Во время подготовки к лекции для ГЭС-2 (о животных с необычными телами в экономике внимания) пересмотрела «Человека-слона» (1980) и его современную версию — «Другого человека» (2024). И там и там уродство предстает средством привлечения внимания и, как следствие, денег, уплаченных за зрелище (в цирке 19 века и немейнстримном театре 21-го, соответственно), но отношение условной толпы к физическому дефекту (как минимум, внешне) радикально противоположное.
В 2024 человек-слон не должен ходить в мешке, при встрече с ним люди не выказывают отвращения, никто не называет его тело «извращенным и деградировавшим» — а именно так представляет «уродца» Джозефа Меррика научному сообществу доктор-благодетель (молодой и симпатичный Энтони Хопкинс). В неолиберальной культуре даже «человек-слон» может вести полноценную жизнь и, при желании, радикально преобразиться с помощью экспериментальных лекарств или пластических хирургов. Вопрос уже не в общественной реакции на уродство, а в том, сможет ли человек с деформированным лицом ужиться сам с собой будучи рефлексирующим субъектом.
Почему я пишу об этом здесь? В отрыве от темы лекции задумалась о том, что некоторые визуально шокирующие болезни и «пороки развития» для удобства употребления в просторечии названы именами животных. Меррик страдает элефантиазисом (elephantiasis)* (он же нейрофиброматоз). Фильм «Человек-слон» начинается с красивых и тревожных кадров, наслаивающихся друг на друга: напуганная красавица — мать Меррика — «сливается» с изображениями слонов, намекая на все, что угодно, в том числе самое страшное — зачатие от слона.
Вспомнила и другие «дефекты» — заячью губу (хейлосхизис), волчью пасть (палатосхизис), кисть омара (эктродактилия) и рыбий глаз (частичная недостаточность лецитинхолестерин-ацилтрансферазы). Сюда же просится лошадиное лицо (удлиненный овал лица, отличный от глянцевых стандартов красоты) и нарушения походки — например, медвежья лапа (аддукция стопы).
«Другого человека», напротив, с животными никто не сравнивает. Не буду спойлерить, скажу только, что уродство представлено в фильме как карьерная возможность и преимущество перед обычным и даже симпатичным лицом. Интересно другое: то, что пялиться на людей с необычной внешностью теперь считается дурным тоном, объяснимо, а вот исчезла ли традиция использовать анималистические эпитеты для обозначения «зрелищных» болезней? (Как пишет Гвен Ханникат в Gender Violence in Ecofeminist Perspective, ассоциация с нечеловеческим животным почти всегда наделена негативным смыслом и, как правило, подразумевает оскорбление, обесценивание через «анимализацию»).
* В 1986 генетики Тибблз и Коэн предположили, что у Меррика был синдром Протея (атипичный рост костей и кожи), а не нейрофиброматоз.
#язык_спешисизма
В 2024 человек-слон не должен ходить в мешке, при встрече с ним люди не выказывают отвращения, никто не называет его тело «извращенным и деградировавшим» — а именно так представляет «уродца» Джозефа Меррика научному сообществу доктор-благодетель (молодой и симпатичный Энтони Хопкинс). В неолиберальной культуре даже «человек-слон» может вести полноценную жизнь и, при желании, радикально преобразиться с помощью экспериментальных лекарств или пластических хирургов. Вопрос уже не в общественной реакции на уродство, а в том, сможет ли человек с деформированным лицом ужиться сам с собой будучи рефлексирующим субъектом.
Почему я пишу об этом здесь? В отрыве от темы лекции задумалась о том, что некоторые визуально шокирующие болезни и «пороки развития» для удобства употребления в просторечии названы именами животных. Меррик страдает элефантиазисом (elephantiasis)* (он же нейрофиброматоз). Фильм «Человек-слон» начинается с красивых и тревожных кадров, наслаивающихся друг на друга: напуганная красавица — мать Меррика — «сливается» с изображениями слонов, намекая на все, что угодно, в том числе самое страшное — зачатие от слона.
Вспомнила и другие «дефекты» — заячью губу (хейлосхизис), волчью пасть (палатосхизис), кисть омара (эктродактилия) и рыбий глаз (частичная недостаточность лецитинхолестерин-ацилтрансферазы). Сюда же просится лошадиное лицо (удлиненный овал лица, отличный от глянцевых стандартов красоты) и нарушения походки — например, медвежья лапа (аддукция стопы).
«Другого человека», напротив, с животными никто не сравнивает. Не буду спойлерить, скажу только, что уродство представлено в фильме как карьерная возможность и преимущество перед обычным и даже симпатичным лицом. Интересно другое: то, что пялиться на людей с необычной внешностью теперь считается дурным тоном, объяснимо, а вот исчезла ли традиция использовать анималистические эпитеты для обозначения «зрелищных» болезней? (Как пишет Гвен Ханникат в Gender Violence in Ecofeminist Perspective, ассоциация с нечеловеческим животным почти всегда наделена негативным смыслом и, как правило, подразумевает оскорбление, обесценивание через «анимализацию»).
* В 1986 генетики Тибблз и Коэн предположили, что у Меррика был синдром Протея (атипичный рост костей и кожи), а не нейрофиброматоз.
#язык_спешисизма
Напоминаю, что 25 января (в субботу с 4 до 6 вечера по московскому времени) обсуждаем книгу Сусаны Монсо «Опоссум Шрёдингера. Смерть в мире животных».
Это вторая встреча книжного клуба и еще есть время к ней подготовиться — книга средняя по объему и легко читается. Участие бесплатное и только для подписчиков канала💓 Подробности в оргчате.
Это вторая встреча книжного клуба и еще есть время к ней подготовиться — книга средняя по объему и легко читается. Участие бесплатное и только для подписчиков канала
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Для новой статьи читаю о зоофизиогномике — попытках понять характер человека и диагностировать, скажем, склонность к блуду или насилию по внешним признакам, выявляя совпадения с тем или иным видом животных.
Интересно, что в современной южно-корейской культуре процветает своего рода позитивная (лестная) зоофизиогномика. Сравнение внешности людей с животными в ЮК используется в индустрии красоты и не связано с намеком на уродства или пороки. Мода на выбор макияжа и стиля в соответствии с личным звериным типом быстро распространилась в другие страны Юго-Восточной Азии, включая Японию и Китай, и уже соблазнила нескольких западных бьюти-блогерок.
Красота щенячьего типа в ЮК считается самой милой и невинной из-за круглых, слегка опущенных глаз, мягкого овала лица и прямых бровей. Более холодный кошачий тип с приподнятыми (немного хищными) глазами, как у актрисы Хан Со-хи, — самый вожделенный, лидирует среди хотелок на приемах у пластических хирургов. Как рассказала подруга-кореянка, в погоне за треугольным подбородком некоторые женщины (и мужчины) расстаются с частями челюстной кости (а вот лисье лицо, которое иногда путают с кошачьим, популярно в Китае).
Напротив, птичий тип — небольшое лицо с маленьким ртом (вспомним макияж гейш) и круглыми глазами — хотят не все. Среди других типов встречаются олень, лягушка, кролик, хомяк (!), черепаха, рыба и даже змея (хотя, почему корейские блогеры причислили Скарлетт Йоханссон к последнему типу, я так и не поняла).
В этой практике животные в очередной раз служат посредниками капитализма и, ликвидируя буквальное разделение женщин на роковых красоток, милашек и дурнушек, включают людей с нестандартной внешностью в циклы активного потребления косметики. Фейс-позитив на службе гламура: даже лицо хомяка — красиво и может быть усовершенствовано, а потому служит показанием к потреблению.
С одной стороны, корейская азбука милых звериных лиц заигрывает с феминизмом и кажется знаком уважения к тем, кто не обладает кукольной или фатальной красотой. К тому же, животная линейка как будто противостоит спешисизму — ведь билет в бьюти-обзоры получают не только харизматичные животные, но и (в конвенциональном понимании) непривлекательные — например, лягушки и змеи.
С другой стороны, сравнение людей с животными с помощью трогательных картинок и размытых критериев позволяет в равных объемах продавать бесчисленные бьюти-продукты, услуги визажистов, стилистов и парикмахеров «кошечкам» и «хомякам», включая мужчин — тигров и бегемотов (шутка — линейка зверей для мужчин та же). В Корее использование парнями косметики не стигматизировано и животные типы лиц работают как гендерно-нейтральная система (наиболее востребованный тип — парень-щенок).
Каюсь, в юности сравнивала одноклассника с овчаркой (только поэтому он мне и нравился). А вы что думаете по поводу азиатской моды на животные лица? (Кстати, AI-тест звериных типов, который увидел во мне обладательницу 'chic cat face', причем на 100%, — бессовестный (как ему и положено капитализмом) льстец🐸 )
#животные_медиаторы
Интересно, что в современной южно-корейской культуре процветает своего рода позитивная (лестная) зоофизиогномика. Сравнение внешности людей с животными в ЮК используется в индустрии красоты и не связано с намеком на уродства или пороки. Мода на выбор макияжа и стиля в соответствии с личным звериным типом быстро распространилась в другие страны Юго-Восточной Азии, включая Японию и Китай, и уже соблазнила нескольких западных бьюти-блогерок.
Красота щенячьего типа в ЮК считается самой милой и невинной из-за круглых, слегка опущенных глаз, мягкого овала лица и прямых бровей. Более холодный кошачий тип с приподнятыми (немного хищными) глазами, как у актрисы Хан Со-хи, — самый вожделенный, лидирует среди хотелок на приемах у пластических хирургов. Как рассказала подруга-кореянка, в погоне за треугольным подбородком некоторые женщины (и мужчины) расстаются с частями челюстной кости (а вот лисье лицо, которое иногда путают с кошачьим, популярно в Китае).
Напротив, птичий тип — небольшое лицо с маленьким ртом (вспомним макияж гейш) и круглыми глазами — хотят не все. Среди других типов встречаются олень, лягушка, кролик, хомяк (!), черепаха, рыба и даже змея (хотя, почему корейские блогеры причислили Скарлетт Йоханссон к последнему типу, я так и не поняла).
В этой практике животные в очередной раз служат посредниками капитализма и, ликвидируя буквальное разделение женщин на роковых красоток, милашек и дурнушек, включают людей с нестандартной внешностью в циклы активного потребления косметики. Фейс-позитив на службе гламура: даже лицо хомяка — красиво и может быть усовершенствовано, а потому служит показанием к потреблению.
С одной стороны, корейская азбука милых звериных лиц заигрывает с феминизмом и кажется знаком уважения к тем, кто не обладает кукольной или фатальной красотой. К тому же, животная линейка как будто противостоит спешисизму — ведь билет в бьюти-обзоры получают не только харизматичные животные, но и (в конвенциональном понимании) непривлекательные — например, лягушки и змеи.
С другой стороны, сравнение людей с животными с помощью трогательных картинок и размытых критериев позволяет в равных объемах продавать бесчисленные бьюти-продукты, услуги визажистов, стилистов и парикмахеров «кошечкам» и «хомякам», включая мужчин — тигров и бегемотов (шутка — линейка зверей для мужчин та же). В Корее использование парнями косметики не стигматизировано и животные типы лиц работают как гендерно-нейтральная система (наиболее востребованный тип — парень-щенок).
Каюсь, в юности сравнивала одноклассника с овчаркой (только поэтому он мне и нравился). А вы что думаете по поводу азиатской моды на животные лица? (Кстати, AI-тест звериных типов, который увидел во мне обладательницу 'chic cat face', причем на 100%, — бессовестный (как ему и положено капитализмом) льстец
#животные_медиаторы
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Кстати, у Арзамаса есть интересный тест на зоофизиогномическую (старого типа) грамотность с заметками по истории зооморфизма в искусстве (захотелось пересмотреть Эйзенштейна). Мой результат 2/8 (в профиле Ивана Грозного упорно вижу козла , а не ворона ). Диагноз: «давно не была в зоопарке», и это чистая правда 🐰
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Arzamas
Разглядите животное в человеке
Лошадь, бык или болонка — угадайте, кем видели художники Цезаря, Зевса и Ивана Грозного
На праздниках не смогла замедлиться в традиционном смысле, зато прочитала несколько медленных текстов, включая рассказы из нового номера журнала «Носорог».
Один из них настолько полюбила, что затолкала в карточки и принесла сюда — встречайте «Дебютантку» из 1937-1938 годов, поистине интерсекциональный текст.
В нем сплетаются разные системы угнетения, в том числе видовая дискриминация и классовое неравенство. Образуя ассиметричные пары с другими — гиеной, горничной, матерью, — дебютантка на трех страницах сообщает о женской несвободе больше, чем некоторые толстые романы.
Особенно понравился образ гиены, готовой учить французский, пока в клетке, и съедающей чужое женское лицо, оказавшись за ее пределами. Конечно, как и в других текстах этого времени, лютая гиена — всего лишь метафора (дикости), намекающая, почему женщин предпочитают держать в корсетах, но зато по-хармсовски озорная и властная. Когда животное-символ обладает подобной агентностью в прозе — это тоже неплохо💋
#книги #говорящие_животные
Один из них настолько полюбила, что затолкала в карточки и принесла сюда — встречайте «Дебютантку» из 1937-1938 годов, поистине интерсекциональный текст.
В нем сплетаются разные системы угнетения, в том числе видовая дискриминация и классовое неравенство. Образуя ассиметричные пары с другими — гиеной, горничной, матерью, — дебютантка на трех страницах сообщает о женской несвободе больше, чем некоторые толстые романы.
Особенно понравился образ гиены, готовой учить французский, пока в клетке, и съедающей чужое женское лицо, оказавшись за ее пределами. Конечно, как и в других текстах этого времени, лютая гиена — всего лишь метафора (дикости), намекающая, почему женщин предпочитают держать в корсетах, но зато по-хармсовски озорная и властная. Когда животное-символ обладает подобной агентностью в прозе — это тоже неплохо
#книги #говорящие_животные
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Благодаря кембриджскому компаньону исследований животных в литературе (обожаю слово «компаньон» в приложении к книгам) узнала о Джой Уильямс и ее рассказе «Сеть». Текст построен как диалог разных видов животных из недалекого будущего. Все говорят на отличном человеческом (а потому рекомендую этот текст как памятку по критическому антропоморфизму).
Благодаря формату рассказ читается легко, хотя поднимает множество этических вопросов. «Сеть» отлично демонстрирует, как с помощью диалога разных агентов небольшой текст способен за несколько минут развернуть сложную спираль эксплуатации в прямую линию и, таким образом, выставить все ее части напоказ.
— Никто уже не хочет от нас более постного или вкусного мяса, — говорит овца. — Или, скорее, этого они тоже хотят, но, прежде всего, им нужны наши органы — особенно сердца наших сестер свиней. У них все больше и больше проблем с собственными сердцами, поэтому они хотят наши.
Прочитав рассказ, начала думать о том, что новые виды использования животных на благо людей интересно анализировать не только как маркеры этического застоя системы и эмоционального выгорания ее агентов, но и как симптомы вполне измеримой физической дегенерации.
Система, которая не желает замедлится, изобретает все новые способы производства и все больше давит на экосистемы и живые тела, а чем хуже условия и образ жизни, чем меньше сна, движения, овощей и фруктов (а многим сложно их себе позволить, например, в развитых странах Южно-Тихоокеанского региона), тем выше потребность в лекарствах, ради которых убивают животных, тем больше лабораторий, где над ними экспериментируют. Воронка деградации, которая не кажется очевидной сейчас, но в рассказе Уильямс некоторые животные будущего уже живут в виде частей тела — ферм полезных веществ и органов, например, без ног, в них уже нет хозяйственной необходимости. Грустно и эффективно.
В поисках выхода из этого круга отчаяния, персонажи Уильямс вспоминают зооцентричные тексты, философов и детей.
— Кстати, об историях, вы знали, что Людвиг Витгенштейн читал «Черного красавчика» перед смертью? — спросил один из пауков.
— Правда? — встрепенулась лошадь.
— Я не знаю, читал ли он ее на самом деле, но, говорят, она лежала на его тумбочке.
— Прекрасная книга, — сказала лошадь. — Она пропагандировала доброту и сочувствие, утверждала ценность всех существ.
— Доброту, сочувствие и любовь, — задумался паук. — Без них человек — ничто.
— По крайней мере, твоих малышей уважают символически, — сказал гусь овце[, намекая на священного агнца]. — Хотя, не то чтобы это имело значение в конечном итоге.
— Разве дети не вступятся за нас? [Для тех, кто читал «Мальчики, вы звери», уже ясно, что дети никого не спасут.]
— Не знаю, они кажутся немного рассеянными. Или загипнотизированными, или что-то в этом роде. Все время смотрят в эти белые экраны.
Этот момент подмечают и создатели Leave the World Behind, где маленькая Роуз встречается с оленями и получает возможность посмотреть на них «утренним» взглядом, когда интернет отрубился и смартфон перестал быть окном в мир.
#говорящие_животные
Иллюстрация Lucy Ducker к рассказу «Сеть»
Благодаря формату рассказ читается легко, хотя поднимает множество этических вопросов. «Сеть» отлично демонстрирует, как с помощью диалога разных агентов небольшой текст способен за несколько минут развернуть сложную спираль эксплуатации в прямую линию и, таким образом, выставить все ее части напоказ.
— Никто уже не хочет от нас более постного или вкусного мяса, — говорит овца. — Или, скорее, этого они тоже хотят, но, прежде всего, им нужны наши органы — особенно сердца наших сестер свиней. У них все больше и больше проблем с собственными сердцами, поэтому они хотят наши.
Прочитав рассказ, начала думать о том, что новые виды использования животных на благо людей интересно анализировать не только как маркеры этического застоя системы и эмоционального выгорания ее агентов, но и как симптомы вполне измеримой физической дегенерации.
Система, которая не желает замедлится, изобретает все новые способы производства и все больше давит на экосистемы и живые тела, а чем хуже условия и образ жизни, чем меньше сна, движения, овощей и фруктов (а многим сложно их себе позволить, например, в развитых странах Южно-Тихоокеанского региона), тем выше потребность в лекарствах, ради которых убивают животных, тем больше лабораторий, где над ними экспериментируют. Воронка деградации, которая не кажется очевидной сейчас, но в рассказе Уильямс некоторые животные будущего уже живут в виде частей тела — ферм полезных веществ и органов, например, без ног, в них уже нет хозяйственной необходимости. Грустно и эффективно.
В поисках выхода из этого круга отчаяния, персонажи Уильямс вспоминают зооцентричные тексты, философов и детей.
— Кстати, об историях, вы знали, что Людвиг Витгенштейн читал «Черного красавчика» перед смертью? — спросил один из пауков.
— Правда? — встрепенулась лошадь.
— Я не знаю, читал ли он ее на самом деле, но, говорят, она лежала на его тумбочке.
— Прекрасная книга, — сказала лошадь. — Она пропагандировала доброту и сочувствие, утверждала ценность всех существ.
— Доброту, сочувствие и любовь, — задумался паук. — Без них человек — ничто.
— По крайней мере, твоих малышей уважают символически, — сказал гусь овце[, намекая на священного агнца]. — Хотя, не то чтобы это имело значение в конечном итоге.
— Разве дети не вступятся за нас? [Для тех, кто читал «Мальчики, вы звери», уже ясно, что дети никого не спасут.]
— Не знаю, они кажутся немного рассеянными. Или загипнотизированными, или что-то в этом роде. Все время смотрят в эти белые экраны.
Этот момент подмечают и создатели Leave the World Behind, где маленькая Роуз встречается с оленями и получает возможность посмотреть на них «утренним» взглядом, когда интернет отрубился и смартфон перестал быть окном в мир.
#говорящие_животные
Иллюстрация Lucy Ducker к рассказу «Сеть»