8:50

По просьбе «Правил жизни» пытался найти интересное в автобиографии Кристал Хефнер, вдовы основателя Playboy. Высмотрел на мудборде у райтеров «Франкенштейна», «Ребекку» и «Секреты Лос-Анджелеса». Проскроллил такие шедевры реалити-тв, как «Секреты Playboy» и «Убийства в мире Playboy», — и выжил.

Теперь могу канал переименовать в #изнанкастрасти или мы еще чего-то ждем?

Отбросьте все дела и прочитайте «Семейный лексикон» Наталии Гинзбург. Это захватывающая, смешная и в то же время печальная книга. Написанная, к слову, в сложном жанровом формате (семейный роман? политическая хроника? мемуары? феминистская проза?).

Роман посвящен семье Гинзбург, как они прошли через испытания войной и политическими преследованиями в годы итальянского фашизма. Через подобные испытания многие из нас проходят прямо сейчас. Отдельные цитаты — об одиночестве и послевоенной литературе — даже сохранил в заметки.

У нас нет времени на плохие книги, только на хорошие. Роман Гинзбург, безусловно, одна из лучших книг, мной прочитанных.

https://gorky.media/reviews/poslednyaya-zhenshhina-ostavshayasya-na-zemle/

Был так обширно общупан влюбленным в мое тело свое дело ментом на избирательном участке, что внезапно почувствовал себя живым. Пока не отпустило, быстренько набросал дайджест из накопившихся приятных мелочей:

🍀 Прежде всего, с Днем святого Патрика! Мы очень хотели успеть выпустить к этому дню «Ирландские сказки и легенды» У. Б. Йейтса, но не сумели, не смогли. Томик выйдет к лету, будет солидным и с иллюстрациями Марии Сутягиной. Конечно же, в переводе Шаши Мартыновой — переходите по соответствующему хэштегу в ее канале, хохоча читайте отрывки из сборника и хроники работы над переводом.

🍀 Два года об этом шутили — и дошутились. Только сегодня в «Подписных» подают праздничный флан «О’Брайен» — в честь романа Фланна О’Брайена «У Плыли-Две-Птицы», разумеется. Сыр, томаты и кресс-салат — налетайте, только мне оставьте штучку, ладно? Я хочу завтра тоже попробовать.

🍀 Вы, наверное, уже везде видели, что журнал The Atlantic составил список главных американских романов последней сотни лет. В список вошел «Развод» Сьюзен Таубес — совершенно сумасшедший и ни на что не похожий трип. Что там, сам Беккет называл прозу Таубес «работой природного гения». Впервые на русском роман выйдет в нашем издательстве совсем скоро, Юлия Полещук уже закончила его переводить.

🍀 Огромное спасибо Наталье Ломыкиной за приглашение в эфир «Дневника читателя». Говорили о Луизе Мэй Олкотт, Наталии Гинзбург и о том, почему издательства при книжных магазинах — это роскошь бутиков. (А еще советую интервью Натальи с Аллой Штейнман, директором издательства «Фантом». Аллу в президенты.)

🕵️‍♀️ Ну и наконец! Дорогие подписчики журнала #изнанкастрасти, пожалуйста, делитесь в комментариях своими версиями: что происходит с Кейт Миддлтон? Если вы, как и я до вчерашнего вечера (спасибо моей дорогой подруге Александре, которая волевым усилием и с использованием инфографики вырвала меня из неведения), старались игнорировать эти сплетни, завязывайте, там очень интересно (см. таймлайн). Я склонен думать, что всему виной скула герцогини Чамблби, а вы??

​​Презентация книги Наталии Гинзбург «Семейный лексикон»

В четверг, 28 марта, петербургское издательство «Подписные издания» представит в музее книгу Наталии Гинзбург «Семейный лексикон».

Наталия Гинзбург (1916–1991) по праву считается одним из классиков итальянской литературы XX века. Она прожила долгую жизнь и оставила после себя множество произведений: романов, рассказов, пьес, эссе, воспоминаний и стихов.

«Семейный лексикон» (1963) — автобиографический роман о силе языка, природе воспоминаний, жизни при Муссолини. С его издания
начинается выпуск серии переводов на русский язык ключевых произведений итальянской писательницы.О книге и ее авторе поговорят переводчики-итальянисты Анна Ямпольская и Мария Громыко.

Участники:
Анна Ямпольская, переводчик с итальянского, преподаватель Литературного института имени А. М. Горького, автор предисловия к новому изданию романа «Семейный лексикон».
Мария Громыко, переводчик с итальянского, литературный редактор нового издания романа «Семейный лексикон».

Модератор: Арсений Гаврицков, главный редактор издательства «Подписные издания».

Вход по регистрации.

лучший роман каннингема за 25 лет, продолжение его давнего диалога с вирджинией вулф — диалога, определившего все лучшее, что есть в его поэтике. «день» — версия романа «на маяк», повторяющая фирменную трехактную структуру с представлением в первой части центрального и вращающихся вокруг центрального персонажей, распоясавшейся стихией во второй (у каннингема вместо бури — ковид) и попыткой выживших примириться с утратой в заключительном акте (конечно, финальный кисточный финт лили бриско здесь обыгран с патетической помпой). к счастью, это не соревнование, а то каннингему бы не поздоровилось: довольно было бы того, что где у вулф — умолчание, цезура, у ее последователя — сентиментальное прощальное письмо с ламентациями о прекрасных созвездиях над нами, и ах как громко растет трава, и ух как солнце ласкает снежный дол. но это редкая фальшивая нота в романе [в «снежной королеве» или «начинается ночь» нефальшивых нот не было вообще, например], в остальном «день» — по-хорошему простая, красивая, прохладная история, похожая на мятную зубную пасту, — с персонажами живыми настолько, чтобы казаться не стерильными, а только что вышедшими из душа [страницы моего издания почему-то пахнут молоком — возможно, это повлияло на мое восприятие], пережившими смятение пандемии, но не испытавшими облегчения от ее окончания: новое горе крадет радость чудесного избавления и возвращение к нормальной жизни, и тут мы каннингему лучшая аудитория.

Раньше я бухал и кололся, нюхал и много трахался. Счас дома уже, вяжу джемперы лопапейса, завариваю зеленый чай, йога там, йогурты с жожоба, раскраски антистресс, философия всякая, Анна Харендт, вкуриваешь? Надо так-то уметь проигрывать, рожденный для лопапейсы не умеет в макраме, зато судоку доступны каждому!

Мужик, ты ебнулся?

Регулярно получаю от друзей скрин своего профиля в Телеграме, где в Био отображается огрызок предыдущего поста, который без контекста выглядит как мои пробы на шоу «Беременна в 16».

Довели — вот вам новые посты для перекрытия старого. Видит бог, я не хотел, мне некогда и лень!

Держа в уме судороги фангерлинга, которые случаются со мной при звуке имени Веры Богдановой, коллеги из Букмейта упредили мою смерть от незнания-чем-все-кончится и разрешили после подписания NDA странными багровыми чернилами залпом прочитать на конспиративной квартире книжный сериал «Семь способов засолки душ», который выходит в приложении БМ прямо сейчас.

Я ждал «Семь способов» с опаской («секты» — мое стоп-слово), но подозревал и теперь убедился, что Богданову интересует не столько механика культа, сколько существование человека и травмированного сообщества после того, как секта формально отпускает; лунатические скитания стертой личности, у которой — в отличие от некоторых — нет милых воспоминаний о запахе арахиса, жарящегося на чугунной сковородке, а есть потребность каждый раз представляться новым именем — за плинтусом (или между ушей) скребутся коготки, скрипят хитиновые панцири, за окном снег, в парадной кто-то шумно дышит, иногда в дверь звонят, она записывает войсы человеку, которого приставили за ней следить, на электронку периодически падает спам с битыми ссылками и ей одной понятными мрачными знамениями (может, не стоило выбрасывать таблетки), в ленте новости о серии самоубийств молодых наркоманок, секты больше нет, ее отца — лидера секты — больше нет, но город не изменился, и люди не изменились, и смерти не прекратились.

Помимо того, что «Семь способов» — отличный мрачный триллер/аттракцион, это еще и роман об исчезании. Создавая пару Ника—Роман, писательница рискует. Велик соблазн сравнивать новых героев с персонажами двух предыдущих романов (Павел—Соня в «Павле Чжане», Женя—Илья в «Сезоне отравленных плодов»). Те, я уверен, покажутся более яркими, живыми, осязаемыми. Это не значит автоматически, что они удачнее. Мы в другом художественном мире, здесь другие правила, где создать и раскрыть персонажей — полдела, гораздо важнее — их стереть.

Хорошо, что ты пришла. Смотри, как я зияю.

Без пяти минут знаменитая богемная художница из Калифорнии, героиня романа Миранды Джулай «На четвереньках», страшится: a) менопаузы (ожидается со дня на день); b) уютного болотца, которым незаметно стал ее брак; c) затянувшегося творческого простоя; d) подозрительного мужчины, который зачем-то фотографирует ее окна с улицы.

Получив шальной гонорар от пиарщиков, использовавших для рекламы элитного виски описание мастурбации из ее давнего рассказа, художница решает сбежать от своих тревог и отправиться в одинокое путешествие по Америке. Едва распрощавшись с мужем и ребенком, она внезапно съезжает с трассы и заселяется в невзрачный мотель. Затем: a) до одури влюбляется в женатого мужчину на пятнадцать лет моложе; b) регулярно звонит мужу и в красках рассказывает о якобы приключившихся с ней дорожных авантюрах; c) затевает грандиозный ремонт в своем затрапезном гостиничном номере; d) возвращается домой с готовым планом по уничтожению своей благополучной жизни.

Одна из главных тем романа Джулай — уязвимость (отсюда неловкая поза в названии — одновременно унизительная и намекающая на возможность удовольствия), которая пугает и заставляет цепенеть, но потом, если ее принять и полюбить, а не скрыть за фасадом нормальности, рациональности и филистерства, становится источником свободы, счастья, искренности — и конечно, обязательным условием подлинной жизни художника.

«На четвереньках» — тест на ханжество (представить публикацию романа на русском сегодня невозможно); неприличная, смешная книга, гудящая от тревоги, полная абсурда, разговоров о сексе и нелепых постельных сцен, а главное — какой-то первобытной внутренней свободы, которой я завидовал все четыреста страниц.

Все еще под впечатлением от Казани, фестиваля «Смены», а также от Национальной библиотеки Республики Татарстан, где меня поймали и сняли в ютюп-шоу. Надеюсь, видео посмотрят продюсеры прогноза погоды, заметят дарование и позовут озвучивать антициклоны, сбудется детская мечта.

Если вы не продюсеры, смотреть необязательно.

Вот бы Хулио Торрес опубликовал сборник рассказов — пока он выпустил только книжку-картинку про вантуз, который идентифицирует себя как ваза. Наследник этого персонажа в «Фантасмас» — робот Бибо, который мечтает стать актером. И чтобы его повысили до старшего Бибо: вселенная сериала, уже знакомая по фильму «Проблемиста», устроена по правилам бюрократически-магического реализма.

В раннем стендапе Торреса есть персонаж Штора-Отделяющая-Бизнес-Класс-от-Эконома: она себе на уме, знает, что, хотя функции ее сомнительны, она важна — правила есть правила. «Боже, я обожаю страхование, — думает Оператор-Службы-Поддержки в «Фантасмас». — И банки, и кредитные карты. И армию, и закон и порядок»; когда ее кидают с повышением, она задумывает страшную месть: «Куплю билеты в отпуск прямо сейчас, а предупрежу начальство только за десять месяцев!..» Пиар-консультантка Пирулинпинпина похожа на смурфика курильщика и живет в грибе, но точно знает, как вести ТикТок, чтобы тебя заметили, и ненавидит, когда ее перебивают, — кому нужны токсичные клиенты?.. Глава крупной телекорпорации требует от Хулио сюжет для шоу — никаких метафор, cut the bullshit! — «Дай нам свою травму. И чтобы было смешно. И чтобы en español por favor».

В «Проблемисте» бюрократическая засада Хулио — невозможность продления ВНЖ без подписи спонсора: арт-фурия в исполнении Тильды Суинтон (в «Фантасмас» Тильда возвращается в роли Воды-в-Унитазе) готова стать поручителем, но для этого Хулио нужно освоить продвинутую версию экселя — а как раз на это он не способен. Как не способен подать документы на Сертификат Существования, необходимый, чтобы снять квартиру. Он — авангардист «Q» среди нормисов вроде «P» и «R», и мир вокруг не перестает его изумлять: разве в пиар-смурфетте меньше смысла, чем в карточке, доказывающей, что вы существуете?.. Систему, однако, удастся победить — ее же оружием: спасительным макгаффином окажется справка об освобождении от физкультуры.

И да, часть действия «Фантасмас» происходит в клубе для хомяков-геев, и после этого можно перестать снимать сериалы, лучше не будет.

Турнирная сетка определяет композицию романа, монотонное кружение спортсменок по рингу + резкие выпады — его ритм; главные хуки — это флешбэки, а флешфорварды — это нокдауны. Американка Рита Буллвинкел — КМС по работе с художественным временем.

Невада, утро, жара. Заброшенный склад, наскоро приспособленный под спортзал. Высокие окна в металлической сетке, пылинки в тонких лучах. Стартует двухдневный чемпионат по боксу «Дочери Америки»: восемь девочек 14-17 лет со всей страны сразятся за пластиковый трофей и возможность увидеть свое фото в местной газете.

Вместе с пылью по бывшему складу порхает повествовательная перспектива (ВВ называла это техникой туннелирования; см. поход К. Дэллоуэй за цветами): в фокусе — поток сознания спортсменок, но мысли родителей, бабушек, тренеров, судей, журналистов тоже в открытом доступе. Синтаксис имитирует боксерский поединок: повторы, одинаковое построение предложений, зеркальное построение предложений — выжидательное кружение осязаемо. Выпад — разрыв повествования: удары отбрасывают девочек то в прошлое, то в будущее.

Нам расскажут, что у них болит, кем они станут, как они умрут. У каждой, разумеется, своя причина быть здесь, своя тактика, свои чудачества. Рейчел придерживается «философии странной шапки»: и в жизни, и на ринге внешним видом и поведением она сразу дает понять, что с ней что-то принципиально не так, ее стоит бояться. А Таня вообще-то актриса, но репетиции в театральном кружке не каждый день, а домой, с тех пор как ушла мама, ее не тянет: в конце концов, бокс — тоже своего рода театр…

Спортивные чемпионы, актеры и писатели — все они властелины времени, делают с ним что хотят. Свободно перемещаясь по таймлайну, мы подмечаем парадокс: в настоящем для девочек нет ничего важнее этого турнира, их мастерства, их власти над моментом; но в перспективе, если взглянуть на их жизни как на законченные истории, — ни эти поединки, ни эта пыль, ни бокс вообще не имеют для них никакого значения. С самим романом похожая штука. Бокс в «Хэдшоте» в каждом предложении. Бокс в «Хэдшоте» вообще ни при чем.

У меня есть дар видеть прошлое и будущее… Как вышло, что я наблюдаю за собственным зачатием? Ответ: Чем еще заняться в хрустальном гроте?

Идея для низкобюджетного костюмного ситкома: Логрес сотрясает хиппи-шейк, в угаре флауэр-пауэра рыцарские турниры упразднены, в Камелоте — «открытый микрофон». Ланселоты и гвиневры съезжаются со всего королевства, чтобы выступить со стендапом — рассказать свою версию артуровских легенд и опустошить бар. Все больше распаляясь, они выхватывают друг у дружки микрофон, раздают тумаки, драка перерастает в разнузданную оргию, закадровый смех, титры.

У Роберта Ная в «Мерлине» (1978) что-то похожее. Вернее: где-то внутри оно там есть — более тонкое, остроумное и ироничное, но затертое в уголок другими, менее любопытными идеями.

В поп-культуре версий артурианы, понятно, множество, и чаще всего протагонист — Мерлин. У Ная он главный формально: узник своего грота, он недвижим и неспособен контролировать даже свое тело, ход повествования — тем более. Тогда кто рассказывает эту историю? Возможность есть у любого. Чаще всего у микрофона Сатана (отец Мерлина) и его подручные: «Эту книгу пишем мы». Пока они у руля, герои поскальзываются на банановой кожуре, шутят ниже пояса и регулярно пендрагонят друг друга. Закадровый смех переходит в зевание: вопросы о том, почему роман тридцать лет не переиздается, отпадают.

Заткнуть трех гогочущих демонов могла бы Моргана, которую Най постепенно вытаскивает из тени. «Отныне Моргана ле Фэй пишет эту историю!» — гремит Люцифер в кульминации. В следующей главе об этом не вспоминают. Кукиш феминизму. «Мой отец не серьезно. Он вечно притворяется, он враг свободы воли. Одни и те же события повторяются по кругу. Монахиня стегает плетью девственницу. Белый червь побеждает алого червя. Дьявол торжествует. А я в своем Стеклянном Замке пытаюсь понять, зачем я вообще нужен. Так продолжим же пляску!»

Продолжим, если сдержим зевоту. Проделка с полифонией забывается. Главная характеристика Мерлина в оптике Ная: импотент. Так кто рассказывает историю? Тот, у кого экскалибур торчит задорнее.