Первый мой стеллаж и вовсе состоял из пивных ящиков, служивших опорой, и вставленных в них досок, которые «назначались» полками. И он постоянно заваливался от сильных ветров.

https://gorky.media/context/lyudi-govoryat-chto-gde-to-vybrosili-knigi-ya-podryvayus-i-edu-ih-spasat/

Вот и Rolling Stone отметил 25-летие лучшего года в истории кино, выдав свой топ-99 фильмов 1999 года. И я смотрел 29 из 99, жить еще да жить.

Песня дня, невероятно трогательная.

https://www.group-telegram.com/borusio/71045

Мой друг Саша Попова проводит в субботу вечером в «Бутлегерсе» благотворительные чтения. Алик Аншер, Шура Карпенко, Алексей Корнев и другие хорошие люди будут читать книги про аутизм, которые написали люди с РАС или их близкие. Эти книги можно будет там же купить на аукционе, деньги пойдут на оплату работы ресурсных классов. Приходите послушать и нанести пользу, а также подписывайтесь на канал АНО «Диада+1». И Саша большая молодец, что устраивает все эти добрые движухи все годы, что я ее знаю, а знаю я ее 15 лет.

17-летняя Марго, переживающая из-за абьюзивных отношений с матерью, сбегает в захолустный городишко в трех часах езды от их городишка, как только узнает, что у нее, оказывается, жива бабушка. Мать никогда не говорила про нее, а Марго нужна семья, и она едет к бабушке в поисках тепла. Городок встречает ее горящим кукурузным полем, смертью девушки, похожей на нее как две капли воды (родная сестра? кузина? выясняется, что у мамы была сестра-близняшка), и неприятным ощущением, что ее бабушке тоже есть что скрывать.

«Дикие» Рори Пауэр вызывали ассоциации с «Аннигиляцией». «Сожгите наши тела» же — это, скорее, «Секретные материалы», «Сумеречная зона» или что там в фаворе у зумеров. Сначала роман кажется обычной историей про родителей и детей (мать мучает дочь, потому что ее саму мучила мать, и будет так продолжаться из поколение в поколение, пока кто-нибудь не сломает колесо), но, еще до того, как покажут зуб на месте абрикосовой косточки, мы будем вынуждены признать, что это больше, чем просто крутой young adult.

— Господа, — говорит она. Голос из трубки. Это она. — Позвольте узнать, какого черта вы делаете с моей внучкой?

Видеть девушку на шоссе — это одно. У нее было мое лицо, но лицо неподвижное, пустое и мертвое. Видеть бабушку — совсем другое.

Мы похожи. Похожи как две капли воды. Это не должно меня удивлять — в конце концов, мы с мамой тоже похожи до степени смешения, — но после сегодняшнего утра это все равно поразительно. Видеть жизнь, видеть, как под ее кожей двигаются мускулы. Мы Нильсены. Аптекарь был прав. «Вы с ними просто одно лицо». Это правда. Вот почему все вокруг знают, кто я такая.

— Бабушка, — говорю я еле слышно. Она смотрит на меня, и в ее глазах мелькает отголосок той улыбки, которую я видела через окно.

Этого мало. Я не знаю, чего еще жду: объятий? Вздоха облегчения? Слез? Ничего этого я не получаю. Но в ней чувствуется определенность, которой я никогда не видела в маме. Она во всем разберется. Я ее совсем не знаю, но в этом даже не сомневаюсь.

— Ты не имеешь права сюда вламываться, Вера, — говорит Андерсон, просунув пальцы в петли для ремня и растопырив локти.

— А вы не имеете права без причины задерживать мою внучку, — парирует она и только теперь отводит от меня взгляд. Надеюсь, она будет называть меня только так. Ее внучка. Ее. — Она несовершеннолетняя, без сопровождения взрослого. Вам повезло, что я приехала прежде, чем вы окончательно наломали дров.

— Дело серьезное, — говорит Андерсон. — У тебя снова случился пожар…

— Благодарю, об этом мне известно.

— И у нас на руках две девицы, за которых никто не может поручиться.

— Я вижу только одну, — говорит бабушка. — И я готова за нее поручиться.

Я расплываюсь в улыбке, но тут вспоминаю, где мы находимся и почему наша первая встреча выглядит именно так.

— Потому что вторая мертва, — говорит Андерсон. — Она тоже из ваших, тут сомнений нет. Ты правда думаешь, что мы могли ее не узнать?

Я наблюдаю за ней, жду знака, который подтвердил бы его правоту. Что девушка в поле действительно ее родня. Тогда картинка сложится: я с мамой и моя сестра с бабушкой. Но ее лицо ничего не выражает. Ни скрытой вины, ни удивления. Она лишь хмурится и говорит:

— Мне очень жаль, что она умерла. Но я не понимаю, с чего вы взяли, что она имеет ко мне какое-то отношение.

— Мы нашли ее на твоей земле, Вера. Ты прятала ее?

Он забрасывает наживку, но тщетно.

— В наше время бывает всякое, — говорит она бесстрастно. — Молодые девочки сбегают из дома, побираются по стране…

Андерсон фыркает, и на этот раз я разделяю его недоверие. Она врет. Эта девушка наверняка пришла из ее дома, с ее земли.

— Кому, как не тебе, знать про сбежавших из дома девочек, — говорит он. — И про все остальное. Хорошо, что я храню все отцовские записи о старых делах.

Должно быть, он намекает на маму. На маму и первый пожар. Видимо, отец Андерсона работал над этим делом, а теперь ситуация повторяется. Андерсон прав: картинка складывается. Знать бы еще какая.

— Хочешь ворошить прошлое — дело твое. Но твоему отцу пользы это не принесло, и я сомневаюсь, что тебе повезет больше.

— Почему же? — говорит Андерсон. — Что за игру ты ведешь?

— Я не играю в игры. — Она словно разочарована в нем за то, что он посмел такое предположить. — Я бы хотела вам помочь, но, если вы продолжите вести беседу в таком тоне, боюсь, это невозможно.

До чего же спокойно она это говорит. До чего бесстрастно. Мне бы хотелось уметь так же. Взять все, что я видела, и запрятать подальше вместе со всеми вопросами. Но бабушка должна знать, что происходит. Да, она лжет полицейским, но мне-то наверняка расскажет правду, когда мы будем одни. Наверняка.

— Ну что вы, в самом деле. — Коннорс без особого энтузиазма пытается изобразить дружелюбие. Сдается мне, для этого уже поздновато. — Если бы одна из вас рассказала, что произошло, мы бы в два счета замяли это дело. Но твоя внучка не желает помогать.

— Вам нужен козел отпущения, — говорит она. — Вот только искать его придется в другом месте.

В груди разливается тепло. Кто-то наконец заступается за меня. Кто-то снимает груз с моих плеч и берет его на себя. Неужели так и должно быть?

Эпиграфом к «Запретной комнате» стала библейская цитата: «Соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало». Мэддин — собиратель оставшихся кусков; если ничего не осталось, он собирает то, чего нет.

https://www.kommersant.ru/doc/7312816

У специалистов по нейросетям такой шаманский вайб, и они же сами себя так иронично и аттестуют. Науки в строгом смысле там никакой нет: они просто «химичат», меняя параметры нейросети, обрабатывая входные данные и так далее. Разумеется, это приносит какой-то результат.

https://www.kommersant.ru/doc/7313651

Вместо прорисовки фонов в «Приключениях капитана Врунгеля» часто использовали хроникальные кадры моря — и вспомните, как это сводило с ума в детстве.

https://www.kommersant.ru/doc/7312814

Метод, выбранный Расторгуевым для этого проекта, вызывал у участников фильма вопросы уже на старте. Реэнактмент следственного эксперимента с участием родителей возможного убийцы и альтернативная ему инсценировка версии другой стороны — как бы батл двух гамлетовских «Мышеловок», который должен был установить меру истинности каждого из сценариев. Кто первый моргнет, сфальшивит, поскользнется в своем монологе — тот и проиграл.

https://www.kommersant.ru/doc/7313652

Диссоциация и остранение — не просто реакция на невозвратимое, это базовое отношение к тому, что лежит прямо перед глазами. Стратегия уклониста: даже когда жизнь проста, как маршрут электрички, наш лирический герой все время проскакивает нужную остановку.

https://www.kommersant.ru/doc/7313839

Каждую неделю я жду пятницу не только потому что выходные, но и потому что выходит «Ъ-Weekend», а значит — будет чем поделиться в канале, если мне будет интересно. Интересно бывает не всякий раз, к сожалению, но сегодня я минимум пятью заметками остался доволен, поэтому и заспамил вас, извините.

О, «Бобры и Утки» на Пятницкой! 29 ноября 2014 года мы пришли туда из ЦДХ, где в суперфинале чемпионата РФ по чтению вслух «Открой рот» я занял второе место (за первое место дали двухметровый холодильник, так что мне даже повезло; а победитель, кстати, прилетал из Владивостока), с Заремой, Егором Заикиным и кем-то еще (в ЦДХ еще была Мордачева, но с нами она вроде не пошла), и потом туда же по дороге откуда-то куда-то заглянули пообщаться со мной Лёха Пономарев, Лиза Сурганова и Женя Филимонова, и от вечерней Москвы было какое-то приятное ощущение моего всемогущества, какие бывают лишь в молодости. Десять лет назад. Иногда мне кажется, что я состою из одних только воспоминаний, просто бесперебойно генерируя новые.

8 декабря не увижу Олега Нестерова в «Бобрах и Утках», потому что буду уже лететь в Сибирь. Зато 7 декабря увижу его в «16 тоннах» на концерте «Мегаполиса», ради которого, как в старые добрые, и прилечу в Москву. Скорее бы уже следующая суббота.

Внезапно вторая часть альбома «Проект О» — всего пять песен, ни туда, ни сюда, могли не выпускать. «Ундервуд» и Хабенский в пятницу выступают с этой программой в Новосибирске; вопрос, идти или нет, решил радикально — улетаю в этот день в Москву. Хватит мне одного концерта в «Маяковском» в год, а «Ундервуд» послушаю 13 февраля в «Подземке», без Хабенского.

Французскому философу Грегуару Шамаю удается не превратить откровенно антивоенную «Теорию дрона» в памфлет. Даже когда выдержка дает сбой («Если не принимать в расчет продвинутые технологии, эквивалентом атак при помощи дронов являются теракты с использованием бомб. Это оружие государственного терроризма»), текст все равно выглядит наукообразно.

Последовательно и основательно разбирая аргументы сторонников дронов (это сверхточное оружие, зато не посылаем ребят умирать, целевые убийства спасают сотни потенциальных жертв), Шамаю оценивает дронизацию через отношение людей к телу, власти, конфликтам, безопасности. По его словам, дроны делают войну «абсолютно односторонней, какой бы ассиметричной она ни была раньше», превращая в «операцию по истреблению». Это больше не дуэль, это охота. Оператор сидит в тысячах км от цели, та не может ни ответить, ни защититься.

Книга вышла в 2013-м, и дроны ассоциировались прежде всего с США. На русском — в 2020-м, и дроны тоже были «где-то там». Сегодня они — в наших новостях.

Замена отправки сухопутных войск дронами, которые оснащены ракетами, неизбежно влечет за собой «существенное снижение оперативной эффективности», потому что, например, зона смертельного поражения гранаты составляет три метра, не говоря уже об обычных патронах. Что это, спрашивается, за воображаемый мир, в котором убить кого-то при помощи противотанковой ракеты, уничтожающей все в радиусе пятнадцати метров и наносящей ранения в радиусе двадцати, может оцениваться как «более точное». «Если бы террористы проникли в американскую школу и взяли в заложники учеников, объясняют пакистанские активисты-транссексуалы, опрошенные во время демонстрации против дронов, США не послали бы дроны, чтобы обстрелять школу ракетами, а нашли бы другой способ задержать или убить террористов, не подвергая детей опасности».

<…> Поскольку в рамках современных антиповстанческих операций операторы дронов целятся во врагов, которые не носят формы (и зачастую вне зоны военных конфликтов), статус комбатанта невозможно подтвердить, опираясь на типичный конвенциональный признак. Что касается ношения оружия, то этот критерий неприменим в тех странах, где оно является обычным делом. Как резюмирует йеменский чиновник: «У нас, в Йемене, все жители вооружены. Каким образом они могут отличать предполагаемых повстанцев от вооруженных йеменцев?».

Право военных конфликтов запрещает умышленно целиться в мирных жителей. Единственное исключение, которое предусматривает это правило, делается в случае, «когда мирный житель непосредственно участвует в конфликте». Этот человек в обычной одежде внезапно достает свое оружие. Когда становится ясно, что он принимает участие в бою и представляет собой непосредственную угрозу, он становится легитимной мишенью для военных противника.

Но использование дронов делает неприменимым как критерий прямого участия в военных действиях, так и критерий непосредственной угрозы: в каких именно военных действиях он участвует, если больше нет комбатантов? Непосредственная угроза кому, если на поле боя больше нет войск? Лишая врага возможности непосредственно участвовать в военных действиях, которые стали чем-то весьма расплывчатым, мы также лишаем себя возможности их распознавать. Как это ни парадоксально, те, чьи возможности отличить комбатантов от нонкомбатантов расхваливают на все лады, на практике упраздняют само условие подобного различия, то есть бой как таковой. Как если бы мы располагали мощным микроскопом, случайно уничтожившим тот феномен, который он призван был изучать.

Как определить комбатантов при условии, что определенный вид оружия упраздняет сам бой? Это фундаментальное противоречие. Лишив военных очевидных критериев, позволяющих де-факто констатировать отличие комбатантов от нонкомбатантов, это оружие ставит под вопрос сам принцип избирательности.

<…> Констатировать непосредственное участие в боевых действиях становится все сложнее по той простой причине, что комбатантов больше нет. Статус комбатанта становится все более неопределенным и до такой степени размытым, что может распространяться на любую форму принадлежности, сотрудничества или симпатии к повстанческой организации, причем необязательно к ее боевому крылу. Это скрытый переход от категории «комбатантов» к категории «предполагаемых активистов» («suspected militants»). Это отождествление «комбатант = активист» необходимо для того, чтобы вывести право на убийство за пределы привычных юридических рамок, оно позволяет варьировать концепт легитимной мишени до бесконечности.

Кроме того, для определения этого статуса мы переходим от эпистемологии наглядной констатации и суждения на основании фактов к эпистемологии подозрения, в рамках которой решение о том, чтобы обозначить кого-то в качестве мишени, основывается на идентификации определенного поведения или же на образе жизни, который имеет признаки предполагаемой принадлежности к враждебной организации. Все зависит от того, что говорит нам ваш «pattern of life»: если есть, скажем, 70% вероятности, что вы являетесь активистом, то у нас есть право вас убить.