Какой мы, например, должны сделать вывод, когда Иоанн (15,25) торжественно приводит по поводу осуждения Иисуса такую вот фразу: «возненавидели Меня без причины» (Пс 34, 19)? И евангелист на этом сближении настаивает. Он сообщает нам, что враждебное сборище, участвующее в Страстях, собралось, «да сбудется слово, написанное в законе». Неловкость этой стереотипной формулы усиливает наши подозрения. Разумеется, есть несомненная связь между этим псалмом и тем, как #Евангелия рассказывают о смерти Иисуса, но фраза эта так банальна, ее применение так очевидно, что мы не понимаем, зачем ее подчеркивать.

Такое же впечатление на нас производят слова Иисуса у Луки: «…должно исполниться на Мне и сему написанному: и к злодеям причтен» (Лк 22, 38; Мк 15, 28). На этот раз цитата взята не из псалма, а из 53-й главы Исайи. Какой глубокой мысли могут соответствовать ссылки такого типа? Мы этого не видим и потому приписываем евангелистам те заурядные мотивы, которыми полон наш собственный мир.

На самом же деле, эти две короткие фразы весьма интересны и сами по себе и по отношению к рассказу о Страстях, но чтобы это понять, нужно понять, что в Страстях решается участь господства гонительской репрезентации над всем человечеством. В этих фразах, по видимости слишком банальных, чтобы иметь хоть какое-то значение, сформулирован просто-напросто отказ от магической каузальности и отказ от стереотипных обвинений. Это отказ от всего, что гонительские толпы принимают с закрытыми глазами. Именно так все фиванцы без раздумий соглашались с предположением, будто #Эдип виновен в чуме, поскольку совершил инцест; именно так египтяне бросили в темницу несчастного Иосифа, поверив россказням стареющей соблазнительницы, вцепившейся в добычу. Настоящие египтяне только так себя и ведут, а в плане мифологии мы все остаемся настоящими египтянами, особенно если вспомнить Фрейда, который искал в Египте истину иудаизма. Модные сейчас теории все остаются языческими в своей приверженности к отцеубийству, инцесту и т. п., в своей слепоте по отношению к лживости стереотипных обвинений. Мы очень отстаем от Евангелий и даже от Книги Бытия.

Толпа из Страстей тоже сразу соглашается со смутными обвинениями, выдвинутыми против Иисуса. В их глазах Иисус стал той самой причиной, допускающей коррективное вмешательство, каким в данном случае служит распятие, — причиной, которую все любители магического мышления кидаются искать при малейшем признаке беспорядка в их маленьком мирке.
Две наши цитаты подчеркивают непрерывность между толпой Страстей и гонительскими толпами, уже заклейменными в псалмах. Ни Евангелия, ни Псалтырь не разделяют жестоких иллюзий этих толп. Обе цитаты пресекают всякое мифологическое объяснение. Они выкорчевывают это дерево, так как виновность жертвы — главная пружина виктимного механизма. При этом мы не должны путать евангельское устранение мифологической виновности жертвы с ее видимым отсутствием в эволюционно поздних мифах, которые обрабатывают или утаивают сцену убийства: евангельское искоренение по сравнению с мифологическими уловками в стиле Бальдра или куретов — это то же самое, что полное удаление опухоли по сравнению с «магнетическими» пассами деревенского знахаря.

Гонители всегда верят в правоту своего дела, но на самом деле они возненавидели без причины. Отсутствие причины в обвинении — вот то, чего гонители никогда не видят. Поэтому сначала нужно разобраться именно с этой их иллюзией, чтобы вытащить всех этих несчастных из их невидимой тюрьмы, из того темного подполья, в котором они томятся и которое принимают за самый великолепный дворец.

#Рене_Жирар. #Козел_отпущения. Глава IX: Ключевые слова евангельских Страстей

В «Униженных и оскорбленных» риторика альтруизма, благородства и самоотверженности скрывала гордость, мазохизм и ненависть. В «Братьях Карамазовых» именно гордость выходит на первыи‌ план. Но неистовые речи этой гордости позволяют мельком увидеть добро, у которого во всем остальном нет ничего общего с романтическои‌ риторикои‌.

Достоевский позволяет говорить злу, чтобы вынудить его само опровергнуть и осудить себя.

#Рене_Жирар. #Критика_из_подполья. #Достоевский: от двойника к единству

Я извиняюсь, что хочу излить свою эмоциональную жизнь на вас, но у меня случился уход с кафедры, и цитата Жирара сегодняшнего дня очень хорошо описывает мой эмоциональный всплеск. Руководство моей кафедры звучит так, будто Достоевский решил смешать "Униженных и оскорблённых" и "Братьев Карамазовых" и в одном шизоидном потоке.

Это тот самый случай, когда риторика благородства и самоотверженности зеркально чисто показывает, что скрывает под собой ненависть, неуважение и бесконечную эгоцентричность. Однако эта горделивая и мнительная риторика позволяет увидеть минимальные крупицы добра, которые остались ещё в этом пространстве.

Буквально, Лукавый, который ведёт лицемерно-добродетельный нарратив исключительно, чтобы разоблачить собственную мерзость и пошлость.

Простите, но сегодня у меня умного поста не будет.

J'accuse!

Хочу радиоактивное Распятие из урановоного стекла

Между прочим, завтра происходит мой новый показ в моем киноклубе Слёзы Делёза. Будем смотреть фильм "1917" Сэма Мендеса. Ссылка на регистрацию тут.

Если вдруг вам нечем заняться вечером в четверг – приходите.

Ранний #Камю не знал, насколько коварным и всепроникающим злом является суд. Он считал, что он вне такого суда, потому что осуждает тех, кто осуждают. Используя терминологию Габриэля Марселя, мы могли бы сказать, что Камю рассматривал Зло как что-то внешнее по отношению к себе, как «проблему», которая касается только судей, в то время как #Кламанс хорошо знает, что он тоже им затронут.

#Рене_Жирар. #Критика_из_подполья. К новому процессу над «Посторонним»

А вот я сижу, вытянувшись по струнке, и смотрю фильм (за мной наблюдает камера)

Метафизика раньше: Мы определим заботу как вперёд-себя-уже-бытие в-(мире) как бытие-при (внутримирно встречном сущем). И не забывайте, что ничто ничтит.
Метафизика сегодня:
Пэ и не ку, следовательно, (длинное неразборчивое рассуждение про сознание)

Amor Vincit Omnia

Малейшее насилие может привести к катастрофической эскалации. Даже если теперь эта истина, нисколько не устарев, стала плохо — по крайней мере, в нашей обыденной жизни — различима, все равно мы знаем, что в зрелище насилия есть что-то «заразительное». Это знаем мы все. Иногда не заразиться почти невозможно. По отношению к насилию нетерпимость может в конечном счете оказаться столь же губительной, как и терпимость. Когда насилие становится явным, некоторые отдаются ему охотно и даже с энтузиазмом; другие сопротивляются его нарастанию — но нередко именно они и приводят его к триумфу. Ни одно правило не имеет универсальной применимости, ни один принцип противодействия не сохраняет силу до самого конца. Бывают моменты, когда эффективны все средства — и непреклонность, и потворство; бывает итак, что все они тщетны; тогда они только увеличивают зло, которое надеются остановить.

Кажется, что всегда наступает момент, когда сопротивляться насилию можно только другим насилием; таким образом, независимо от того, терпят при этом поражение или одерживают победу, насилие все равно в выигрыше. Насилие обладает чрезвычайными миметическими эффектами — то прямыми и позитивными, то косвенными и негативными. Чем больше люди стараются с насилием справиться, тем больше пищи ему дают; препятствия, которые против него хотят воздвигнуть, оно превращает в свои орудия; оно похоже на огонь, который пожирает все, чем его забрасывают, желая погасить.

Мы воспользовались образом огня; мы могли бы вспомнить и о буре, потопе, землетрясении. И на самом деле это не были бы, как и чума, всего лишь метафоры. Я не имею в виду, что мы возвращаемся к теории, делающей из священного простую трансформацию природных явлений.

Священное — это все, что господствует над человеком, и тем надежнее, чем больше сам человек надеется над этим господствовать. То есть в том числе, хотя и во вторую очередь, это поражающие население бури, лесные пожары, эпидемии. Но прежде всего, хотя и в более скрытом виде, это насилие самих людей, насилие, выведенное за пределы человека и потому слитое со всеми прочими силами, грозящими человеку извне. Подлинное сердце и тайную душу священного составляет насилие

#Насилие_и_священное@girardr
#насилие@girardr
#мимесис@girardr

Старшие коллеги вчера рассказали анекдот, как однажды Ю. М. Лотману на какой-то лекции задали вопрос, почему, собственно, Библия написана не на русском языке. Лотман ответил: «по техническим причинам».

Было бы забавно создать ради приличия некую общую теорию зла.

Сегодня, пожалуй, наиболее волнующая мысль, которая мне пришла в голову, - это то, что я бы хотел быть злодеем. Не то, чтобы я чувствую какую-то склонность ко злу. Большинство людей, видимо, считают меня скорее доброжелательным. Однако я как будто бы чувствую эстетику злодеяний, и она приводит меня в неясное экстатическое чувство. Наверное, если меня прямо спросят, что я думаю по поводу совершаемых в мире злодеяний, моя позиция была бы весьма двулика. С одной стороны, я бы никогда не стал оправдывать какие-то злодеяния, тем более мелкие, однако великое (чисто интенсивно) и циничное зло имеет какое-то неочевидное притяжение. Возможно, дело в нашей трагико-драматическом начале нашей культуры. В этом смысле эстетика зла мне вполне ясна, хотя сама по себе, вне драматического искусства, она весьма скучная. В реальности людям не хватает фантазии, чтобы остроумно совершать злодеяния. С другой стороны, доброта доведённая до предела тоже выглядит весьма экзальтированно. Но проблема в том, что добро общественно не порицается. Чтобы быть добрым, человеку не нужно особо скрываться, но даже если такая необходимость и есть, скромность, выражающаяся в сокрытии собственной доброты во избежание гордыни (тут, конечно, стоило бы тоже рассмотреть, какую структуру морали имеет экзальтированная доброта, это весьма неоднозначная вещь). Потому, как мне видится, в доведении до предела абсолютных злодеев количественно гораздо меньше чем абсолютно добродетельных людей, но к первым при этом приковано непропорционально больше внимания.

В то же время, зло никогда не может или не хочет честно признать своё злодеяние. Зло предельно лицемерно, практически нет злодея, который бы прямо говорил, что он творит зло. Он прячется за понятиями об общем благе, справедливости, необходимости и моральном превосходстве. Создание иллюзии добродетельности зла — это самая интеллектуально неприятная мне вещь, которая только может существовать, поскольку это тот случай, в котором с наибольшей очевидностью функционирует ресентимент. Это никому не нужно, в это никто не верит, скорее всего, даже сам творящий зло, но злодей сам для себя отказывается признать, что он злодей, всё ещё находясь в определённом моральном порядке, и врёт самому себе относительно интенции своих поступков. Таким образом, он страшно опошляет и добро, и, в общем, зло тоже. Потому я бы хотел бы быть таким чистым мировым злом не с практической точки зрения, а с теоретической, чтобы показать некий пример того, как правильно быть чудовищем. Это, конечно, всё спекуляции, но если бы я не испытывал трепета моральной ответственности, полагаю, мне бы ничего не мешало бы быть весьма эстетичным злодеем. Меня больше раздражает не зло, а то, что современные злодеи делают всё неправильно. Когда злодеяния делаются неправильно, добродетельность тоже притупляет свои чувства.

#дурацкие_заметки@girardr

В конце концов, и Христу нужен был свой Иуда

Когда Достоевский определяет свои собственные претензии к христианству, он встречает на этом пути #Евангелие, рассказ о трех «искушениях в пустыне»:

«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.
Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках по­ несут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.
Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего.
Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне.
Тогда #Иисус говорит ему: отойди от Меня, #сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи»

Это и есть три главных искушения Достоевского: социальное мессианство, сомнение и гордость.

#Рене_Жирар. #Критика_из_подполья. #Достоевский: от двойника к единству

"У него было мало рыбов и он всех накормил"

Если моральная религия, которую следует полагать не в формулах и обрядности, но в стремлении сердца к соблюдению всех человеческих обязанностей как божественных заповедей, должна быть обоснована, — то все чудеса, с которыми история соединяет ее возникновение, должны в конце концов сделать самую веру в чудеса излишней; ведь нежелание видеть достаточный авторитет в предписаниях долга (как они первоначально начертаны разумом в сердце человека) выдает непозволительную степень морального неверия, когда в эти предписания не верят, если они не подтверждены чудесами.

Для определения теистических чудес все-таки можно было бы иметь по крайней мере хоть отрицательный признак – а именно если что-либо представляется происшедшим по велению Божьему в его непосредственном явлении и тем не менее прямо противоречит морали, то при всем внешнем облике божественного чуда его все же нельзя считать таковым (напр., если бы отцу было приказано убить своего сына, ни в чем, как он знает, неповинного). А при свершении демонического чуда отпадает и этот признак. И если даже при истолковании подобного чуда использовать свой разум в противоположном, положительном направлении – а именно так, словно это чудо побуждает к какому-нибудь доброму поступку, который сам по себе мы признаем долгом, не могущим проистекать от злого духа, то и в этом случае все-таки можно было бы ошибиться, ибо этот дух, как говорится, часто предстает в облике ангела света.

#Кант@girardr
Религия в границах одного только разума

(Снова немного слов по поводу #тауматургия)

Правда я так и не узнал, как с нами общаются святые, но это я выясню чуть позже.