Сборник ранних рассказов Владимира Сорокина посвящен, как он сам формулирует, ударникам труда и отличникам коленопреклонения перед режимом. Амбивалентное мышление советской эпохи здесь применяется в качестве начинки для гротескного, иронично-уродливого мира, где диктаторы растут на горшках в подоконниках, пятилетний план выполняют даже мертвецы, а дедовский ватник, пропахший потом и тухлятиной, поглощает целую семью. Герои сборника кичатся умением одним прикосновением ко лбу человека отличить врага народа от служителя режима и подсчитывают поседевшие волосы в шевелюре вождя к каждому новому подпленуму.
«Заплыв» очень нарядный и — в противовес более позднему Сорокинскому творчеству — скупой на ультранасилие. Не то чтобы автору когда-то не хватало пороха в пороховницах: бессменному голосу аудиоверсий, Ивану Литвинову, и здесь приходится мужественно тянуть «кормил его спеееермооой», но скорее в качестве исключения. Физиологичность, зашкаливающая жестокость и фирменная эпилептоидная агрессия в «Заплыве» редуцированы в пользу абсурдных юмористических зарисовок.
«Так в неведении и напряжении миновало полтора месяца. Соседей продолжали арестовывать и предупреждать. Вскоре вышел указ о запрещении самоубийств. Самоубийства прекратились…»
Этот Сорокин, как и любой другой Сорокин, во что его ни заверни, интересен в первую очередь филологически. «Заплыв» — чудесное поле для исследования канцеляризмов и психопатологий режимного языка. В рассказах сборника поселилось чудовищное, но бытовое, сумасшедшее, но одобренное официально; закреплённое сначала в уме, потом в букваре.
«Через месяц новый Вождь выступил с обращением к народу, где упомянул «бывшего у Руля, но выбывшего по причине необходимых, но достаточных причин»
«Обрратите внимание… не такой уж старый… уметь разобраться… ты, Фаина, лишена политической прозорливости… необходимо понять… немного износился… нужно учитывать… не всегда верно… уважение к реликвиям… что было – то было, не спорю, но… подкладка совсем новая… положение вещей… каждый на его месте… никому не мешает… может ещё пригодиться… не надо с бухты-барахты… складывалась десятилетиями… узаконено… себя, себя винить надо, а не…»
Что речь верхов, что сонный ком слов, покидающий разваливающуюся от времени гортань деда старой закалки выполняют одинаковую функцию — нести облегчение. Все персонажи здесь поглощены обсессивным оправдыванием, бесплодным объяснятельством, иногда — самоуничижением, лишь бы привести жизнь к знаменателю терпимости или — хотя бы — понятности.
Неудивительно, что ближе к финалу рассказы деконструируются. Здесь Сорокин изобретает новый язык, подходящий для горячих споров на планерке литгазеты, интуитивно понятный только на уровне буквосочетаний и интонаций. Без лишних усилий и все предыдущие истории могут быть сокращены до вкрадчивого бормотания или угрожающего рыка — вся эта какофония и составляет изнанку «Заплыва». Даже каннибализм, который вменяли Хаски за куда более скромные, чем у Сорокина, выражения, здесь носил бы инсультный характер для цензора, если бы его не «заболтали» голоса, нестройно пытающиеся попасть в вокабуляр повестки.
Сборник ранних рассказов Владимира Сорокина посвящен, как он сам формулирует, ударникам труда и отличникам коленопреклонения перед режимом. Амбивалентное мышление советской эпохи здесь применяется в качестве начинки для гротескного, иронично-уродливого мира, где диктаторы растут на горшках в подоконниках, пятилетний план выполняют даже мертвецы, а дедовский ватник, пропахший потом и тухлятиной, поглощает целую семью. Герои сборника кичатся умением одним прикосновением ко лбу человека отличить врага народа от служителя режима и подсчитывают поседевшие волосы в шевелюре вождя к каждому новому подпленуму.
«Заплыв» очень нарядный и — в противовес более позднему Сорокинскому творчеству — скупой на ультранасилие. Не то чтобы автору когда-то не хватало пороха в пороховницах: бессменному голосу аудиоверсий, Ивану Литвинову, и здесь приходится мужественно тянуть «кормил его спеееермооой», но скорее в качестве исключения. Физиологичность, зашкаливающая жестокость и фирменная эпилептоидная агрессия в «Заплыве» редуцированы в пользу абсурдных юмористических зарисовок.
«Так в неведении и напряжении миновало полтора месяца. Соседей продолжали арестовывать и предупреждать. Вскоре вышел указ о запрещении самоубийств. Самоубийства прекратились…»
Этот Сорокин, как и любой другой Сорокин, во что его ни заверни, интересен в первую очередь филологически. «Заплыв» — чудесное поле для исследования канцеляризмов и психопатологий режимного языка. В рассказах сборника поселилось чудовищное, но бытовое, сумасшедшее, но одобренное официально; закреплённое сначала в уме, потом в букваре.
«Через месяц новый Вождь выступил с обращением к народу, где упомянул «бывшего у Руля, но выбывшего по причине необходимых, но достаточных причин»
«Обрратите внимание… не такой уж старый… уметь разобраться… ты, Фаина, лишена политической прозорливости… необходимо понять… немного износился… нужно учитывать… не всегда верно… уважение к реликвиям… что было – то было, не спорю, но… подкладка совсем новая… положение вещей… каждый на его месте… никому не мешает… может ещё пригодиться… не надо с бухты-барахты… складывалась десятилетиями… узаконено… себя, себя винить надо, а не…»
Что речь верхов, что сонный ком слов, покидающий разваливающуюся от времени гортань деда старой закалки выполняют одинаковую функцию — нести облегчение. Все персонажи здесь поглощены обсессивным оправдыванием, бесплодным объяснятельством, иногда — самоуничижением, лишь бы привести жизнь к знаменателю терпимости или — хотя бы — понятности.
Неудивительно, что ближе к финалу рассказы деконструируются. Здесь Сорокин изобретает новый язык, подходящий для горячих споров на планерке литгазеты, интуитивно понятный только на уровне буквосочетаний и интонаций. Без лишних усилий и все предыдущие истории могут быть сокращены до вкрадчивого бормотания или угрожающего рыка — вся эта какофония и составляет изнанку «Заплыва». Даже каннибализм, который вменяли Хаски за куда более скромные, чем у Сорокина, выражения, здесь носил бы инсультный характер для цензора, если бы его не «заболтали» голоса, нестройно пытающиеся попасть в вокабуляр повестки.
BY Дом Астерия
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
In 2014, Pavel Durov fled the country after allies of the Kremlin took control of the social networking site most know just as VK. Russia's intelligence agency had asked Durov to turn over the data of anti-Kremlin protesters. Durov refused to do so. In view of this, the regulator has cautioned investors not to rely on such investment tips / advice received through social media platforms. It has also said investors should exercise utmost caution while taking investment decisions while dealing in the securities market. This provided opportunity to their linked entities to offload their shares at higher prices and make significant profits at the cost of unsuspecting retail investors. The message was not authentic, with the real Zelenskiy soon denying the claim on his official Telegram channel, but the incident highlighted a major problem: disinformation quickly spreads unchecked on the encrypted app. He adds: "Telegram has become my primary news source."
from hk
