Индустриальное наследие: ресурс для развития или точка риска?

Вопрос о судьбе индустриальных объектов — это не столько про сохранение прошлого, сколько про поиск новых смыслов для территорий, которые когда-то были экономическими центрами, а сегодня рискуют остаться за чертой активного развития. В нашем совместном с Фондом Потанина исследовании мы предлагаем посмотреть на эту тему под другим углом — через призму возможностей и барьеров.

О ключевых выводах исследования в видео говорят генеральный директор Центра социального проектирования «Платформа» Алексей Фирсов и генеральный директор Фонда Потанина Оксана Орачева. Дискуссию модерирует автор проекта «МосПромАрт» Инна Крылова.

Какой подход работает лучше — точечные гранты или комплексные стратегии? Что делать с «серой зоной» объектов, у которых нет официального статуса? Ответы на эти и другие вопросы — в нашем видео. Больше подробностей — в тексте исследования.

Точка невозврата: грань между шансом и упущенной возможностью

Чем дольше здания простаивают, тем сложнее и дороже их спасать. Если проект не переходит в фазу работ в течение 3‑5 лет после постановки задачи, вероятность потери конструкций и роста расходов резко увеличивается. При этом грамотная «сборка» культуры, туризма и малого бизнеса способна быстро капитализировать территорию. Так, ревитализация заводских корпусов в Сысерти за 5 лет увеличила среднюю стоимость прилегающей земли в 3,5 раза, а отдельных корпусов — в 10 раз.

Системный подход: от разовых акций к комплексным стратегиям

Разовые гранты, фестивали или единичные реставрационные субсидии дают быструю видимость успеха, но не устраняют структурные барьеры. Системный подход предусматривает создание единого пакета стимулов и дорожной карты для инвесторов.

🔹Нет единого реестра. Объекты без статуса ОКН не попадают в государственные и частные программы поддержки, поэтому остаются «серой зоной» для инвесторов и властей.
🔹Правовая неопределенность. Действующее законодательство (ФЗ‑73) не содержит отдельного понятия «промышленное наследие», что затрудняет разработку специфических регламентов приспособления зданий.
🔹Фрагментарность мер поддержки. В регионах с комплексными программами (Татарстан, Нижний Новгород, Башкирия, Калининградская область) совмещение налоговых льгот, беспроцентных кредитов и административного сопровождения дает заметный эффект. Там, где поддержки нет, объекты продолжают разрушаться.

Культурная миссия: позитивные кейсы

Есть примеры, когда индустриальные объекты из пассивов превращались в точки притяжения:

🔸Самара, фабрика‑кухня. Сегодня работает как филиал Третьяковской галереи. Его успех основан на сочетании федерального статуса, государственного финансирования и партнерских программ с бизнесом и НКО.
🔸Иркутская область, стекольная мастерская. Пространство на базе Тулунского завода стало площадкой для проведения мастер-классов и арт-резиденций.
🔸Музей стрит-арта, Санкт-Петербург — арт-пространство на базе бывшего промышленного комплекса.
🔸Проект «Понарт», Калининград — ревитализация территории старого пивзавода.
🔸Креативный кластер «Квадрат», Москва — бывший завод «Квант». Проект стал успешным благодаря объединению ресурсов региона и частных инвесторов.

Вовлечение местного сообщества, развитие туристической инфраструктуры и создание брендовых событий могут повысить устойчивость подобных инициатив.

Гибкость вместо бюрократии

Там, где местные власти создают «единую точку входа» для инвестора и упрощают регламенты, проекты стартуют быстрее. Ревитализация — это не только про сохранение исторических зданий, но и про создание новых культурных и экономических смыслов. Индустриальные объекты способны стать драйверами роста для территорий, но их потенциал раскрывается лишь в тех случаях, когда совпадают интересы бизнеса, власти и местного сообщества.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Гастрономия как драйвер развития территорий: опыт Like4Like и «Гор Вдохновения»

20 мая в 17:00 в рамках совместного проекта ЦСП «Платформа» и РАСО «Диалоги на платформе» состоится онлайн-дискуссия с Ириной Орландини Авруцкой — основателем консалтинговой компании Like4Like и продюсером проекта «Горы Вдохновения», направленного на культурную и гастрономическую перезагрузку Пушкинских Гор.

Поговорим о том, как гастрономические инициативы могут стать катализатором экономического и культурного роста территорий, как гастропроекты интегрируются в культурное наследие и какие международные практики стоит учитывать при разработке новых туристических концепций. Вопросы, которые планируем обсудить:

1️⃣ Как гастрономические проекты могут стать драйвером развития территорий?
На примере «Гор Вдохновения» обсудим, как локальные культурные коды могут превратиться в основу для создания туристической дестинации.

2️⃣ Какие тренды и стратегии помогают гастропроектам стать точками притяжения для туристов?
Обсудим опыт Like4Like в создании гастромаршрутов для туристических кластеров в Красной Поляне и Дагестане.

3️⃣ Как международный опыт может помочь в развитии российских регионов?
В чем разница подходов в России и за рубежом? Какие форматы можно адаптировать под российские реалии?

4️⃣ Как гастрономия и культурные проекты могут стать инструментом устойчивого развития?
Узнаем, как локальные проекты могут стать точками роста для регионов.

5️⃣ Как изменилось потребительское поведение в сфере гостеприимства?
Какие тренды в потребительском поведении формируют запрос на новые форматы гостеприимства? Как рестораны и культурные объекты адаптируются к новым ожиданиям гостей?

Чтобы подключиться к беседе, пишите на [email protected]. Более подробная информация о мероприятии — по ссылке.

Присоединяйтесь!

#ДиалогиНаПлатформе
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Гастрономия как инструмент переизобретения территории

Туризм в России переживает внутреннюю трансформацию: акцент смещается с инфраструктуры на идентичность. Больше не достаточно дороги, гостиницы и музейной экспозиции: путешественнику важна история, вкус, эмоция. Еда становится формой работы с территорией, её символом, рупором, точкой входа. Об этом в интервью для ЦСП «Платформа» рассказала Ирина Орландини Авруцкая @helprestaurant— основательница компании Like4Like, автор гастрономического проекта «Горы вдохновения» и куратор будущей гастрофермы в Пушкиногорье.

В России более 120 национальных кухонь. И почти все они непохожи друг на друга. Это не просто разнообразие — это огромный недооценённый потенциал. Россия — одна из самых гастрономически богатых стран мира. Но чтобы это богатство начало работать, нужно изменить сам подход. Забыть попытку «собрать» единую русскую кухню и начать искать не символ, а специалитет. Не единый бренд, а локальную точку роста: в каждом районе, селе, деревне.

Когда мы говорим о гастропродукте территории, важно понять: это не всегда то, что здесь ели 200 лет назад. Это может быть сидр в Мордовии, регионе, где сидр никогда не был традиционным напитком. Но основатель «Виолет Экспорт» Александр Земченко увидел заброшенные Мичуринские сады, восстановил их и создал продукт, который стал региональной визиткой. Он пошёл дальше: начал экспериментировать с виноградом в нетипичном для него климате. Потому что смысл не в аутентичности ради неё самой, а в уважении к смыслу территории, к её культурному коду, даже если этот код нужно сначала расшифровать.

Мой проект в Пушкинских горах строится по той же логике. Мы создаём гастроферму «Зимари» и запускаем коллаборацию с чайной компанией «Нитка». В центре – не сам чай, а лист смородины, который мы будем выращивать на территории. Это способ перезапустить интерес к территории: мягко, органично, через вкус.

Гастрономия – это не только продукты. Это события, маршруты, рынки, акселераторы. В Пушкиногорье мы создаём ремесленный рынок для фермеров и крафтовых производителей, тех, кто ещё слишком мал, чтобы выйти в ритейл, но уже может предложить подлинный продукт. Задача в том, чтобы дать этим людям точку сборки, помочь в продвижении, выделить специалитет. Так рождаются новые локальные экономики.

Я верю в модель «одна деревня — одно блюдо». Не просто указать на карте кафе, а дать каждой точке гастросмысл. В Алтуне – одни котлеты, в Бугрово – свои щи. И в каждой – история. Это простая идея, но она меняет поведение туриста: появляется мотив зайти, попробовать, сравнить, включиться.

Фестивали – ещё один мощный инструмент, но только если за ними не лубок, а душа. Фестиваль «Крошево» в Боровичах или фестиваль сидра «Лешуга» в Псковской области – это не просто торговля, а культурные коды, превращённые в праздник.

Но сегодня развитие гастротуризма сталкивается с рядом проблем.

🔹Качество продуктов
Фермерская продукция в России не всегда достигает уровня, необходимого для стабильной ресторанной работы. Её сложно масштабировать, она дорога в производстве, а логистика — сложна.

🔹Дефицит навыков
Многие проекты держатся на энтузиазме, но ощущается нехватка профессиональных поваров, гастроменеджеров и технологов. Отсутствие системной подготовки кадров и профильных образовательных программ тормозит развитие отрасли.

🔹Узость каналов сбыта
Даже успешные продукты редко доходят до крупных сетей или федерального ритейла. Производители малы, а рынок велик. Красноярск, например, при всей гастроактивности страдает от нехватки номерного фонда и инфраструктуры. Но именно за счёт рестораторов город сумел стать привлекательным для релокации бизнеса — и этот кейс показывает, что гастрономия действительно может менять судьбу территории, если не оставить её без институциональной поддержки.

Потому что этот рынок двигается не цифрами. Им двигает страсть. Его делают люди, которые не могут не делать. Это про возвращение к себе. Про попытку перезапустить землю не как административную единицу, а как живую ткань смысла.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Художники больше не рисуют будущее — они учатся его проживать

Будущее перестаёт быть конечной точкой. Вместо одной траектории – множественные маршруты, вместо финала – открытое состояние, где важна не цель, а сам процесс движения. Художники – одни из первых, кто осваивает эту новую оптику. В их работах не образы завтрашнего дня, а способы мыслить и чувствовать иначе. Искусство становится пространством становления, в котором ценятся неопределённость, вариативность и возможность быть другим здесь и сейчас. Об этом в интервью для ЦСП «Платформа» рассказала руководитель культурных проектов, музейный эксперт, куратор, преподаватель философского факультета МГУ им. Ломоносова Алина Сапрыкина.

В любой момент вы можете стать другим, в другом месте, в другом времени. Всё это не так важно само по себе. Главное, возможность меняться. Я называю это подтверждением жизни. Мы лепим башни из песка так же, как тысячу лет назад, только теперь в условиях цифровых, политических и экологических перегрузок.

Современные художники не рисуют однозначные образы будущего. Они живут в режиме «будущих»: множественных, параллельных, субъективных. Иногда это подводные города, выращенные из водорослей, светящихся и «засыпающих» вместе с человеком. Иногда — фрагменты памяти, из которых собирается новая идентичность. Всё это не предсказания, а формы мышления и чувствования.

Искусство давно перестало быть зеркалом внешнего мира. Оно отражает того, кто смотрит. Оно работает с языками, с интуицией, с точками отсчёта. Я много думаю о том, как мы через искусство смотрим на мир, потом на себя в этом мире, потом на себя, смотрящего на себя. Так возникает инсталляция, опыт, нарратив. Всё, как в матрёшке или как в петле времени.

Нам часто кажется, что ИИ уже способен заменить художника. Может быть, он и способен производить изображения. Но мне важнее другой вопрос: нам нужен человек или то, что он производит? Если второе, то, пожалуй, у машин всё получится. А если первое, то, возможно, живой, сложный, противоречивый человек будет ещё долго незаменим.

Будущее искусства я вижу в соединении дисциплин: художников, исследователей, разработчиков, архитекторов, философов. Не случайно я работаю сегодня над развитием наукограда. Мне интересно, как искусство может стать местом эксперимента, не только эстетического, но и концептуального, этического, технологического.

Будущее не предопределено. И в искусстве будущего, я думаю, будет больше вопросов, чем ответов. Больше пространства для переосмысления «человеческого»: смертности, связей, памяти, уникальности. А ещё – для перепридумывания пространства, времени, образа города, самого языка.

В этом смысле вдохновляют и примеры из прошлого. В 1928 году архитектор Георгий Крутиков представил проект «летающего города» с парящими жилыми модулями и универсальной кабиной-транспортом. Он предвосхитил дискуссии о деурбанизации и перемещении человека в трёхмерных средах.

Не менее поэтична серия футуристических открыток фабрики Эйнемъ: Москва XXIII века, дирижабли над Кремлём, аэросани на Санкт-Петербургском шоссе, вокзалы, обслуживающие земные и воздушные маршруты. Это не просто реклама конфет, а ранняя художественная попытка вообразить будущее мегаполиса.

Есть и современные художники, которые работают как футурологи. Грег Бразертон строит мир индустриального порабощения, Ян Юнфлян создаёт цифровые коллажи о разрушении природы, а образ «ангела истории» у Пауля Клее — метафора будущего как шквала, несущегося назад.

Полная версия интервью – ссылка.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Свобода без страховки: гиг-экономика и новая занятость

Работа по гибкому графику, выполнение разовых заданий через цифровые платформы, оплата за результат — гиг-экономика всё активнее влияет на структуру занятости. Для одних это — путь к самостоятельности, для других — признак растущей нестабильности на рынке труда. Почему эта модель становится всё более заметной, и какие долгосрочные эффекты она может иметь — обсуждаем с кандидатом экономических наук, доцентом Финансового университета при Правительстве РФ Ольгой Паниной.

Платформенная занятость обещает независимость и удобство, но за этим удобством стоит полное отсутствие социальной подушки. Работник принимает на себя весь риск — от нестабильного дохода до отсутствия медицинского страхования и пенсионных отчислений. Такая модель может быть привлекательной, но она влечёт за собой рост прекаризации — распространение нестабильной, краткосрочной занятости, которая не обеспечивает достойного уровня жизни.

Гиг-экономика всё чаще становится вынужденным выбором. Особенно для тех, кто лишён устойчивых карьерных опор: студентов, людей без профильного образования, жителей экономически уязвимых регионов. Здесь не нужен диплом, достаточно откликнуться на задачу. Но низкий порог входа оборачивается высокой конкуренцией и полным отсутствием гарантий.

Гиг-сегмент — это не только фрилансеры из креативных индустрий. Всё чаще туда вовлекаются люди старшего возраста, с базовым образованием, без накопленных профессиональных капиталов. Их объединяет стремление к свободе — от офисной дисциплины и корпоративной иерархии — но сама эта свобода становится иллюзией, если за ней не стоит поддерживающая система.

Существуют и те, кто способен выстроить устойчивую карьеру внутри гиг-модели. Люди с высоким уровнем цифровых навыков, предпринимательским складом мышления, готовые учиться и адаптироваться, действительно получают от платформенной занятости новые возможности. Но это — скорее исключение, чем правило. Такой сценарий не может быть основой массового рынка труда.

Поколение Z, выросшее в реальности соцсетей и цифровых интерфейсов, предпочитают краткосрочную финансовую отдачу долгосрочным карьерным траекториям. Но за стратегией гибкости кроются риски: фрагментированная загрузка, частая смена мест работы и дефицит устойчивых навыков. Это ведёт к формированию прослойки «вечно новых» сотрудников — без мотивации, приверженности и вклада в коллективную миссию.

Низкий уровень вовлечённости, постоянная ротация, издержки на адаптацию — всё это подрывает коллективную эффективность, особенно в условиях растущего спроса на технические компетенции.

Платформенная занятость может быть частью сбалансированной модели, если она используется как временное решение. В таком формате она встраивается в экономику как вспомогательный инструмент. Но без участия государства и выстраивания институциональных механизмов регулирования гиг-сегмент рискует остаться пространством хронической нестабильности. Некоторые страны уже начали выстраивать такую институциональную рамку.

В Европейском союзе принята Директива о платформенной работе (2024), которая требует от цифровых платформ признавать работников наемными при наличии контроля — например, фиксированного графика. Это означает, что водители Uber или курьеры Deliveroo в ряде стран ЕС получили доступ к оплачиваемым отпускам, больничным и пенсионным отчислениям.

В Испании действует «закон райдеров», по которому курьеры признаются штатными работниками. Платформа Glovo была вынуждена заключать трудовые договоры.

Великобритания пошла судебным путём: в 2021 году Верховный суд признал водителей Uber не самозанятыми, а наемными, что обеспечило им минимальную оплату труда, отпуск и пенсионные гарантии.

Если рост прекаризации не будет сдержан, речь пойдёт о снижении потребительской активности, падении налоговых поступлений, углублении социального расслоения. Это вызов, требующий системного политического и управленческого ответа.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Как говорить, чтобы не быть удалённым: язык сопротивления в эпоху алгоритмов

Слова сегодня могут стоить видимости. Достаточно одного термина — и пост исчезает, аккаунт замораживается, дискуссия сворачивается. Модерация в соцсетях стала не просто технической функцией — она переписывает саму логику высказывания. Чтобы остаться в поле зрения, пользователи учатся говорить иначе: шифровать смысл, заменять буквы символами, упаковывать мысли в метафоры и намёки. Так рождается алгоспик — язык, возникший не от желания выделиться, а из необходимости сохранить голос в цифровом пространстве. Об этом феномене Центр социального проектирования «Платформа» поговорил с культурологом и лингвистом Евгенией Грошковой.

🔹Язык как маскировка: почему алгоспик работает
Алгоспик — это не сленг и не мода, а языковая стратегия. Он возник на пересечении машинных фильтров и человеческой изобретательности. Пользователь, зная, что слово «наркотики» вызовет блокировку, пишет «зелье», «вещество для расслабления» или вообще «это». В тексте появляются «к!лл» вместо «kill», «с@днесс» вместо «sadness», а вместо слов — эмодзи: нож, облако, бокал, огонь. Это не игра — это язык, выстроенный вопреки алгоритму. Он нарушает грамматику, но сохраняет смысл. Он кажется бессмысленным машине, но читается безошибочно человеком.

🔹Новый фольклор: язык «своих» в цифровой среде
У этого языка есть своя внутренняя логика. Он мультиязычен, визуален, ритмичен. В нём уживаются кириллица и латиница, сленг и научные термины, шутка и тревога. Он одновременно и шифр, и стиль, и форма принадлежности. Алгоспик работает как социальный пароль: если ты понимаешь — ты свой. Если не понимаешь — тебе не сюда. Это создаёт особый слой цифровой коммуникации, в котором важен не только смысл, но и способ его передачи. Он ближе к фольклору, чем к языку в привычном смысле. Здесь живут устойчивые конструкции: «прогулка с мнением» вместо «митинга», «сменить маршрут» вместо «аборта», «контент 18+» с эмодзи вместо открытого разговора о сексуальности.

🔹Искажение и ускользание: риски шифрованного языка
Но у этой изобретательности есть и теневая сторона. Там, где слишком много шифра, теряется точность. Это особенно критично в темах, связанных с психологической поддержкой, медициной, финансами. Если депрессию называют «серостью», а паническую атаку — «скачком вглубь», это может спасти пост от удаления, но сделать его непонятным для тех, кто ищет помощи. Фраза «погрузиться в иной мир» может быть понята как сон, уход в фантазии или приём вещества — всё зависит от читателя, и это многозначие становится проблемой в ситуациях, где важна ясность. Алгоспик может защищать, но он же может отдалять. Он создаёт дистанцию, и в этой дистанции иногда теряется суть.

🔹Темы, которые исчезают с радаров — и снова возвращаются через шифр
Всё чаще под шифр попадают темы, которые невозможно назвать второстепенными. Психическое здоровье, сексуальность, репродуктивные права, телесность, даже бедность и политика — всё это оказывается под фильтрацией. Алгоспик становится способом не замолчать. Это не протест — это обход. Но и в этом обходе есть сопротивление. Мы не молчим — мы шифруем. Мы говорим — не как обычно, но всё же говорим. После отмены Roe v. Wade в США обсуждение абортов стало сопровождаться формулировками вроде «остановить путешествие» или «поменять финал истории», а имена политиков заменялись эмодзи.

🔹Гонка смыслов: кто быстрее — алгоритм или человек
Парадокс в том, что алгоритмы учатся тоже. Как только шифр становится массовым — он распознаётся. Начинается новая итерация: пользователи изобретают новые формы, алгоритмы подстраиваются. Эта гонка — не про победу, а про выживание. И в этом смысле алгоспик — это зеркало современного цифрового общества: тревожного, изобретательного, ироничного и бесконечно приспосабливающегося.

Полная версия интервью — по ссылке.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Город как венчурный стартап: как нормативная гибкость формирует доверие и капитализацию

Что, если бы города оценивались по инвестиционному рейтингу, не декларативному, а фактическому: по количеству дней на согласование, по прозрачности процедур, по тому, насколько быстро документ становится действием? Тогда сбой в актуализации градостроительного плана отразился бы не только в отчётах, но и в оттоке капитала. Об этом размышляет в своей колонке для «Платформы» Илья Бальцер, генеральный директор Института территориального планирования «Град» @itpgradurt.

Федеральная оптика неизбежно обостряет восприятие локальных тупиков. На стратегических платформах Минстроя, в пилотах с участием ВЭБ.РФ и в мастер-планах для агломераций – везде повторяется один и тот же сбой: документы «живут» по разным протоколам, согласования теряют темп, а инвестиционные циклы срываются не по экономическим, а по нормативным причинам.

Городская экономика уже не может быть построена на логике “бумага — подпись — печать”. Там, где инфраструктурные решения опираются на цифровой контур, должен действовать единый регламент, от земли до сетей, от генплана до льгот. Это не футуризм, а необходимое условие устойчивости.

Функция территориального проектировщика сегодня не в том, чтобы отрисовать схему или расставить зоны. А в том, чтобы простроить управляемую архитектуру: такую, где любое действие в системе имеет юридическое значение и запускает финансовый процесс. Это особенно важно для городов, которые находятся на границе институционального доверия, и именно такие территории нуждаются не в моделях, а в живых механизмах.

Поэтому когда речь заходит об Омске, он выступает не как исключение, а как показательная лаборатория: здесь наглядно виден конфликт между новой логикой капитала и старой логикой регламента.

🔹 Когда один детский сад – это девять месяцев согласований
В Омске застройщик предложил построить дополнительный, седьмой детский сад сверх предусмотренных шести, чтобы повысить качество жизни в районе. Из-за раздельного существования трёх ключевых документов: генплана, ПЗЗ и проекта планировки – инициатива попала в согласовательную воронку, растянутую до девяти месяцев. Даже при благоприятном исходе это означает замороженные инвестиции и отложенный эффект для жителей.

🔹 Бюджет, в котором инфраструктура – остаточный элемент
В Омске доля социальных расходов превышает половину бюджета. На инженерные сети, мосты и транспорт остаётся минимум. Изношенные теплосети «латаются» десятилетиями, канализация воспринимается как «невидимый объект». Но каждый её сбой – это фактические убытки: прерванная смена, замедленная логистика, локальный бизнес, потерявший клиентов. Это не технические детали, а экономические параметры.

🔹 Три конкретных механизма, которые можно запустить уже сегодня
🔸Нормативная песочница: объединение трёх градостроительных документов в облачной среде, с единоразовым внесением изменений, автоматически обновляющим связанные поля. Цель – сократить срок согласования участка до 60 дней.
🔸Публичный реестр частных вложений: фиксация проектов, реализованных бизнесом за собственный счёт. Прозрачность дисциплинирует власть и стимулирует здоровую конкуренцию среди компаний.
🔸Фонд зелёного каркаса: часть поступлений от земельного налога направляется на постоянный счёт, предназначенный исключительно для озеленения и ухода за насаждениями. Это не разовое благоустройство, а институциональный ответ на запрос среды.

Город, способный действовать в реальном времени, обновлять регламенты и сопровождать инициативу, становится средой не ожидания, а роста. Такая гибкость не подаётся в виде презентации и не экспортируется в пресс-турах. Она либо встроена в структуру управления, либо её нет. И если она есть, даже самый осторожный инвестор увидит в этом городе платформу, способную работать с будущим без отрыва от настоящего.

Читать материал целиком – по ссылке.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Пациент XXI века: партнер, требовательный клиент или союзник врача?

Цифровая эра перевернула привычные отношения между врачом и пациентом. Сегодня на приеме все чаще оказываются не просто пациенты, а собеседники с гаджетами, ссылками на исследования и готовностью спорить. Традиционная модель «врач — авторитет, пациент — исполнитель» больше не работает. В этих условиях встает главный вопрос: каким должен быть пациент XXI века с точки зрения самих врачей, учёных и психологов? Мы собрали мнения участников программы Михаила Швыдкого «Агора» на телеканале «Россия-Культура». Дискуссия прошла при участии генерального директора Центра социального проектирования «Платформа» Алексея Фирсова.

🔹 Алексей Фирсов, генеральный директор Центра социального проектирования «Платформа», вице-президент Российской ассоциации по связям с общественностью (РАСО):
«Здоровье перестало быть просто целью: оно стало валютой в системе общественного капитала. Человек XXI века – не просто объект лечения, а субъект, выбирающий траекторию своего тела. Он актор в системе, где медицина больше не репрессивна, а кастомизируема. Да, у нас есть пациенты, которым достаточно базового протокольного обслуживания. Но растет прослойка тех, кто готов платить за технологичность, персонализацию, эмоциональный сервис. Эта дифференциация неизбежна. Мы говорим не просто об информированном пациенте, а о гражданине, который приходит не как в храм, а как на консультацию: с требованиями, сомнениями и поиском смысла. Это требует от системы новой этики взаимодействия. Если раньше врач был богом, то теперь он собеседник, и это фундаментальное сдвижение».

🔹 Дмитрий Пушкарь, руководитель Московского урологического центра на базе ГКБ имени С.П. Боткина, доктор медицинских наук, профессор, академик РАН:
«Пациент сегодня – абсолютный активный участник лечебного процесса. Приходит с бумажками, с компьютером, записывает разговор на гаджет… Но несмотря на всю его осведомленность, он всё ещё хочет, чтобы врач сказал, что делать. И я этому рад: потому что в таком пациенте я вижу сообщника».

🔹 Ольга Ткачева, директор Российского геронтологического научно-клинического центра РНИМУ имени Н.И. Пирогова, главный внештатный гериатр Минздрава России, член-корреспондент РАН:
«Пожилые часто не жалуются, потому что считают: «Я уже старый. мне не помочь». А ведь старение – не приговор. Сегодня в поликлиниках пожилые – это уже половина пациентов. И наша задача не просто лечить, а менять их отношение к себе».

🔹 Дина Павлова, медицинский психолог, заведующая отделом медицинской психологии Городской клинической больницы имени С.П. Боткина Департамента здравоохранения города Москвы:
«Если пациент не готов к диалогу, он остается на стороне болезни. Коммуникация врача с пациентом – это отдельная дисциплина. Без нее даже самая продвинутая медицина не работает».

🔹 Анастасия Лебедева, руководитель регионального сосудистого центра ГБУЗ «Московский многопрофильный клинический центр «Коммунарка» Департамента здравоохранения города Москвы, доктор медицинских наук, профессор:
«Сегодня после инфаркта пациента выписывают через три дня. Но он психологически не готов. Раньше у нас было три недели, чтобы объяснять, поддерживать, формировать доверие. Сейчас это ложится на амбулаторное звено».

🔹 Лариса Попович, директор Института экономики здравоохранения Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», кандидат биологических наук:
«Один процент пациентов потребляет 35% ресурсов системы. А 35% – всего 1%. Перед нами неравномерная система, в которой главный вызов – сделать высокие технологии доступными тем, кто действительно в них нуждается»

Полную запись программы «Агора» смотрите на платформе «Смотрим».

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Постирония как симптом перегрузки. Что мемы рассказывают о нас

Bombardiro Crocodilo, Ballerina Cappuccina, кот “Окак” — эти мемы кажутся случайными и лишенными смысла. Но подростки мгновенно считывают их как «свои», делятся ими и смеются. Что на самом деле стоит за этим абсурдом? Об этом — в интервью с Центром социального проектирования «Платформа» рассказала клинический психолог, автор концепции динамического баланса Psy-Try @psytry_io Татьяна Чернякова.

🔹Абсурд как реакция на перегрузку
Современный человек, особенно подросток, живет в состоянии постоянной сенсорной и смысловой перегрузки: ленты, уведомления, новости, тревожный фон. Сознание устает от необходимости все время анализировать. Абсурдные мемы становятся способом выдохнуть. Они не требуют понимания, и в этом их ценность.

Картинка с балериной и подписью Ballerina Cappuccina ничего не объясняет, но вызывает улыбку. Мозг реагирует на нарушение шаблона и запускает быструю эмоциональную разрядку. Это форма мгновенного облегчения без когнитивных затрат.

🔹Brainrot и постирония: две разные траектории цифрового юмора
🔸Brainrot, напротив, – это не просто мемы. Это состояние, в котором психика больше не выдерживает давления. Я называю его «эмоциональным инфарктом». Когда человек перестает интерпретировать происходящее, он просто выбрасывает наружу поток образов и фраз. Это не юмор и не ирония. Здесь нет ни замысла, ни авторства, ни цели. Люди смеются не над шуткой, а над тем, что «ничего не понятно, и это ок».

К числу популярных brainrot-мемов, помимо Bombardiro Crocodilo и Ballerina Cappuccina, относятся: персонаж Tralellero Trallala — акула с четырьмя ногами в кроссовках Nike, произносящая бессмысленные звуки; и серия вирусных видео Skibidi Toilet, где головы поют из унитазов. Эти образы не объясняются, они просто существуют.

🔸Постирония – это попытка сохранить искренность в ироничной форме, признать уязвимость и одновременно дистанцироваться от пафоса. В отличие от неё, brainrot – это отказ от высказывания как такового: в нем уже нет сил на интерпретацию, анализ или игру с глубиной. Это две радикально разные реакции на перегрузку: осмысленная игра против бессознательного выброса.

Однако у этой формы юмора есть и обратная сторона. Когда человек долго потребляет только фрагментарный и бессмысленный контент, у него формируется клиповое мышление: снижается способность к концентрации, нарушается логическое удержание информации. Со временем возникает эмоциональное онемение: становится трудно отличить шутку от боли, перестают восприниматься нюансы.

Brainrot — это своего рода возвращение к ранней семантике, к тому моменту, когда слово было не столько формой мышления, сколько жестом. Здесь язык снова становится телесным, почти доязыковым. Это новая архаика, в которой коммуникация упрощается до узнавания, а не объяснения.

🔹Мем как маркер идентичности
Важную роль в современной интернет-культуре играют механизмы социальной принадлежности. Мемы типа brainrot функционируют как символический фильтр: понятный – значит свой, непонятный – за пределами. Это форма цифровой социализации. Подростки используют мемы для самоидентификации, слияния с группой и выражения уникальности через общую «странность». В этом смысле мемы – это язык субкультуры, у которого есть собственная лексика, ритуалы, персонажи и негласные правила. И если раньше подобные системы создавались через внешний код (одежду, музыку, сленг), сегодня достаточно знание визуального мема.

🔹Как реагировать взрослым
Речь не о возрасте, а о когнитивной стратегии. Старшие поколения привыкли к линейному изложению: вступление, аргумент, вывод. Молодёжь выросла в фрагментах: сторис, рилсы, мемы. Для них смысл не задается, он собирается. Это мышление не хуже, оно просто другое.

Не высмеивайте, не требуйте объяснить, над чем подросток смеётся. Это разрушает доверие. Намного ценнее проявить искреннее любопытство. Мем можно изучать, как любой язык. Уважительный интерес – это основа диалога и шаг к взаимопониманию.

Полная версия интервью — по ссылке.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Тело как проект, БАД как миссия: как добавки стали новой моральной нормой

Еще недавно забота о здоровье воспринималась как сфера медицины. Сегодня она часть лайфстайла, символ социального успеха, инвестиция в «капитал тела». Биологически активные добавки (БАДы) больше не находятся на периферии: они стали повседневностью, обыденной рутиной и маркером ответственности. Об этом — в интервью с нутрициологом Альбиной Хамидулловой для ЦСП «Платформа».

Когда я слышу фразу «Ты ещё без БАДов?», я улыбаюсь: это не столько вопрос, сколько формула новой нормы. Сегодня БАД – не просто капсула с магнием. Это акт заботы. Это сигнал: «я думаю о себе», «я не пущу здоровье на самотек», «я в игре». За последние годы добавки превратились в этический ритуал и заняли то место, которое раньше принадлежало молитвам, обетам, утренним зарядкам, привычным и обязывающим действиям.

Культ здоровья как самоценности возник сравнительно недавно. Мы живем в эпоху, где здоровье воспринимается не как отсутствие болезни, а как проект по самосовершенствованию. Этот идеал формируется в условиях хронического стресса, урбанистического шума и апатии, где у большинства нет ресурса на сон, спорт и прогулки. На этом фоне БАД становится не просто поддержкой, а заменой невозможного.

Клиенты часто говорят: «Если я перестану пить витамин D, не начнется ли что-то необратимое?» Эти страхи формируются не только маркетингом, но и общей культурной рамкой. Популярность добавок рождается на пересечении трех явлений: недоверия к большой фарме, усталости от институциональной медицины и запроса на «чистую» альтернативу. БАД – это компромисс между желанием контролировать здоровье и нежеланием обращаться к системам, которым не веришь. Это не отменяет их эффективности, но объясняет, почему мы все чаще ищем решение не в образе жизни, а в баночке.

Нутрициология – не только про биохимию. Это про желание найти якорь в изменчивом мире. Люди ищут универсальный рецепт: что пить, чтобы сохранить молодость, энергию, ясность ума. Но никакой формулы нет, есть только индивидуальный контекст и сложная картина метаболизма, эмоций, привычек. В этом смысле добавки не замена изменениям. Это их спутники.

Если вы едите всухомятку, не двигаетесь и не спите по ночам ни один комплекс не вытащит вас в «здоровье». Мы хотим верить, что баночка способна отменить последствия нашей жизни, что капсула – это защита от реальности. Но даже идеальный состав не сработает в «болоте» хронической усталости, пищевых срывов и эмоционального выгорания.

Стремление к универсальному решению отражает более широкую культурную установку, которую технологический критик Евгений Морозов называет «техносолюшинизмом»: верой в то, что любую проблему можно решить с помощью технологии или продукта. Вместо того чтобы обращаться к комплексным изменениям образа жизни, мы полагаемся на «умные» решения, которые обещают быстрый результат. Однако, как показывает практика, такие подходы часто игнорируют глубинные причины проблем и могут привести к новым, не менее сложным вызовам.

Здоровье стало моральной категорией. Если ты не пьешь добавки, ты вроде как безответственный. Но здоровье – это не набор решений «принимать или не принимать». Это среда, стиль жизни, внутреннее согласие с собой. Поэтому я не говорю: «Не пейте БАДы». Я говорю: «Спросите, зачем». И если вы знаете ответ, пейте. Но не верьте, что это отменяет все остальное.

Читать материал целиком – по ссылке.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

«Если не выложил — значит, не было»: как FOMO превращается в тревогу поколения

Идея успеть все: побывать, попробовать, показать – давно перестала быть просто личной амбицией. Сегодня это норма, которую диктует культура. Страх упустить возможности (FOMO) больше не звучит как ироничный мем: он становится причиной выгорания, тревожных расстройств, утраты аутентичности. Возможен ли общественный сценарий, в котором «быть» важнее, чем «казаться»? Об этом Центр социального проектирования «Платформа» поговорил с клиническим психологом Галиной Романовой.

Термин FOMO (от англ. Fear of Missing Out — «страх упустить») впервые ввёл Патрик Дж. Макгиннис в мае 2004 года в статье для студенческой газеты Гарвардской школы бизнеса Harbus. С тех пор он закрепился в обиходе как отражение тревоги, порожденной постоянным потоком социальных медиа и ощущением «недожитой жизни». Так, мы видим: FOMO формируется не в индивидууме, а в структуре эпохи гиперсвязности. Мы постоянно «в потоке»: лента, сторис, новостной шум, push-уведомления. Алгоритмы стимулируют эффект «недожитой жизни»: пока ты просто пьешь чай, кто-то запускает стартап, получает грант или делает TED-выступление. Сам акт наблюдения за чужими жизнями приводит к идеализации внешнего опыта и обесцениванию собственного. Логика «не выложил – не было» превращает демонстрацию в главный маркер подлинности.

На уровне поведения FOMO проявляется в виде импульсивной проверки лент, подписок на десятки курсов, невозможности сказать «нет», когнитивной перегрузки и тревожной многозадачности. Это не продуктивность, а реактивность, не интерес, а страх упустить. В терапевтической практике часто встречаются пациенты, которые «живут в догоняющей позиции»: успешная маркетологиня, подписанная на десятки каналов, испытывает пустоту и вину даже в отпуске: «кто-то в это время развивается».

Особенно остро FOMO проявляется у студентов, предпринимателей, молодых ученых, работников креативных индустрий. У первых кризис идентичности, усиленный медийным сравнением: «Кто-то уже в ООН, а я на паре философии». У вторых постоянная угроза отставания от тренда. У третьих стремление быть «в теме» науки, читающейся через поток статей, конференций, грантов. У представителей креативных индустрий есть тревога исчезнуть из инфополя.

В маркетинге FOMO работает как триггер спроса: «осталось 5 мест», «все уже участвуют», «эксклюзив до полуночи». В HR как механизм вовлечения: не просто работа, а «неповторимый опыт» в «среде будущего», в образовании как давление на выбор: «следующий поток через полгода».

На телесном уровне FOMO приводит к повышенному уровню кортизола, паническим симптомам, расстройствам сна, зажимам, проблемам с ЖКТ. Но главное, он разрушает субъектность: человек теряет способность принимать решения без внешней верификации. Успех измеряется не проживанием, а реакцией. Возникает феномен «буриданова осла», невозможность выбрать при множественности равных вариантов. Только теперь этих вариантов не два, а сотни, и все кажутся значимыми.

FOMO вскрывает неравномерность доступа к возможностям. Не все могут участвовать, но все находятся под давлением «участия». Социальные сети маскируют эту структурную разницу: у всех «все есть», и если ты не в этом, ты в проигрыше. Именно поэтому FOMO особенно болезнен для тех, кто объективно ограничен в ресурсах: они чувствуют вину за невозможность быть «в потоке».

В терапии стоит применять экзистенциальный подход: не стремление «все предусмотреть», а принятие неопределенности, практика «экологичного выбора». Это навык останавливаться, слышать себя, признавать ограничения не как провал, а как рамку свободы. В креативных индустриях внедряются практики работы с границами, профилактики выгорания: от mindfulness до тайм-менеджмента. Но главное, изменение нарратива: успех – это не визуальный след, а внутренняя устойчивость.

FOMO – это про то, как трудно сегодня быть собой, не соответствуя ожиданиям. Противоположность FOMO не отрешенность, а согласие. Быть не везде, но быть по-настоящему.

Интервью целиком — по ссылке.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

«Пришел. Увидел. Ушел»: зумеры в офисе, и что с этим делать

Компании инвестируют миллионы в молодых сотрудников, зная, что те могут уйти в любой момент. Зумеры приходят в офисы не за карьерой, а за опытом, деньгами и свободой и не считают нужным притворяться, что хотят чего-то другого. На этом фоне привычные HR-стратегии рушатся: испытательный срок больше не фильтр, офис — не центр притяжения, лояльность — не норма. О том, как бизнес учится адаптироваться к зумерам и выстраивать систему, в которой работа по правилам выгодна обеим сторонам, — в интервью Центра социального проектирования «Платформа» с Владиславом Быхановым, управляющим партнером рекрутинговой компании CORNERSTONE @vacancyfromcs.

Зумеры не ищут работу: ее ищут на них. Это не метафора, а новая корпоративная реальность. Молодых сотрудников буквально «затаскивают» в офисы: премии, welcome-боксы, стартовые зарплаты 80–120 тысяч, без портфолио, без опыта. Причина — кадровый голод. Вместо борьбы за опытных специалистов компании делают ставку на студентов, пока они «не такие дорогие». Но вместе с этим приходят завышенные ожидания, нежелание напрягаться и готовность уйти без объяснений.

Компании сами вырастили поколение «пришел — увидел — ушел». У зумеров нет страха увольнения: рынок труда — это их поле, предложения есть всегда. Испытательный срок перестал работать. В первый месяц — маска заинтересованности, на третий — увольнение вместо попытки «вжиться».

Модель оплаты за присутствие больше не работает. Молодежь не мотивирует офис с 9 до 6 и четыре «стула в день». Имитация занятости («бодрячок», «синхронизация», «вовлеченность» без KPI) — норма. Поэтому единственный выход — это переход на логику оплаты за результат. Сделал — получил. Не сделал — до свидания.

Но крупный бизнес не готов к такой системе. Там по-прежнему рассчитывают: «мы их вырастим под себя». Хотя итоговые затраты на десять стажёров, из которых останутся двое, — 2,4 миллиона рублей. И если уйдут все — это провал. За те же деньги можно было бы нанять одного сильного профессионал, но иллюзия «самостоятельного выращивания» все еще сильна.

Парадокс: компании боятся слишком большого числа зумеров. Один — источник энергии. Масса — угроза революции. Когда таких становится критическая масса, они начинают диктовать правила. Поэтому оптимальная пропорция: не более 20% в команде. Тогда культура сопротивляется, а не разрушается.

Лидер не значит коуч. Зумеров не надо вдохновлять, оберегать от стресса и «разговаривать по душам». Их уже вдохновляли родители, стремясь дать лучшее, чего сами были лишены. Поэтому на работе они ждут той же поддержки и комфорта. Но офис — это не продолжение родительского дома. Это обмен: ты даешь результат, компания платит, без инфантильности и эмоциональных контрактов.

Удаленка не есть привилегия, это договор. Где сделана работа — не важно. Важно, чтобы она была сделана. А ставка — пережиток. Наступает эпоха гонораров: оплата за вклад, а не за «отсидку».

Компаниям все равно придется с ними работать. Даже те, кто зарекается, в итоге идут в вузы, запускают стажировки. Потому что другого резерва просто нет. А крупные игроки, от PwC до нефтегазовых гигантов, сохраняют строгие карьерные траектории: иерархия, командировки, выживание в системе. Там выживают не потому, что зумеры «особенные», а потому, что прошли отбор.

Вывод? Не надо переделывать систему под зумеров. Надо встраивать их в уже работающую конструкцию. Без культа молодости, без скидок за дату рождения, без паники, и с пониманием: работать они умеют. Просто по-своему.

Полный текст колонки — по ссылке.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

Как полимеры, роботы и культурные кластеры меняют урбанистику

Будущее города не в небоскребах и не в IT-долинах. Оно в возвращении к античному полису, где главное — свободное взаимодействие, творчество и коллективная сцена. Только теперь рабов заменяют роботы, колоннады — полимерные фасады, а агора — это каворкинг, кофейня, парк и мастерская в одном квартале. Об этом рассуждает один из ведущих российских архитекторов, сооснователь бюро Wowhaus @wowhausarchitecture и автор мастер-планов целого ряда городов Олег Шапиро в колонке для совместного проекта «Платформы» и РАСО «Диалоги на Платформе».

Несмотря на цифровизацию, удаленку и VR, урбанизация не снижается. Город остается местом плотного контакта, кооперации и обмена идеями. Именно это делает его незаменимым в эпоху, где ценится не труд, а креатив, не место, а момент. Время, мобильность, самоопределение — главные параметры нового урбанизма. Люди живут дольше, активнее, свободнее в выборе локаций. Они переезжают ради школ, культурной среды, ритма жизни. Уход от «пожизненного адреса» — новая норма.

Полимеры становятся новым бетоном. Гибкие, легкие, умные материалы формируют «текучую архитектуру»: фасады, реагирующие на свет, мобильные павильоны, конструкции, которые не сносят, а трансформируют. Это делает город не статичным, а адаптивным.

Город перестает быть механикой квадратных метров. Жизнь уходит из частных квартир и переселяется в публичные пространства. Жить — это не спать и есть. Это учиться, общаться, заниматься спортом, работать и отдыхать в смешанных зонах, где нет четкого деления на «центр» и «спальник».

Природа возвращается в город. Автоматизация освобождает территории. Заводы уезжают, зеленые парки приходят. Вертикальные сады, живые фасады, кровли с растениями — это уже не фантазия, а новый стандарт городской среды.

Социальное неравенство не исчезает, и будет расти. Чем выше стоимость жизни в насыщенных районах, тем острее разрыв между теми, кто может себе их позволить, и теми, кто вытесняется на периферию. Если архитектура и экономика не предложат новых форм доступной среды, мегаполис рискует закрепить территориальное расслоение: «город для своих» против города с замкнутыми анклавами. Это вопрос не только жилья, но и доступа к культуре, транспорту, образованию.

Люди в «новых» городах хотят не просто жить, а быть частью общего: дискуссий, культурных событий, уличных активностей. Это возвращает нас к логике полиса, но без рабства и с Wi-Fi.

Будущее за многофункциональными кварталами. Коворкинги, жилье, мастерские, кафе и спорт — не рядом, а в одном пространстве. А значит, и архитектура должна быть иной: легкой, мобильной, включенной в окружающую природу, а не противопоставленной ей.

Что делать со старыми районами? Нас ждет волновая замена: не разрушаем, а трансформируем. Устаревшие здания переосмысляются: получают новые функции, дополняются подземными уровнями, новыми оболочками. Материалы меняются, а культурный код сохраняется.

Город — это не IT-инфраструктура. Это поле свободы. В нем возможно все: сменить профессию, начать бизнес, философствовать на площади, пройти курс в городской мастерской. Каждый может прожить несколько «жизней» за одну, но для этого урбанистика должна сменить фокус: не отстраивать, а встраивать, не диктовать, а приглашать.

Читать колонку целиком — по ссылке.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»

«Это не я — это алгоритм»: как ИИ стирает управленческую ответственность

ИИ больше не помощник. Это новый начальник. Он не просто автоматизирует рутину — он принимает решения, увольняет, нанимает, выдает «оптимальные сценарии» и перестраивает структуру труда в компаниях. Мы поговорили с Алексеем Евдокимовым — CEO AI-консалтинга и автором Telegram-канала @ltunevibe — о том, как искусственный интеллект не только вытесняет профессии, но и меняет саму культуру лидерства, создавая новую цифровую иерархию.

Главный перелом произошел не тогда, когда ИИ стал умным, а когда он стал выгодным. «СИБУР» сэкономил 15 млрд рублей, X5 Group — 5 млрд. «Северсталь» использует нейросети для визуальной диагностики металла, «Газпром» — для оценки благонадежности по голосу. Это уже не инновации, а новая операционная реальность.

Но вместе с ней приходит «тихая» революция. Людей увольняют под видом оптимизации. Начальные позиции занимают алгоритмы. Klarna заменила 700 операторов ИИ-агентами на базе OpenAI. И даже если часть вакансий вернули — сигнал ясен: исчезают не только должности, но и возможность войти в профессию. Карьерные лестницы теряют первые ступени.

Возникает новая иерархия: наверху — владельцы и архитекторы ИИ. Ниже — обслуживающий технологии класс. А большая часть сотрудников — в подвешенном состоянии. Стажеры больше не нужны. А без них не будет и руководителей.

На этом фоне в управлении происходит еще более тревожный сдвиг — диффузия ответственности.
ИИ рекомендует, человек исполняет.
Система увольняет, но никто не подписывается под решением.
«Это не я — это алгоритм» — новая норма управленческого поведения.

Это не просто технологизация — это эрозия лидерства. Люди, от которых раньше зависели судьбы команд, теперь прячутся за «оптимизационные решения». И чем шире распространение ИИ, тем меньше в организациях настоящей субъектности.

Почему общество пока молчит?
🔹 Потому что статистика создает иллюзию стабильности: безработица — 3%, вакансий полно.
🔹 Потому что тема массовой цифровой безработицы не вписывается в повестку.
🔹 Потому что автоматизация идет быстрее, чем мы успеваем ее осознать.

Показательно, что буквально в день релиза новой модели OpenAI (o3-pro) Сэм Альтман опубликовал визионерский манифест «Мягкая сингулярность»: не с предупреждением, а с надеждой. Он не спорит с тем, что рабочие места исчезнут, но видит в этом не крах, а переход к миру, где смена профессий — не сбой, а норма.

В 2025 — ИИ-агенты уже выполняют когнитивную работу. В 2026 — ищут новые научные прозрения. В 2027 — выходят в физический мир. К 2030-м, по его прогнозу, интеллект и энергия станут изобильными, и один человек сможет делать в десятки раз больше, чем десятью годами ранее.

Это взгляд с другого угла: не о вымывании субъектности, а о раскрытии новых возможностей. Но даже Альтман подчеркивает: все это возможно лишь при хорошем управлении. Без него ускорение прогресса не станет благом.

Что с этим делать?
🔸 Государству — признать реальность и проектировать механизмы адаптации.
🔸 Бизнесу — не прятаться за алгоритмы, а вырабатывать новую этику ответственности.
🔸 Образованию — обучать гибкости, мышлению, освоению нестандартных ниш.

ИИ уже рядом. Он работает в соседнем отделе.
И если мы не научимся отвечать, он будет отвечать за нас.

Полный текст интервью — по ссылке.

🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»