ПРО «УБИЙСТВО СВЯЩЕННОГО ОЛЕНЯ»

Все-таки запишу пару мыслей и об самом фильме. Если кто не смотрел – наверное, все дальнейшие рассуждения будут бессмысленны, так что пропускайте.

Собственно, название отсылает как раз к истории с Ифигенией, которая там тоже упоминается – директор школы, где учатся дети, упоминает, что дочь (Кимберли) «написала прекрасное эссе об Ифигении». Но прочее содержание, по-видимому, на сюжеты Еврипида ложится плохо. Может быть, Ифигения – это фантазия Ким о самой себе, поскольку в какой-то момент она предлагает отцу с матерью убить ее «ради спасения всех» – но это лицемерие, поскольку позднее мы видим, что она просит у Мартина ее исцелить. И, в общем, все происходящее приходится осмыслять как-то отдельно, вне этого литературного псевдо-первоисточника.

До поры до времени в этом осмыслении помогает, как обычно, Жирар. В «общину» (семью) является несколько неотмирный и амбивалентно-сакральный персонаж (Мартин), вызывающий одновременно «влечение и отвращение»: сначала им все восторгаются, но потом пытаются убить. При этом «община» пребывает в миметическом кризисе, поскольку, например, младший сын говорит, что хочет стать офтальмологом (как мать) и носит длинные волосы, которые она одобряет, а потом в попытке спастись остригает их и заявляет, что будет все-таки кардиологом (как отец). В конце, в разгар кризиса, они все натравливаются друг на друга, строят безобразные козни и прочее. Собственно, «пришелец» в итоге ставит их перед необходимостью выбрать «козла отпущения» - кого-то из них, кто умрет, чтобы «воздать» за гибель его собственного отца от руки доктора (Колина Фаррелла).

В общем, мы имеем типичный «жертвенный контракт»: либо убьют одного, либо умрут все. Разрешение такой ситуации обычно заключается в том, что будто бы рациональный вариант (убить одного, чтобы спасти остальных) не работает, поскольку загрязняет общину преступлением, и соглашаться на него не нужно – пусть лучше умрут все. Где-то здесь жираровская схема работать перестает.

Лично мне кажется, что «основное содержание» фильма – это тревога в ситуации, когда жертвоприношение является уже не ординарным, а экстраодинарным институтом, то есть не институтом вообще, а «дьявольским чудом». Мартин в разговоре с доктором говорит, что это «справедливость» – «вы убили кого-то из моей семьи, теперь должен умереть кто-то из вашей», – но справедливость тоже дьявольская и жертвенная, напоминающая неумолимый рок. То есть обычно справедливость отправляется тоже в рамках институтов – суд, наказание и так далее, – и такой тревоги не провоцирует. Здесь она есть, поскольку это справедливость экстраординарная и утоляется не правосудием, а, наоборот, новым преступлением. Поэтому эта тревога уже в более батаевском смысле – жертва, которую мы «возрождаем» как преступление в контексте, когда никаких жертв уже нет.

(продолжение, начало см. выше)

Это все банально, но у меня была по этому поводу и одна приличная концептуальная мысль. Знаете, есть такая теория «божественного насилия» у Беньямина – оно якобы «вторгается» в порядок вещей, быстренько вносит туда какую-то сверхъестественную справедливость и поэтому не считается насилием вовсе. По сути это фантазия о Революции, предельном Событии, которую потом воспроизводили еще многие левые философы (например, Бадью – хотя мне скажут, что я неправильно его понимаю). И сама метафора «вторжения» тут ключевая: это мгновенный хирургический разрез «ткани бытия», потрясение, ловкое устранение зла извне. Но фильм показывает нам альтернативное прочтение: что, если «справедливость» или это ваше Событие – не «вторгается», а действует как разъедающая чума, как еще большее зло? Что, если оно не «извне», а как опухоль в центре всего? Это Событие сработает, да, – но оставит после себя выжженную землю, еще сильнее разложенные институты, еще больший кризис – который мы, собственно, и видим в конце.

Здесь у меня возникают ассоциации с Первой мировой – которая должна была «положить конец всем войнам» и вообще «закончиться до Рождества», но превратилась в четырехлетний кошмар, жертвенную гекатомбу – но в ситуации, когда гекатомб больше быть не должно, они преступны. Такова же, как я в какой-то момент понял, фантазия одного российского беньяминоведа об одном современном конфликте: ему хотелось «вторжения божественной справедливости». Но теперь эта справедливость превратилась в затянувшуюся коррозию, вялое угасание. И нормальных, работающих, «хирургических» жертвоприношений, видимо, уже не вернуть.

ну вот как-то так. пусть будет, лучше не сформулирую

Тут на днях в «Магистерии» вышла последняя, 12-я лекция моего курса про сакральное – это значит, что он закончен и я могу позволить себе еще один (и последний) раз о нем напомнить. Заключительные два занятия целиком были по «нашей теме» – там речь шла непосредственно о сакральном + насилии, войне, цареубийстве, мученичестве, геноцидах, социальных конфликтах и всяких таких вещах. В скором времени должны выйти еще несколько дополнительных эпизодов – про Фрейда, Юнга, постсоветских традиционалистов (то есть Дугина и Джемаля, этот эпизод получился довольно большой и безумный, с цитатами) и заключительно-подытоживающий. Еще раз благодарю всех коллег, которые над этим работали.

Еще хотел сказать, что если вдруг кто-нибудь этот курс слушал и остался при хорошем впечатлении – будет здорово, если вы напишете краткий отзыв на сайте. Это поддержит и коллег, и меня – их потенциально материально, меня скорее духовно. При желании отпишитесь о таком событии, я лично скажу «спасибо», отправлю стикер с Батаем / Жираром / Агамбеном и отвечу на вопросы, если вдруг будут.

магистранты / аспиранты - обратите внимание, вдруг сложится. это объективно лучший в России религиоведческий журнал + работаем и дружим с коллегами вот уже больше 10 лет, хорошие

Читал про национальное мученичество во Вьетнаме и наткнулся на интересный кейс про соперничество между двумя форматами коммеморации – государственным и народным. К нему требуется предисловие, перескажу как умею

Короче, в качестве «мучеников» там почитают в основном вьетминевцев и вьетконговцев, которые погибли «за отечество» в ходе двух войн, которые почти сливаются между собой – Первой Индокитайской и Вьетнамской, разве что во Вьетнаме их называют Французской и Американской. Коммунисты относились к этому вопросу очень серьезно и юридически. С конца 1940-х к семьям погибших буквально являлся особый чиновник по социальной политике, делал особую церемонию и вручал сертификат, где красным по белому было написано, что погибший человек – «мученик» и его семьям полагаются особые привилегии. Кроме «мучеников», были еще категории «погибших на войне» и «жертв войны» – это все те, кто умер без оружия в руках, в том числе от агента «Оранж». Им давали другие сертификаты (на втором фото, это «Certificate of Posthumous Merit»).

Однако коммунисты при этом абсолютно сознательно забивали на главную озабоченность семей – посмертную судьбу души (поскольку это «пережитки» и «суеверия»), а согласно местным верованиям, мученики вообще-то умерли жестокой и тяжкой смертью без всяких обрядов и, скорее всего, превратятся не в благодетельных духов-предков, а в голодных духов. Поэтому тела мучеников надо искать, возвращать в семью, проводить над ними обряды и прочее. Это породило целую параллельную, условно «народную» и «низовую», традицию коммеморации. В связи с этим в 1990-е годы в стране появилось множество экстрасенсов, которые, собственно, всем этим и занимались в обход бюрократии, а еще гадательные практики: например, нужно было воткнуть в землю палочку и положить на нее сваренное вкрутую яйцо. Если оно не падало – это значило, что останки близкого человека покоятся именно в этом месте.

Теперь, собственно, кейс, о котором я прочитал вот в этой статье: в начале 2000-х годов кое-какие местные в очередной раз не удовлетворились государственным культом и решили нормально так превратить мучеников в духов-покровителей общины – а такое «возвышение» делается сугубо ритуально. Речь шла о десяти «девах-мученицах» – девушках, которые в 1968 году участвовали в обороне перекрестка Донг Лок, в самом начале «тропы Хо Ши Мина», – и в июле были одновременно убиты снарядом. И вот для совершения обрядов местные буквально на два-три часа брали и превращали местный гражданский мемориал в смешанный даосско-буддийский алтарь, закупали огромное количество бумажных вотивов – это всякая «игрушечная» одежда, деньги и вещи, включая телевизоры, которые путем сжигания «передавались» усопшим через дым, – проводили свои обряды и потом все возвращали к норме. Власти с конца 1980-х, то есть после начала нового курса, относились к этому поспокойнее, но в данном случае все равно бухтели, что типа «вы распугаете туристов, они-то думают, что у нас нормальная страна, а у вас тут чертово мракобесие».

Собственно, первое фото выше – тот самый «переделанный» мемориал-алтарь, а после сертификата – еще несколько фотографий, как освящают вотивы и проводят обряд

еще нашел в литературе текст задорной боевой песни We the Red People непальских маоистов – это которые вели там в 1996-2006 годах «народную войну» и потом после отмены монархии благополучно влились в правительство

лучшая строчка, конечно, – там где они хотят «ЖЕВАТЬ СЕРДЦА феодалистов и империалистов», абсолютно индийский религиозный образ, связанный с гневными божествами

а нашел по той линии, что они тоже – как и, например, индийские наксалиты, – одержимы мученичеством, а какие-то их практики очень напоминают ХАМАС, скажем делать перед «смертельной миссией» прощальные видеозаписи и вообще считать будущих смертников «живыми мучениками»

снова рубрика «все знали, а я не знал»

В связи с чтением по Вьетнаму решил пересмотреть «Апокалипсис сегодня» Копполы, который видел лишь много лет назад, и обнаружил, что вся последняя треть фильма – это буквально экранизация основного сюжета «Золотой ветви» Фрэзера, а сама книга буквально в лоб показывается среди вещей полковника Курца (см. кадр выше)

Ключевой вопрос Фрэзера, как вы помните, касается «наследования» статуса царя-жреца Дианы Немийской в Ариции, а наследуется он таким образом, что царя-жреца попросту убивают под священным древом и убийца наследует его титул – а потом и его тоже убивают, и так до бесконечности. Собственно, обожествленный местными полковник Курц и есть этот царь-жрец, и он не приканчивает главного героя на месте именно потому, что знает – тот должен принести его в жертву. После убийства, которое покадрово рифмуется с жертвоприношением крупного рогатого скота у местных, эти местные склоняются перед убийцей – резонно ожидая, что тот займет место Курца

Собственно, и все рассуждения бывшего полковника – это рассуждения из сферы сакрального, где действует не обыденная мораль, а императив жертвоприношения, «голая жизнь» священного короля – «у тебя нет права судить меня, но есть право меня убить». Он говорит, что пережил на войне настоящий ужас, буквально mysterium tremendum по Рудольфу Отто, и это же единственное слово, которое он произносит перед смертью – «ужас»

Поскольку я нисколько не преувеличиваю, что об этом «все знали», то вот одна и еще одна заметка с раскрытием этого секрета Полишинеля. Но чего в этих заметках нет – так это вполне резонного предположения насчет того, что же именно произошло с Курцем, что он, по мнению начальства, сошел с ума: может, до него был кто-то еще, предыдущий царь-жрец, которого он убил, занял его место и с тех пор со все возрастающим нетерпением, смесью «влечения и отвращения», ждал, что кто-то придет за ним?

Зацените качественный визуал. Это, короче, мурал в городе Панама, посвященный их национальным мученикам – а они там возникли в ходе т.н. Flag Incident 1964 года, когда толпа панамских студентов полезла вешать куда-то там флаг в Зоне Панамского канала, а местные американцы (т.н. Zonians) начали их осаживать и порвали их собственный флаг, а он был какой-то там исторический, а потом туда явилась совсем уже многотысячная толпа возмущенных панамцев, а потом американская полиция начала пускать газ и стрелять, а потом был дипломатический скандал. (Вообще вполне вероятно, что американцы и в частности Линдон Джонсон тогда очень переживали из-за проблем во Вьетнаме и как-то вот тоже прошляпились.) В итоге в 1999 году канал стал принадлежать Панаме и теперь день инцидента это Día de los Mártires, победа

ОБ ЭТОСЕ УЧЕНИЯ О ВЕЧНОСТИ АДСКИХ МУК

Иногда в периоды депрессии или обострения ПСТР я проваливаюсь в очень наивные медитации о вечности адских мук. «Наивные» в том смысле, что какие-то особые знания или там чтение специфической литературы здесь ничем не помогают – это очень банальные мысли: типа, возьмите бумажку и карандаш, сверху поставьте единичку, а потом испишите листок нулями. И вот через такое количество миллиардов лет – миллиарды человек по-прежнему будут пытать после смерти. И если это число умножить на само себя такое же количество раз – все равно будут пытать. Короче, в голове не укладывается и вроде как не должно, ну и ладно.

Тогда меня начинает терзать столь же наивный вопрос, что ж это блин за люди такие, которые принимают этот «этос» как справедливый? Ну, например. Вот есть люди, которые (пусть в теории) считают допустимым и справедливым, что черных бьют палками. Или что евреев надо убивать просто потому, что они евреи. Или что ради чего-то там можно «казнить» миллион человек. Обычно мы считаем, что это не очень хороший «этос». Кто-то, наверное, старается держаться от людей с подобными убеждениями подальше. Но учение о вечности адских мук – разве оно не хуже?

Если попытаться определить, какие допущения о насилии свернуты в «этосе» этого учения, то получается какой-то такой список – от общего к частному:

– пытки допустимы в принципе. Это уже неочевидно.

– пытки могут быть справедливы. Это не просто «блин, это зло, но придется», а типа «да, давайте, отлично».

– оба этих предиката – допустимость и справедливость, – могут относиться к нефункциональным пыткам, которые не чтобы «узнать, где заложена бомба» в экстремальной ситуации, а в качестве наказания. В общем, это пытки постфактум, не «для чего», а «за что».

– допустимы и справедливы в качестве наказания пытки за ненасильственные проступки. Даже не будем брать монашескую литературу с «греховными помыслами» – допустим, что это пытки за воровство, обман, неправильную сексуальную жизнь и прочее.

– допустимы и справедливы в качестве наказания за ненасильственные преступления вечные пытки, которые по определению не могут быть соразмерны никакому количеству даже самых ужасных проступков, совершенных во времени. То есть любая «экономика насилия», которая теоретически должна иметься хотя бы в соотношении «око за око», тут принципиально отменяется.

– наконец, первоисточником вечных пыток со всеми этими предикатами является Бог, который есть любовь и все такое прочее (я хорошо знаю, что есть другие трактовки и прочие выверты, но это самый простой и мейнстримный расклад). Здесь приходит в голову мысленный эксперимент, что вот нормальный человек, если видит нефункциональную и несоразмерную преступлениям пытку и имеет возможность ее остановить, должен это сделать (ну, я так предполагаю). Но вот у нас имеется якобы некое существо, которое не только не останавливает пытку, но изначально ее организует и полагает справедливой, а всякие праведники в Раю как бы на это смотрят и даже потенциально радуются. Или, во всяком случае, пребывают в Раю и знают, что где-то là-bas нефункционально и несоразмерно пытают людей, и им это абсолютно по кайфу.

В общем, есть подозрение, что что-то здесь фатально не так. Конечно, верующие не верят в вечность адских мук до конца, то есть на практике, иначе никто и никогда не стал бы рожать детей – поскольку есть вероятность (вообще говоря, 95%), что те будут подвергнуты вечным пыткам. Но как-то все равно не по себе, простите. И невесело.

К слову, мне правда кажется, что «обычный суицид» так бесит религиозных людей, потому что рассматривается как самовольный выход из экономики насилия. То есть мы знаем, что вообще-то вещи, которые вполне можно назвать суицидом, допустимы и одобряются в самых разных религиях: мученичество в христианстве (включая «самоубийство дев ради сохранения чистоты»), киддуш ха-шем, или «прославление Имени», в иудаизме, участие в безнадежном сражении или suicide operations в исламе, самосожжения или самоутопления в буддизме и так далее. Все это осмысляется как жертвоприношение – акт насилия над собой ради высших ценностей, и встраивается в соответствующий порядок. Если же этого предиката нет, то возникает аномалия – произвольный и безответственный акт насилия, который никуда не встроишь и за который даже уже не накажешь, более того – это акт насилия над чужой (Божьей) собственностью, которую к тому же нельзя больше употребить полезно и по назначению

Короче, все это бесконечно возмутительно, поэтому за такое надо херачить от души – обещать самые классные адские муки (к слову, Данте здесь еще гуманист, поскольку предатели у него ниже самоубийц), отказывать в погребении, пробивать колом, позорно вывешивать труп на распутье и так далее. Все это – попытка символически, «задним числом» и хоть как-то компенсировать причиненный ущерб. Собственно, именно поэтому когда-то в Европе за попытку самоубийства полагалась смертная казнь (я когда-то об этом писал). По обычной логике это абсурд – вы буквально делаете то, к чему стремился человек, – но в логике экономики насилия все правильно и нормально