пиши расширяй

1980
ИЮЛЬ
Вечер. Поле лаванды, местами цвета шифера. Огромный комбайн продвигается в облаке пыли. Пшеничное поле: оно уже не желтое и даже не цвета охры. И не золотое. Это нечто иное, чем цвет. Солома.
Видимое расстояние простирается слишком далеко, становится все более нематериальным, небом или облаком, в своем медленном движении – словно диминуэндо музыки – в сторону тишины далей. Покой этих пространств, этих земель, этой зелени под могущественным дыханием неба.

В восемь часов, на пути в рощу и уже в двух шагах от нее, я разбудил козодоя стального серого цвета с крыльями похожими на лезвия – он взлетел без крика и не издал почти ни звука.

Девять пятнадцать. Я наблюдаю, как день выходит за собственный контур. Солнце садится. Розовая полоса упорствует над серо-голубым горизонтом, выше – бледное небо, ветер просыпается и освежает. Осталась ли еще вуаль, которую нужно снять, чтобы явилась огромная черная Изида? Сохранился ли еще стирающийся предел, надежная защита, предоставляемая днем против слишком широкого пространства, против избытка глубины мира? Последняя ласточка улетает. Еле слышный крик птицы среди деревьев, стеблевые сверчки начинают вибрировать: короткая и приглушенная мелодия. Поле лаванды обретает небо или возвещает его, зачинает на уровне земли. Слой света худеет, иссекает, скоро сквозь него прорвутся одна или две звезды. Все то, что было однажды нарисовано на поверхности ночи, отслаивается. Один голос замолкает, чтобы услышать другой, менее знакомый и более отдаленный. Еще один крик сойки.
Дубы словно светятся изнутри. Я угадываю одинокую голубую вершину горы в дали сквозь прорези деревьев. Слабые крики птиц продолжают упорствовать, короткую трель приносит ветром. Сверчки: услышав их, могли бы подумать, что трещит сама земля.

Девять сорок. Это медленное пришествие ночи скорее метаморфоза, как когда мутная вода оседает в стакане и вся муть выливается. Трещотка козодоя внезапно начинает вращаться. Становится все прохладнее. Свет спускается на дно стакана, как розоватая пыль. Я жду возможности испить неразбавленным вино ночи.

Девять сорок пять. Невидимый мне козодой выходит на охоту. Цвета слабеют. Вещи будто снимают свои маски и одеяния. Почти полностью белая, цвета воска Луна ярко сияет на уровне крыши. Холодная хранительница дня, холодная улика, капля – неподвижная сипуха в вышине.

Девять пятьдесят. Первая звезда восходит на западе, заледенев она тоже трещит.

Philippe Jaccottet
Перевел с французского Даниил Тютченко

www.group-telegram.com/hk/schreibenerweitern.com/200

638 viewsedited  Jul 19 at 05:05

1980
ИЮЛЬ
Вечер. Поле лаванды, местами цвета шифера. Огромный комбайн продвигается в облаке пыли. Пшеничное поле: оно уже не желтое и даже не цвета охры. И не золотое. Это нечто иное, чем цвет. Солома.
Видимое расстояние простирается слишком далеко, становится все более нематериальным, небом или облаком, в своем медленном движении – словно диминуэндо музыки – в сторону тишины далей. Покой этих пространств, этих земель, этой зелени под могущественным дыханием неба.

В восемь часов, на пути в рощу и уже в двух шагах от нее, я разбудил козодоя стального серого цвета с крыльями похожими на лезвия – он взлетел без крика и не издал почти ни звука.

Девять пятнадцать. Я наблюдаю, как день выходит за собственный контур. Солнце садится. Розовая полоса упорствует над серо-голубым горизонтом, выше – бледное небо, ветер просыпается и освежает. Осталась ли еще вуаль, которую нужно снять, чтобы явилась огромная черная Изида? Сохранился ли еще стирающийся предел, надежная защита, предоставляемая днем против слишком широкого пространства, против избытка глубины мира? Последняя ласточка улетает. Еле слышный крик птицы среди деревьев, стеблевые сверчки начинают вибрировать: короткая и приглушенная мелодия. Поле лаванды обретает небо или возвещает его, зачинает на уровне земли. Слой света худеет, иссекает, скоро сквозь него прорвутся одна или две звезды. Все то, что было однажды нарисовано на поверхности ночи, отслаивается. Один голос замолкает, чтобы услышать другой, менее знакомый и более отдаленный. Еще один крик сойки.
Дубы словно светятся изнутри. Я угадываю одинокую голубую вершину горы в дали сквозь прорези деревьев. Слабые крики птиц продолжают упорствовать, короткую трель приносит ветром. Сверчки: услышав их, могли бы подумать, что трещит сама земля.

Девять сорок. Это медленное пришествие ночи скорее метаморфоза, как когда мутная вода оседает в стакане и вся муть выливается. Трещотка козодоя внезапно начинает вращаться. Становится все прохладнее. Свет спускается на дно стакана, как розоватая пыль. Я жду возможности испить неразбавленным вино ночи.

Девять сорок пять. Невидимый мне козодой выходит на охоту. Цвета слабеют. Вещи будто снимают свои маски и одеяния. Почти полностью белая, цвета воска Луна ярко сияет на уровне крыши. Холодная хранительница дня, холодная улика, капля – неподвижная сипуха в вышине.

Девять пятьдесят. Первая звезда восходит на западе, заледенев она тоже трещит.

Philippe Jaccottet
Перевел с французского Даниил Тютченко

BY пиши расширяй