В конце 1935 г. власти колониального Ливана обнаружили Сирийскую националистическую партию (СНП, будущую ССНП). Французов настораживал не только радикальный национализм группы, но и символика, из-за которой партию заподозрили в симпатиях к фашистам в Германии и Италии. Сверх того, информанты утверждали, что слышали о тайниках с оружием и агентах ССНП в полиции и армии (Les Troupes spéciales du Levant).

Эта подпольная партия появилась в 1932 году, и в первые пару лет росла небыстро. На партийных встречах образованная молодёжь читала стихи, выступала с речами, обсуждала литературу, историю, а также идеи основателя ССНП Антуна Сааде.

К осени 1935 года в ССНП состояло порядка 2-3 тысяч человек, причём не меньше половины из них – в Бейруте. К этому моменту у партии уже была «униформа», хотя период уличных столкновений молодых националистов в одноцветных рубашках настанет лишь спустя пару лет, с появлением Катаиб и Нажжаде (стычки с коммунистами тоже случались).

📸Сааде выступает в форме ССНП, середина 1930-х

Важным центром активности ССНП был Американский университет в Бейруте. Там среди студентов Сааде набирал своих первых сторонников. Помимо Бейрута, у партии были ячейки в Горном Ливане, в Дамаске, на северо-западе Сирии, а также в Хайфе, Яфе и Иерусалиме.

Нередко новые ячейки появлялись благодаря выпускникам бейрутских университетов, которые возвращались в родные города и деревни и набирали сторонников среди друзей и знакомых.

Светская пан-сиристская идеология ССНП находила отклик у радикальной интеллигенции из разных конфессиональных групп – православных и католиков, суннитов и друзов, алавитов и, впоследствии, шиитов.

📸Социал-националисты демонстрируют партийное приветствие: поднятая правая рука, согнутая в локте. 1936 г.

В ноябре 1935 года начались аресты руководителей и активистов ССНП. Одним из первых был задержан сам «Вождь» (az-zaʿīm) Антун Сааде. Дело Сааде и однопартийцев освещалось в бейрутских газетах на протяжении многих месяцев.

Некоторые издания высмеивали молодость Сааде (чуть больше 30) и его товарищей. Газета Je Jour называла ССНП опасным явлением, в то время как an-Nahār отмечала смелость и спокойствие ответчиков в суде. ar-Rābiṭa же описывала ССНП как «инструмент итальянского фашизма».

А у al-Maʿrid вышел целый спецвыпуск о партии, причём со статьями от членов ССНП. Редактором издания был Мишель Заккур – союзник Бишары аль-Хури, лидера христианской антиколониальной оппозиции (аль-Хури впоследствии стал первым президентом независимого Ливана). Вдобавок, Заккур публично высказывался в поддержку ССНП.

📸На скамье подсудимых слева направо: Нееме Табет, Антун Сааде, Заки Наккаш. Табет возглавлял партию, когда Сааде был в изгнании в Южной Америке (1938-1947). Фото из al-Maʿrid

Антуна Сааде приговорили к полугоду тюремного заключения и штрафу. Другие задержанные по делу ССНП были приговорены к более коротким срокам (часто условным) и штрафам. Всего осудили порядка 30 человек, нескольких оправдали. Власти не нашли доказательств того, что партия Сааде работала на фашистские режимы.

Адвокатом был Хамид Франжье – выходец из влиятельной маронитской семьи и один из отцов-основателей независимого Ливана. Возможно, дело в том, что Франжье дружил с Салахом Лабаки – одним из лидеров ССНП.

Суд над Сааде прибавил партии узнаваемости. В частности, ССНП пригласили на 2-ю Конференцию побережья, прошедшую в Бейруте в 1936 году. Там собрались политики из Ливана, которые требовали объединить свои регионы с Сирией. В основном это были мусульмане, но не только. Мероприятие проходило в доме Али Салима Салама – уважаемого суннитского нотабля из Бейрута.

Делегация ССНП включала в том числе Салаха Лабаки, который выступай там с речью. Участие в Конференции расширило контакты партии среди ливанских суннитов. Однако сближения радикальной партии с ведущими политиками по итогам встречи не произошло.

Антун Сааде вышел из тюрьмы 12 мая 1936 года. Власти давили на активистов ССНП, чтобы избежать публичных мероприятий в честь освобождения Сааде. Дело дошло до арестов.

Однако Сааде недолго пробыл на свободе. Его сторонники напали на редактора издания al-Masāʾ, который активно критиковал Сааде и его партию. Члены ССНП также попытались сжечь редакцию газеты ar-Rābiṭa, обвинявшую ССНП в связях с европейским фашистами. Возможно, партия также готовила покушение на её редактора, пишет Carl Yonker в The Rise and Fall of Greater Syria. Антуна Сааде задержали, но к концу года снова отпустили.

Очередная волна арестов последовала весной 1937 года. 21 февраля 1937 года несколько сотен сторонников ССНП съехались в христианскую деревню Бикфая в Ливанских горах, восточнее Бейрута. Бикфае была не чужда политика: в середине 1920-х там работал лидер коммунистов Фуад Шимали и его товарищи по профсоюзу табачников, а к концу 1930-х в деревне обосновались фалангисты (Катаиб) – ливанские националисты. Семья их лидера Пьера Жмайеля уже несколько веков проживает в Бикфае.

Полагаю, это добавляло провокационности демонстрации 21 февраля 1937 г. ССНП принялись размахивать флагами с «красным вихрем» и выкрикивать лозунги против независимости Ливана. Разгонять их отправили жандармов. Последовали столкновения, несколько человек с обеих сторон получили ранения.

Снова начались аресты. Сааде залёг на дно в Бейруте. Какое-то время он продолжал тайно навещать партийные ячейки и выпускать заявления с критикой ливанских властей, порой печатавшиеся в прессе. В итоге его вновь задержали, но через какое-то время дело закрыли, а Сааде отпустили после заверений, что его партия не работает на европейских фашистов.

Ливанское руководство также пыталось добиться поддержки Сааде и ССНП на выборах в парламент. Ведущие политики в те годы опирались на личные связи и влияние и обычно не создавали партий. Так что дисциплинированная сеть активистов ССНП была чем-то необычным. Неудивительно, что в 1930-40-х бывали эпизоды, когда влиятельные политики пытались заручиться поддержкой структур ССНП на выборах.

Отношения с властями оставались непростыми. На фоне очередного обострения в 1938 г. Сааде решил уехать за границу. Видимо, помимо проблем с законом, у ССНП были финансовые трудности. «Вождь» надеялся найти новых сторонников – в среде левантийских эмигрантов – и спонсоров. В итоге Сааде провёл в Южной Америке почти 10 лет.

Все эти годы партия продолжала действовать, но со временем перестала настаивать на единстве Ливана и Сирии. Это и другие противоречия привели к тому, что, когда Сааде вернулся в марте 1947 г., у него разразился конфликт с Нееме Табетом и его фракцией. Но это уже совсем другая история.

(Carl Yonker, The Rise and Fall of Greater Syria)

Башенная площадь, Бейрут, 1920 г. После того, как в 1916 г. османские власти казнили там арабских националистов, её стали также называть Площадью мучеников.

В центре – сад, разбитый ещё при османах, но переделанный французами. 1 мая 1925 г. вокруг него ездили автомобили с красными флагами, утверждает* историк-коммунист Мухаммад Дакруб. Это была первая публичная акция коммунистов в Ливане. После этого они собрались в кинотеатре Кристалл, где выступали с речами. По итогам встречи армянское коммунистическое движение Спартак объединилось с арабскими коммунистами, а нарождающуюся партию заметили еврейские коммунисты в Палестине и вышли на связь.

За садом – Малый дворец (снесён в 1950). При османах там была резиденция губернатора, а при французах там работали президент и правительство Ливана (французский Верховный комиссар заседал неподалёку на холме в Большом дворце).

*دكروب، جذور السنديانة الحمراء
📸Charbel Meer

Миграция на юг Сирии стала одним из главных явлений в истории друзов в XVIII-XIX вв. До того община проживала в основном в Ливанских горах и по соседству: у горы Хермон, на горе Кармель и в Вади ат-Тайм*. С начала XVIII в. друзы стали переселяться в Хауран – область южнее Дамаска, одну из «хлебных корзин» Леванта. В частности, друзы принялись заселять горы на юге Хаурана, которые к началу ХХ века стали называть Джабаль ад-Дуруз – Друзские горы.

Почему же друзы устремились в Хауран? Одним из факторов были многочисленные конфликты в Горном Ливане. Де факто автономный регион делился на районы, которыми правили династии друзских шейхов (не религиозных). Они собирали налоги и отправляли правосудие, а при необходимости могли мобилизовать крестьян для военных нужд. Во главе шейхов стоял эмир, теоретически назначавшийся османами и плативший им налоги.

Зенитом эмирата в Горном Ливане было правление Фахр ад-Дина II аль-Маани. На пике влияния он правил Ливаном в сегодняшних границах** и даже сирийскими городами вроде Хомса и Хамы и частью Галилеи. При нём друзская экспансия достигла пика. Были основаны такие деревни как Далият аль-Кармиль на г. Кармель.

XVIIIв. был полон конфликтов между шейхами друзов, в которые нередко вмешивались соседние губернаторы – Дамаска и Сайды. Видимо, среди первых друзских переселенцев в Хауран – ещё в конце XVIIв. –были те, кто проиграл во фракционной борьбе в Горном Ливане.

Помимо борьбы за пост эмира шла конкуренция внутри семей. Вдобавок, существовало деление на две фракции, обоснованное арабской племенной генеалогией. Принадлежность к той или иной фракции была политически обусловленной и не обязательно связана с реальным происхождением семьи. Но браки внутри фракций подкрепляли воображаемую генеалогию.

К тому же, постепенно менялась демография Ливанских гор. Фахр ад-Дин поощрял разведение шёлка, который можно было экспортировать в Европу. Это способствовало миграции христианских (особенно маронитских) крестьян из северной части Горного Ливана в южную. В XIX в. христиане составляли большинство почти во всех горных регионах (кроме Шуфа).

Эти процессы сопровождались ростом благосостояния христиан, так что в начале XIX в. друзские шейхи всё чаще оказывались должниками своих вчерашних крестьян. Росло и влияние Маронитской католической церкви, и некоторые друзские шейхи стали принимать христианство. Всё это ослабило друзов и создавало предпосылки для войн между друзами и маронитами в середине XIXв.

Особенно тяжёлые времена для друзов начались в 1770-х гг. После гибели шейха Захира аль-Омара, османским правителем Акки стал Ахмад-паша аль-Джаззар. В отношениях с соседями он был склонен опираться на силу. Джаззар-паша много воевал с шиитами юга Ливана и друзами. Вдобавок, при его поддержке эмиром Горного Ливана стал Башир II аш-Шихаби, правивший горным эмиратом полвека. Как и Фахр ад-Дин, он правил всем современным Ливаном, что также делает его особой фигурой в националистической историографии. Однако он и правда сыграл огромную роль в истории. Стремясь укрепить свою власть над своенравными шейхами, Башир II одного за другим уничтожал лидеров ведущих кланов – Имадов, Джумблатов и других. Опирался он при этом в т.ч. на христиан. А когда в 1831-40 гг. Левант оккупировал сын губернатора Египта, Башир перешёл на его сторону и помогал тому укрепить контроль над горами.

На всех этапах карьеры Башир II убил немало оппонентов, и не одна деревня была разграблена. Кто-то отправлялся в изгнание. Но если у шейха был шанс вернуться, крестьяне обычно оставались там, куда переселились – в Хауране. Там, в Джабаль ад-Дуруз, они сумели отстоять свою автономию под военно-политическим руководством семьи Хамдан (до1860) в борьбе с бедуинами из пустыни, иногда захватывая существующие деревни.

*Друзы также проживали в Джабаль аль-Аъля недалеко от Алеппо и немного в окрестностях Дамаска

**На этом основании ливанский националистический нарратив часто возводит современный Ливан, появившийся в сегодняшних границах в 1920, к эмирату Фахр ад-Дина

Firro, A History of the Druzes

«Мученик за мысль и свободу доктор Махди Амель “Хасан Хамдан”, член ЦК Ливанской компартии, подло убитый в Бейруте 18.5.87 пулями тиранов/мракобесов»

Родившийся в семье с юга Ливана Махди Амель (наст. имя – Х.Хамдан) стал доктором философии, окончив Университет Лиона. Во Франции Махди встретил спутницу жизни, и вместе они тайно помогали алжирцам в войне за независимость.

Тогда же начались связи Махди с коммунистами (французскими) и его увлечение французским марксизмом.

Пожив в Алжире, в 1960-х Амель вернулся в Ливан. Он работал учителем, а затем преподавал в Ливанском университете.

Сблизившись с ЛКП, Махди Амель стал одним из её идеологов и видным мыслителем-марксистом. Это произошло на фоне обновления ЛКП в конце 1960-х: из руководства выдавили сталинистов, лояльных Бакдашу, провели съезд и утвердили новый курс (больше независимости от Москвы в идеологии и местных вопросах, сближение с ООП и пан-арабистами, больше коллективного руководства).

М.Амель вошёл в ЦК в 1987г. В том же году убит исламистами.

Влияние Югославии на «арабский социализм»

Хотя режим Гамаля Абдель Насера у многих ассоциируется с пан-арабизмом и «арабским социализмом», сам он был прагматичным политиком, не склонным к теоретизированию и догматизму. В 1952 году, свергая египетскую монархию, Насер и другие Свободные офицеры едва ли собирались строить социализм. Среди лидеров переворота были люди как левых взглядов, так и близкие к исламистам. Сам Насер в юности (в 1930-х, ещё до армии) был членом крайне-правого движения Молодой Египет.

По всей видимости, Насером двигало в первую очередь желание сделать Египет сильным и по-настоящему независимым – по возможности под мудрым руководством самого Насера. К тому же, будучи сыном мелкого чиновника, он прекрасно знал о крайнем неравенстве в обществе и, вероятно, хотел что-то поменять. А вот под какими лозунгами делать всё это Насера волновало куда меньше.

Так что, прежде чем обратиться к Москве, Насер пытался получить деньги и оружие у США. У Вашингтона, однако, были свои условия. Но египетская хунта не хотела вступать ни в какие про-западные альянсы, памятуя о неравных договорах и прочих хитростях, с помощью которых Франция с Британией правили Ближним Востоком после Первой мировой.

СССР оказался сговорчивее. Соглашение о военных поставках из Чехословакии (1955) было, пожалуй, главным политическим триумфом Насера, укрепившим его позиции в Египте и арабском мире (до Суэцкого кризиса год спустя, когда его популярность взлетела уже совсем до небес). Ведь ни в какой Восточный блок Каир при этом не вступал. Более того, как раз в середине 1950-х появилось Движение неприсоединения, и Насер стал одним из его лидеров – наравне с маршалом Тито и Джавахарлалом Неру.

При этом с ~1957 г. Насер стал обращаться к слову «социализм». Среди возможных причин Rami Ginat называет стремление подорвать экономическое влияние старых элит и попытки задобрить Москву на фоне репрессий против египетских коммунистов.

Но масштабные национализации начались лишь летом 1961 года (за пару месяцев до распада Объединённой арабской республики). А окончательно курс на арабский социализм был закреплён в Хартии национального действия (1962).

Rami Ginat считает, что югославская модель повлияла на законы о национализации, принятые в июле 1961 г. Среди заимствований Ginat отмечает требование включать рабочих в руководство предприятий.

Западные посольства в Каире сообщали о консультациях ОАР с Белградом и создании совместной министерской комиссии по экономическому сотрудничеству. Вдобавок, в начале 1961 года в ОАР приехал Эдвард Кардель – один из лидеров Югославии и, впоследствии, автор конституции 1974 г. Арабскую республику также посетил Миялко Тодорович (по словам Rami Ginat – ведущий специалист по плановой экономике), а 18–23 апреля 1961 г. у Насера в ОАР гостил сам Йосип Броз Тито (это был уже не первый визит Тито в Египет). В конце июня того же года в Белград направилась парламентская делегация от ОАР. Возглавлял её Анвар Садат.

Среди прочего, Тито советовал не проводить коллективизацию сельского хозяйства, утверждает Rami Ginat. «У нас в Югославии есть социализм, но нет еды», – отметил маршал.

Но почему Югославия? Лично Насер знал Тито с 1954 г. Очевидно, президента ОАР интересовали два аспекта югославской политики: 1) вмешательство в экономику и 2) независимость от Вашингтона и Москвы. Консультации с Белградом позволяли меньше полагаться на советских партнёров, а также учиться на ошибках югославских товарищей в вопросах плановой экономики.

(Ginat, Egypt’s Incomplete Revolution)

📸Обратите внимание на портреты Неру и Тито у Насера на фото в посте по ссылке

Часто говорят, что конфликты на Ближнем Востоке вызваны границами, которые чертили европейцы, не особо считаясь с местными реалиями. Хотя в целом это так, не стоит делать поспешных выводов, что можно было просто нарезать границы по-другому, и вот тогда все бы жили дружно и счастливо.

Вероятно, жизнь в Леванте была б спокойнее, если бы границы и политические системы сложились сами по себе, без внешнего вмешательства. Но это всё, конечно, чистые спекуляции. Во-первых, как объективно замерить, где это «внешнее» влияние начинается? География? Язык? Религия? И т.д. Во-вторых, мы не знаем, насколько кровавым был бы этот процесс, если бы он шёл без вмешательства «извне». И я тут не о расистском стереотипе «они там все друг друга перережут без сильной руки», а скорее о реакции Османской империи на потенциальный арабский сепаратизм.

Да и, откровенно говоря, сложно представить сценарии, при которых европейские великие державы не попытались бы заполучить кусок Османской империи в случае распада последней. В том числе поэтому арабские (прото)националисты до Первой мировой всерьёз о независимости не говорили. Впрочем, это связано ещё и с тем, что арабская идентичность не исключала османской – чувства принадлежности к империи, которое было распространено в т.ч. среди политических элит и интеллигенции.

«Национальные» идентичности – арабская, сирийская, ливанская – уже формировались до ПМВ, но ещё не окончательно отмежевались друг от друга. Скажем, можно было верить в историческую особость Ливана, но считать его частью Сирии, а культуру Ливана – арабской (т.е. основанной на арабском языке и его литературной традиции). Конкурирующие идеологии и движения, основанные на этих трёх идентичностях, появились лишь в 1920-30-х. Во многом это объясняется как раз тем, что новые границы, в отличие от османских, не признавались большинством населения. Приемлемой для всех альтернативы также не просматривалось.

При этом, как часто повторяет ливанский историк Шарль Хаек, разговоры о том, что европейцы разделили некую Сирию в «естественных границах», несколько оторваны от реальности. Поскольку вечных границ – политических, лингвистических, религиозных и т.п. – не существует, разговоры о «естественных» границах – это удел националистической публицистики, а не историков.

Как я уже писал ранее, до стремительных перемен XIX в. сиро-палестинский регион (aka Левант, араб. Bilād aš-Šām) делился на множество областей, которые немецкий историк Thomas Philipp окрестил «локально интегрированными регионами». И в какие государства, страны и идентичности они развились бы при других обстоятельствах, мы не знаем. Но современные границы там не особо вырисовывались: под «Сирией» подразумевался весь Левант; под «Ливаном» – обычно Горный Ливан; «Палестина» (Filasṭīn) существовала как географическое название, чёткие границы которому придали уже британцы. При этом только Горный Ливан был единым районом, а Сирии и Палестины как административных единиц не существовало.

Под «правильными» границами нередко понимают конфессиональные. Но тут есть сразу несколько проблем. Во-первых, почему именно конфессиональный принцип должен быть решающим? Многие люди в регионе не согласны с такой постановкой вопроса, а сегодня и вовсе распространены идентичности с привязкой к Ливану, Сирии (и не обязательно режиму Асадов) и т.д. Вдобавок, в разных частях Леванта общины веками сосуществовали – и обычно вполне мирно.

И это не говоря о том, что разговоры об извечных конфессиональных конфликтах и фанатизме – это во многом стереотипы, через которые объясняется более сложная реальность. Ведь помимо конфликтов (в том же Горном Ливане 1840-61) были и продолжительные периоды мирного сосуществования (там же в 1861-1914), люди взаимодействовали на рынках и в театре, а подчас посещали одни и те же святые места (просто со своей мифологией у разных конфессий). А у тех же конфликтов середины XIX в. есть политические, экономические и дипломатические причины.

Сближение Сирии и СССР в 1950-х было вызвано отнюдь не симпатиями к коммунизму. По воспоминаниям Халеда аль-Азма, неоднократно занимавшего посты премьер-министра и министра обороны Сирии, «чтобы развивать нашу страну, у нас не было выбора, кроме как обратиться к Советскому Союзу».

аль-Азм стал министром обороны 31 декабря 1956 г. К этому моменту Сирия уже сотрудничала с Восточным блоком. Вот как описывает аль-Азм в своих мемуарах:

«Нет сомнений, что сделки о поставках оружия в Сирию из Советского Союза и Чехословакии были своего рода помощью. Нет, они были не бесплатными, но цены на вооружение были низкие, а выплата предусматривалась с рассрочкой. Беспристрастный человек не может обвинить Сирию и Египет, подписавших такие сделки, в том, что они отказались от части суверенитета или что они связали себя какими-то обязательствами перед поставщиками. Эти контракты сделали армии Сирии и Египта сильнее, чем когда-либо в прошлом.
[…]

В сущности, и у нас не было желания связывать себя соглашениями с коммунистическими государствами, поскольку это сделало бы нашу внешнюю, внутреннюю и социальную поли тику зависящей от их собственного курса.

Мы же по-прежнему верили в арабский национализм, и все, что происходило в мире, рассматривали с точки зрения влияния на наше существование, нашу независимость и нашу нацию. Что же до коммунистической идеологии, то она – несмотря на какое-то количество ее сторонников в стране – в Сирии не была популярна ни среди класса крупных землевладельцев, ни среди социалистов и представителей других течений».

Под «социалистами» аль-Азм подразумевает Баас и их тогдашнего союзника (с 1953) Акрама Хаурани. Хотя они тоже требовали социальных реформ и критиковали западную политику в регионе, ранние баасисты во многом расходились с коммунистами. Для идеологов вроде Мишеля Афляка коммунизм и марксизм с их материализмом были чужды арабам. Националистам не нравились ни разговоры о классовой борьбе, ни тем более ориентация на Москву, которая подтолкнула компартию к поддержке решения ООН о разделе Палестины (1947). А настоящее «политическое животное» Хаурани, сделавший карьеру на борьбе с землевладельцами вокруг Хамы, должно быть, просто не видел выгоды в чрезмерном сближении с коммунистами. К слову, в те годы даже исламисты заигрывали со словом «социализм».

Но почему СССР? Потому что страны Запада требовали либо политических уступок, либо оплаты по рыночной цене. Первое было унизительно – особенно на фоне свежих воспоминаний как о французском мандате (1920–1946), так и о поддержке Западом Израиля и Суэцком кризисе (1956). Так что даже если бы политики были готовы уступить, продать это решение избирателям (и офицерам) было бы очень сложно – особенно в свете политической нестабильности 1950-х и постоянной угрозы военных переворотов. Попытки США и Британии втянуть арабские страны в анти-советский Багдадский пакт привели к обратному эффекту, мобилизовав общественное мнение против этого альянса (скорее из-за ассоциаций с неравными «договорами» колониальной эпохи, чем из сипматий к СССР). Это способствовало росту популярности баасистов, коммунистов и египетского автократа Гамаля Абдель Насера.

Москва таких условий не выдвигала. Неудивительно, что арабы воспользовались помощью СССР, а Москва – возможностью распространить влияние на Ближний Восток.

У аль-Азма, впрочем, были свои (антисемитские) соображения по поводу того, ((((почему)))) страны Запада не хотят помогать арабам. Вот как аль-Азм описывает свои впечатления от встречи с гендиректором немецкого минэкономики:

«Генеральный директор и его помощники слушали с интересом, но дали понять, что их правительство не готово предоставить нам заем, а немецкий бизнес не горит желанием сотрудничать с сирийским капиталом. Однако они готовы продать нам необходимую технику при условии, что она будет оплачена в течение года. Разумеется, наш ответ был отрицательным. США, которые определяют политику ФРГ, и евреи, контролирующие их экономики, не позволяли помочь Сирии и облегчить ее участь, если она не склонится перед ними».

📸Халед аль-Азм чокается с маршалом Жуковым (1957); посередине, насколько я понимаю, стоит Даниил Солод – экс-посол СССР в Сирии и Египте, сопровождавший сирийскую делегацию.

Когда летом 1957 г. в Москву прилетели министры аль-Азм (оборона) и Фахер аль-Каяли (общественные работы), приветствовали их высокие сановники. Как вспоминал аль-Азм,

«в аэропорту нас встречали министр обороны Георгий Жуков, вице-премьер [Иосиф] Кузьмин и несколько министров и послов, включая нашего посла, господина Джамаля аль-Фарра, и сотрудников посольства. Там было множество офицеров и чиновников, а также группа сирийской молодежи, которая приехала в Москву на [VI Всемирный] фестиваль [молодежи и студентов]. Спустившись с трапа и поздоровавшись с встречающими, мы с министром обороны поднялись на трибуну, над которой реяли сирийский и советский флаги. Заиграли национальные гимны. [...] мы направились в подготовленный к нашему приезду дом на улице А. Толстого.[...] там были спальни, гостиные, столовые залы, кинотеатр и бильярд»

Южные пригороды Бейрута часто называют Ḍāḥiya, но это не официальное название. Более того, Ḍāḥiya – не совсем «район Бейрута», ведь 1) это не один муниципалитет, а несколько, 2) и расположены они де-юре за границами Бейрута. Хотя по факту это один большой город.

Шииты стали массово селиться южнее столицы в середине XXв. До того там были отдельные дома и особняки, вокруг – фруктовые сады, огороды, рощи и пустыри. Характерно, что открытый в 1950-х аэропорт был за городом, а сегодня к нему прилегает жилая застройка.

Шииты ехали туда из-за нищеты на периферии и изменений в сельском хозяйстве, а с 1968 Израиль стал бомбить юг Ливана в ответ на атаки ООП оттуда. Трущобы южнее столицы прозвали «поясом нищеты» вокруг Бейрута кафе, отелей и ночных клубов.

Урбанизация шиитов, подстёгнутая израильским вторжением (1982), продолжалась и в гражданскую войну(1975-90).

Уже далеко не вся Дахия выглядит как трущобы. Но теперь десятки/сотни тысяч её жителей бежали из-за войны, и некоторые живут на улицах

🗺️by Issa al-Hajj

По этому фото видно, как сильно вырос Бейрут за полвека. Вот старый аэродром Бир Хасан в 1937 г, тогдашний Бейрут – справа сверху. К концу ХХ века на месте аэродрома вырос одноимённый район, где сейчас немало высотной жилой застройки (на карте выше см. север муниципалитета Гобейри, юго-западнее стадиона, примерно где красный квадрат).

Поскольку в 1950-х несколько южнее возвели новый аэропорт, действующий и поныне, район Бир Хасан стали потихоньку застраивать.

Вдалеке виднеются мыс и район Рас Бейрут на северо-западе города. В XIX веке там уже работал Американский университет в Бейруте (до 1920 – Сирийский протестантский колледж). Но вместо высоток были малоэтажные дома и фруктовые сады.

В 1950-60-х, когда шииты уже начали селиться в южных пригородах, в Рас Бейрут вырос новый коммерческий культурный центр столицы вокруг улицы Хамра с её кафе, книжными и банками.

via Old Beirut

📸Бейрут, окрестности порта в 1960-х

Насколько я понимаю, в XIX в. Бейрут активно рос именно на восток – вдоль моря. Дело в том, что порт, игравший огромную роль в торговле с Европой, располагается восточнее исторического центра.

При этом первый «пояс бедности», появившийся ещё в XIX в., населяли не шииты, а в основном христиане – особенно католики-марониты. В порту мигранты из деревень Горного Ливана могли найти работу – или пароход в Египет или Америки. Многие, однако, оказывались в Западной Африке: кого-то обманывали, а кому-то не хватало денег на билет до Нью-Йорка или Сан-Паоло.

К середине XX века вокруг порта и южнее всё было застроено. Вероятно, поэтому многие шиитские крестьяне в 1950-60-х селились в основном в южных пригородах Бейрута. Вдобавок, часто там у них уже были родственники или земляки, переехавшие в столицу.

Фракционная борьба офицеров в 1950-60-х определила историю Сирии. Но почему к концу 1960-х именно алавитские офицеры оказались на ключевых должностях?

Поначалу после получения независимости (1946) большинство офицеров в Сирии были суннитами. Однако между ними было множество различий. Одним из главных было деление на выходцев из городов и сельской местности. Однако даже офицеры из одного города часто принадлежали к разным фракциям.

Большую роль сыграло то, что меньшинства (алавиты и друзы) проживали более-менее скученно на сельской периферии. Это способствовало тому, что у них были схожие представления о прекрасном – вдобавок к региональной, семейной и конфессиональной солидарности внутри общин. Личные мотивы, однако, зачастую перечёркивали все эти соображения.

Особенно заметными и политически активными были офицеры из Дамаска и Хамы, пишет палестинский историк Hanna Batatu. Среди выходцев из столицы некоторые симпатизировали Гамалю Абдель Насеру. В то же время, многие их сослуживцы-земляки поддержали переворот 1961 года, положивший конец Объединённой арабской республике Сирии и Египта. За сентябрьским путчем 1961 г. стояли и офицеры, связанные со старой элитой землевладельцев и коммерсантов, но также левые, исламисты и в целом выходцы из менее привилегированных социальных групп.

Среди офицеров из Хамы встречались сторонники старой элиты, но особо популярен был их земляк Акрам Хаурани. В окрестностях Хамы земля была сосредоточена в руках влиятельных семей вроде Азмов и Барази, и Хаурани сделал карьеру именно на борьбе с такими землевладельцами. Вдобавок, он рано осознал потенциал армии и стал советовать сторонникам поступать в военное училище в Хомсе. Во многом именно связи Хаурани увеличили влияние Баас в армии в 1950-х, когда тот объединился с партией и стал одним из её лидеров.

Ханна Батату также отмечает, что офицеры из Дейр эз-Зора (на северо-востоке Сирии) и Хаурана (юг) нередко симпатизировали Насеру, но многие из них всё же предпочитали Баас.

«Несколько упрощая очень сложную картину», Батату пишет, что сунниты разных убеждений и происхождений зачистили друг друга. Это происходило на фоне политизации армии после путча Хусни аз-Заима (март 1949), с которого началась эпоха военных переворотов. Сам аз-Заим был свергнут и убит в августе того же года.

В ходе фракционной борьбы суннитские офицеры из менее благополучных слоёв подчас объединялись с друзами и алавитами против суннитов, связанных с элитой. Сельские офицеры-сунниты, в свою очередь, могли интриговать против городских совместно с алавитами и друзами (также обычно выходцами из деревень), с которыми они могли быть сопартийцами.

В 1963 году партия Баас захватила власть в результате очередного путча. Сделала она это при поддержке некоторых других фракций (включая насеристов), но очень скоро в армии начались чистки. Сначала убрали тех, кто ассоциировался с переворотом 1961г. Потом избавлялись от сторонников Акрама Хаурани, Насера и сирийского офицера Зияда Харири.

Когда в 1966 г. одна фракция Баас свергла другую, последовали увольнения из армии, кто-то отправился в изгнание. Каждая такая чистка снижала численность и влияние фракций с преобладанием суннитов – а заодно и боеспособность сирийской армии накануне Шестидневной войны (1967). Последний блок сельских суннитов из Хаурана (вокруг Ахмада Сувейдани) был зачищен уже в феврале 1968.

Не то чтобы алавиты и друзы были монолитными группами. Внутри них тоже бывали противоречия, которые подчас заканчивались убийствами (М.Умран) или пожизненным заточением (Салах Джадид). Но, как считает Батату, среди них было меньше структурных противоречий – в силу компактного проживания (отсюда региональная и локальная солидарность) в похожих условиях (на нищей сельской периферии), схожего опыта (меньшинство) и социального бэкграунда (родители многих офицеров из круга Асада были малыми/средними крестьянами-землевладельцами или малыми нотаблями на уровне деревни). Всё это не исключало личных, идеологических и семейных противоречий.

(Batatu, Syria's Peasantry,the Descendants of Its Lesser Rural Notables, and Their Politics)

Описывая историю Ближнего Востока, мы часто говорим о «крестьянах». Однако важно помнить, что это «зонтичный» термин, и на практике землепашцы жили и живут очень по-разному. Палестинский историк Hanna Batatu выделяет несколько параметров, по которым можно разделить крестьян Сирии в XIX-ХХ в.

1) Принадлежность к крупному племени или клану. Это было особенно важно на периферии, особенно в долине Евфрата. В Хауране, на юге Сирии, долго сохранялась клановая система; поскольку там было не так много крупных землевладельцев, общественные отношения во многом определялись через отношениями между кланами и семьями. Поскольку такая группа старательно блюла свою коллективную честь, члены племени/клана не давали в обиду своих родственников – иначе это скажется на репутации всей группы. Однако не все крестьяне и скотоводы принадлежали к таким сообществам. Хотя значение этих связей постепенно снижалось, в конце ХХ в. Батату отмечал, что они сохраняются.

Нередко деревни на периферии платили бедуинам за протекцию (ḫuwwa, от uḫuwwa –«братство»).

2) Батату различает крестьян «мирных» и «воинского происхождения».На деле это сильно пересекается с делением на жителей равнин и гор. К «мирным». Батату относил равнинных алавитов или садоводов вокруг Дамаска, к «воинственным» – горных алавитов с их традициями набегов или друзов, заселивших Хауран в XVIII в. в т.ч. силой.

Видимо, ландшафт в целом сказывался на отношениях с властями. Равнинные деревни часто избегали конфликтов, предпочитая хитрость, в то время как жители гор чаще бросали вызов открыто.

3) Разумеется, жизнь крестьянина сильно зависит от того, принадлежит ли ему земля, которую он пашет. Однако владеть куском земли – даже большим – недостаточно, ведь важны также климат, вода, особенности почвы и, скажем так, политическая география (с соседями придётся договариваться, будь то бедуины или губернатор). Безземельные крестьяне обычно становились наёмными работниками в городах или на деревне, сезонными рабочими или эмигрировали. Впрочем, к 1970-х сириец без земли в теории мог добиться успеха, заработав денег за границей (например, в Заливе) и став инвестором дома.

При этом к концу XIX в. значительная часть земли была сосредоточена в руках крупных землевладельцев, которые сумели воспользоваться османскими реформами XIX в. Помимо большей, чем у крестьян, правовой грамотности, влиятельным семьями помогло то, что часто именно из их них набирались чиновники. Но кое-где – как в области Хауран – крупных «латифундий» толком не сложилось, и землевладельцы оставались средними и мелкими (хотя была та же друзская семья аль-Атраш).

Хотя крестьяне не были крепостными, часто они фактически зависели от крупных землевладельцев – в т.ч. из-за кредитов под высокий процент. Чтобы попасть в долговую кабалу, было достаточно одного неурожая. Неудивительно, что в 1950-х заговорили о земельной реформе.

4) Свою роль играла и конфессия: будучи общей чертой, отличающей от соседей, принадлежность к общине способствовала определённой солидарности. Ведь в теории нельзя стать ни друзом, ни алавитом, ни езидом – можно только родиться. Впрочем, внутри общин были разные племена и семьи (и конкуренция в них), местные лидеры, а подчас и религиозные течения. Вдобавок, мусульманские не-суннитские конфессии (шииты, алавиты, друзы, исмаилиты) часто проживали компактно, так что локальная (деревня, город) идентичность накладывалась на региональную и конфессиональную.

Исторически конфессиональные меньшинства нередко заселяли горы: марониты и друзы в Горном Ливане, друзы в Хауране, на Кармеле, Хермоне и Джабаль аль-Аъля, алавиты в Алавитских горах. Это не значит, что в – преимущественно суннитских – городах меньшинств не было. Вспомним хоть греко-православных и евреев в Дамаске, Триполи и Бейруте, маронитов в Алеппо, алавитов в Латакии, самаритян в Наблусе и т.д. и т.п.

5) Помимо полей, встречались фруктовые сады и огороды (вокруг городов). Самый яркий пример – Дамаск с оазисом Гута. Положение и образ жизни земледельцев-садоводов имели свои особенности.

(Syria's Peasantry,the Descendants of Its Lesser Rural Notables,...)

Реклама Башни эль-Мурр. Предполагалось, что 40-этажное здание недалеко от центра Бейрута вместит сотни офисов, кинозал и кафетерий. Второй этап работ начался 3 апреля 1975, утверждает реклама. Завершить его планировали в мае, но в середине апреля в Ливане началась гражданская война. Она продолжалась 15 лет.

Бетонный скелет башни облюбовали снайперы – ведь, как гласит реклама, это было «самое высокое здание в Ливане» (повыше появились лишь после войны). Снайперы стали бичом как боевиков, так и гражданских, покидавших подвалы в поисках хлеба.

Башня названа в честь православных бизнесменов братьев эль-Мурр. Впоследствии их пути разошлись. В 1990-х Мишель был видным союзником Дамаска и возглавлял минобороны. Габриэль же основал канал MTV (Murr TV), допускавший критику Сирии (в итоге на какое-то время MTV даже лишился лицензии). В частности, насколько я помню, по MTV впервые показали интервью с беглым генералом Мишелем Ауном (президент в 2016-22). В парламенте сейчас заседает внук Мишеля эль-Мурра

🇱🇧🇮🇱Карта израильских ударов по южным пригородам Бейрута от Beirut Urban Lab при Американском университете в Бейруте.

«Дахию часто упрощённо представляют как "шиитское гетто" или "бастион Хезболлы". Это обесчеловечивает её 700 тысяч жителей, представляет их через призму конфессионализма и использует против них живую и пёструю социо-экономическую ткань [Дахии]. Конкуренция за оформление [публичных] пространств и Дахия как спорная социо-политическая территория относительно Хезболлы и других заинтересованных сторон имеют сложную историю, изложенную по ссылке», – подчёркивают исследователи Beirut Urban Lab.

Они обвиняют Израиль в «урбициде», который в Beirut Urban Lab определяют как «намеренное уничтожение зданий и инфраструктуры таким образом, который также нарушает социальные, экономические и культурные связи, приводит к бегству населения и уничтожает коллективную память о месте».