Предложение ввести налог на бездетность в современных условиях – это попытка решить проблемы XXI века инструментами из середины XX века.
Советский опыт налога на бездетность – это классический кейс государственного патернализма и пример того, как не надо проводить демографическую политику.
Это неоправданное вмешательство в приватную сферу граждан.

Подобные инициативы отражают глубинный кризис политического мышления. Вместо того чтобы разрабатывать комплексные программы поддержки семей, создавать условия для осознанного родительства и решать структурные проблемы (доступность жилья, качественного образования, медицины), мы видим попытку применить простое решение к сложной проблеме. Это «синдром простых решений», когда сложные социальные проблемы пытаются разрешить одним административным актом.

Успешные демографические программы в развитых странах строятся на принципиально иной логике: они создают возможности, а не ограничения. Пример Скандинавских стран или той же Франции – там акцент делается на создании привлекательных условий для родительства, а не на наказании за его отсутствие.

Попытка решить демографические проблемы через фискальное принуждение – это не просто неэффективная мера, это симптом более глубокого кризиса политического воображения. История редко бывает благосклонна к подобным экспериментам.

В СССР налог на бездетность не только не привёл к значительному росту рождаемости, но породил целый ряд социальных деформаций. Появились фиктивные браки для получения освобождения от налога, участились случаи отказа от детей в детских домах, а в некоторых случаях рождение детей становилось не осознанным выбором, а способом избежать дополнительного налогового бремени.

В Румынии при Чаушеску запрет абортов и налоговое давление на бездетных привели к катастрофическим последствиям: росту подпольных абортов, увеличению материнской смертности и появлению целого поколения нежеланных детей, многие из которых оказались в переполненных детских домах.

Китай пошёл противоположным путём с политикой «одна семья – один ребёнок» и штрафами за «лишних» детей. Это привело к серьёзному демографическому перекосу и старению населения. Сейчас эта страна вынуждена экстренно менять курс, но последствия той политики будут сказываться долгие десятилетия.

Попытки государства регулировать демографию через систему наказаний и принуждения неизменно приводят к появлению непредвиденных социальных проблем, которые затем приходится решать уже следующим поколениям политиков. Именно поэтому современные развитые демократии выбирают путь создания благоприятных условий для семей, а не путь репрессивной демографической политики. Даже если такая политика не даёт мгновенных результатов…

Присоединиться к истерике Вячеслава Володина, Марии Захаровой, Сергея Лаврова и оравы депутатов Госдумы не могу. Поделился своим мнением о том, зачем раскручивают тему квадроберов на государственном уровне с изданием DailyMoscow.

Если посмотреть на происходящее вокруг квадроберов исследовательским взглядом, то можно обнаружить любопытные грани.
С социологической точки зрения, это вполне можно считать своеобразным «возвратом к природе» в урбанистической среде. Это ответ и на гиперопеку и зарегулированность детской жизни, и на отчуждение от природы в городской среде, к тому же это проявление потребности в физической активности и самовыражении.

По сути, подобные явления не новы. Вспомним хиппи с их «возвращением к корням» или даже идеи просветителей о «благородном дикаре». Такие «рифмы» тоже модно увидеть.

С точки зрения психологии развития, игра в животных может рассматриваться и как способ исследования идентичности, и как форма эскапизма, но и как метод социализации через групповую активность.

Самое интересное – это реакция властей. Реакция некоторых депутатов на квадроберов напоминает анекдот: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы мы могли это запретить». Предложения по запрету квадробики, штрафам для родителей и даже лишению родительских прав – это, конечно, «стрельба из пушки по воробьям». В нашем случае, по котятам и щенятам.

Вместо того чтобы размахивать запретительными законами, возможно, стоит задаться вопросом: что в нашем обществе заставляет детей так страстно хотеть убежать в мир животных? В объективной реальности ответ на вопрос: «Почему детская игра вызывает такую панику у взрослых законодателей?» может быть лишь один: это попытка отвлечь внимание от более насущных и серьезных проблем.

Возможно, вместо запретов, следовало бы подумать о создании более дружественной для детей и подростков городской среды, развитии парков, спортивных площадок и программ, которые позволят детям удовлетворить свою потребность в общении, самовыражении, движении и единении с природой более конвенциональными способами.

А депутаты могут попробовать вспомнить собственное детство. В детском садике, скорее всего, они наряжались лисичками и зайчиками. А позже кто-то из них, наверняка, играл в казаков-разбойников, индейцев или во что-то похлеще. И ничего, выросли же... законы принимают, жизни учат.

Активистку Алину Лушавину, связанную со структурами объявленной иноагентом и находящейся в розыске Светланы Пеуновой, оставили в СИЗО. Жалобы а здоровье не впечатлили суд и, как минимум до 20 декабря, арест ей продлили. Ничего удивительного, но...

Преследование сторонников Пеуновой в текущих реалиях – любопытный кейс для анализа механизмов функционирования современной российской политической системы.

Во-первых, это классический пример инерционности репрессивного аппарата. Единожды запущенный механизм продолжает работать, невзирая на изменение контекста и утрату первоначальной целесообразности.

Во-вторых, перед нами иллюстрация феномена «симулякра угрозы» в политическом пространстве. Группа Пеуновой, очевидно маргинальная и не обладающая реальным политическим весом, тем не менее, продолжает восприниматься системой как потенциальный источник дестабилизации.

Кто такая блогер Алина Лушавина? Отчаянная домохозяйка, как и подавляющее большинство ее соратниц. Возможно, с несколько экзотичными взглядами, но… если не вдаваться в детали, то социальной симптоматикой она, на мой взгляд, мало отличима от «волонтерок», которые устраивают фотосессии с угасающей звездой официозного патриотизма Екатериной Колотовкиной.

В контексте военных действий преследования последователей Пеуновой, Свидетелей Иеговы, сторонников любых «нетрадиционных» с точки зрения властей взглядов, отражает общую тенденцию к «зачистке» внутриполитического поля. Это своего рода политический рефлекс системы в кризисной ситуации.

Наконец, сам факт продолжающегося внимания к столь экзотическому политическому образованию в нынешних обстоятельствах представляет интерес как симптом определенной растерянности силовых структур перед лицом новых вызовов. Проще говоря, они действуют как могут, не имея, похоже, адекватного инструментария для работы с актуальными угрозами.

Кейс Лушавиной может служить прекрасной отправной точкой для анализа патологий и дисфункций современной российской политической системы.

О состоянии института губернаторов

Мы становимся свидетелями любопытной институциональной метаморфозы. То, что некогда было политическим институтом с элементами реальной региональной власти, трансформировалось в нечто среднее между территориальным менеджментом и региональными комендатурами.

Особенно примечателен случай с «соплегейтом» губернатора Осипова. В этом, казалось бы, анекдотичном эпизоде, как в капле воды, отражается вся драма современного российского регионального управления. Когда неловкое движение пальцем становится главной федеральной новостью о губернаторе – это диагноз не столько конкретному руководителю, сколько всей системе. Мы наблюдаем удивительную инволюцию медийного образа губернаторства: от «регионального барона» 1990-х через «антикризисного менеджера» нулевых к нынешнему… «серому костюму с KPI».

А в условиях СВО губернаторский корпус оказался в положении, которое я бы назвал «институциональным цугцвангом»: любое самостоятельное движение потенциально ухудшает позицию. При этом система продолжает требовать регулярной ротации кадров – как будто свежая кровь может компенсировать структурные ограничения.

Предстоящие изменения в губернаторском корпусе – от Ростовской области до Коми – выглядят как попытка решить системные проблемы точечными кадровыми решениями.

В этом контексте особенно интересно наблюдать за тем, как региональные руководители пытаются балансировать между требованиями федерального центра, запросами оставшихся местных элит и необходимостью хотя бы создавать видимость самостоятельности. Получается, прямо скажем, не у всех – достаточно посмотреть на кейс Владимира Уйбы в Коми, где мы видим классический пример того, как неспособность выстроить отношения с местными элитами приводит к институциональному тупику.

В сухом остатке мы имеем губернаторский корпус, который парадоксальным образом сочетает в себе предельную зависимость от федерального центра с крайней и постоянно нарастающей уязвимостью перед лицом локальных кризисов.

Мнения других экспертов можно почитать в Национальном рейтинге губернаторов.

Случай Вячеслава Федорищева в Самарской области представляет собой классический пример «трансплантации элит» – когда управленец, успешный в одном региональном контексте, перемещается в принципиально иную институциональную среду. И здесь мы наблюдаем интереснейший парадокс: формальные атрибуты власти – от победы на выборах до федеральной поддержки – оказываются недостаточными для эффективного управления.

Фактически пятимесячный период (считая период в должности врио губернатора) руководства региона демонстрирует, что традиционная для России модель «варяга с мандатом центра», кажется, начинает давать системные сбои. Неспособность сформировать кабинет министров – это даже не показатель личной управленческой несостоятельности Федорищева, сколько индикатор исчерпанности самой парадигмы «назначенного варяга».

Особенно примечательно, что даже связка «Дюмин-Ростех» (его группы поддержки) не обеспечивает того уровня административной гравитации, который необходим для консолидации региональных элит. Самарская область с её многослойной системой групп интересов оказалась слишком сложным пазлом для управленческих практик, отточенных в более гомогенной Тульской области.

Показательна и ситуация с некоторыми рынками госторгов региона – мы видим классическую попытку «территориального трансфера» бизнес-интересов, что вполне вписывается в теорию перераспределения региональных ресурсов при смене губернатора. Там, где нет готовых «правильных бизнесов», его команда тяготеет к огосударствлению через избыточную поддержку государственных и муниципальных учреждений.

На данном этапе можно констатировать: Федорищев столкнулся с феноменом, который я бы назвал «институциональной несовместимостью». И пока нет признаков того, что он нашёл способ её преодолеть. Но у него ещё точно есть время. Его предшественник Дмитрий Азаров после своих последних выигранных выборов не мог сформировать кабинет министров десять месяцев. И только потом был отправлен в отставку.

Источник

Символический обмен и… губернаторские перестановки

Ноябрьская волна губернаторских отставок – это не просто рутинная ротация кадров. Это действия Центра, смысл которых не столько в замене конкретного регионального менеджмента, сколько в демонстрации глубокого символизма. Хотя это и часть большого пазла, который начали собирать ещё полгода назад.

Ростовская область. Прощание с «вечным»

История с отставкой Василия Голубева из Ростовской области – это реверанс в сторону общественного запроса на обновление элит. Четырнадцать лет у власти – это почти «динозавр» российской политике. Есть и более древние рептилии, но их нельзя называть вслух. Замена «регионального долгожителя» на фоне дискуссий о длительности пребывания у власти – это месседж, который считывается безошибочно. Особенно примечательно, что на смену приходит глава Объединенной авиастроительной корпорации (ОАК) Юрий Слюсарь – «молодой технократ» с федеральным бэкграундом, чья карьера – это уже продукт текущей системы.

Тамбовская область. «Герой» нашего времени

Назначение Евгения Первышова в Тамбов – это своеобразный мастер-класс политической семиотики. С одной стороны – участник СВО, с другой – бывший мэр миллионника, прошедший программу «Время героев». Перед нами не столько военный, ставший управленцем, сколько управленец, получивший военный опыт – важное различие, которое почему-то ускользает от поверхностного взгляда. Это идеальная формула для демонстрации социальных лифтов, не нарушающая при этом базовых принципов кадровой политики.

Республика Коми. Возвращение блудного сына

Перемещение Ростислава Гольдштейна из ЕАО в Коми – это почти былинный сюжет о возвращении на Родину. После «северной закалки» в небольшом дальневосточном регионе – триумфальное возвращение в более крупную, но такую родную республику. Прекрасная иллюстрация тезиса о том, что «местные» лучше понимают специфику региона, даже если этот регион они покинули много лет назад.

Еврейский автономный округ. Дальневосточный гендерный эксперимент

Назначение Марии Костюк в ЕАО – это апофеоз символической политики. Первая женщина-губернатор новой волны, с историей личной трагедии (погибший на СВО сын) и патриотического служения (начальник управления федерального фонда «Защитники Отечества» по работе с регионами), направляется в регион, где, как говорится, «ни населения, ни проблем». Идеальная площадка для эксперимента с гендерным разнообразием в губернаторском корпусе.

Грядущее большое обновление

Вопреки рассуждениям о том, что «не время менять коней на переправе», СВО идёт, не до кадровых перестановок, мы наблюдаем начало масштабного процесса обновления региональных элит. Это логично: к электоральным циклам 2026-2030 годов необходимо существенно переформатировать систему региональной власти. Новая генерация управленцев должна быть обязана своим возвышением не местным элитным группам или исторически сложившимся связям, а исключительно федеральному центру.
С точки зрения сетевого подхода, происходит планомерная работа по ослаблению традиционных узлов влияния в региональных политических сетях. На их место приходят фигуры, чья легитимность и социальный капитал напрямую связаны с федеральным центром. Это не просто кадровая ротация – это переформатирование самой архитектуры власти.
Так что нынешняя волна губернаторских отставок – это лишь увертюра к более масштабной управленческой симфонии. И, похоже, темп этой симфонии будет только нарастать. Учитывая активно идущую, но не особо привлекающую внимание, реформу системы государственного и муниципального управления в России.

P.S. Ирония ситуации в том, что, пытаясь решить проблему «засидевшихся», система неизбежно создает новое поколение несменяемых – но уже со свежими лицами и новыми биографиями.

Обрушение. Анатомия протеста в Нови-Саде и печальный сценарий для России

Нови-Сад для меня не просто точка на карте в далекой Сербии. С 2018 года этот город стал частью моей жизни – вот уже шесть лет я делю время между ним и Россией. За эти годы здесь появились друзья, сложилось понимание местного менталитета и традиций, а потому происходящее сейчас воспринимается особенно остро, через призму личного опыта и знания контекста.

Трагедия на жд-вокзале в сербском Нови-Саде, где 1 ноября в результате обрушения бетонного навеса погибли 14 человек, стала катализатором масштабного политического кризиса. Обрушился не просто навес – обрушилось терпение граждан, годами наблюдавших за тем, как коррупция разъедает фундамент госинститутов. Это не первый протест против действующей власти в Сербии за последние годы, но впервые достиг такого масштаба и накала.

5 ноября более 10 тысяч граждан вышли на улицы с требованием отставки премьер-министра Милоша Вучевича и мэра города Милана Джурича. Протест начался как мирная акция памяти погибших. К вечеру ситуация драматически изменилась: здание горадминистрации подверглось атаке, в окна полетели камни, стены облили красной краской. Кульминацией стал символический жест – перед мэрией вылили цистерну фекалий. Миша Бачулов, один из организаторов протеста, назвал это «символом того, что они делали с нами годами». Если требования об отставке лиц, ответственных за приемку в эксплуатацию опасного вокзала не будут выполнены в течении трех дней, следующая акция протеста будет уже в Белграде.

Местные источники указывают на заранее спланированный характер беспорядков. Особую роль в эскалации сыграли футбольные фанаты «Црвены Звезды» – группировки, имеющей давние связи с Вучичем. Эти группы годами финансировались из бюджета через сеть подставных НКО, став теневым инструментом политического влияния.

Показательна хореография событий: когда на акции появились люди в масках, полиция, до этого момента присутствовавшая в значительных силах, «растворилась». Эскалация совпала с прибытием в город президента Александра Вучича, которого постановочно окружила группа поддерживающих его пенсионеров.

Феномен «титушки», вошедший в политический лексикон после украинских событий 2013-2014 годов, обозначает наёмных провокаторов, использующих насилие для дискредитации мирных протестов. Сегодня в Сербии эту роль выполняют ультрас футбольных клубов. Их «послужной список» включает протесты во время переговоров по Косово. Они помогли Вучичу ссылаться на «народное возмущение» при принятии решений. Удобно.

Мне всё же больше интересна Россия и уроки для неё.

События в Нови-Саде можно рассматривать как модель потенциального развития событий в России. Уже сейчас заметно формирование групп, которые могут выполнять функции, аналогичные сербским ультрас. Различные «патриотические» организации и националистические группировки, сегодня направляющие агрессию против мигрантов, завтра могут стать инструментом подавления гражданского протеста.

В условиях растущей социальной напряженности, вызванной экономическими проблемами, девальвацией рубля и слухами о возможной заморозке банковских вкладов, такой сценарий становится вполне вероятным. При этом российская версия может оказаться значительно жестче сербской, учитывая наличие большого числа людей с боевым опытом и ПТСР.

События в Нови-Саде демонстрируют, как государство может использовать альтернативные центры насилия для манипуляции общественными движениями. Это не просто локальный кризис в балканской стране – это лабораторный пример того, как современные авторитарные режимы адаптируются к новым формам гражданского протеста, используя неформальные структуры там, где применение официальных силовых институтов может быть политически нецелесообразным.

«Макдольнизация» как борьба с «инфекцией свободы»

И Самара с её впечатляющей коллекцией русского авангарда, и Калининград с его уникальным потенциалом культурного моста между Востоком и Западом, и такой далекий от всей остальной России Владивосток получают «подарок» – филиалы Третьяковской галереи. Да, это повод для радости. Однако эти региональные кейсы идеально иллюстрируют более тревожный процесс: вместо развития самобытных музеев с собственной исследовательской и кураторской школой регионы получают культурные «франшизы».

Этот тренд становится ещё более показательным на фоне последних событий в самой Третьяковке – слияния отдела новейших течений с отделом советской живописи. То, что могло бы показаться рядовой административной реорганизацией, является частью более масштабного процесса трансформации российского музейного ландшафта.

Мы наблюдаем удивительный феномен: в то время как во всем мире музеи движутся к децентрализации и разнообразию, в России происходит обратный процесс – своего рода «макдональдизация» музейного пространства. Третьяковская галерея, исторически московский музей с четкой локальной идентичностью, превращается в сетевого оператора культуры.

Это напоминает советскую практику создания типовых Дворцов культуры – только теперь в премиальном сегменте. Вместо поддержки уникальных региональных институций создается сеть филиалов с предсказуемым «брендированным» контентом. Увлекательный для изучения пример того, как культурная унификация может быть замаскирована под культурное развитие.

Растворение отдела новейших течений в более «традиционной» структуре музея символично: современное искусство, этот вечный enfant terrible музейного мира, должно быть приручено и встроено в «правильный» исторический нарратив. Как будто мы наблюдаем римейк знаменитой выставки «Дегенеративного искусства» 1937 года, только в мягкой, административной версии – не запретить, а растворить.

Особая ирония заключается в том, что всё это происходит под лозунгами «доступности искусства» и «культурного просвещения регионов». Однако истинная доступность культуры заключается не в количестве точек дистрибуции, а в разнообразии художественных высказываний и институциональных подходов.

В этом контексте Третьяковка превращается из музея в некий культурный холдинг, подобный McDonald’s в сфере быстрого питания. Но если унификация в бизнесе может быть оправдана экономической эффективностью, то в культуре она ведёт к интеллектуальному обеднению.

Современное искусство, как справедливо отметил искусствовед и куратор Андрей Ерофеев, «заражало людей чувством свободы». Похоже, именно эта «инфекция свободы» и должна быть локализована через новую институциональную архитектуру. Но история искусства учит нас: чем сильнее административное давление, тем более изобретательными становятся художники в поиске новых форм высказывания.

В конце концов, может быть, именно эта централизация парадоксальным образом спровоцирует появление новых, неформальных пространств культурного сопротивления. Как говорится, «природа найдет способ» – особенно когда речь идет о природе творческого самовыражения.

Гость РАПК. Политолог, руководитель Центра «Региональные исследования» Дмитрий Лобойко – об изменении системы местного самоуправления в стране

Новая реформа местного самоуправления в России – любопытный пример того, как формальная модернизация институтов может маскировать их фактическую демодернизацию. Особенно примечателен темпоральный парадокс реформы. Переходный период до 2035 года выглядит избыточно длинным для простой административной реорганизации, но удивительно коротким для фундаментальной трансформации системы местного самоуправления, уходящей корнями в земскую реформу 1864 года.

Интересно наблюдать, как регионы спешат опередить федеральный центр в реализации реформы – около 20% субъектов уже внедрили одноуровневую систему. Региональные элиты пытаются демонстрировать проактивную позицию.
Четыре варианта избрания мэров, предлагаемые реформой, создают иллюзию институционального разнообразия. Однако это напоминает известный маркетинговый прием: когда покупателю предлагают выбор между несколькими вариантами, он меньше задумывается о необходимости самой покупки.

Примечательно, что реформа технически не отменяет местное самоуправление – она его «встраивает» в вертикаль власти. С научной точки зрения, реформа представляет собой fascinating case study (захватывающий пример для научного анализа) трансформации федеративной системы в унитарную не сверху вниз, как это обычно происходит, а снизу вверх – через реорганизацию базового уровня публичной власти.

Лобойко: случившиеся отставки губернаторов указывают на формирование принципиально новой акторно-сетевой модели управления

Целый ряд отставок губернаторов произошел на этой неделе. Случившаяся ротация заставила заговорить экспертов об изменении подходов федерального центра к системе регионального управления.

Лобойко Дмитрий, политолог, руководитель Центра «Региональные исследования»:

➖ Динамика и масштаб обновления губернаторского корпуса заставляют задуматься о фундаментальных изменениях в подходах к региональному управлению.

Можно выделить несколько уровней понимания происходящих процессов.

Во-первых, символический уровень. Назначения новых руководителей в Ростовской и Тамбовской областях, Республике Коми и Еврейской автономной области можно рассматривать как своеобразный message box федерального центра. Акцент на привлечении участников специальной военной операции и лиц с выраженной патриотической позицией формирует определенный паттерн кадровой политики.

Во-вторых, структурный уровень. Более глубокий анализ указывает на формирование принципиально новой акторно-сетевой модели управления. Происходит конструирование системы, которая стремится к автономности от традиционных связей с федеральными и региональными элитами. Данная трансформация осуществляется с прицелом на электоральный цикл 2025-2030 годов.

Изучение персональных траекторий новых губернаторов может представлять определенный исследовательский интерес. Биографический анализ может быть релевантен для локальных элитных групп, но упускает из виду макросистемные изменения. Куда более широкие горизонты понимания происходящих процессов открывает акторно-сетевой анализ, который позволяет отслеживать реконфигурацию связей между различными уровнями власти в режиме реального времени, выявлять «порождающие паттерны» в формировании новых управленческих коалиций, прогнозировать потенциальные точки напряжения в системе федерально-региональных отношений, но особенно интересным представляется анализ «разрывов» – тех мест в социально-политической ткани регионов, где традиционные связи были намеренно нарушены, а новые еще не успели сформироваться. Именно эти «разрывы» могут стать ключом к пониманию истинных целей начавшейся кадровой трансформации.

Сейчас мы находимся в точке бифуркации регионального управления, где количественные изменения неизбежно перерастают в качественные. То, что в медийном пространстве получило название «губернаторопад», сегодня представляет собой глубинную системную трансформацию моделей управления.

Анализ текущих тенденций позволяет сделать несколько ключевых прогнозов. Во-первых, интенсивность ротации региональных лидеров будет только возрастать. Мы наблюдаем не временное явление, а новую управленческую парадигму.

Во-вторых, «турбулентность» в губернаторском корпусе станет новой нормальностью, формируя более гибкую и адаптивную систему регионального управления.

В-третьих, традиционные представления о «сроках созревания» региональных руководителей будут пересмотрены в сторону существенного сокращения.

В-четвертых, формируется новый тип регионального лидера – «эффективного транзитора», способного в краткие сроки осуществить необходимые изменения и передать управление следующему звену.

Наблюдаемая динамика не является случайностью или временным отклонением от нормы. Напротив, мы имеем дело с целенаправленной политикой по созданию принципиально новой модели управления регионами, где высокая скорость ротации становится одним из ключевых инструментов контроля и развития.

#Аналитика

Железный закон олигархии НКО

Сегодняшних депутатов Госдумы сложно заподозрить в чрезмерной заботе об избирателях, реальных интересах граждан и тем более самостоятельности или независимой позиции. Но даже эти члены нижней палаты парламента озаботились судьбой бюджетных расходов на «общественные организации». 419 миллиардов рублей на НКО в 2025 году – впечатляющая сумма. В политической науке сложившееся положение дел имеет своё объяснение. Причем в классических работах, которым более 100 лет.

Российская система финансирования НКО – это конструкция, где государство пытается быть одновременно архитектором, спонсором, модератором и надзирателем общественной активности. Прогосударственные НКО в этой системе выполняют несколько функций, важнейшими из которых являются формирование видимости широкого гражданского участия в политике и создание «дымовой завесы» для фактически бюджетного финансирования кандидатов от власти.

Частично вскрытая в Самарской области схема отмывания денег бизнеса и бюджета – почти идеальный пример того, как НКО становятся промежуточным звеном между региональным правительством, коммерсантами и партийными структурами. Ситуация демонстрирует все классические болезни системы: от институциональной мимикрии до финансовой непрозрачности.

На федеральном уровне также формируется прослойка «бюджетных общественников» – явление, достойное отдельного политологического исследования. На региональном – растет сеть «карманных» НКО, обслуживающих интересы местных элит.

Особенно показательны случаи финансирования откровенно партийных проектов. Десятикратное увеличение бюджета Университета мировых цивилизаций имени Жириновского – яркая иллюстрация того, как система может использоваться для решения задач, весьма далеких от развития гражданского общества.

По сути, речь идёт о создании контролируемой инфраструктуры псевдообщественной активности. Вместо стимулирования гражданских инициатив формируется новый уровень бюрократической надстройки, со всеми присущими ей особенностями: формализмом, непрозрачностью и избыточным администрированием.

В политологии есть концепция «path dependence» – зависимости от выбранного пути. Похоже, российская система финансирования НКО уверенно движется по траектории, где общественная инициатива подменяется бюрократическим суррогатом. И реакция даже таких депутатов, которые не слишком отличаются свободой и ориентированностью на интересы граждан, на проблемы с отчетностью НКО – лучшее тому подтверждение.

Как заметил бы классик политической науки Роберт Михельс, мы наблюдаем очередное подтверждение «железного закона олигархии»: даже самые демократичные институты имеют тенденцию к бюрократизации и концентрации власти. В случае с российскими НКО этот закон работает с особой наглядностью.

За социологию. Не чокаясь…

История всё же движется по спирали, как гайки, которые всё закручивают и закручивают. Сто лет назад российская социология пережила первую волну "утечки мозгов" – тогда Питирим Сорокин, будущий основатель факультета социологии Гарварда, Николай Тимашев, Георгий Гурвич и другие блестящие умы были вынуждены покинуть страну. Они создали свои главные труды уже за границей, обогатив мировую науку и, возможно, обеднив российскую.

Сегодня мы наблюдаем похожие процессы. Российская социология снова оказалась перед серьезными вызовами – от методологических проблем до институциональных ограничений. Опросы становятся всё менее надежными, независимое финансирование сокращается, а международное сотрудничество затруднено.

Но есть и отличия от ситуации вековой давности. Цифровизация открывает новые возможности для исследований, а российские социологи адаптируются к меняющимся условиям, смещая фокус на менее политизированные темы и развивая прикладные направления.

Знаете, что самое интересное? Те же Сорокин и его коллеги-эмигранты, оказавшись в новой среде, не утратили интереса ни к науке, ни к российским реалиям. Наоборот, их опыт и понимание разных социальных контекстов обогатили мировую социологическую мысль. Может, и текущая ситуация в долгосрочной перспективе даст неожиданные плоды? Будем надеяться – оптимисты, кажется, живут дольше…

В общем, с днём социолога, друзья и коллеги.

Административная диета: что стоит за сокращением госаппарата?

Очередная попытка России «подтянуть пояс» государственного аппарата вызывает смешанные чувства. С одной стороны, сокращение 400 тысяч штатных единиц – это впечатляющая цифра, способная заставить трепетать сердца сторонников «малого государства». С другой – исследования бюрократических систем заставляют различать реальные реформы и их имитацию.

Давайте посмотрим на ситуацию через призму институционального анализа. Сокращение 10% штатных мест – это то, что называется «реформой показателей», а не «реформой содержания». Почему?

Во-первых, простое перераспределение фонда оплаты труда между оставшимися сотрудниками – это тактическое, а не стратегическое решение. Да, оно может временно повысить мотивацию оставшихся служащих, но не решает фундаментальных проблем эффективности госаппарата.

Во-вторых, и это особенно интересно, мы наблюдаем так называемую институциональную мимикрию: значительная часть «сокращенных» чиновников, вероятно, просто сменит табличку на двери кабинета. Они переместятся в государственные и муниципальные автономные учреждения, или около государственные НКО, где продолжат выполнять прежние функции, но уже под другой бюрократической вывеской. Это напоминает мне известный эксперимент с лабиринтом: крыса находит новый путь к сыру, когда старый блокируется.

Иронию ситуации добавляет тот факт, что бюджетные расходы при этом могут не только не сократиться, но и увеличиться – они просто переместятся в другие статьи расходов. Это как если бы вы решили сэкономить на обедах, начав называть их «перекусами».

Действительно эффективная реформа госаппарата требует куда более глубоких преобразований: пересмотра функций государственных органов, автоматизации рутинных процессов, внедрения современных методов управления. Без этого сокращение штатов рискует остаться просто бюрократической рокировкой.

И все же в этой реформе есть позитивный момент: она хотя бы создает видимость движения в правильном направлении. А как показывает опыт многих стран, иногда имитация реформ становится первым шагом к реальным изменениям.

К примеру, Китай 1980-х годов. Первые эксперименты с рыночными механизмами в специальных экономических зонах начинались как формальные «пилотные проекты» – по сути, имитация реформ в отдельно взятых регионах. Однако именно эти эксперименты заложили основу для масштабных экономических преобразований.

Показательный пример Грузии начала 2000-х: первоначальные попытки реформирования полиции выглядели как косметические изменения – переименование милиции в полицию и смена формы. Но именно эти внешние изменения создали импульс для последующей фундаментальной реформы правоохранительной системы, которая привела к значительному снижению коррупции.

Даже в Сингапуре знаменитая антикоррупционная реформа Ли Куан Ю начиналась с формальных мер – создания новых департаментов и перестановок в кадровом составе. Лишь позже эти организационные изменения наполнились реальным содержанием и превратились в эффективную систему противодействия коррупции.

Хотя в данном случае мой оптимизм сдержанный. Ведь успех подобных трансформаций всегда зависит от наличия политической воли к реальным изменениям, а не только к их имитации.

Краткая версия этого текста опубликована здесь.

Поддержка НКО региональными властями – это пример институциональной ловушки. С одной стороны, мы наблюдаем формальное следование глобальным трендам развития гражданского общества, с другой – происходит своеобразная «приватизация общественной активности» региональной номенклатурой.

Парадокс в том, что сама идея господдержки некоммерческого сектора содержит внутреннее противоречие: чем больше зависимость от государственного финансирования, тем меньше независимости в принятии решений и реализации проектов. В российских реалиях это усугубляется непрозрачностью механизмов отбора и специфической системой неформальных связей между властью и НКО.

Гораздо более перспективным представляется создание экосистемы, где основную роль в поддержке НКО играют граждане и бизнес-сообщество. Налоговые льготы для доноров, механизмы корпоративной социальной ответственности, краудфандинговые платформы – вот инструменты, способные обеспечить реальную связь между запросами общества и деятельностью некоммерческого сектора. В этом случае НКО будут вынуждены ориентироваться не на бюрократические показатели, а на реальные общественные потребности. Это дало бы шанс на возвращение доверия к сектору, которого так не хватает в нашем обществе вообще. Хотя, признаюсь, наблюдая текущие тенденции, я испытываю определенный скептицизм относительно скорой реализации этого сценария.

Мой комментарий для АПЭК

Будет ли ЦБ вновь поднимать ставку в декабре?

Своё мнение озвучил каналу Proeconomics.
Инфляционные ожидания населения, зафиксировавшиеся на отметке 13,4%, представляют собой случай инерционного мышления в российской экономической реальности.

Особенно интригующим выглядит разрыв между ожиданиями и наблюдаемой инфляцией в 15,3% – это своеобразный когнитивный диссонанс массового сознания, если хотите.
Что касается действий ЦБ, то регулятор оказался в положении шахматиста, который вынужден играть с двумя противниками одновременно: инфляционными ожиданиями и реальной инфляцией. Вероятность повышения ставки в декабре я оцениваю как высокую – примерно 70%. Замораживание показателей на повышенных уровнях создает риски их закрепления, что для монетарной политики сродни красной тряпке для быка.
Особенно примечательно, что население, похоже, начало воспринимать двузначную инфляцию как новую нормальность – феномен, который мы обычно наблюдаем в развивающихся экономиках Латинской Америки. Только там это часто сопровождается карнавалами, а у нас – повышением ключевой ставки.

ПОЗИЦИЯ. Маркетингово-коммуникационное агентство «Стратагема» выпустило новый доклад «Материнский капитал в РФ: опыт применения и перспективы». По оценкам основателя и руководителя агентства Романа Черёмухина, собранные материалы дают наиболее полную картину того, как влиял и продолжает влиять материнской капитал на решение семей завести детей, на каких условиях выплачивают родителям дополнительные пособия регионы, насколько успешно реализуется программа на новых территориях.

Директор АНО Центр содействия патриотическому и духовно-нравственному воспитанию «Семья и Родина», член Комиссии по направлению «Семья» Госсовета РФ, к.э.н. Наталья Локтева:

Несмотря на то, что, по объективным причинам, маткапитал утратил свою изначальную «миссию» (как мы помним, основной его задачей было создание возможности приобретения семьями жилья, однако, сегодня, чтобы закрыть этот запрос сумма маткапитала должна превышать нынешние размеры минимум на 40%), отказаться в Год семьи, на пике демографического кризиса, от этой по-прежнему весьма популярной и востребованной у населения меры поддержки было бы стратегической ошибкой.
Впрочем, важен и тот факт, что реалии 20-летней давности не имеют ничего общего с нынешним моментом, следовательно, и маткапитал нуждается в реформировании. Указом президента принято решение о расширении сфер использования средств господдержки. Что вполне логично: не имея возможности купить на них жилье, их необходимо реализовать на другие нужды.
Сможет ли это в корне изменить демографическую ситуацию? Конечно, нет. Это лишь подспорье, чтобы поддержать на какой-то период материальное положение своей ячейки общества, либо инвестировать в актуальные сферы: образование, здоровье, отдых... Также неплохо было бы разрешить использовать эту сумму, в силу высокой закредитованности населения, что часто также становится причиной отказа от родительства, для погашения других, не только ипотечных долгов.

Член Совета Федерации Айрат Гибатдинов:

Не думаю, что мнение экспертов, которые выступают против программы материнского капитала, следует считать за основу. Повторюсь, это единственная мера поддержки, которая может помочь родителям в приобретении собственного жилья.
Другой вопрос — почему маткапитал перестал покрывать хотя бы размер первоначального взноса по ипотеке.

Политолог, руководитель Центра «Региональные исследования» Дмитрий Лобойко:

Материнский капитал как инструмент демографической политики демонстрирует признаки снижающейся эффективности, но его отмена была бы серьезной стратегической ошибкой.
Во-первых, программа, при всех еt недостатках, остается единственным по-настоящему масштабным механизмом поддержки семей с детьми. Как справедливо отмечается в докладе, на эти средства можно приобрести лишь около 13% жилья – но для многих семей даже это становится решающим фактором при планировании покупки недвижимости.
Во-вторых, текущий формат программы действительно требует серьезной модернизации. Краткосрочные продления на 2-3 года, отмеченные в докладе, создают атмосферу неопределенности, что противоречит самой идее долгосрочного демографического планирования. Семьям нужны четкие, прозрачные «правила игры» как минимум на 10-15 лет вперед.
В-третьих, опыт регионов, особенно практика дифференцированных выплат и поддержки студенческих семей (как в случае с миллионом рублей в Челябинской области), показывает: маткапитал может быть в некотором смысле эффективным, если его «достроить» дополнительными инструментами. Расширение направлений использования средств на медицинские услуги и реабилитацию, предложенное экспертами, выглядит особенно перспективным.
Любопытно, что мы постепенно приходим к пониманию: демографическая политика не может строиться на единственном инструменте, каким бы масштабным он ни был. Маткапитал нужно не отменять, а встраивать в комплексную систему мер поддержки, включающую и налоговые льготы, и жилищные программы, и, что особенно важно, развитие социальной инфраструктуры для семей с детьми.

Структурный кризис, а не «мигрантская угроза»: о чём молчит статистика

В дискуссии о доходах мигрантов наблюдается ситуация, когда экономические факты становятся заложниками политизированной риторики. Высокие заработки таксистов, курьеров или строителей (вопиющие для популистов при власти!) – это не столько история про миграцию, сколько индикатор серьезных структурных проблем российского рынка труда, где дефицит в 2,7 млн работников (данные официальной статистики) создает причудливые перекосы в системе оплаты труда.

Интересно, что общественное внимание фокусируется на отдельных кейсах высоких заработков мигрантов, в то время как фундаментальные демографические и социально-экономические вызовы остаются в тени публичного дискурса. По сути, мы наблюдаем феномен «морально-политической паники» вокруг темы, которая требует не эмоциональных реакций, а системного подхода к решению проблем занятости, профессиональной подготовки и социальной мобильности.

В глобальном контексте Россия проходит типичный для развитых стран этап трансформации рынка труда, где миграционный фактор играет роль естественного балансира. Однако специфика российской ситуации заключается в том, что эти процессы разворачиваются на фоне масштабной структурной перестройки экономики и изменения геополитического позиционирования страны в последние 2,5 года.

Важно понимать, что высокие номинальные показатели зарплат мигрантов – это своеобразная «компенсация» за специфические условия труда: продолжительный рабочий день, отсутствие социальных гарантий, высокие риски и существенные издержки. Если провести корректировку на эти факторы, реальный располагаемый доход оказывается значительно скромнее. Более того, значительная часть этих средств уходит на поддержку семей в странах исхода, что создает дополнительный стимул к интенсификации труда.

С точки зрения макроэкономики, трудовая миграция сегодня выполняет важную стабилизирующую функцию, смягчая последствия демографического спада и структурных дисбалансов на рынке труда. Без этого механизма мы бы наблюдали более острый рост инфляции заработных плат в определенных секторах, что могло бы привести к ускоренному росту цен и снижению конкурентоспособности российской экономики. В этом контексте дискуссия о «справедливости» уровня оплаты труда мигрантов выглядит несколько близорукой. Мягко говоря...

Хоккейная нищета, футбольная коррупция и политические шахматы

Только кажется, что губернатор Самарской области Вячеслав Федорищев увлекся футболом и немного хоккеем. На самом деле это шахматы. Политические. И его заявления про коррупцию в футболе – не просто очередной ход пешкой, а красиво разыгранная комбинация, где каждая фигура и движение имеют свое значение.

Итак, диспозиция. На доске – молодой технократ, которому едва исполнилось 35. Классический продукт современной системы госуправления: РАНХиГС, референт в министерстве, вице-губернатор Тульской области. Типичный представитель нового поколения управленцев, которых часто упрекают в отсутствии реального опыта. И вдруг – такой дебют в Самаре.

Первый ход был сделан с хоккейной «Ладой» – разгромная критика инфраструктуры, вскрытие проблем с зарплатами. Это была лишь разведка боем. Главная атака началась, когда слон пошел по диагонали прямо в центр доски – сенсационное заявление о коррупции в футбольном судействе.

36 миллионов рублей «долга судьям» – это не просто скандальная цифра. Это изящный способ вскрыть целый пласт проблем в системе финансирования профессионального спорта. «Крылья Советов» оказались идеальной демонстрационной моделью. А теневые финансовые потоки, контролируемые, как принято считать, людьми самарского депутата Милеева (которого Федорищев ранее обозначил как противника), – прекрасным поводом для атаки.

Но истинная красота комбинации раскрывается, когда мы смотрим на всю доску целиком. Федорищев делает заявление не где-нибудь, а на Госсовете, обращаясь напрямую к своему бывшему начальнику и покровителю Алексею Дюмину. Это элегантное игнорирование всей бюрократической вертикали, включая министра спорта Дегтярева. Как он связан с Милеевым – отдельный сюжет.

Время выбрано безупречно: в условиях СВО и скрытого дефицита бюджета разговор о миллиардных тратах на профессиональный спорт, да еще и с коррупционной составляющей, звучит особенно остро.

Этот ход бьет сразу по нескольким фигурам на доске. Во-первых, по региональным футбольным клубам, живущим на бюджетные деньги – «Крыльям Советов», «Ахмату» и «Нижнему Новгороду». Во-вторых, по всей системе спортивного финансирования, которую надо бы пересмотреть. В-третьих, по конкретным фигурам в самарской политике. И наконец, это серьезный вызов для министра спорта Дегтярева, который оказался в классическом цугцванге: любой его ход только ухудшит позицию.

Главный вопрос: чья это партия? Если Федорищев играет сам, то это либо невероятная храбрость, либо политическое самоубийство. Но если за этой комбинацией стоят серьезные силы в федеральном центре (а уровень площадки и адресат послания намекают именно на это), то мы наблюдаем начало большой игры.

Особую пикантность ситуации придает то, что формально придраться не к чему. Федорищев создал ситуацию, где любая критика его позиции будет выглядеть, как защита коррупционных схем.

Теперь представьте, что это только начало партии. Мы наблюдаем редкий случай, когда региональный руководитель не просто поднимает острую тему, а фактически задает новую федеральную повестку. И делает это так, будто просчитывая партию на несколько ходов вперед.

Осталось только узнать, кто на самом деле сидит по другую сторону доски. И понять, не является ли эта партия частью более масштабной игры, где футбол и хоккей – лишь пешки в чужой игре.

Символично, что все это произошло именно на комиссии по физкультуре и спорту. Настоящий спорт здесь – сама политика. И ставки куда выше, чем какие-то там 36 миллионов рублей.

P.S. Будет печально, если то, что сейчас выглядит, как красивая и сложная игра, окажется чередой несогласованных действий и громких заявлений…

Кое-что похуже дефолта

Разговоры о возможном дефолте в России напоминают старую притчу о слепцах, ощупывающих слона: каждый описывает лишь ту часть реальности, с которой непосредственно соприкасается. Давайте попробуем увидеть картину целиком.
Резкое падение рубля до 110 за доллар, санкции против Газпромбанка, усиление геополитической напряженности – все это создает драматический информационный фон.

Однако давайте посмотрим на фундаментальные показатели: профицитный бюджет, относительно низкий уровень государственного долга, наличие золотовалютных резервов. В классической экономической теории такая страна не должна сталкиваться с риском дефолта.
Но мы живем в эпоху, когда традиционные экономические модели сталкиваются с новой реальностью. Текущая ситуация примечательна тем, что давление на рубль создается не столько макроэкономическими факторами, сколько структурными ограничениями в системе международных расчетов. Это как иметь деньги на карте, но потерять пинкод от неё.

Особенно показательна ситуация с экспортом. Министр финансов Силуанов видит в слабом рубле потенциал для наращивания экспорта, но глава «Ростеха» Чемезов указывает на практическую невозможность реализовать этот потенциал из-за запретительно высоких ставок по кредитам. Классический случай разрыва между теорией и практикой.

Действия ЦБ по прекращению покупки валюты до конца года – это попытка стабилизировать ситуацию, но одной этой меры недостаточно. Тревожным сигналом является истощение традиционных инструментов макроэкономической стабилизации – объем ликвидных активов в ФНБ снизился до уровня, который экономисты называют «неснижаемым остатком».

Поэтому, отвечая на вопрос о вероятности дефолта, важно понимать: мы имеем дело не с классическим сценарием неспособности обслуживать долг, а с принципиально новой ситуацией, когда технические ограничения в международных расчетах становятся важнее фундаментальных экономических показателей.

В этих условиях технический дефолт возможен не как следствие экономической несостоятельности, а как результат невозможности осуществлять платежи через существующую финансовую инфраструктуру. Впрочем, в условиях уже действующих санкций его дополнительное влияние на экономику может оказаться менее драматичным, чем принято считать.

Похоже, мы наблюдаем не столько предпосылки к классическому дефолту, сколько процесс глубокой трансформации экономической системы в условиях беспрецедентных внешних ограничений. И это, пожалуй, гораздо более серьезный вызов, чем традиционный сценарий дефолта образца 1998 года.

Дело в том, что классический дефолт – это острый, но относительно краткосрочный кризис с понятным механизмом разрешения: реструктуризация долга, девальвация национальной валюты, период адаптации экономики и последующее восстановление. То, с чем мы сталкиваемся сейчас – это хроническое состояние структурных ограничений, которые затрагивают саму архитектуру экономических взаимодействий.

Для экономики в целом это означает необходимость фундаментальной перестройки не только внешнеторговых операций, но и всей системы международных расчетов, логистических цепочек, механизмов привлечения капитала. Условно говоря, если в 1998 году нужно было «перезагрузить» экономическую систему, то сейчас требуется создать принципиально новую. Главная опасность текущей ситуации заключается не в остроте кризиса, а в его хроническом характере.