Пять лет назад, ещё до того, как я поняла классовую сущность его работ, я пыталась отрефлексировать то неизгладимое впечатление, которое он оказал на меня в школьные годы. И хоть сейчас я лучше понимаю причину моих чувств, эта заметка мне дорога как попытка охватить через чувственное — общественное.
На вопрос о том, с кем из писателей я хотела бы встретиться, посидеть, пообщаться живьём, мне пришёл на ум Бертольт Брехт.
Я сказала, что почти наверняка безнадёжно втрескалась бы в него, вне зависимости от взаимности или не-взаимности моих чувств. В попытке объяснить, что же делает его таким привлекательным, помимо того, что его принято считать сердцеедом, я пришла к следующему заключению.
Бертольт Брехт, этот невысокий человек, хитро ухмыляющийся с сигарой во рту, (лицо, помещенное на обложку пьесы «Жизнь Галилея», лицо поразившее меня ещё в десятом классе) — рыцарь.
Его умение видеть причины несовершенств нашего мира и неутомимые попытки сказать о них, — блестяще остроумно, трагически пронзительно и безжалостно саркастично, — сами по себе достойны восхищения. Но то, что делает его неотразимым, — то, что при своём уме, он наверняка не мог не сомневаться в том, насколько его работа имеет потенциал, изменить мир к лучшему. А в то, что именно это было его глубочайшим стремлением, я крепко верю, ибо работы его, при всей их нарочитой «отстранённости» и холодном сарказме, все же пропитаны явной болью социальной несправедливости.
Мне кажется, что и мировые события, и те, что происходили с его родиной, выпавшие на годы его жизни, наверняка доводили его до отчаяния. Однако он до конца жизни остался верен своим идеалам, и в литературе, и в публицистике, и в театре.
А не доблесть ли это — несмотря ни на что, «делать то, что считаешь должным, а далее будь что будет»?
Вот так неожиданно этот немецкий сердцеед в кожаном пальто, облачился для меня в светлые доспехи.
Кстати, если в вчитаться в его любовную лирику, то можно увидеть, как под плотным слоем изморози иронии, просвечивает такая безоружная нежность и забота, которая тем прекрасней, что вся сверкает и искрится под этим напылением отстранённости, под этим переливающимся инеем юмора.
Пять лет назад, ещё до того, как я поняла классовую сущность его работ, я пыталась отрефлексировать то неизгладимое впечатление, которое он оказал на меня в школьные годы. И хоть сейчас я лучше понимаю причину моих чувств, эта заметка мне дорога как попытка охватить через чувственное — общественное.
На вопрос о том, с кем из писателей я хотела бы встретиться, посидеть, пообщаться живьём, мне пришёл на ум Бертольт Брехт.
Я сказала, что почти наверняка безнадёжно втрескалась бы в него, вне зависимости от взаимности или не-взаимности моих чувств. В попытке объяснить, что же делает его таким привлекательным, помимо того, что его принято считать сердцеедом, я пришла к следующему заключению.
Бертольт Брехт, этот невысокий человек, хитро ухмыляющийся с сигарой во рту, (лицо, помещенное на обложку пьесы «Жизнь Галилея», лицо поразившее меня ещё в десятом классе) — рыцарь.
Его умение видеть причины несовершенств нашего мира и неутомимые попытки сказать о них, — блестяще остроумно, трагически пронзительно и безжалостно саркастично, — сами по себе достойны восхищения. Но то, что делает его неотразимым, — то, что при своём уме, он наверняка не мог не сомневаться в том, насколько его работа имеет потенциал, изменить мир к лучшему. А в то, что именно это было его глубочайшим стремлением, я крепко верю, ибо работы его, при всей их нарочитой «отстранённости» и холодном сарказме, все же пропитаны явной болью социальной несправедливости.
Мне кажется, что и мировые события, и те, что происходили с его родиной, выпавшие на годы его жизни, наверняка доводили его до отчаяния. Однако он до конца жизни остался верен своим идеалам, и в литературе, и в публицистике, и в театре.
А не доблесть ли это — несмотря ни на что, «делать то, что считаешь должным, а далее будь что будет»?
Вот так неожиданно этот немецкий сердцеед в кожаном пальто, облачился для меня в светлые доспехи.
Кстати, если в вчитаться в его любовную лирику, то можно увидеть, как под плотным слоем изморози иронии, просвечивает такая безоружная нежность и забота, которая тем прекрасней, что вся сверкает и искрится под этим напылением отстранённости, под этим переливающимся инеем юмора.
In the past, it was noticed that through bulk SMSes, investors were induced to invest in or purchase the stocks of certain listed companies. Additionally, investors are often instructed to deposit monies into personal bank accounts of individuals who claim to represent a legitimate entity, and/or into an unrelated corporate account. To lend credence and to lure unsuspecting victims, perpetrators usually claim that their entity and/or the investment schemes are approved by financial authorities. The Dow Jones Industrial Average fell 230 points, or 0.7%. Meanwhile, the S&P 500 and the Nasdaq Composite dropped 1.3% and 2.2%, respectively. All three indexes began the day with gains before selling off. A Russian Telegram channel with over 700,000 followers is spreading disinformation about Russia's invasion of Ukraine under the guise of providing "objective information" and fact-checking fake news. Its influence extends beyond the platform, with major Russian publications, government officials, and journalists citing the page's posts. The gold standard of encryption, known as end-to-end encryption, where only the sender and person who receives the message are able to see it, is available on Telegram only when the Secret Chat function is enabled. Voice and video calls are also completely encrypted.
from es
