Объединённые провинции Италии: Революция 1831 года
В истории XIX века годом революции традиционно считается 1848-й. Меньшее внимание привлекают события 1830-х годов: либеральные революции во Франции, Бельгии, Швейцарии, Португалии, реформы в Великобритании и обретение независимости Грецией. Важную роль в эту эпоху сыграли и итальянские восстания 1831 года.
С момента Венского конгресса 1815 года Италия оставалась расколотой на десяток государств под австрийским влиянием. Население не раз выражало протест, однако либеральные восстания либо не находили широкой поддержки, либо подавлялись армией Австрии.
После реставрации повсеместно восстановились старые порядки — церковное управление, феодальные привилегии, внутренние барьеры и высокий налоговый гнёт, питающий неэффективную бюрократию. В Болонье к 1831 году бедняками числились 44% жителей. Экономика находилась в упадке: промышленность сокращалась, ярмарки пустели, процветала контрабанда. Неурожай 1830 года и известия о революции во Франции лишь усилили протестные настроения. На улицах звучали революционные песни, поднимались французские флаги.
Отсутствие политических свобод вынудило народ выразить свой протест против плохого управления революционным путём. Приняв идеалы французской революции 1830-го, восставшие подняли итальянский триколор как символ политического и национального единства.
Центром событий стала область Эмилия-Романья — герцогства Модена и Парма, а также Папская область с ключевыми городами: Болонья, Реджо, Форли, Анкона.
Ключевым же городом стала Болонья, восставшая 4 февраля. Местные жители, недовольные утратой автономии при восстановлении папской власти, воспользовались растерянностью администрации и сформировали временное правительство. Была созвана Национальная гвардия, снижены налоги, отменены папские символы власти. За Болоньей восстали города по всему побережью Романьи.
Города стремились реформировать налоговую систему, восстановить экономику, создать боеспособную армию. Большую роль сыграли ветераны наполеоновской эпохи, такие как генерал Карло Дзукки, принявший на себя военное командование.
1 марта 1831 года в Болонье была провозглашена Республика Объединённых провинций Италии. Она охватила десять провинций, получила временное правительство и представительный орган — Консульту. Была введена единая система налогообложения, учреждены префектуры, ослаблен контроль церкви, расширены права университетов, евреев и женщин.
Тем временем войска под командованием полковника Джузеппе Серконьяни начали наступление на юг. Им удалось разбить папскую армию, захватить Анкону, а затем занять ряд городов в Умбрии и Марке. Казалось, путь к Риму открыт. Однако в Болонье предпочли дипломатический путь: опасаясь эскалации, революционное правительство затормозило наступление, а вскоре стало известно, что Папа обратился за военной помощью к Австрии.
Итальянские либералы надеялись на поддержку Франции — как это случилось в Бельгии. Однако новая власть в Париже, опасаясь войны с Габсбургами, избрала политику невмешательства.
Австрийское вторжение началось в марте. Несколько стычек закончились бегством добровольцев. Попытка мобилизации провалилась. Единственная победа у Сант’Арканджело 25 марта не изменила общей ситуации. Болонья пала 21 марта, а 26-го было подписано соглашение о капитуляции.
Папа Григорий XVI провёл репрессии. В Болонье и Романье Национальная гвардия была распущена, часть либералов эмигрировала, другие были казнены. В Папской области были увеличены налоги, усилена армия, все предложения о реформах отвергнуты.
Тем не менее революция 1831 года стала важным поворотным моментом. Она показала, что без борьбы реформ не будет. Именно тогда патриотизм впервые обрёл политическую форму. Это была революция Italia farà da sé — «Италия сделает всё сама». Хотя она не принесла победы, она стала первым наброском будущего Рисорджименто.
Братья Гракхи
Гравюра: восстание против папских легатов в Болонье, 1831
В истории XIX века годом революции традиционно считается 1848-й. Меньшее внимание привлекают события 1830-х годов: либеральные революции во Франции, Бельгии, Швейцарии, Португалии, реформы в Великобритании и обретение независимости Грецией. Важную роль в эту эпоху сыграли и итальянские восстания 1831 года.
С момента Венского конгресса 1815 года Италия оставалась расколотой на десяток государств под австрийским влиянием. Население не раз выражало протест, однако либеральные восстания либо не находили широкой поддержки, либо подавлялись армией Австрии.
После реставрации повсеместно восстановились старые порядки — церковное управление, феодальные привилегии, внутренние барьеры и высокий налоговый гнёт, питающий неэффективную бюрократию. В Болонье к 1831 году бедняками числились 44% жителей. Экономика находилась в упадке: промышленность сокращалась, ярмарки пустели, процветала контрабанда. Неурожай 1830 года и известия о революции во Франции лишь усилили протестные настроения. На улицах звучали революционные песни, поднимались французские флаги.
Отсутствие политических свобод вынудило народ выразить свой протест против плохого управления революционным путём. Приняв идеалы французской революции 1830-го, восставшие подняли итальянский триколор как символ политического и национального единства.
Центром событий стала область Эмилия-Романья — герцогства Модена и Парма, а также Папская область с ключевыми городами: Болонья, Реджо, Форли, Анкона.
Ключевым же городом стала Болонья, восставшая 4 февраля. Местные жители, недовольные утратой автономии при восстановлении папской власти, воспользовались растерянностью администрации и сформировали временное правительство. Была созвана Национальная гвардия, снижены налоги, отменены папские символы власти. За Болоньей восстали города по всему побережью Романьи.
Города стремились реформировать налоговую систему, восстановить экономику, создать боеспособную армию. Большую роль сыграли ветераны наполеоновской эпохи, такие как генерал Карло Дзукки, принявший на себя военное командование.
1 марта 1831 года в Болонье была провозглашена Республика Объединённых провинций Италии. Она охватила десять провинций, получила временное правительство и представительный орган — Консульту. Была введена единая система налогообложения, учреждены префектуры, ослаблен контроль церкви, расширены права университетов, евреев и женщин.
Тем временем войска под командованием полковника Джузеппе Серконьяни начали наступление на юг. Им удалось разбить папскую армию, захватить Анкону, а затем занять ряд городов в Умбрии и Марке. Казалось, путь к Риму открыт. Однако в Болонье предпочли дипломатический путь: опасаясь эскалации, революционное правительство затормозило наступление, а вскоре стало известно, что Папа обратился за военной помощью к Австрии.
Итальянские либералы надеялись на поддержку Франции — как это случилось в Бельгии. Однако новая власть в Париже, опасаясь войны с Габсбургами, избрала политику невмешательства.
Австрийское вторжение началось в марте. Несколько стычек закончились бегством добровольцев. Попытка мобилизации провалилась. Единственная победа у Сант’Арканджело 25 марта не изменила общей ситуации. Болонья пала 21 марта, а 26-го было подписано соглашение о капитуляции.
Папа Григорий XVI провёл репрессии. В Болонье и Романье Национальная гвардия была распущена, часть либералов эмигрировала, другие были казнены. В Папской области были увеличены налоги, усилена армия, все предложения о реформах отвергнуты.
Тем не менее революция 1831 года стала важным поворотным моментом. Она показала, что без борьбы реформ не будет. Именно тогда патриотизм впервые обрёл политическую форму. Это была революция Italia farà da sé — «Италия сделает всё сама». Хотя она не принесла победы, она стала первым наброском будущего Рисорджименто.
Братья Гракхи
Гравюра: восстание против папских легатов в Болонье, 1831
Центурионы Папы Римского: народная армия против революционных идей
После революции 1831 года Папская область оказалась на грани краха. Либералы угрожали свержением векового порядка. Спасение пришло лишь благодаря австрийской интервенции.
Консервативный лагерь в ту пору раскололся. На Папу Римского оказывал влияние австрийский канцлер Меттерних, настаивавший на необходимости реформ для устранения социальных причин недовольства. Однако Папская курия отвергала любые перемены, считая старый порядок «лучшим из возможных».
Но как предотвратить революцию, если армия ненадёжна, а полиция коррумпирована? На удивление, выход нашёл кардинал Томмазо Бернетти — госсекретарь Папской области и убеждённый реакционер. Его решение было нетипичным: использовать те же приёмы, к которым прибегали революционеры — мобилизацию народных масс.
Бернетти сделал ставку на крестьянство — преданный папству класс, враждебный городским либералам, не предлагавшим ни аграрных реформ, ни социальной поддержки.
В 1832 году он создал тайные отряды «центурионов» — вооружённые группы бедноты и энтузиастов, не носивших форму, действовавших без официальных полномочий и напрямую подчинявшихся самому кардиналу. Их задачей было устрашение либералов.
Центурионы быстро превратились в инструмент внеправового насилия. Один австрийский офицер писал: «Фанатизм центурионов стал по-настоящему опасным... они собираются по три–четыре человека сразу после захода солнца, патрулируют улицы и самым несправедливым и произвольным образом нападают на любого, кого считают либералом».
Численность центурионов стремительно росла: к 1833 году их было уже около 75 тысяч. По мере расширения движение всё меньше напоминало политическое противостояние и всё больше — классовую борьбу. Крестьяне видели в центурионах защитников от городской элиты, которая не предлагала им ни земли, ни помощи. В Анконе центурионы быстро расправились с либералами, но в Болонье — центре революции 1831 года — натолкнулись на ожесточённое сопротивление.
Городские элиты жаловались: «Арендаторы больше не признают превосходства тех, кто дал им поля... слуги не слушаются хозяев... попытка выселить арендатора означала почти верную смерть».
Меттерних предупреждал: такая мобилизация может привести не к укреплению порядка, а к социальной революции. Кардинал Спинола называл действия центурионов «истинной анархией».
Под давлением критики Бернетти ограничил движение. Центурионы были переименованы в «папских добровольцев», их численность сократили, они подчинились местным властям и лишились права носить скрытое оружие. Но это лишь усугубило ситуацию: каждый доброволец получил право нанимать до четырёх помощников, на которых не распространялись никакие ограничения. Обозлённые добровольцы и их помощники теперь угрожали расправой чиновникам, пытавшимся их контролировать.
В 1834 году Бернетти, надеясь восстановить лояльность добровольцев, вернул им прежние привилегии, а Папа публично выразил им своё доверие. Бернетти попытался превратить их в силы общественной безопасности вместо карательных отрядов. Но доверие Папы лишь укрепило их самоуверенность. Добровольцы стали ещё агрессивнее, подтвердив худшие опасения Меттерниха: оружие, созданное для борьбы с революцией, само могло стать её источником.
В 1836 году Бернетти был отстранён. Его преемник, кардинал Ламбрускини, не мог открыто разоружить десятки тысяч центурионов. Вместо этого он проводил политику постепенного ослабления их влияния: интеграция в государственные структуры, подкуп лидеров, апелляция к авторитету Папы. Только после смерти консервативного Григория XVI и избрания реформатора Пия IX в 1847 году Ламбрускини удалось окончательно распустить центурионов. Они так и не сразились с революцией, начавшейся в следующем году.
Консерваторы XIX века в целом отказались от идеи народной мобилизации. Однако эксперимент Бернетти стал зловещим предвестием будущего. В XX веке фашисты и их отряды чернорубашечников — взяли на вооружение именно эту логику: мобилизацию масс против «врагов нации».
Братья Гракхи
Картина: Кардинал Бернетти, организатор народной контрреволюции
После революции 1831 года Папская область оказалась на грани краха. Либералы угрожали свержением векового порядка. Спасение пришло лишь благодаря австрийской интервенции.
Консервативный лагерь в ту пору раскололся. На Папу Римского оказывал влияние австрийский канцлер Меттерних, настаивавший на необходимости реформ для устранения социальных причин недовольства. Однако Папская курия отвергала любые перемены, считая старый порядок «лучшим из возможных».
Но как предотвратить революцию, если армия ненадёжна, а полиция коррумпирована? На удивление, выход нашёл кардинал Томмазо Бернетти — госсекретарь Папской области и убеждённый реакционер. Его решение было нетипичным: использовать те же приёмы, к которым прибегали революционеры — мобилизацию народных масс.
Бернетти сделал ставку на крестьянство — преданный папству класс, враждебный городским либералам, не предлагавшим ни аграрных реформ, ни социальной поддержки.
В 1832 году он создал тайные отряды «центурионов» — вооружённые группы бедноты и энтузиастов, не носивших форму, действовавших без официальных полномочий и напрямую подчинявшихся самому кардиналу. Их задачей было устрашение либералов.
Центурионы быстро превратились в инструмент внеправового насилия. Один австрийский офицер писал: «Фанатизм центурионов стал по-настоящему опасным... они собираются по три–четыре человека сразу после захода солнца, патрулируют улицы и самым несправедливым и произвольным образом нападают на любого, кого считают либералом».
Численность центурионов стремительно росла: к 1833 году их было уже около 75 тысяч. По мере расширения движение всё меньше напоминало политическое противостояние и всё больше — классовую борьбу. Крестьяне видели в центурионах защитников от городской элиты, которая не предлагала им ни земли, ни помощи. В Анконе центурионы быстро расправились с либералами, но в Болонье — центре революции 1831 года — натолкнулись на ожесточённое сопротивление.
Городские элиты жаловались: «Арендаторы больше не признают превосходства тех, кто дал им поля... слуги не слушаются хозяев... попытка выселить арендатора означала почти верную смерть».
Меттерних предупреждал: такая мобилизация может привести не к укреплению порядка, а к социальной революции. Кардинал Спинола называл действия центурионов «истинной анархией».
Под давлением критики Бернетти ограничил движение. Центурионы были переименованы в «папских добровольцев», их численность сократили, они подчинились местным властям и лишились права носить скрытое оружие. Но это лишь усугубило ситуацию: каждый доброволец получил право нанимать до четырёх помощников, на которых не распространялись никакие ограничения. Обозлённые добровольцы и их помощники теперь угрожали расправой чиновникам, пытавшимся их контролировать.
В 1834 году Бернетти, надеясь восстановить лояльность добровольцев, вернул им прежние привилегии, а Папа публично выразил им своё доверие. Бернетти попытался превратить их в силы общественной безопасности вместо карательных отрядов. Но доверие Папы лишь укрепило их самоуверенность. Добровольцы стали ещё агрессивнее, подтвердив худшие опасения Меттерниха: оружие, созданное для борьбы с революцией, само могло стать её источником.
В 1836 году Бернетти был отстранён. Его преемник, кардинал Ламбрускини, не мог открыто разоружить десятки тысяч центурионов. Вместо этого он проводил политику постепенного ослабления их влияния: интеграция в государственные структуры, подкуп лидеров, апелляция к авторитету Папы. Только после смерти консервативного Григория XVI и избрания реформатора Пия IX в 1847 году Ламбрускини удалось окончательно распустить центурионов. Они так и не сразились с революцией, начавшейся в следующем году.
Консерваторы XIX века в целом отказались от идеи народной мобилизации. Однако эксперимент Бернетти стал зловещим предвестием будущего. В XX веке фашисты и их отряды чернорубашечников — взяли на вооружение именно эту логику: мобилизацию масс против «врагов нации».
Братья Гракхи
Картина: Кардинал Бернетти, организатор народной контрреволюции
Крымская война: начало изоляции России
В Австрии, после ввода русской армии для подавления Венгерской революции, на Николая смотрели как на спасителя империи – и небезосновательно. В 1849–1852 годах Франц-Иосиф и министр-президент, а также министр иностранных дел Австрии, князь Шварценберг, фактически подчинялись всем прихотям российского императора. Уверенность Николая в том, что Австрия полностью зависит от России, была настолько велика, что он нередко позволял себе говорить от её имени – как, например, во время рокового разговора с Гамильтоном Сеймуром в январе 1853 года.
Пруссия также не вызывала у Николая сомнений как союзник. Хотя король Фридрих Вильгельм IV нравился ему меньше, чем Франц-Иосиф, в его послушании царь тоже не сомневался. Раздражение вызывали лишь слабость и уступчивость прусского монарха в дни берлинских волнений, когда тот пошёл на переговоры с протестующими и согласился принять конституцию.
Обеспечение, как казалось Николаю, стабильности на юго-западном и северо-западном флангах позволяло ему занять более жёсткую позицию по отношению к Франции, где после государственного переворота 1851 года стало ясно, что власть захватывает Луи-Наполеон. Перед европейскими державами встал вопрос: признавать ли нового правителя?
Впервые тема была затронута в разговоре между русским послом в Вене бароном Мейендорфом и австрийским канцлером Шварценбергом. Последний полагал, что власть Наполеона можно признать, если принц-президент обязуется проводить мирную политику.
Однако Николай не собирался мириться с тем, что представитель династии Бонапартов вновь станет императором – тем более что это прямо противоречило решениям Венского конгресса 1815 года.
В 1852 году, уже после смерти Шварценберга, в игру вступил прусский посол в Петербурге фон Рохов. Он, ссылаясь на принципиальную позицию нового главы австрийского МИД Буоля, убедил всё ещё колебавшегося Николая отказаться от обращения к Наполеону как к «брату», заверяя, что и Пруссия, и Австрия поступят так же. Вместо «брат мой» Николай обратился к французскому императору как к «другу моему».
Николай был рад поддержке союзников. Однако очень быстро выяснилось, что фон Рохов грубо ошибся: и Пруссия, и Австрия вскоре признали Наполеона III с полным титулом. Таким образом, Николай оказался в изоляции и крайне неловком положении.
Хотя формально инициатива исходила от фон Рохова, вся игра управлялась новым австрийским канцлером Буолем. Его действия были продиктованы тактическими соображениями: поступок Николая сводил на нет любые попытки улучшить франко-русские отношения. Это было выгодно Буолю, ведь и Пруссия, и Австрия в случае союза Франции с Россией рисковали оказаться между двух огней.
В создавшейся ситуации Николай не решился изменить свою позицию, а, наоборот, продолжил её отстаивать. И к этому его подталкивали, в том числе, австрийцы. Особенно показательным стало письмо Буоля русскому послу в Вене Мейендорфу от 31 декабря 1852 года. Уже втянув Николая в опасную дипломатическую интригу, Буоль, желая убедиться, что тот не попытается выйти из неё, писал: «Император Николай не такой человек, чтобы отрекаться (se rétracter) от слова, которое он произнёс… И ваш кабинет, впрочем, вполне может упорствовать, не боясь серьёзных последствий». Буоль заранее восхищался царём, который будет упорно держаться за слово, сказанное им под давлением.
Эти события окончательно испортили и без того натянутые отношения между Россией и Францией. История с титулом имела продолжение. В конце декабря 1852 года вновь обострился давний дипломатический спор между Францией и Россией – так называемый «вопрос о святых местах». Он, как казалось, уже был исчерпан, но теперь внезапно приобрёл крайне острый характер. «Это он мстит», – сказал Николай о Наполеоне III, узнав о новой враждебной позиции, которую заняло французское посольство в Константинополе.
Братья Гракхи
Гравюра: Наполеон III в коронационной одежде
В Австрии, после ввода русской армии для подавления Венгерской революции, на Николая смотрели как на спасителя империи – и небезосновательно. В 1849–1852 годах Франц-Иосиф и министр-президент, а также министр иностранных дел Австрии, князь Шварценберг, фактически подчинялись всем прихотям российского императора. Уверенность Николая в том, что Австрия полностью зависит от России, была настолько велика, что он нередко позволял себе говорить от её имени – как, например, во время рокового разговора с Гамильтоном Сеймуром в январе 1853 года.
Пруссия также не вызывала у Николая сомнений как союзник. Хотя король Фридрих Вильгельм IV нравился ему меньше, чем Франц-Иосиф, в его послушании царь тоже не сомневался. Раздражение вызывали лишь слабость и уступчивость прусского монарха в дни берлинских волнений, когда тот пошёл на переговоры с протестующими и согласился принять конституцию.
Обеспечение, как казалось Николаю, стабильности на юго-западном и северо-западном флангах позволяло ему занять более жёсткую позицию по отношению к Франции, где после государственного переворота 1851 года стало ясно, что власть захватывает Луи-Наполеон. Перед европейскими державами встал вопрос: признавать ли нового правителя?
Впервые тема была затронута в разговоре между русским послом в Вене бароном Мейендорфом и австрийским канцлером Шварценбергом. Последний полагал, что власть Наполеона можно признать, если принц-президент обязуется проводить мирную политику.
Однако Николай не собирался мириться с тем, что представитель династии Бонапартов вновь станет императором – тем более что это прямо противоречило решениям Венского конгресса 1815 года.
В 1852 году, уже после смерти Шварценберга, в игру вступил прусский посол в Петербурге фон Рохов. Он, ссылаясь на принципиальную позицию нового главы австрийского МИД Буоля, убедил всё ещё колебавшегося Николая отказаться от обращения к Наполеону как к «брату», заверяя, что и Пруссия, и Австрия поступят так же. Вместо «брат мой» Николай обратился к французскому императору как к «другу моему».
Николай был рад поддержке союзников. Однако очень быстро выяснилось, что фон Рохов грубо ошибся: и Пруссия, и Австрия вскоре признали Наполеона III с полным титулом. Таким образом, Николай оказался в изоляции и крайне неловком положении.
Хотя формально инициатива исходила от фон Рохова, вся игра управлялась новым австрийским канцлером Буолем. Его действия были продиктованы тактическими соображениями: поступок Николая сводил на нет любые попытки улучшить франко-русские отношения. Это было выгодно Буолю, ведь и Пруссия, и Австрия в случае союза Франции с Россией рисковали оказаться между двух огней.
В создавшейся ситуации Николай не решился изменить свою позицию, а, наоборот, продолжил её отстаивать. И к этому его подталкивали, в том числе, австрийцы. Особенно показательным стало письмо Буоля русскому послу в Вене Мейендорфу от 31 декабря 1852 года. Уже втянув Николая в опасную дипломатическую интригу, Буоль, желая убедиться, что тот не попытается выйти из неё, писал: «Император Николай не такой человек, чтобы отрекаться (se rétracter) от слова, которое он произнёс… И ваш кабинет, впрочем, вполне может упорствовать, не боясь серьёзных последствий». Буоль заранее восхищался царём, который будет упорно держаться за слово, сказанное им под давлением.
Эти события окончательно испортили и без того натянутые отношения между Россией и Францией. История с титулом имела продолжение. В конце декабря 1852 года вновь обострился давний дипломатический спор между Францией и Россией – так называемый «вопрос о святых местах». Он, как казалось, уже был исчерпан, но теперь внезапно приобрёл крайне острый характер. «Это он мстит», – сказал Николай о Наполеоне III, узнав о новой враждебной позиции, которую заняло французское посольство в Константинополе.
Братья Гракхи
Гравюра: Наполеон III в коронационной одежде
Друзья! Мы собрали все наши материалы о дипломатической предыстории Крымской войны в одном посте, чтобы вы ничего не пропустили. Это захватывающий путь – от иллюзий Николая I до первых шагов международной изоляции России.
1. Дипломатические иллюзии Николая I – когда амбиции не совпали с реальностью Европы. Читать
2. Кризис империи накануне столкновения – тревожная реальность России перед войной. Читать
3. Ункяр-Искелеси – шаг к проливам – дипломатическая победа Николая I, которая вызвала тревогу в Лондоне и Париже. Читать
4. Николай I в Лондоне – как царь надеялся договориться с англичанами о будущем Турции. Читать
5. Начало изоляции – как дипломатическая ловушка Австрии оставила Россию одну. Читать
Приятного чтения!
Карикатура: «Покорители понарошку», Оноре Домье, 1854 г. Высмеивает показную решимость союзников в Крымской войне – Франции, Англии и Османской империи, – выставляя их действия как несерьёзный фарс, театральную позу без реального основания
Братья Гракхи
1. Дипломатические иллюзии Николая I – когда амбиции не совпали с реальностью Европы. Читать
2. Кризис империи накануне столкновения – тревожная реальность России перед войной. Читать
3. Ункяр-Искелеси – шаг к проливам – дипломатическая победа Николая I, которая вызвала тревогу в Лондоне и Париже. Читать
4. Николай I в Лондоне – как царь надеялся договориться с англичанами о будущем Турции. Читать
5. Начало изоляции – как дипломатическая ловушка Австрии оставила Россию одну. Читать
Приятного чтения!
Карикатура: «Покорители понарошку», Оноре Домье, 1854 г. Высмеивает показную решимость союзников в Крымской войне – Франции, Англии и Османской империи, – выставляя их действия как несерьёзный фарс, театральную позу без реального основания
Братья Гракхи
Ливония – орденские замки и ганзейские города. Крестовые походы в Прибалтику и транзитная торговля Руси с Западной Европой. Государство немецких крестоносцев и войны за его наследство.
Берлин: город, который обрушился на тебя
К началу XX века, главным выразителем стремительного развития новообразованной Германской империи стал Берлин - символ взрывного прогресса — и одновременно нарастающего социального напряжения. Быстрорастущий мегаполис, залитый электрическим светом, насыщенный рекламой и ночной жизнью, резко контрастировал с провинциальной Германией предыдущего поколения.
Американский писатель Марк Твен, посетивший город в 1892 году, писал: «Это новый город, самый новый из всех, которые я когда-либо видел. По сравнению с ним Чикаго выглядел бы почтенным».
Для провинциалов и мигрантов Берлин становился культурным шоком. Один рабочий вспоминал, как при приближении к столице с изумлением смотрел на «море света»: «Тут не я приехал в город. Тут город обрушился на меня… Мне нужно было держать себя в руках, чтобы меня не опрокинули, не расплющили».
Берлин казался городом будущего: достижения науки осветили улицы, телефонные провода оплели дома, появились трамваи и подземка. Рост потребления породил первые торговые дворцы. Однако за фасадами модерна скрывался острый кризис ориентации.
Индустриализация трансформировала город быстрее, чем общество успевало адаптироваться. Рабочие кварталы были перенаселены, жильё — ветхим, санитарные условия — неудовлетворительными, болезни — повсеместными. Социальное расслоение становилось всё более заметным.
Темп жизни вызывал хроническое психологическое напряжение. Неудивительно, что прогресс вызывал не только восхищение, но и неврастению — усталость от шума, суеты, толпы, скоростей, анонимности.
На фоне изменений распадалась традиционная буржуазная семья. В рабочих районах множились внебрачные союзы, матери-одиночки, незаконнорожденные дети. Молодёжь стремилась вырваться из-под родительского контроля. Женщины всё чаще претендовали на публичную роль — что вызывало у старых элит моральную панику.
Ответом стало ужесточение нормативной базы. Гражданский кодекс 1900 года ограничил правоспособность женщин, юридически закрепил главенство мужа в семье и усилил уголовную ответственность за аборты и гомосексуальность. Эти меры стали попыткой законсервировать устоявшийся порядок в условиях нарастающего культурного сдвига.
В условиях дезориентации многие искали опору в коллективных формах принадлежности: профсоюзах, рабочих партиях, церковных и этнических объединениях. Те, кто не мог адаптироваться к новому темпу и ритму жизни, всё чаще обращались к образам прошлого.
Парадоксально, но именно буржуазия — класс, выигравший от модернизации, — стала главным источником критики её последствий. Консюмеризм, одиночество массового общества, технизация быта и труда вызывали тревогу за судьбу личности, целостности, культуры.
Одной из ярчайших форм этого сопротивления стало молодёжное движение, возникшее как попытка школьников и студентов вырваться из города, семьи и школы. Его участники стремились к жизни на природе, искренности, самовыражению, празднованию мифического прошлого. Походы, костры, праздники солнцестояний — всё это стало выражением тоски по целостности в эпоху распада.
В культурном плане протест выразился в художественном авангарде. Поэты и художники отказывались от натурализма и социальной ангажированности, погружаясь в автономное искусство. В центре их внимания оказывалось страдание «я» — от утраты глубины, от давления массовости, от утилитарной рациональности эпохи.
К началу Первой мировой войны Берлин стал ареной сосуществования и конкуренции радикально разных проектов: от марксизма и фёлькиш-национализма до экспрессионизма, утопического коммунаризма и раннего мифа национал-социализма.
Ничто не завершилось с войной. В межвоенный период Берлин стал ареной прямых столкновений — штурмовиков и ротфронтовцев, мафии и полиции, декадентов и фанатиков, модернистов и контрреволюционеров. То, что в 1900-х ощущалось как тревожное предчувствие, в 1920-х обернулось реальностью уличной борьбы за образ будущего.
Братья Гракхи
Фото: Берлин, начало XX века, 1) Женщины и дети в очереди на кассе в магазине на Театерштрассе, 2) Интерьер торгового дворца на Лейпцигской площади
К началу XX века, главным выразителем стремительного развития новообразованной Германской империи стал Берлин - символ взрывного прогресса — и одновременно нарастающего социального напряжения. Быстрорастущий мегаполис, залитый электрическим светом, насыщенный рекламой и ночной жизнью, резко контрастировал с провинциальной Германией предыдущего поколения.
Американский писатель Марк Твен, посетивший город в 1892 году, писал: «Это новый город, самый новый из всех, которые я когда-либо видел. По сравнению с ним Чикаго выглядел бы почтенным».
Для провинциалов и мигрантов Берлин становился культурным шоком. Один рабочий вспоминал, как при приближении к столице с изумлением смотрел на «море света»: «Тут не я приехал в город. Тут город обрушился на меня… Мне нужно было держать себя в руках, чтобы меня не опрокинули, не расплющили».
Берлин казался городом будущего: достижения науки осветили улицы, телефонные провода оплели дома, появились трамваи и подземка. Рост потребления породил первые торговые дворцы. Однако за фасадами модерна скрывался острый кризис ориентации.
Индустриализация трансформировала город быстрее, чем общество успевало адаптироваться. Рабочие кварталы были перенаселены, жильё — ветхим, санитарные условия — неудовлетворительными, болезни — повсеместными. Социальное расслоение становилось всё более заметным.
Темп жизни вызывал хроническое психологическое напряжение. Неудивительно, что прогресс вызывал не только восхищение, но и неврастению — усталость от шума, суеты, толпы, скоростей, анонимности.
На фоне изменений распадалась традиционная буржуазная семья. В рабочих районах множились внебрачные союзы, матери-одиночки, незаконнорожденные дети. Молодёжь стремилась вырваться из-под родительского контроля. Женщины всё чаще претендовали на публичную роль — что вызывало у старых элит моральную панику.
Ответом стало ужесточение нормативной базы. Гражданский кодекс 1900 года ограничил правоспособность женщин, юридически закрепил главенство мужа в семье и усилил уголовную ответственность за аборты и гомосексуальность. Эти меры стали попыткой законсервировать устоявшийся порядок в условиях нарастающего культурного сдвига.
В условиях дезориентации многие искали опору в коллективных формах принадлежности: профсоюзах, рабочих партиях, церковных и этнических объединениях. Те, кто не мог адаптироваться к новому темпу и ритму жизни, всё чаще обращались к образам прошлого.
Парадоксально, но именно буржуазия — класс, выигравший от модернизации, — стала главным источником критики её последствий. Консюмеризм, одиночество массового общества, технизация быта и труда вызывали тревогу за судьбу личности, целостности, культуры.
Одной из ярчайших форм этого сопротивления стало молодёжное движение, возникшее как попытка школьников и студентов вырваться из города, семьи и школы. Его участники стремились к жизни на природе, искренности, самовыражению, празднованию мифического прошлого. Походы, костры, праздники солнцестояний — всё это стало выражением тоски по целостности в эпоху распада.
В культурном плане протест выразился в художественном авангарде. Поэты и художники отказывались от натурализма и социальной ангажированности, погружаясь в автономное искусство. В центре их внимания оказывалось страдание «я» — от утраты глубины, от давления массовости, от утилитарной рациональности эпохи.
К началу Первой мировой войны Берлин стал ареной сосуществования и конкуренции радикально разных проектов: от марксизма и фёлькиш-национализма до экспрессионизма, утопического коммунаризма и раннего мифа национал-социализма.
Ничто не завершилось с войной. В межвоенный период Берлин стал ареной прямых столкновений — штурмовиков и ротфронтовцев, мафии и полиции, декадентов и фанатиков, модернистов и контрреволюционеров. То, что в 1900-х ощущалось как тревожное предчувствие, в 1920-х обернулось реальностью уличной борьбы за образ будущего.
Братья Гракхи
Фото: Берлин, начало XX века, 1) Женщины и дети в очереди на кассе в магазине на Театерштрассе, 2) Интерьер торгового дворца на Лейпцигской площади
Как Германия стала великой державой — и почему не смогла стать первой
Промышленный и научный взлёт Германии в последней трети XIX века — один из самых поразительных примеров экономической трансформации в мировой истории. Германия за жизнь одного поколения прошла путь «от аграрного государства к индустриальному» и изменила своё социальное и пространственное устройство до неузнаваемости.
С 1870 по 1913 год промышленное производство Германии увеличилось в шесть раз. Если в 1860-х годах её доля в мировом промышленном производстве составляла 4,9 %, то к 1913 году — уже 14,8 %, превысив показатели Великобритании (13,6 %), хотя и уступая США (32 %).
Фундамент роста составили «классические» отрасли первой индустриальной волны — уголь и металл. Добыча угля выросла с 8 млн тонн в 1865 году до 114 млн тонн в 1913, а производство чугуна — с 1,6 млн тонн в 1870-х до 14,8 млн тонн в 1913 году. Эти отрасли обеспечили промышленную основу, но дальнейшее развитие определили новые технологические фронты — химия и электротехника.
Именно здесь Германия добилась беспрецедентного лидерства. Уже к 1907 году в химической промышленности было занято 250 тысяч работников, а ежегодные темпы роста достигали 6 %. Страна контролировала от 80 до 90 % мирового рынка синтетических красителей. В электротехнике немецкие компании, прежде всего Siemens и AEG, к 1910 году обеспечивали треть мирового производства.
Бурный рост базировался на уникальной системе взаимодействия науки, промышленности и государства. С 1873 по 1914 год ассигнования на университеты выросли почти на 500 %, а число студентов — в пять раз. Именно фундаментальные исследования стали основой прикладных инноваций: от электрических трамваев до алюминия, от фармацевтики до высоковольтной техники.
К 1913 году добавленная стоимость экономики достигла 48,4 млрд марок — почти втрое больше по сравнению с 1872 годом. Однако за этим успехом скрывались и структурные ограничения. Доходы большинства населения оставались низкими.
Хотя реальная заработная плата выросла — на 50 процентов с 1871 по 1890 год и на 90 процентов к 1913 году — этот рост был значительно скромнее, чем у рабочих во Франции, Великобритании и США. Так, в 1912 году более половины жителей Пруссии и Саксонии жили за чертой бедности.
Это тормозило формирование внутреннего потребительского рынка. Наиболее ярким примером стал автомобиль: хотя двигатели внутреннего сгорания были разработаны именно в Германии (Отто, Бенц, Даймлер), страна не смогла их коммерциализировать. В 1913 году в США насчитывалось 1,2 млн автомобилей, в Великобритании — 250 тыс., а в Германии — всего 70 тыс. Автомобиль оставался роскошью, доступной лишь узкому кругу высших слоёв.
Таким образом, Германия не стала страной массового потребления. Разрыв между бедными и богатыми увеличивался: если в 1854 году 5 % самых богатых контролировали 20 % всех доходов, то к 1913 году — уже треть. Для сравнения, в Великобритании богатейшие 5 % держали почти половину национального дохода, но там спрос поддерживался огромным колониальным населением и доступом на азиатские рынки, чего Германии не доставало.
Германия показала выдающиеся научные достижения. Из 556 значительных открытий в медицине в 1860–1910 годах почти 250 были сделаны немецкими учёными. Аналогичная картина наблюдалась в физике: Рентген, Планк, ранние этапы ядерной физики.
Парадокс в том, что без массового рынка и широкого потребления государство оказывалось единственным актором, способным использовать и капитализировать научные достижения — прежде всего в военной сфере.
Путь в будущее оказался замкнут внутри: без внутреннего рынка, с ограниченным доступом к колониальным ресурсам и с возрастающим демографическим давлением (население выросло с 41 до 64 млн за 40 лет), Германия подошла к границе, где технологическое превосходство не давало экономического лидерства.
В этих условиях рост армии воспринимался как рациональный способ реализации накопленного потенциала. С такой логикой Германия подошла к 1914-му году.
Братья Гракхи
Фото: центр заводов семейства Крупп, 1910, Эссен, Германия
Промышленный и научный взлёт Германии в последней трети XIX века — один из самых поразительных примеров экономической трансформации в мировой истории. Германия за жизнь одного поколения прошла путь «от аграрного государства к индустриальному» и изменила своё социальное и пространственное устройство до неузнаваемости.
С 1870 по 1913 год промышленное производство Германии увеличилось в шесть раз. Если в 1860-х годах её доля в мировом промышленном производстве составляла 4,9 %, то к 1913 году — уже 14,8 %, превысив показатели Великобритании (13,6 %), хотя и уступая США (32 %).
Фундамент роста составили «классические» отрасли первой индустриальной волны — уголь и металл. Добыча угля выросла с 8 млн тонн в 1865 году до 114 млн тонн в 1913, а производство чугуна — с 1,6 млн тонн в 1870-х до 14,8 млн тонн в 1913 году. Эти отрасли обеспечили промышленную основу, но дальнейшее развитие определили новые технологические фронты — химия и электротехника.
Именно здесь Германия добилась беспрецедентного лидерства. Уже к 1907 году в химической промышленности было занято 250 тысяч работников, а ежегодные темпы роста достигали 6 %. Страна контролировала от 80 до 90 % мирового рынка синтетических красителей. В электротехнике немецкие компании, прежде всего Siemens и AEG, к 1910 году обеспечивали треть мирового производства.
Бурный рост базировался на уникальной системе взаимодействия науки, промышленности и государства. С 1873 по 1914 год ассигнования на университеты выросли почти на 500 %, а число студентов — в пять раз. Именно фундаментальные исследования стали основой прикладных инноваций: от электрических трамваев до алюминия, от фармацевтики до высоковольтной техники.
К 1913 году добавленная стоимость экономики достигла 48,4 млрд марок — почти втрое больше по сравнению с 1872 годом. Однако за этим успехом скрывались и структурные ограничения. Доходы большинства населения оставались низкими.
Хотя реальная заработная плата выросла — на 50 процентов с 1871 по 1890 год и на 90 процентов к 1913 году — этот рост был значительно скромнее, чем у рабочих во Франции, Великобритании и США. Так, в 1912 году более половины жителей Пруссии и Саксонии жили за чертой бедности.
Это тормозило формирование внутреннего потребительского рынка. Наиболее ярким примером стал автомобиль: хотя двигатели внутреннего сгорания были разработаны именно в Германии (Отто, Бенц, Даймлер), страна не смогла их коммерциализировать. В 1913 году в США насчитывалось 1,2 млн автомобилей, в Великобритании — 250 тыс., а в Германии — всего 70 тыс. Автомобиль оставался роскошью, доступной лишь узкому кругу высших слоёв.
Таким образом, Германия не стала страной массового потребления. Разрыв между бедными и богатыми увеличивался: если в 1854 году 5 % самых богатых контролировали 20 % всех доходов, то к 1913 году — уже треть. Для сравнения, в Великобритании богатейшие 5 % держали почти половину национального дохода, но там спрос поддерживался огромным колониальным населением и доступом на азиатские рынки, чего Германии не доставало.
Германия показала выдающиеся научные достижения. Из 556 значительных открытий в медицине в 1860–1910 годах почти 250 были сделаны немецкими учёными. Аналогичная картина наблюдалась в физике: Рентген, Планк, ранние этапы ядерной физики.
Парадокс в том, что без массового рынка и широкого потребления государство оказывалось единственным актором, способным использовать и капитализировать научные достижения — прежде всего в военной сфере.
Путь в будущее оказался замкнут внутри: без внутреннего рынка, с ограниченным доступом к колониальным ресурсам и с возрастающим демографическим давлением (население выросло с 41 до 64 млн за 40 лет), Германия подошла к границе, где технологическое превосходство не давало экономического лидерства.
В этих условиях рост армии воспринимался как рациональный способ реализации накопленного потенциала. С такой логикой Германия подошла к 1914-му году.
Братья Гракхи
Фото: центр заводов семейства Крупп, 1910, Эссен, Германия
Промедление смерти подобно: хроника провала у Нёв-Шапель
Английская атака на Нёв-Шапель является примером типичного сражения Первой мировой войны, в ходе которого проявились основные проблемы, сделавшие этот конфликт затяжным. В операции участвовали 7-я и 8-я британские дивизии, а также Мерутская и Лахорская дивизии Индийского корпуса. Ширина фронта наступления составляла около 7,5 километра. В тылу было сосредоточено 500 орудий с боекомплектом из 200 000 снарядов. Наступление должны были поддержать резервные части, но они могли вступать в бой только по приказу командующего 1-й армией генерала Дугласа Хейга. Проблема заключалась в том, что его приказ должен был последовательно пройти через штабы корпусов, дивизий, бригад и батальонов, прежде чем дойти до непосредственных исполнителей.
В семь утра начался артобстрел немецких позиций. Неожиданно для войны того времени, германскую армию удалось застать врасплох. Британцам также удалось скрытно сосредоточить 60 000 человек всего в 100 метрах от противника. Численное превосходство было семикратным, и немецкая оборона быстро пала. За несколько часов был прорван участок фронта шириной 1500 метров – тактический успех, за которым сразу последовали трудности.
Достигнув определённых рубежей, британцы остановились, дожидаясь, пока артиллерия передислоцируется и обстреляет деревню Нёв-Шапель, где, предположительно, оставались немецкие части. На деле деревня была пуста – немцы отступили к укреплённым рубежам в глубине. После обстрела пехота пошла вперёд по открытому полю, но вскоре вновь остановилась. Время терялось. Командир 2-й стрелковой бригады отправил в тыл депешу с просьбой продолжить наступление в обход плана, но ответа не последовало. Повезло уже в том, что сообщение вообще дошло.
Тем временем немцы укрепляли фланги, закрывали бреши и подтягивали резервы. Слева, где уцелели позиции, пулемёты 11-го егерского батальона открыли огонь, уничтожив сотни солдат. Справа британцы заблудились – обычное явление на незнакомой местности.
По плану британцы остановились, ожидая подхода подкреплений, которые должны были развить успех. В итоге около 9 000 солдат оказались зажаты между деревней и стартовыми позициями.
Ситуация ухудшалась, но артиллерия не могла вмешаться: она не была своевременно оповещена. Связь поддерживалась лишь через посыльных и сигнальщиков. Первые были уязвимы и медлительны, вторые – плохо заметны на расстоянии.
Приказ на подавление пулемётов поступил слишком поздно – к тому моменту они уже нанесли серьёзный урон. Полное возобновление наступления состоялось лишь к шести вечера: приказ шёл к фронту несколько часов. За это время немцы стянули резервы, и темп атаки был потерян.
Наутро британцы снова атаковали, но их штурмы быстро захлебнулись. Немцы перешли к контрнаступлению, сначала запланированному на 10 марта, но перенесённому на 12-е. Оно тоже остановилось почти сразу – из-за больших потерь. За это время британцы успели укрепиться: на господствующих высотах разместили 20 пулемётов.
Потери оказались сопоставимыми: 11 652 человека у англичан и около 8 600 у немцев. Подобное соотношение стало типичным для позиционной войны: атака одной стороны почти неизбежно сменялась контратакой другой.
Почему так происходило? Преимущество было у наступающих лишь в самом начале, при условии скрытной концентрации сил – что случалось редко. После этого инициативу перехватывали обороняющиеся: они отступали на заранее подготовленные линии, лучше знали местность и имели чёткие планы действий. Наступающие, понеся потери, продвигались по незнакомой территории, отрывались от артиллерии и теряли связь с тылом. Пока обороняющаяся сторона планировала контратаку, атакующие успевали укрепиться и переходили к обороне.
Как пишет Д. Киган, «Результатом такого наступления и контрнаступления становилась ещё более широкая и запутанная линия окопов, напоминающая заметный и постоянно зудящий шрам на месте неудачной хирургической операции».
Братья Гракхи
Картина: индийские войска атакуют немецкие позиции у Нейв-Шапель, 1915 год
Английская атака на Нёв-Шапель является примером типичного сражения Первой мировой войны, в ходе которого проявились основные проблемы, сделавшие этот конфликт затяжным. В операции участвовали 7-я и 8-я британские дивизии, а также Мерутская и Лахорская дивизии Индийского корпуса. Ширина фронта наступления составляла около 7,5 километра. В тылу было сосредоточено 500 орудий с боекомплектом из 200 000 снарядов. Наступление должны были поддержать резервные части, но они могли вступать в бой только по приказу командующего 1-й армией генерала Дугласа Хейга. Проблема заключалась в том, что его приказ должен был последовательно пройти через штабы корпусов, дивизий, бригад и батальонов, прежде чем дойти до непосредственных исполнителей.
В семь утра начался артобстрел немецких позиций. Неожиданно для войны того времени, германскую армию удалось застать врасплох. Британцам также удалось скрытно сосредоточить 60 000 человек всего в 100 метрах от противника. Численное превосходство было семикратным, и немецкая оборона быстро пала. За несколько часов был прорван участок фронта шириной 1500 метров – тактический успех, за которым сразу последовали трудности.
Достигнув определённых рубежей, британцы остановились, дожидаясь, пока артиллерия передислоцируется и обстреляет деревню Нёв-Шапель, где, предположительно, оставались немецкие части. На деле деревня была пуста – немцы отступили к укреплённым рубежам в глубине. После обстрела пехота пошла вперёд по открытому полю, но вскоре вновь остановилась. Время терялось. Командир 2-й стрелковой бригады отправил в тыл депешу с просьбой продолжить наступление в обход плана, но ответа не последовало. Повезло уже в том, что сообщение вообще дошло.
Тем временем немцы укрепляли фланги, закрывали бреши и подтягивали резервы. Слева, где уцелели позиции, пулемёты 11-го егерского батальона открыли огонь, уничтожив сотни солдат. Справа британцы заблудились – обычное явление на незнакомой местности.
По плану британцы остановились, ожидая подхода подкреплений, которые должны были развить успех. В итоге около 9 000 солдат оказались зажаты между деревней и стартовыми позициями.
Ситуация ухудшалась, но артиллерия не могла вмешаться: она не была своевременно оповещена. Связь поддерживалась лишь через посыльных и сигнальщиков. Первые были уязвимы и медлительны, вторые – плохо заметны на расстоянии.
Приказ на подавление пулемётов поступил слишком поздно – к тому моменту они уже нанесли серьёзный урон. Полное возобновление наступления состоялось лишь к шести вечера: приказ шёл к фронту несколько часов. За это время немцы стянули резервы, и темп атаки был потерян.
Наутро британцы снова атаковали, но их штурмы быстро захлебнулись. Немцы перешли к контрнаступлению, сначала запланированному на 10 марта, но перенесённому на 12-е. Оно тоже остановилось почти сразу – из-за больших потерь. За это время британцы успели укрепиться: на господствующих высотах разместили 20 пулемётов.
Потери оказались сопоставимыми: 11 652 человека у англичан и около 8 600 у немцев. Подобное соотношение стало типичным для позиционной войны: атака одной стороны почти неизбежно сменялась контратакой другой.
Почему так происходило? Преимущество было у наступающих лишь в самом начале, при условии скрытной концентрации сил – что случалось редко. После этого инициативу перехватывали обороняющиеся: они отступали на заранее подготовленные линии, лучше знали местность и имели чёткие планы действий. Наступающие, понеся потери, продвигались по незнакомой территории, отрывались от артиллерии и теряли связь с тылом. Пока обороняющаяся сторона планировала контратаку, атакующие успевали укрепиться и переходили к обороне.
Как пишет Д. Киган, «Результатом такого наступления и контрнаступления становилась ещё более широкая и запутанная линия окопов, напоминающая заметный и постоянно зудящий шрам на месте неудачной хирургической операции».
Братья Гракхи
Картина: индийские войска атакуют немецкие позиции у Нейв-Шапель, 1915 год
Всем привет!
Я Андрей (aka Ugni) и увлекаюсь историей европейского Средневековья уже 20 лет.
🧙 На моем канале Terra Teutonica можно познакомиться с ярким миром исторической реконструкции и посмотреть как люди ездят на фестивали, переодеваются в костюмы, сражаются в доспехах, занимаются ремеслами и строят дома по аутентичным технологиям, готовят средневековую еду и получают от этого всего огромное удовольствие!
🔹Помимо красивых фоточек и видео всего этого великолепия, Вы познакомитесь с субкультурой реконструкторов, узнаете чем они живут и дышат, как шутят и развлекаются, и как это интересное хобби становится семейным и длиною в целую жизнь.
🔹На канале также будет много исторической науки и ее популяризации в формате живой истории, реенактмента и экспериментальной археологии. Поэтому если все это Вам интересно и вы хотите взглянуть на мир исторической реконструкции глазами ее непосредственного участника, то добро пожаловать!
Подписаться на канал
Я Андрей (aka Ugni) и увлекаюсь историей европейского Средневековья уже 20 лет.
🧙 На моем канале Terra Teutonica можно познакомиться с ярким миром исторической реконструкции и посмотреть как люди ездят на фестивали, переодеваются в костюмы, сражаются в доспехах, занимаются ремеслами и строят дома по аутентичным технологиям, готовят средневековую еду и получают от этого всего огромное удовольствие!
🔹Помимо красивых фоточек и видео всего этого великолепия, Вы познакомитесь с субкультурой реконструкторов, узнаете чем они живут и дышат, как шутят и развлекаются, и как это интересное хобби становится семейным и длиною в целую жизнь.
🔹На канале также будет много исторической науки и ее популяризации в формате живой истории, реенактмента и экспериментальной археологии. Поэтому если все это Вам интересно и вы хотите взглянуть на мир исторической реконструкции глазами ее непосредственного участника, то добро пожаловать!
Подписаться на канал