ОЛЕСЯ НИКОЛАЕВА

Сон о генерале Кутепове

Из могил встают, из ям и склепов
мёртвые, когда у нас аврал.
Мне приснился генерал Кутепов,
белый генерал.

Он стоял в какой-то вязкой жиже.
Кто-то звал его: ау! Ау!
А его похитили в Париже
люди из ОГПУ.

Запихнули, словно сноп иль ветошь,
в чёрное авто.
Пули пожалели, что ли?
Нет уж!
Всё не так, не то.

Просто, чтоб замордовать в подвале,
для калёного крюка,
выкрали его и заковали
люди из чека.

Повезли на родину в охотку,
чтоб зажать в тиски,
оловом залить глаза и глотку,
адовы бойцы, большевики.

Чтоб в России слава воссияла,
чтоб взошла заря,
чтоб рождались люди из металла,
руки — якоря.

Чтоб пошла всеобщая малина,
сало на ноже,
честью генерала-дворянина
подтираться в пьяном кураже.

Но среди моторов и прицепов
их Господь приметил:
— Генерал?
Монархист? Да это сам Кутепов!
И к Себе забрал.

Хотелось бы нам для нашей "Стихотворной истории" и "красных" стихов, и "белых" - разный взгляд. Но что-то "белых" стихов сегодня пишется больше. Где все левые, все ленинцы, сталинисты?

А про Кутепова глубоко не копал, но Вики пишет вот что:

Способный офицер, которого высоко ценили командующие Белого движения, Кутепов имел лишь самые примитивные представления о политике и выделялся приверженностью к жестоким репрессиям в отношении гражданского населения. Так, находясь в должности военного коменданта Новороссийска в 1918 году, установил в городе репрессивный режим, повредивший репутации белых. В 1920 году, в качестве командира 1-го корпуса, был назначен военным комендантом Севастополя; в этой должности выделялся своей жестокостью и репрессиями в отношении гражданского населения.

То есть Господь ещё бы посмотрел, стоит ли такого в рай тащить.

Ожесточение былых времён воспринимается и понимается сегодня лучше, чем вчера.

Обратиться к теме исторической живописи, в которой отражается и преломляется русская история, побудил недавний диалог с профессиональным историком. «Ну вот стихи вы ищете, выкладываете, но стихи же должны соответствовать исторической правде и отражать (по-своему, безусловно) само событие в истории. А иначе это будет игра слов… Вот живописцы, к примеру, многое сделали для сохранения и распространения исторического знания, просвещения».

И поведал о проекте И. Н. Кнебеля столетней давности.
«Картины по русской истории» (1908—1913) - серия из 50 выпусков брошюр в жанре школьного пособия с иллюстрациями, оригиналы для которых выполнили художники Серебряного века. Тираж 3500 экз., формат репродукций 66х88 см.

Это был ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЙ проект для широкой публики.
Любопытно, что в 50 номерах, которые успели выйти до революции, были представлены картины известных художников, однако выдающихся полотен оказалось крайне мало. В основном это и были иллюстрации (картинки) к событиям русской истории (от Киевской Руси до  России середины XIX века).
Бенуа, Александр Николаевич— 7 сюжетов
Билибин, Иван Яковлевич — 1
Васнецов, Аполлинарий Михайлович — 6
Васнецов, Виктор Михайлович — 1
Добужинский, Мстислав Валерианович — 3
Иванов, Сергей Васильевич — 18
Кардовский, Дмитрий Николаевич — 7
Кустодиев, Борис Михайлович — 3
Лансере, Евгений Евгеньевич — 2
Серов, Валентин Александрович — 1
Чемберс, Владимир Яковлевич — 1

От поэзии мы хотим иного!
Да, есть великие шедевры живописи, которые отражают наш цивилизационный код, работают с символами и архетипами, представляют собой обобщенный взгляд на нашу историю, пробуждают национальное самосознание. Ярким примером могут выступать картины Павла Корина: «Александр Невский», эскизы к «Руси уходящей», «Северный сказ», «Северная баллада» и др.
Что же касается поэзии, то, как верно подметил поэт Андрей Полонский, есть стихи современных поэтов, «где исторические события присутствуют как символ и знак чего-то большего…», а есть стихи, «отталкивающиеся от истории, где даётся целостный образ - или эпохи, или участи человека вообще. Мне это интересно больше всего».

АРТЁМ РАГИМОВ

***

Иртыш кипел в крутых брегах,
Вздымалися седые волны…
К. Ф. Рылеев

Отчего, атаман, в глухомани беспечно лежишь?
Занемо‌жил поди — ну нельзя ж засыпать просто так.
Ты спроси толмача, про кого закипает Иртыш.
Может, князь Карача собирает кровавый ясак

Или кто-то крадётся в ночи… Ты ведь сам возвещал,
Что Сибирь велика, но в горсти уместится твоей.
Аль постиг, что её не пугает стрельцова пищаль
И твоих молодцов не вернут сорока‌ соболей?

Говорю же: угрюмые, лешие это места.
Из-за чёрных болот комаров налетает орда,
За верстою верста — ни тебе кабака, ни креста.
Или стрелы в бока, или буйная в реках вода.

Ну да ладно, лежи на походной постели пока.
Только странную вещь напоследок скажу — и молчу.
Мне бы тоже хотелось когда-нибудь встретить врага —
Вот такого, каким для тебя стал коварный Кучум.

Когда мы обсуждали, полотна каких художников нельзя назвать простой исторической иллюстрацией, нашими фаворитами сразу стали Корин и Нестеров, Рерих и даже Глазунов. Суриков упоминался, но внимания на нем не заостряли.

С появлением нового стихотворения Артёма Рагимова ("растёт молодой эпос") о Ермаке Тимофеевиче, сразу вспомнилось эпичное полотно Василия Сурикова "Покорение Сибири Ермаком".
"Мощь" - писали вчера в комментариях к посту Артема Рагимова, "Мощь, энергия и сила" - слова, что возникают даже при беглом взгляде на картину Сурикова.

Пожелаем успехов и вдохновения молодому эпосу).

Историческая тема в русской поэзии - весьма яркое и далеко не простое явление. Один из лучших в этом пространстве, на мой взгляд, Сергей Марков, человек с уникальной биографией, на основе которой можно писать романы и снимать сериалы. Родившийся в 1906 году в Костромской губернии , живший 30е годы в Омске и там же арестованный вместе с Леонидом Мартыновым и Павлом Васильевым, проходивший с ними по одному делу, отбывавший ссылку сначала в Мезени, затем в Архангельске, он всю жизнь писал стихи, прозу и параллельно занимался поиском и исследованием материалов об открытиях, принадлежавших русским мореходам и землепроходцам в Тихоокеанском бассейне. И при этом Сергей Николаевич Марков - в первую очередь - чудный поэт. Межиров очень высоко ценил органический поэтический дар этого невероятно скромного и даже, я бы сказала, застенчивого человека.
Умер Сергей Марков в Москве в 1979 году. Будучи составителем «Дня поэзии-79», я ему позвонила, предложила дать стихи для альманаха. Он пригласил в гости. Мы с Ларисой Васильевой приехали к нему на часок, но задержались чуть ли не на весь день. Слушать Сергея Николаевича было одно удовольствие. После этого визита я еще раза два или три была в гостях у него вместе с мужем, Борисом Примеровым, к которому Сергей Николаевич относился с большой теплотой. Впрочем, это было взаимная любовь, перешедшая по наследству и мне. Яркая подборка, составленная С.Н.Марковым, вышла в «Дне поэзии» осенью 1979 года, но автор её уже не увидел…
Историческая тема в русской поэзии - весьма яркое и далеко не простое явление. Один из лучших в этом пространстве, на мой взгляд, Сергей Марков, человек с уникальной биографией, на основе которой можно писать романы и снимать сериалы. Родившийся в 1906 году в Костромской губернии , живший 30е годы в Омске и там же арестованный вместе с Леонидом Мартыновым и Павлом Васильевым, проходивший с ними по одному делу, отбывавший ссылку сначала в Мезени, затем в Архангельске, он всю жизнь писал стихи, прозу и параллельно занимался поиском и исследованием материалов об открытиях, принадлежавших русским мореходам и землепроходцам в Тихоокеанском бассейне. И при этом Сергей Николаевич Марков - в первую очередь - чудный поэт. Межиров очень высоко ценил органический поэтический дар этого невероятно скромного и даже, я бы сказала, застенчивого человека.
Умер Сергей Марков в Москве в 1979 году. Будучи составителем «Дня поэзии-79», я ему позвонила, предложила дать стихи для альманаха. Он пригласил в гости. Мы с Ларисой Васильевой приехали к нему на часок, но задержались чуть ли не на весь день. Слушать Сергея Николаевича было одно удовольствие. После этого визита я еще раза два или три была в гостях у него вместе с мужем, Борисом Примеровым, к которому Сергей Николаевич относился с большой теплотой. Впрочем, это было взаимная любовь, перешедшая по наследству и мне. Яркая подборка, составленная С.Н.Марковым, вышла в «Дне поэзии» осенью 1979 года, но автор её уже не увидел…

Несколько настоящих стихотворений о русской истории - ниже👇В частности, «Кропоткин в Дмитрове. Год 1919»

Сергей МАРКОВ (1906-1979)

КРОПОТКИН В ДМИТРОВЕ. ГОД 1919

Князь анархистов, древен и суров,
И лыс, и бородат, как Саваоф,
Седой зиждитель громоносных сил,
На облаках безвластия парил.

А город древен... На его холмах
Бывал, быть может, гордый Мономах,
Степных царевен лёгкие шатры
Алели у подножия горы...

На крепостной зубец облокотясь,
Стоял, гордясь, русоволосый князь,
И сизая горящая смола
На вражеские головы текла.

И город слышал половецкий вой,
Не дрогнув золотою головой,
Спокойным сердцем отражал напасть...
В каком столетье начиналась власть -
Власть разума над чёрною бедой,
Власть спелых нив над тёмною ордой?

...Скрипит разбитый уличный фонарь,
Тревожится уездный секретарь:
Князь анархистов - видит весь народ -
По Гегелевской улице грядёт!

На нём крылатка, на крылатке - львы,
Венец волос вкруг львиной головы.
Он говорит: «О граждане, молю,
Скажите мне - где улица Реклю?

Сегодня ночью, в буре и грозе,
Приснился мне великий Элизе,
Он прошептал, наморщив мудрый лоб,
Два слова: «Чекатиф», «Церабкооп».

И я проснулся... Страшно и темно,
Стучит ветвями яблоня в окно,
И, половину неба захватив,
Пылает в тучах слово «Чекатиф»!

Внезапно гром промчался и умолк,
И шар земной окутан в чёрный шёлк;
Анархия - могучая жена
В полночный шёлк всегда облечена!

Пошлю письмо в холодный Петроград.
Там шлиссельбуржец - мой седой собрат,
Отгадчик тайн, поэт и звездочёт,
Он письмена полночные прочтёт!»

Но тут вмешалась баба, осердясь:
«Совсем заврался, недобитый князь!
Не знает, что такое «Церабкооп»!
Там выдают по праздникам сироп,
Овёс толчёный и морковный чай,
А сам проговорился невзначай,
Что справил бабе шёлковый салоп...
Ты лучше б ордер выправил на гроб»

Воскликнул князь: «Святая простота!
Моя жена могучая - не та,
С которой дни я вместе коротал,
Я образ облекаю в идеал!»

«Протри свои бесстыжие глаза,
Не кутай в одеяла образа,
Когда народ сидит без одеял,
Когда кругом разут и стар и мал!
И улицу ты ищешь неспроста,
Уж мы-то знаем здешние места:
Проспект Демьяна - вот он, напрямик,
Налево - Пролеткультовский тупик,
Пустырь, что раньше звался Разлетай,
Теперь - бульвар товарищ Коллонтай.
А от бульвара первый поворот
На улицу Утопии ведёт»

... В толпе проходит высоченный поп,
С ним конвоир. Поп вытирает лоб
И говорит, лопату опустив:
«Я знаю,что такое Чекатиф!

Я славлю мудрость переходных лет.
Служитель культа - он же культпросвет.
Дни провожу в смиреньи и труде
И коротаю срок свой в ИТД.
Да здравствует Камилл Фламарион!
Мне в бренной жизни помогает он.
Блудницы делят воблу и жиры,
Читаю им про звёздные миры.
Я к ним приблизил планетарный свет
И череду неисчислимых лет.
На нарах две хипесницы сидят
В губной помаде с головы до пят,
Помадой пишут через весь картон,
Что собственность есть кража (Пьер Прудон).
Отбуду срок, на пасеку уйду
Покоить старость в пчёлах и в меду.
Окрепнув, станет милосердней власть,
Она не даст и волосу упасть!»

1938 - 1968

СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ

Карл XII

А всё-таки нация чтит короля –
безумца, распутника, авантюриста,
за то, что во имя бесцельного риска
он вышел к Полтаве, тщеславьем горя.

За то, что он жизнь понимал, как игру,
за то, что он уровень жизни понизил,
за то, что он уровень славы повысил,
как равный, бросая перчатку Петру.

А всё-таки нация чтит короля
за то, что оставил страну разорённой,
за то, что рискуя фамильной короной,
привёл гренадёров в чужие поля.

За то, что цвет нации он положил,
за то, что был в Швеции первою шпагой,
за то, что, весь мир изумляя отвагой,
погиб легкомысленно, так же, как жил.

За то, что для родины он ничего
не сделал, а может быть, и не старался.
За то, что на родине после него
два века никто на войну не собрался.

И уровень славы упал до нуля,
и уровень жизни взлетел до предела...
Разумные люди. У каждого – дело.
И всё-таки нация чтит короля!

Это замечательное стихотворение - пример того, как поэзия, расходясь с исторической правдой, рождает правду собственную.
И действительно, авантюристом скорее можно было назвать Петра и именно он бросил перчатку Карлу, вначале не очень ловко. Да и Швеция после Северной войны воевала с Россией ещё дважды.
Существует мнение, что на самом деле это стихи не о Карле, а о Сталине. Наверное, только так, эзоповым языком, можно было написать о Сталине в 1966 году.

Станислав Куняев. Три стихотворения из 1975 года.


СТАРУХА
Тряпичница и попрыгунья,
красотка тридцатых годов
сидит, погружаясь в раздумья,
в кругу отживающих вдов.
Бывало, женой командарма
на полузакрытых балах
она танцевала так плавно,
блистая во всех зеркалах.
Четыре гранатовых ромба
горело в петлице его…
Нет-нет расхохочется, словно
все длится ее торжество.
Нет-нет да поблекшие патлы
мизинцем поправит слегка…
Да ей при дворе Клеопатры
блистать бы в иные века!
Но запах французской «Шанели»,
венчавшей ее красоту,
слинял на казенной постели,
растаял на зимнем ветру.
Трещали такие морозы,
и вьюга такая мела,
что даже такие стрекозы
себе обжигали крыла.

* * *
Был Дмитрий Самозванец не дурак,
он знал, что черни любо самозванство,
но что-то где-то рассчитал не так
и черным пеплом вылетел в пространство.
Как истый царь на белом жеребце
он въехал в Боровицкие ворота…
А то, что с ним произошло в конце, —
все потому, что знать не знал народа.
Не понял он, что из святых гробниц
в дни гневной смуты и кровавой пьянки
законных государей и цариц
народ, глумясь, выбрасывал останки.
Пойти под плети и на плаху лечь,
поджечь свой двор и все начать сначала…
Он был храбрец…
Но чтоб чужая речь
на древней Красной площади звучала?!

* * *
Подымешь глаза к небесам.
Припомнишь людские печали
и сердце откроешь словам,
что в древности вдруг прозвучали,
как гром:
— Возлюбите врагов!
Живите, как вольные птицы! —
Прекрасен полет облаков
и звездных огней вереницы…
Но вспомнишь, как черные дни
ползли по любимой отчизне,
и все, что вершилось людьми
во имя возмездья и жизни!
Земля и черна, и влажна,
а синее небо высоко…
И вдруг выплывает со дна
бессмертное:
— Око за око!

ЮРИЙ ВЛОДОВ


* * *
Да, были Ожеговы, Дали,
Россия оными горда.
Но словари в гробу видали
В те рукопашные года.

В горах горящего металла
Война явила свой словарь
В молельном страхе трепетала
Черно-коричневая тварь!

Мы обнищали, отощали,
Осатанели, как зверье…
Зато язык обогащали, –
Славянский дух раскрепощали,
О Русь, во здравие твое!

Рождались в мальчиках мужчины.
Спасал Россию род мужской.
Взбухало знамя матерщины
Над медной бюргерской башкой!

Гремела мощь неологизма!
Ивана только растрави!
Он шел к победе сталинизма
По локти в собственной крови!



ЖУКОВ
В паучьих руинах Берлина
Гармоника душеньку пьет.
И снайпер Василий Калина
Чечетку нахраписто бьет.

Суворовский марш барабанный
Крошит мировую зарю!
И ветер – портяночный, банный –
Щекочет Европе ноздрю…

Средь танковых лязгов и гуков,
С российской натугой в лице
Нафабренный, выбритый Жуков
На белом идет жеребце!

При маршальском чине убогом –
Он прост, как любой генерал.
Он чист перед Господом Богом.
Он сам, как Всевышний, карал….

В нем – дух гулевого боярства,
Истории тучная стать!
Он волен создать государства –
И каменным идолом стать.

А куцый вертлявый союзник
Коль смаху – по-русски – прижать,
Подтянет казенный подгузник,
Чтоб легче к Ла-Маншу бежать!..

И тот, в окружении башен,
В своем допотопном Кремле,
Не так уж всесилен и страшен
На этой победной золе!..

В паучьих руинах Берлина,
Поскольку – такой тарарам,
Хватила душа славянина
Солдатских бездонных сто грамм!

Хмелеет в припадке величья,
От славы – глухой и немой.
И шея – лиловая, бычья –
Надрезана белой каймой…

В гранитные латы – его бы,
Чтоб в камне остыл, пообвык.
Хмельной похититель Европы! –
Славянский распаренный бык!



ПЕТР ПЕРВЫЙ
Цари, обычно — самодуры.
Царицы — просто злые дуры.
Царевны — вялы, истеричны,
Зато царевичи — лиричны!
Подросток — что?! — живые мощи! —
Загривка нет. Ходули тощи,
Торчит косица, как лоза,
Но в клетках мечутся глаза!..
Но мировых познаний голод
Его, как зверь, скребет уже,
И назревает Петер-город
В зело лирической душе!
Прочистит глотку прусским пивом,
Мозги — британским табаком,
И ослеплен голландским дивом,
По верфи дернет босиком!
Он — фантазер! Он Русь-голубу
Рванет за потные меха!
И вывернет ее, как шубу, —
Так что посыплется труха!..

ВЛАДИМИР ЗАХАРОВ
СТАЛИН
Барабаны, или Ленинградское дело

Январской ночью
тысяча девятьсот сорок девятого года
происходило заседание Политбюро,
и Сталин сказал:
мы пошли на смелый шаг,
разрешили православную религию для беспартийных,
но теперь члены партии им завидуют,
нужна религия и для коммунистов,
несколько религий.
Для высшего руководства ВКП(б)
религией станет
вудуизм.

Вудуизм зародился в черной Африке,
расцвел на Гаити.
Сталин помолчал, раскурил трубку и сказал:
вам пора знать,
я — барон Суббота,
верховный жрец вудуизма.

Вошли одиннадцать красивых кремлевских курсантов,
внесли одиннадцать больших барабанов,
и Сталин сказал:
эти изделия —
из Гаити,
но скоро мы будем делать собственные барабаны,
у нас есть Аскания-Нова.

Выяснилось — никого не надо учить,
все согласно грянули в барабаны.
Грянули барабаны,
и вся земля услышала их голос,
звуки барабанов проникли в глубину океана,
где кашалот, держа в зубах кальмара,
уходил от подводной лодки,
звуки барабанов унеслись в стратосферу,
где кристаллики льда сбивались в серебристые облака,
даже юная пара снежных людей,
что лежала, обнявшись,
в пещере на плоскогорье Тибета,
услышала их голос.

Звуки барабанов услышал рикша
в далеком Харбине,
еще раз пересчитал
заработанные трудом юани
и решил вложить их
в подпольную партийную кассу,
к городу подходили войска Мао Цзэдуна,
он был умный человек, этот рикша,
его внуки давно
долларовые миллионеры.

Звуки барабана услышал сенатор Маккарти,
отдыхавший на своем ранчо,
и решил, что нельзя больше медлить,
нужно остановить коммунистическую заразу,
а будущий знаменитый молодой академик,
в закрытом поселке,
услышав гром барабанов, проснулся,
начертил проект новой атомной бомбы.

О! Это — жемчужина человеческой мысли!
Она до сих пор на вооружении.

Я до сих пор помню
грохот тех барабанов,
мне было девять лет,
мы жили в нищем деревянном доме
чуть не в центре Казани,
огород, сосед-уголовник,
русская печка,
отец — беспартийный.
Но он не ходил в церковь,
чиновник невысокого ранга.

В ту ночь мне приснился сладостный сон:
Сталин обнял меня одною рукой,
в другой — девочка Мамлакат,
внизу — море флагов,
Красная площадь.
Утром я написал
первые в жизни стихи,
до сих пор их помню.

Мой отец восхитился,
переписал канцелярским почерком,
отослал в “Пионерскую правду”.

В газете мне оказали немалую честь,
не поверили, что я — автор,
на этом все и кончилось, слава Богу,
там была опасная глупая строчка
“Вечно мы будем бороться за мир”,
— и как отец,
человек, немало уже пострадавший,
ничего не заметил!

Не все оказались столь удачливы.
Только под утро
закончилось заседание Политбюро,
и Кузнецов, уходя, сказал Вознесенскому:
— Здoрово!
Но не есть ли это
особо изощренная провокация ЦРУ?

Маловеры!
Жалкие рационалисты!
Закономерно,
оба умерли скоро
жестокой, насильственной,
вудуистскою смертью.
По слухам,
один получил
крюк под ребро,
другой
крысу в живот.
Amen.

НАДЕЖДА КОНДАКОВА

* * *
Ты говоришь — совок.
А я твержу — лопата,
и мерзлая земля, и тачка, и кайло…
И матушка моя — ни в чем не виновата,
и твой отец-троцкист — не мировое зло.
Теперь мне жалко всех —
и сытых, и голодных,
и правых, и неправых, потому
что сдохли все в борениях бесплодных
и погрузились в паморок и тьму.
Двадцатый век — надежды не оставил.
А двадцать первый кружится в башке,
как мелкий бес, ведет бои без правил
и говорит на лживом языке.
«Распад» или «развал» —
из глуби филологий,
из памяти людской, беспамятства и тьмы
проступит не стигмат, а только смысл убогий
тщеславий и торжеств,
что заказали мы.
…Как внучка кулака и ты, как сын троцкиста,
присядем на крыльце тихонечко, рядком,
помирим наконец — огонь идеалиста
и русский задний ум (с хохляцким говорком).
Нам родина дана
одна — страдать и плакать.
Как Тютчев завещал.
Как Фет приговорил.
Она внутри — орех,
она снаружи — мякоть.
И горе у нее: «Там человек сгорел».

От подписчиков.
Благодаря нашему каналу люди достают с полок такие книги и перечитывают.
Это не может не радовать.

ИГОРЬ МАЛЫШЕВ

***
«Матушка!.. Православия надёжа!.. Вера!»
Кричали юродивые и целовали след от саней.
Она смотрела на них взором огненным бультерьера.
«Растапливай след от саней», - говорили юродивые. – «И пей».

Сани умчались, след затоптали и стёрли.
Боярыня Морозова сгинула в земляной тюрьме.
Древлее православие в огненных срубах мёрло.
«Сгинула Русь!» - верещали кликуши. – «Сгинул наш свет во тьме!»

«Пропала Россия», - говорил генерал, заправляя барабан последним патроном.
«Пусть. Пропадай. Но чести мы не уроним.
Сдохни весь свет, он не стоит моих убеждений».
И пулю отправил в висок, будто человек России последний.

«Пропала страна», - говорит маршал и вяжет петлЮ.
За окном светает. Время стремится к нулю.
Вешается, рвётся тросик. Он вешается снова.
Рвётся на части страна, кроваво и бестолково.

«Пропала страна!... Россия!... Пропали и смысл, и вера...»
Мы выживали во все времена, и это за гранью любой веры.
Мы выживем, если нас залить бетоном, и расплавленным молибденом.
Прорастём сквозь них, и никто здесь не станет последним.