше), либо – судейский экзамен.

И точно. Пока допиваю чай, смотрю расписание – экзамен в пятницу. А мои соседки, видимо, приехали подать документы и заодно перекусить.

Значит, нелюбовь к самостоятельному назначению сроков – не препятствие для карьерного роста.

Уходя, думаю – может, повернуться к их столику спросить, знает ли та, которая предпочитает реальные сроки, что для человека значит «посидеть год-два»?

Ведь этого вопроса в списке экзаменационных, как я почему-то уверена, нет.

Долго сюда ничего не писала, но оно того стоило.

Неожиданные литературные ассоциации.

Читаю я сейчас «Тоннель» Яны Вагнер. Не совсем мой жанр, не самый сочный слог (хотя иногда проскакивает какая-то почти пратчеттовская ирония), зато и голову не перегружает (для этого у адвокатов есть другое чтение).

Но тут поймала себя на мысли, что же кажется мне таким родным и знакомым в сюжете книги, завязанном на замкнутое пространство, ограниченный ресурс и неизвестность. Конечно: это ж как очередь в СИЗО! Особенно в СИЗО в Москве, где у тебя сразу же отбирают средства связи и загоняют в тоннель комнату ожидания, а уж сколько в ней ожидать и насколько успешно – никому не ведомо.

Вот там, в зоне ожидания, разворачиваются и драмы, и драки, и завязывается неожиданная дружба. Кто-то нервно ходит из стороны в сторону, а кто-то уже надел надувную подушку на шею и спит. Одни ругаются через решетку на непроницаемую, как бронированное стекло, сотрудницу изолятора, которая распоряжается бумагами и кабинетами. Другие шипят на первых: мол, зачем её злить – ту самую, от которой зависит, успеешь ты сегодня к подзащитному или нет?

Между делящими друг с другом одну очередь следователями и адвокатами на третьем-четвертом часу ожидания разгораются идеологические споры, но на пятом-шестом угасают. К тому моменту обе стороны сходятся в главном: вот бы сейчас водички и на свежий воздух.

Кто-то оказывается неисправимым оптимистом и ждёт своей очереди до последнего, даже если шансы, как говорил классик, малы и шатки. Другие бросают всё и сдаются. Третьи умны: они внушают мрачные мысли («ну всё, уже точно нечего ждать, не успеем, можно забирать документы и уходить – так хоть не весь день насмарку будет») тем, кто в очереди перед ними. Некоторые поддаются внушению, уходят, и их хитрые соперники продвигаются на один шаг вперёд.

Другие от скуки начинают искать ретроспективную несправедливость. Кто был необоснованно включён в священный список на листке А4 на двери СИЗО в полночь? Кто проскочил вперёд ближнего на КПП? Кто заплатил за место в очереди две тысячи рублей? Кто не спрятался, тот сам виноват.

И если в фантастических романах герои оказываются в замкнутом пространстве без ясных перспектив преимущественно случайно, то здесь другая история. С запасом сигарет, надувной подушкой, книжкой Яны Вагнер – мы с завидной периодичностью спускаемся в запаянный с обеих сторон тоннель посреди апокалипсиса, чтобы на этот раз нам повезло.

Вот такая вот литература.

#неадвокатское

После постов про сложную процессуалистику (ну или просто после сложных постов) от меня отписываются те, кто пришел за весёлыми историями.

Нынешним же постом я отпугну тех, кто пришёл за сложной процессуалистикой, причем отпугну радикально. Потому что пост этот – про парфюм.

Итак, у меня есть давняя неразделённая любовь. Духи, которые я впервые встретила в 17 лет – и которые 17-летним девочкам в принципе не к лицу.

Потому что ничем лёгким и свежим эти духи не пахли, а пахли, как сумерки в советской песне, ямайским ромом, какими-то ядовитыми цветами и душной летней ночью. Ну то есть вы поняли – парфюм для взрослой роковой женщины между третьим и четвертым браком.

Благо, в далёком 2004 году денег на этот флакон у меня не было в принципе, и я просто иногда заходила в магазин понюхать те самые духи.

За следующие лет десять я несколько раз делала подход к диоровским полкам, что-то там себе брала, но без особого удовольствия. Те самые духи по-прежнему были мне не к лицу. Я думала, что вот попозже, ближе годам к сорока, мы всё-таки друг другу подойдём. А потом как-то и забыла.

Аромат выдержал переиздания 2012 и 2014 году, я тоже много чего выдержала.

А пару недель назад снова увидела на полке в магазине тот самый, почти не изменившийся за эти годы, флакон. И выяснилось: аромат по-прежнему прекрасен, но на мне, как и раньше, смотрится как тайком украденный у кого-то из старших родственниц.

Отсюда варианты:

1. Признать, что мы с этим парфюмом никогда не были созданы друг для друга, и прекратить попытки сближения.

2. Не слушать никого, кроме своего сердца носа: раз нравится запах, то купить и пользоваться.

3. Подождать ещё лет двадцать – мало ли что.

4. Приспособить духи для домашнего использования – для постельного белья, например (с пробником в 2004 году я так и поступала – брызгала на наволочку и засыпала в мечтах о том, кем буду, когда вырасту).

Видите, тут всё куда легче и приятнее, чем с составом суда и неосторожными изменениями в УПК из предыдущего поста. В конце концов, на дворе пока ещё воскресенье. А сложными вопросами продолжим мучаться завтра.

Говорят, у учёных есть целый список нерешённых проблем физики времени. Существуют ли, например, хрононы, как их поймать, и всё такое.

Предлагаю ещё обратить внимание на особенности течения времени в Октябрьском районном суде Петербурга, потому что тут какая-то аномалия.

– Вы посидите в коридорчике пару минут, – просит меня секретарь, – я вам дело вынесу минут через пятнадцать.

Как теперь соотнести "пару минут" и "минут пятнадцать" так, чтобы вычислить, сколько мне действительно придётся провести в коридоре?

Раньше я считала, что самый пугающий свидетелей и потерпевших вопрос в суде – «ранее судимы?». Людям в этой формулировке видится чуть ли не обещание скорой судимости. Мол, не ваша заслуга, а наша недоработка.

А сегодня у меня случилось новое и весьма внезапное лингвистическое наблюдение (и даже открытие).

Для работающих в уголовном процессе словосочетание «отобрать подписку» (о разъяснении прав/ответственности, о неразглашении, о невыезде – вариантов уйма) привычно и понятно, мы никогда не воспринимаем слово «отобрать» как «забрать силой». Просто такая формулировка. Она нам знакома и нигде не зудит.

Но это нам.

Сегодня в одном процессе два человека подряд (эксперт и руководитель экспертного учреждения *) возмутились этим самым словом «отобрать». Мол, это означает какое-то сопротивление, а они-то и не против. Благо, суд разъяснил двум разгневанным женщинам, что такая формулировка не означает ничего плохого, насильственного или, не дай боже, личного. Просто мы привыкли отбирать подписки. Ну вот такие мы.

Вечером я залезла в УПК в полной уверенности, что хоть где-то это словосочетание есть. А фигушки! Даже подписка о неразглашении данных предварительного расследования, которая именно что отбирается у участников процесса, и не всегда в честном бою, по тексту УПК просто «берется». В ФЗ «Об экспертной деятельности» подписку предлагается «взять». Но по большей части законодатель старается обойтись без глагола.

Откуда тогда это «отобрать» у нас взялось, да ещё так глубоко, в рептильном юридическом мозгу?

Положим, про подписку о невыезде дело известное – её «отбирать» точно нельзя, это дело добровольное. Когда об этом говоришь следователю (особенно после того, как суд отказал ему в домашнем аресте), начинается то же самое, что у меня сегодня – перелистывание УПК.

А что с другими подписками?

Так вот, действительно, никакая подписка не «отбирается» (замечу в скобках, что в связи с этим интересно было бы встретить экспертов, которые, несмотря на настойчивые требования руководителя/следователя, не дали подписку о разъяснении прав и ответственности).

Небольшие раскопки подсказывают, что графа «подписку отобрал» активно использовалась в приложениях к УПК, утративших силу – бланках процессуальных документов. И просочилось это слово потом уже в многочисленные инструкции по делопроизводству (в том числе в судах).

И это я ещё дальше не копала. Там наверняка бездна.

Так что «отбирать подписку» – это и не жаргон, и не просторечие, а просто привычка. Юристы же чудовищные консерваторы. И мозг у нас – рептильный, глубоко впитавший в себя разные утратившие силу акты.

Это забавно.

* усердно отрицает, что является руководителем экспертного учреждения

Когда я только пришла в адвокатуру (вернее, только засобралась туда), я с удивлением обнаружила, что моя фамилия совпадает с фамилией президента Федеральной палаты адвокатов.

Это доставляло мне немало весёлых минут.

Даже вот на вступительном экзамене, когда я, будучи первой на получение билетов, бодро и звонко рапортовала "Пилипенко, билет номер восемь", очередь у меня за спиной хором вздохнула, а один будущий коллега звучно протянул «ну, поняяяятно...».

Потом я много раз наблюдала среди коллег вежливое дистанцирование и явное стремление не ляпнуть лишнего в моем присутствии. Ну и ехидное «конечно, это же не простой адвокат» – правда, это никогда не в лицо, а за спиной и лучше всего в фейсбуке.

Пару лет назад в ФПА сменился президент, и я уж думала, что моя фамилия больше никого волновать не будет. Но нет: буквально недавно в СИЗО меня спросили, зачем я с такой родословной хожу по изоляторам.

А у меня адвокатская родословная не то что нулевая, а почти даже отрицательная. Так что было бы даже обидно, если бы не было смешно.

Интересно, есть ли сейчас среди российских адвокатов кто-то по фамилии, например, Плевако, и как им работается в связи с этим.

Есть у меня одно уголовное дело. Затяжное, сложное – и с очень противоречивым обвинением.

Нет, не дело «Весны» – вернее, оно тоже, но пост не про него пока что.

Так вот, другой город, другое дело, другая «экстремистская организация».

Список свидетелей огромен, и многие из этого списка – секретные. То есть это свидетели, имени и адреса которых мы, участники процесса, знать не знаем. Эти данные хранятся в опечатанных конвертах, которые судья откроет наедине с собой только перед допросом, чтобы установить личность того, кого надо допросить.

И вот один свидетель обвинения оказывается прокурору абсолютно неинтересен. В списке значится, но на этом всё. Ни допроса в заседании, ни ходатайства об оглашении показаний. Потому что почему?

Потому что по существу это свидетель защиты. И то, что он в своих показаниях сообщает, не вполне бьётся с версией обвинения.

Поэтому защита, конечно, просит этого свидетеля вызвать и допросить. А суд говорит, мол, мы бы и рады. Но свидетель секретный – значит, суду не известны ни имя, ни адрес. Так что вызвать свидетеля не представляется возможным.

Ок, говорит защита, мы что-то такое и предполагали изначально. Хорошо, что у нас в деле есть показания этого свидетеля, которые мы хотели бы огласить. Как раз и в УПК есть такое основание для оглашения показаний – когда не удалось установить место нахождения свидетеля.

Суд говорит – нет, это вам не удалось. А обвинению это место хорошо известно. Они просто его не выдадут. Так что в оглашении отказано.

Ну так давайте, говорит защита, рассекретим уже этого свидетеля. Раз уж он обвинению не нужен настолько, что они даже против оглашения показаний, значит, вряд ли ему что-то угрожает. Так что долой секретность, открываем все карты и направляем повестки.

Нет, говорит суд. Есть другие уголовные дела, где этот свидетель ещё пригодится в секретном виде. Не можем же мы коллегам такую свинью подложить! Так что рассекречивания не будет.

Да и вообще, доверительно сообщает суд уже не в решении по ходатайству, а так, в виде комментария к пройденному: свидетель обвинения не может превращаться в свидетеля защиты. Да, даже если он в обвинительном заключении значится в обоих списках. И если прокурор от какого-то свидетеля отказался, то защитники могут только радоваться и горячо благодарить судьбу. А не пытаться тянуть свои адвокатские лапищи к чужим свидетелям.

Да, «блокировка» обвинением допроса защитой неудобных и ненужных прокуратуре свидетелей – дело известное. Но там хоть можно попытаться найти этого человека живьём и привести в суд. А с секретным свидетелем всё хуже и сложнее.

И вот я сижу в аэропорту, коротаю время до задержанного рейса в Ижевск и думаю: какими ещё путями внести в судебное следствие показания этого свидетеля? Осмотреть протокол допроса и приобщить акт осмотра? Изложить показания свидетеля полностью в показаниях подзащитного (мол, я в материалах дела читал вот такое, и это абсолютная правда)? Старым дедовским способом скопировать все показания свидетеля в ходатайство?

Поскольку отказ суда в оглашении показаний сам по себе был странным и абсурдным, принимаются столь же странные и абсурдные варианты противодействия. А может даже совершенно дикие и мозговыносящие, но абсолютно законные и процессуально красивые.

Когда планируешь какой-нибудь курс для коллег, оказываешься между Сциллой и Харибдой.

Сцилла говорит: Настя, да ты уже достала с этими курсами, ты умеешь вообще про что-нибудь другое разговаривать?

Харибда не соглашается: Настя, – спрашивает она, – а почему ты про курс не сказала? Мы бы со Сциллой записались. А теперь уже поздно...

И вот сейчас в попытке угодить всем этим чудищам сделаю вот так: скажу один-единственный раз, но громко.

У нас с Максимом Никоновым (который в представлении не нуждается) снова есть курс в институте адвокатуры. Говорим, как всегда, про уголовный процесс – первая инстанция от и до, с опорой на кассационную практику.

Начинаем уже в понедельник, 28 октября. Так что сейчас, можно сказать, final call.

Подробности про курс тут.
Незатейливый промокод для своих можно спросить у меня в личке.

Ну и зачёт 30 часов повышения тревожности квалификации ещё никому не вредил.

Вчера ночью я прилетела из Ижевска, слегка поспала и поехала в СИЗО.

И поскольку поспать ещё пять минуточек – штука куда более ценная, нежели тщательные сборы сумки, вещи я решила особо не перебирать.

Поменяла одни бумаги на другие, выкинула из сумки одежду с косметичкой, и поехала. Забыв, конечно, что дополнительный вес ручной клади придает утюжок для волос.

И вот уже у окошка КПП, когда назад дороги нет, я обнаружила у себя этот экзотический для СИЗО прибор.

– Вот это, – спрашиваю я у часового с невозмутимым видом, – мне вам оставить или с собой можно взять?

– Мне не нужно, – смеётся короткостриженый и вроде бы не кудрявый часовой, – проходите так.

Следующей была сотрудница на досмотре. Она посмотрела на меня странно, но как только выяснилось, что утюжок – прибор совершенно не электронный, интерес ко мне потеряла.

Так сегодня впервые в жизни я зашла в следственный кабинет с прибором, нагревающимся до 220 градусов Цельсия. И ничего мне за это не было.

Выпрямляю линию защиты. Недорого.

Классический ход следователей и прокуратуры – переименование процессуальных документов в «обращения» – переняли и в Конституционном суде.

Следователи ещё иногда думают, что их «ответ» (который по сути – постановление) нельзя обжаловать. Что, конечно, не так.

А я на следующей неделе планирую получить по одному делу сборник фантастических историй, озаглавленный как «приговор».

Получил по одной жалобе КС ответ Секретариата с таким заголовком.

Интересно, насколько корректно тогда писать: Иванов Иван Иванович, озаглавленный на сайте КС как судья Конституционного Суда, в своей статье...

Есть одна вещь, которую никак не объяснишь логически, только чутьём – это понимание, выдержит человек СИЗО или нет.

Иногда оно бывает совершенно абсурдным.

Например, на полу следственного кабинета ИВС сидит взрослый мужчина в слезах и кричит. Не на тебя, а вообще в пространство. На всё и всех разом.

Где-то между приливами паники он умудряется извиняться за то, что с ним происходит. Конечно, адвокат же малознакомый человек, да ещё и женщина впридачу – плакать при ней уж точно не предполагалось, так что остаётся извиняться.

Но ты смотришь на это всё и понимаешь: он не пропадёт. Да, в СИЗО ему будет сложно. Очень. Но полчаса назад он не лебезил перед следователем, не умолял ни о чем, документы читал внимательно, держался спокойно и относительно уверенно. Хотя уже понимал, что будет впереди. А то, что теперь при мне он может выдохнуть, покричать и пожалеть себя – это правильно и необходимо. Ещё через полчаса всё пройдёт, и на угрозы и уловки следствия он не попадётся. Эта стойкость может оказаться залогом успеха.

А бывает наоборот. Крутой пацан, жизнью побит и потёрт, куча сидевших знакомых и родственников, две судимости (без лишения свободы, но всё-таки). В наручниках, а шутит. Но ты слушаешь его шутки и думаешь – нет, у него не получится. Когда поймёт, что СИЗО – не игра и не квест, сломается. Первые недели или месяцы будет интересно, потом нормально, а потом невыносимо, хоть в окно выходи. И тогда мой подзащитный пойдёт на любую, даже самую кабальную сделку с кем угодно, лишь бы выйти на свободу. И очень велика вероятность, что не выйдет. Сколько таких сделок мы видели и увидим ещё – не счесть.

Между этими вариантами есть и куча промежуточных. В логичную объяснимую таблицу они не укладываются.

Так вот, Дмитрий Талантов. Для нас – ДН. Коллега и бывший президент адвокатской палаты Удмуртии.

Когда он вошёл в следственный кабинет, измотанный двумя с лишним годами в СИЗО, ожиданием приговора, подвальным холодом изолятора, чутьё меня тоже не обмануло. Не сдастся и выдержит, решила я про себя.

Да, такое ломает многих – переход из высокопоставленных руководителей в заключённые. Из вольной профессии в одинаковые дни в четырех стенах и ПВР. После этого люди часто решают, что уже потеряли всё, и следом теряют желание жить. Но здесь не тот случай.

Пока я сканировала Дмитрия Николаевича взглядом, он достал из рюкзака свежезаваренный горячий кофе и упаковку орехов. Он по-прежнему адвокат, он из нашей стаи и знает, что без кофеина процессуальные документы совершенно не получаются. А работы впереди было много.

Сегодня ДН получил 7 лет за "фейки об армии" и "возбуждение ненависти к участникам СВО". Уверена, что он выслушал приговор с гордо поднятой головой, и дальше будет вести себя так же.

Ну а нам тут, на свободе, тогда тем более ни головы, ни рук опускать нельзя. Работы впереди всё ещё много.

Здравствуйте, мне чисто пожаловаться.

Слушала я тут вчера перед сном прекрасный (нет, давайте капсом – ПРЕКРАСНЫЙ) подкаст «Закладка».

«Закладка» – это не то, что подумали коллеги-криминалисты, а беседы о литературе в исполнении Екатерины Шульман и Галины Юзефович. А тут ещё и выпуск про Тэффи – просто счастье какое-то.

И вот, значит, доходит разговор до того момента, что Тэффи – дочь присяжного поверенного Александра Лохвицкого, и юмореска «Модный адвокат» написана вполне себе со знанием дела (кто из коллег её читал, тот в этом, в принципе, и не сомневается).

Так вот, в один момент в ряду известных адвокатов тех времён Галина Юзефович совершенно спокойно и буднично упоминает Анатолия нашего Федоровича Кони, который адвокатом ни дня в своей жизни не был. А был как раз-таки прокурором, а потом судьёй – из таких, каких нам сейчас сильно не хватает.

А Екатерина Шульман, значит, сидит и кивает с понимающим видом.

В общем, не знаю, сколько у меня рукопожатий до Галины Леонидовны и Екатерины Михайловны, но если кто вдруг может, шепните им, пожалуйста, о пользе фактчекинга. В том числе чекинга фактов, которые кажутся общеизвестными.

А из литературных рекомендаций, о которых меня никто не просил, могу посоветовать как раз Анатолия Федоровича Кони – не читанные до дыр всеми (оказывается, не всеми) «Воспоминания о деле Засулич», а книгу 1923 года – «Суд – наука – искусство». Когда ещё доведётся посмотреть на уголовный процесс изнутри головы председательстаующего судьи?

Думаю, настолько откровенные (в процессуальном смысле) воспоминания кого-то из ныне действующих судей будут написаны и изданы нескоро. Так что пока читаем Кони.