Витгенштейну приписывают концепцию “значение - это употребление”. Но что вообще имеется в виду? Можно предположить, что Витгенштейн просто дает рабочее определение термину “значение”: “значение” - это употребление. Но едва ли в такой трактовке эта концепция обладает каким-то значительным объяснительным потенциалом, поскольку перед нами только фиксация значения термина, но не приписывание какого-то свойства тому, что этот термин обозначает. Более привлекательной версией кажется та, что Витгенштейн пытался что-то утверждать о самом значении - о том, что принято называть значением языкового выражения. Но что же он в таком случае пытался сказать?
Я могу предложить две трактовки - сильную и слабую. Согласно слабой трактовке, значение каким-то образом существенно зависит от употребления, и дальнейший вопрос состоит в том, какова природа этой зависимости. Предсказуемый вопрос - модальное это отношение или нет. Очевидно, как мне кажется, что принятие этой концепции именно в такой интерпретации либо отсекает, либо лишает оптимальности те концепции значения, которые выстраиваются на основании той гипотезы, что семантические отношения (в этом случае я имею в виду и отношения означивания, и отношения референции) - это идеальные (а то и необходимые) отношения между знаками и объектами, для которых субъект в любом случае является не более чем посредником, но не конститутивным элементом. В конце концов, в “Философских исследованиях” можно найти фрагменты, в которых высказывается именно такой критический взгляд. Сильная трактовка - это отождествление значения с употреблением, безо всяких дополнительных условий, которым употребление должно соответствовать, чтобы рассматриваться в качестве значения. Мне этот тезис кажется неоправданно сильным. Представьте, что кто-то решил применять слово “кошка” для обозначения тех, кого обычно мы называем собаками. Хотя этот человек и столкнется с какими-то трудностями в коммуникации, этот шаг сам по себе вполне возможен, более того, вполне возможно (теоретически, во всяком случае) сконструировать или реконструировать правило применения этого слова. Значит ли это, что слово “кошка” обозначает собак? Едва ли. Значит ли это, что к списку значений этого слова прибавилось еще одно? Если мы это признаем, то тем самым мы фактически принимаем, что значение слова - это любое его употребление. Даже если эта концепция и отвечает каким-то минимальным рациональным критериям, с методологической точки зрения она, как мне кажется, крайне сомнительна, поскольку при таких исходных допущениях построить какую-то теорию значения становится невозможно. такая теория должна была бы объяснять, почему у какого-то отдельного языкового выражения есть такое-то значение, но объяснение такого рода (каким бы они ни было в деталях) не может быть построено в том случае, если языковое выражение может иметь любое значение (или: иметь значение А и в то же время иметь в качестве значения область смыслов или референтов не-А). Более того, если выражение может обладать любым значением, то эффективно применять язык становится невозможно: даже если теоретически можно при помощи какой-то процедуры выявить, для чего выражение применяется в конкретном случае, нет гарантии того, что эту процедуру всегда возможно применить. Для того, чтобы эта концепция не разваливалась на ходу, ее нужно модифицировать, но в случае модификации она неизбежно будет сведена к более слабому тезису о зависимости значения от употребления, а сам лозунг “значение - это употребление” станет чем-то вроде кликбейта - до того, как кликбейты стали мейнстримом и вообще появились
Витгенштейну приписывают концепцию “значение - это употребление”. Но что вообще имеется в виду? Можно предположить, что Витгенштейн просто дает рабочее определение термину “значение”: “значение” - это употребление. Но едва ли в такой трактовке эта концепция обладает каким-то значительным объяснительным потенциалом, поскольку перед нами только фиксация значения термина, но не приписывание какого-то свойства тому, что этот термин обозначает. Более привлекательной версией кажется та, что Витгенштейн пытался что-то утверждать о самом значении - о том, что принято называть значением языкового выражения. Но что же он в таком случае пытался сказать?
Я могу предложить две трактовки - сильную и слабую. Согласно слабой трактовке, значение каким-то образом существенно зависит от употребления, и дальнейший вопрос состоит в том, какова природа этой зависимости. Предсказуемый вопрос - модальное это отношение или нет. Очевидно, как мне кажется, что принятие этой концепции именно в такой интерпретации либо отсекает, либо лишает оптимальности те концепции значения, которые выстраиваются на основании той гипотезы, что семантические отношения (в этом случае я имею в виду и отношения означивания, и отношения референции) - это идеальные (а то и необходимые) отношения между знаками и объектами, для которых субъект в любом случае является не более чем посредником, но не конститутивным элементом. В конце концов, в “Философских исследованиях” можно найти фрагменты, в которых высказывается именно такой критический взгляд. Сильная трактовка - это отождествление значения с употреблением, безо всяких дополнительных условий, которым употребление должно соответствовать, чтобы рассматриваться в качестве значения. Мне этот тезис кажется неоправданно сильным. Представьте, что кто-то решил применять слово “кошка” для обозначения тех, кого обычно мы называем собаками. Хотя этот человек и столкнется с какими-то трудностями в коммуникации, этот шаг сам по себе вполне возможен, более того, вполне возможно (теоретически, во всяком случае) сконструировать или реконструировать правило применения этого слова. Значит ли это, что слово “кошка” обозначает собак? Едва ли. Значит ли это, что к списку значений этого слова прибавилось еще одно? Если мы это признаем, то тем самым мы фактически принимаем, что значение слова - это любое его употребление. Даже если эта концепция и отвечает каким-то минимальным рациональным критериям, с методологической точки зрения она, как мне кажется, крайне сомнительна, поскольку при таких исходных допущениях построить какую-то теорию значения становится невозможно. такая теория должна была бы объяснять, почему у какого-то отдельного языкового выражения есть такое-то значение, но объяснение такого рода (каким бы они ни было в деталях) не может быть построено в том случае, если языковое выражение может иметь любое значение (или: иметь значение А и в то же время иметь в качестве значения область смыслов или референтов не-А). Более того, если выражение может обладать любым значением, то эффективно применять язык становится невозможно: даже если теоретически можно при помощи какой-то процедуры выявить, для чего выражение применяется в конкретном случае, нет гарантии того, что эту процедуру всегда возможно применить. Для того, чтобы эта концепция не разваливалась на ходу, ее нужно модифицировать, но в случае модификации она неизбежно будет сведена к более слабому тезису о зависимости значения от употребления, а сам лозунг “значение - это употребление” станет чем-то вроде кликбейта - до того, как кликбейты стали мейнстримом и вообще появились
BY Skepticfallacy
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Messages are not fully encrypted by default. That means the company could, in theory, access the content of the messages, or be forced to hand over the data at the request of a government. Russians and Ukrainians are both prolific users of Telegram. They rely on the app for channels that act as newsfeeds, group chats (both public and private), and one-to-one communication. Since the Russian invasion of Ukraine, Telegram has remained an important lifeline for both Russians and Ukrainians, as a way of staying aware of the latest news and keeping in touch with loved ones. Telegram was co-founded by Pavel and Nikolai Durov, the brothers who had previously created VKontakte. VK is Russia’s equivalent of Facebook, a social network used for public and private messaging, audio and video sharing as well as online gaming. In January, SimpleWeb reported that VK was Russia’s fourth most-visited website, after Yandex, YouTube and Google’s Russian-language homepage. In 2016, Forbes’ Michael Solomon described Pavel Durov (pictured, below) as the “Mark Zuckerberg of Russia.” WhatsApp, a rival messaging platform, introduced some measures to counter disinformation when Covid-19 was first sweeping the world. Just days after Russia invaded Ukraine, Durov wrote that Telegram was "increasingly becoming a source of unverified information," and he worried about the app being used to "incite ethnic hatred."
from es
