Снег сегодня тëплый, пушистый, тихий. Начал с белых мух, потом повалил хлопьями, ложится на плечи елей, приглаживает траву, баюкает лес до весны. В кладбищенском храме народ ставит только самые дорогие свечки — ровно стоят, долго горят. Спрашиваю у помощницы, можно ли переводом. Ну, не благословляется, так не благословляется. Иду к девчонкам, торгующим цветами, как раз суетятся, красиво товар расставили — корзины, венки, с лент снег стряхивают. Прошу обменять наличку на перевод. Лена смеëтся, мол, тут кругом три полигона, слышишь, стреляют, днëм и ночью бахает, сплошь глушилки, поэтому в храме плохо со связью, вот и вся причина для «не благословляется». Желаю добра, иду к храму. Девчонка снег чистит, возит лопату, открывает мне двери. Покупаю свечку за бумажку. Воск на свечке плачет, а у меня глаза сухие. Выхожу. Когда такой снег, небо гулкое, стрельбы хорошо слышно. Наискосок скользят сороки, на ходу косятся, живых здесь обычно мало. Особенно, когда первый снег. Кладбище слегка разрослось, но по-мирному, нет ни флагов десантуры, ни погранцов. Под снегом спят все. И земляника спит. По яблоне-дичке скачет синичка. Изучает. Забытое яблоко уже потемнело, бочок льдом покрылся. Когда такой снег, капли на бровях, капли на усах, капли на ресницах, Боже. Распрямляюсь, оглядываюсь. Живые люди венки несут, впереди покойника везут на каталке. Встречные люди спрашивают, как звали. Максимом, оказывается, звали. Максим впереди, за ним ещё люди идут, переговариваются: «Что же, если закончил земной путь, значит, искупил грехи?» «А вы «Розу Мира» читали? Там как раз о таком». Где ещë о «Розе Мира» услышишь. Чай не в лектории. Пора и домой, к живым. На выходе кладбища большая загородка, окраина посëлка, памятники на продажу. Когда-то сюда менты девчонок привозили, те в автобусах работали. Потом менты бордель построили, потом новые люди всë снесли, поставили отель, экотуризм. Только каменщики с памятниками и продавщицы цветов не меняются — их товар всегда спрос найдëт. Между образцами памятников детский визг — дети художника в снежки играют, за чëрными плитами прячутся, мокрый снег собирают, ловко снежки лепят, обстреливают, бах! Такие девочки весëлые и мальчик постарше, наверное брат. Ух они в него целят. Смеются, радуются, румяные. Снег только на покойниках не тает, мама.
Снег сегодня тëплый, пушистый, тихий. Начал с белых мух, потом повалил хлопьями, ложится на плечи елей, приглаживает траву, баюкает лес до весны. В кладбищенском храме народ ставит только самые дорогие свечки — ровно стоят, долго горят. Спрашиваю у помощницы, можно ли переводом. Ну, не благословляется, так не благословляется. Иду к девчонкам, торгующим цветами, как раз суетятся, красиво товар расставили — корзины, венки, с лент снег стряхивают. Прошу обменять наличку на перевод. Лена смеëтся, мол, тут кругом три полигона, слышишь, стреляют, днëм и ночью бахает, сплошь глушилки, поэтому в храме плохо со связью, вот и вся причина для «не благословляется». Желаю добра, иду к храму. Девчонка снег чистит, возит лопату, открывает мне двери. Покупаю свечку за бумажку. Воск на свечке плачет, а у меня глаза сухие. Выхожу. Когда такой снег, небо гулкое, стрельбы хорошо слышно. Наискосок скользят сороки, на ходу косятся, живых здесь обычно мало. Особенно, когда первый снег. Кладбище слегка разрослось, но по-мирному, нет ни флагов десантуры, ни погранцов. Под снегом спят все. И земляника спит. По яблоне-дичке скачет синичка. Изучает. Забытое яблоко уже потемнело, бочок льдом покрылся. Когда такой снег, капли на бровях, капли на усах, капли на ресницах, Боже. Распрямляюсь, оглядываюсь. Живые люди венки несут, впереди покойника везут на каталке. Встречные люди спрашивают, как звали. Максимом, оказывается, звали. Максим впереди, за ним ещё люди идут, переговариваются: «Что же, если закончил земной путь, значит, искупил грехи?» «А вы «Розу Мира» читали? Там как раз о таком». Где ещë о «Розе Мира» услышишь. Чай не в лектории. Пора и домой, к живым. На выходе кладбища большая загородка, окраина посëлка, памятники на продажу. Когда-то сюда менты девчонок привозили, те в автобусах работали. Потом менты бордель построили, потом новые люди всë снесли, поставили отель, экотуризм. Только каменщики с памятниками и продавщицы цветов не меняются — их товар всегда спрос найдëт. Между образцами памятников детский визг — дети художника в снежки играют, за чëрными плитами прячутся, мокрый снег собирают, ловко снежки лепят, обстреливают, бах! Такие девочки весëлые и мальчик постарше, наверное брат. Ух они в него целят. Смеются, радуются, румяные. Снег только на покойниках не тает, мама.
#круговорот
BY Дмитрий Конаныхин 🇷🇺
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
If you initiate a Secret Chat, however, then these communications are end-to-end encrypted and are tied to the device you are using. That means it’s less convenient to access them across multiple platforms, but you are at far less risk of snooping. Back in the day, Secret Chats received some praise from the EFF, but the fact that its standard system isn’t as secure earned it some criticism. If you’re looking for something that is considered more reliable by privacy advocates, then Signal is the EFF’s preferred platform, although that too is not without some caveats. "We as Ukrainians believe that the truth is on our side, whether it's truth that you're proclaiming about the war and everything else, why would you want to hide it?," he said. Telegram was founded in 2013 by two Russian brothers, Nikolai and Pavel Durov. Oh no. There’s a certain degree of myth-making around what exactly went on, so take everything that follows lightly. Telegram was originally launched as a side project by the Durov brothers, with Nikolai handling the coding and Pavel as CEO, while both were at VK. The gold standard of encryption, known as end-to-end encryption, where only the sender and person who receives the message are able to see it, is available on Telegram only when the Secret Chat function is enabled. Voice and video calls are also completely encrypted.
from hk
