Forwarded from Смерть студента (Denis Larionov)
Четыре года назад Василий Бородин покончил с собой. Помню этот день как сейчас: анабиоз, непонимание, слезы тех, с кем говорил о нем. Я категорически не разделяю распространенного, уменьшительно-ласкательного к нему отношению ("Вася", "светлый поэт", etc.), он был разный и сложный. До поры ему хватало сил справляться с (принципиально неразрешимым) конфликтом, который стоял в центре его жизни и письма. Если бы я даже был уполномочен говорить об этом, то не знал бы как описать его. Пронзенность? Уязвимость? Прекарность? Да, но без побочных контекстов этих слов: то романтически-кровожадных, то аляповато-прагматичных.
Четыре текста почти наобум.
* * *
танец горит и воля та
танец горит и пустота
вот эта музыка холод лба
мокрая улица и труба
чёрная плёнка и световой
горестный ливень и первый вой
вой это гинзберг живёт внизу
чешет подтяжки жуёт слезу
видимость гинзберг чужая власть
нежность отчаянья началась
вырви нам вырви чужие лбы
выйди из зеркала и судьбы
в ритме изменчивого труда
видимость тела его слюда
разность измены и простоты
чёрные мокнущие бинты
эти бинты начинают ныть
если сказать и очисти ны
***
чай разлетается чуть-чуть
вмятыми шариками: путь
из них любого — невесом,
«проснувшись в сон»,
и космонавты их легко
по́ носу щёлкнут, как мальков,
или в наушниках — не «что»,
а решето:
в сетчатом треске тишины —
само безмыслие длины
крутящего себя пути,
и
ты прости,
что не пишу тебе, как прошёл сегодняшний день;
я латал обшивку
и смотрел боковым зрением, как
дальние звёзды — вспышками — объединялись в фигуры,
а
потом между ними так же мгновенно терялась связь
***
и не ветер — огромный ветер
против шерсти земли
земля рыжая земля вечер
шли
прошли
часть пути
и ещё идти
а земля отпускает ветер выгнуться небом
или — нет, не погладить, а один раз провести
по ноябрьской шерсти земли
пока все не видят
***
СТИХИ О СОВЕТСКОМ ЦИРКЕ
воздушно-капельным путём
ресниц улов ли век улов
изнанку гладит тянет тень
как чудо-лучики от слов
на циферблате цирковом
педальки -- ноги достают
едва, но ставят на канат
и подмигнув спине поют
что не подхватишь не продашь
канат уже над пустырём
и над болотом-волдырём
ли валуном-монастырём
летит из сточенных зубов
слюнной вальсок словарный вар
и вьют подхвачены трубой
канат -- другой -- лучи-слова
и ты влезаешь по нему
где всё не весит ничего
под веки вечные всему
под веки вечные всего
Четыре текста почти наобум.
* * *
танец горит и воля та
танец горит и пустота
вот эта музыка холод лба
мокрая улица и труба
чёрная плёнка и световой
горестный ливень и первый вой
вой это гинзберг живёт внизу
чешет подтяжки жуёт слезу
видимость гинзберг чужая власть
нежность отчаянья началась
вырви нам вырви чужие лбы
выйди из зеркала и судьбы
в ритме изменчивого труда
видимость тела его слюда
разность измены и простоты
чёрные мокнущие бинты
эти бинты начинают ныть
если сказать и очисти ны
***
чай разлетается чуть-чуть
вмятыми шариками: путь
из них любого — невесом,
«проснувшись в сон»,
и космонавты их легко
по́ носу щёлкнут, как мальков,
или в наушниках — не «что»,
а решето:
в сетчатом треске тишины —
само безмыслие длины
крутящего себя пути,
и
ты прости,
что не пишу тебе, как прошёл сегодняшний день;
я латал обшивку
и смотрел боковым зрением, как
дальние звёзды — вспышками — объединялись в фигуры,
а
потом между ними так же мгновенно терялась связь
***
и не ветер — огромный ветер
против шерсти земли
земля рыжая земля вечер
шли
прошли
часть пути
и ещё идти
а земля отпускает ветер выгнуться небом
или — нет, не погладить, а один раз провести
по ноябрьской шерсти земли
пока все не видят
***
СТИХИ О СОВЕТСКОМ ЦИРКЕ
воздушно-капельным путём
ресниц улов ли век улов
изнанку гладит тянет тень
как чудо-лучики от слов
на циферблате цирковом
педальки -- ноги достают
едва, но ставят на канат
и подмигнув спине поют
что не подхватишь не продашь
канат уже над пустырём
и над болотом-волдырём
ли валуном-монастырём
летит из сточенных зубов
слюнной вальсок словарный вар
и вьют подхвачены трубой
канат -- другой -- лучи-слова
и ты влезаешь по нему
где всё не весит ничего
под веки вечные всему
под веки вечные всего
Олег Юрьев
***
Что будет музыкой в аду?
Пила в разветвьях голотелых.
И колоченье оголтелых
Косилок на холстом ходу?
Что будет золотом в аду?
Ветчины узкие магнолий?
А злотым медным — не стегно ли
Медведки, вытомленной во льду?
Что будет пóтом в полом сне?
Что будет Тютчевым и морем?
Что — истомлением, что — горем?
И что потóм, куда и мне..?
#deprofundis
***
Что будет музыкой в аду?
Пила в разветвьях голотелых.
И колоченье оголтелых
Косилок на холстом ходу?
Что будет золотом в аду?
Ветчины узкие магнолий?
А злотым медным — не стегно ли
Медведки, вытомленной во льду?
Что будет пóтом в полом сне?
Что будет Тютчевым и морем?
Что — истомлением, что — горем?
И что потóм, куда и мне..?
#deprofundis
Хрупче мужского эго могут быть только чувства британца, который "может понять тебя как-то не так" (или чувства француза, с которым заговорили на английском, ахаха)
Ингер Кристенсен
***
Я вижу анемоны.
Я не представляю себе,
что анемоны видят меня,
и всё же,
пока они вдыхают
кислород в лесной воздух
и в этом крошащемся
после-образе,
как после сжигания
магнезии,
есть что-то, что говорит мне,
что тем осязаемей и я.
___
Перевод с датского Алёши Прокопьева
#deprofundis
***
Я вижу анемоны.
Я не представляю себе,
что анемоны видят меня,
и всё же,
пока они вдыхают
кислород в лесной воздух
и в этом крошащемся
после-образе,
как после сжигания
магнезии,
есть что-то, что говорит мне,
что тем осязаемей и я.
___
Перевод с датского Алёши Прокопьева
#deprofundis
Олег Юрьев
***
О.
в россии маленькой двойной
в её волне сверкальной
мы были сном и довойной
и завойнoй зеркальной
мы спали в кованой воде
в её литом завое
в огнях пружинных и везде
где падали мы двое
где два окна и довойна
где завойна за воем
ночных машин — и чашка сна
под солнечным завоем
и где — невидимы чужим
ни локтем ни коленом —
мы и сейчас ещё лежим
в огне военнотленном
#deprofundis
***
О.
в россии маленькой двойной
в её волне сверкальной
мы были сном и довойной
и завойнoй зеркальной
мы спали в кованой воде
в её литом завое
в огнях пружинных и везде
где падали мы двое
где два окна и довойна
где завойна за воем
ночных машин — и чашка сна
под солнечным завоем
и где — невидимы чужим
ни локтем ни коленом —
мы и сейчас ещё лежим
в огне военнотленном
#deprofundis
Forwarded from Obsessed with cinema