дугоизлазни акценат

(назад)

Как писал выше, мой интерес к Восточной Европе был во многом россиецентричным. Восточная Европа не была бы собой, если бы не Россия. И в Польшу я приехал с русской темой – мыслителями зарубежья в межвоенный период, полагая, что Варшава – подходящее место для того, чтобы ею заниматься. И, возможно, так бы и было, если бы я попал не в SEW. Тут придется сделать еще одно отступление.

Специалисты по Польше проходят у нас по двум категориям: филологической и историко-политологической. Именно первых принято называть «полонистами», и, как правило, они – назовем это так – более восприимчивы к нарративам изучаемой страны. Это во многом естественно: изучение языка, литературы, культуры вообще не может не создать определенную эмпатию, не расположить к предмету изучения. Напротив, история и политология (при здоровом подходе) вряд ли могут способствовать возникновению подобной эмпатии, особенно когда речь идет о таких трудных политических отношениях, как польско-российские, в которых веками доминировали тему соперничества и подчинения. Эмпатия почти автоматически означает переключение на чужой нарратив, и лишь немногие, подлинно великие умы могут этому противостоять.

Но вот что любопытно: в российской полонистике (возможно, не в ней одной, но за другие страны сказать не могу) наблюдается размывание границ между двумя категориями специалистов. Редкий филолог не станет в определенный момент политологом. Крайний случай здесь — Борис Соколов, (предсказуемо) любимый поляками.

Кстати, подобная трансформация из филологов в политологи наблюдается и в Польше. И, действительно, филологи-русисты – люди более эмпатичные, настроенные на диалог. С одним важным отличием: добровольных «ретрансляторов российских нарративов» среди них нет. Есть люди вроде совершенно необыкновенного Бронислава Лаговского (он, кстати, вообще философ) – но они твердо стоят на позиции защиты национальных интересов Польши (которые видят иначе, чем правящая элита). Среди российских же интеллектуалов защищать интересы других государств – милое дело.

В любом случае, среди моих преподавателей в SEW «эмпатичных» не было в принципе. Я погрузился в жесткую историко-политологическую среду без филологического миндальничанья, в которой доминировали деятели антикоммунистической оппозиции 80-х. И мир заиграл для меня новыми красками.

(вперед)

#exomnipolska

Telegram

дугоизлазни акценат

(назад)

Не знаю, как так получилось, что к изначальному плану – опубликовать свои польские записки двадцатилетней давности – я так и не приступил, а все предваряю и предваряю их вступлениями. Сегодня, пожалуй, обойдусь без фото, ибо они сильно ограничивают…

www.group-telegram.com/us/exomni_cast.com/1120

562 viewsedited  Apr 16, 2023 at 15:21

(назад)

Как писал выше, мой интерес к Восточной Европе был во многом россиецентричным. Восточная Европа не была бы собой, если бы не Россия. И в Польшу я приехал с русской темой – мыслителями зарубежья в межвоенный период, полагая, что Варшава – подходящее место для того, чтобы ею заниматься. И, возможно, так бы и было, если бы я попал не в SEW. Тут придется сделать еще одно отступление.

Специалисты по Польше проходят у нас по двум категориям: филологической и историко-политологической. Именно первых принято называть «полонистами», и, как правило, они – назовем это так – более восприимчивы к нарративам изучаемой страны. Это во многом естественно: изучение языка, литературы, культуры вообще не может не создать определенную эмпатию, не расположить к предмету изучения. Напротив, история и политология (при здоровом подходе) вряд ли могут способствовать возникновению подобной эмпатии, особенно когда речь идет о таких трудных политических отношениях, как польско-российские, в которых веками доминировали тему соперничества и подчинения. Эмпатия почти автоматически означает переключение на чужой нарратив, и лишь немногие, подлинно великие умы могут этому противостоять.

Но вот что любопытно: в российской полонистике (возможно, не в ней одной, но за другие страны сказать не могу) наблюдается размывание границ между двумя категориями специалистов. Редкий филолог не станет в определенный момент политологом. Крайний случай здесь — Борис Соколов, (предсказуемо) любимый поляками.

Кстати, подобная трансформация из филологов в политологи наблюдается и в Польше. И, действительно, филологи-русисты – люди более эмпатичные, настроенные на диалог. С одним важным отличием: добровольных «ретрансляторов российских нарративов» среди них нет. Есть люди вроде совершенно необыкновенного Бронислава Лаговского (он, кстати, вообще философ) – но они твердо стоят на позиции защиты национальных интересов Польши (которые видят иначе, чем правящая элита). Среди российских же интеллектуалов защищать интересы других государств – милое дело.

В любом случае, среди моих преподавателей в SEW «эмпатичных» не было в принципе. Я погрузился в жесткую историко-политологическую среду без филологического миндальничанья, в которой доминировали деятели антикоммунистической оппозиции 80-х. И мир заиграл для меня новыми красками.

(вперед)

#exomnipolska

BY дугоизлазни акценат