здесь были драконы

«Империи времени» Питера Галисона – это увлекательная работа о распространении идеи и технологии синхронного времени. С идейной стороны мы следим за концептом одновременности, который черпал силы в философии конвенционализма, порой сворачивал в идеологию и в конце концов шагнул за пределы теории эфира. С технологической стороны мы наблюдает занимательный путь от пневматических салонов (буквально времени, которое передавалось по трубам) до современного GPS.

Хотя это и не художественное произведение, но Галисону удалось собрать пестрый набор персонажей. Помимо ожидаемых Пуанкаре и Эйнштейна, в действии участвуют астрономы-мистики, французские дипломаты, торговцы точным временем, прусские военные, американские геодезисты и другие примечательные личности. Однако особое место занимает главный концептуальный герой книги – метафора критической опалесценции.

Лучше увидеть, что за физическое явление имеется ввиду, но, если начистоту, то заход Галисона прост и есть впечатление, что выбранная метафора призвана это завуалировать. Свой подход он противопоставляет двум распространенным формам объяснения в истории и социологии науки. Так, есть нисходящие подходы, которые теориями объясняют возникновение технологий, а есть восходящие подходы, которые технологиями объясняют возникновение теорий. Если не прикрываться метафорой необычного физического явления, то подход Галисона – это вполне понятный холизм, повествующий о том, что в водовороте реальной истории чёрт ногу сломит в попытках найти единственный фактор, к которому все можно редуцировать без значимых искажений рассказа о том, что действительно произошло.

Конечно, Галисону удалось построить само повествование холистическим образом: мы двигаемся от расследования происшествия в угольной шахте к проблеме трех тел, от идеологической борьбы за «разумный» 20-ти часовой день до прагматического решения научных вопросов, и так далее. Но удается ли ему показать, что Пуанкаре с Эйнштейном были теми, чьи взгляды идеально располагаются на границе теории, практики и вообще всего-всего?

Если отрешиться от того, как построен нарратив, как и от напоминаний Галисона об оптике критической опалесценции, то в конце концов холизм буксует. Несомненно, оба ученых открываются в неожиданных и разнообразных ракурсах. Но. Галисон в итоге явным образом приходит к утверждению о том, что конвенциональное понимание времени у Пуанкаре – это то, что соответствует ежедневным практикам синхронизации времени среди его подчинённых в Бюро долгот. Да, пару раз Галисон упоминает про философов-конвенциалистов, которые повлияли на Пуанкаре, и даже подробно рассказывает, как француз реформировал теорию Лоренца. Дух холизма присутствует, но он явно умаляется, когда в итоге история Пуанкаре приобретает явный вид восходящего объяснения причин того, почему он считал время тем, о чем договариваются. С Эйнштейном ситуация ещё проще – там всё начинается с мысленных экспериментов и вдохновленности философией Маха, чтобы только впоследствии низойти в патентное бюро.

Холизм в различных его проявлениях – это привлекательная философская позиция. Будто бы способ собрать все лучшее, не оторваться от почвы и в нее же не ударить лицом. Но уже до прочтения Галисона у меня было впечатление, что холизм рискует испариться в любых ситуациях, где что-то нужно объяснить.

«Зависит от всего» или «зависит от многих факторов» — это скетч объяснения, пролегомены ко всякой будущей теории. В столь банальном смысле все мы в какой-то мере холисты, но сам концепт объяснения требует более сильных утверждений. Из всего и многого нас интересует то, что наиболее вероятно сыграло ключевую роль в появлении того, что надлежит объяснить.

Тут и случается настоящая концептуальная критическая опалесценция – получив редуктивное объяснение, полезно попытаться растворить его в холистической критике. Когда же холизм не оставляет после себя ничего, то полезно найти нечто, что им растворено не будет. Дальше остается только следовать заветам инфинитизма – повторять всё это до бесконечности, танцуя на свету и в тени.

www.group-telegram.com/id/here_was_dragons.com/310

2.6K viewsSep 28 at 06:58

«Империи времени» Питера Галисона – это увлекательная работа о распространении идеи и технологии синхронного времени. С идейной стороны мы следим за концептом одновременности, который черпал силы в философии конвенционализма, порой сворачивал в идеологию и в конце концов шагнул за пределы теории эфира. С технологической стороны мы наблюдает занимательный путь от пневматических салонов (буквально времени, которое передавалось по трубам) до современного GPS.

Хотя это и не художественное произведение, но Галисону удалось собрать пестрый набор персонажей. Помимо ожидаемых Пуанкаре и Эйнштейна, в действии участвуют астрономы-мистики, французские дипломаты, торговцы точным временем, прусские военные, американские геодезисты и другие примечательные личности. Однако особое место занимает главный концептуальный герой книги – метафора критической опалесценции.

Лучше увидеть, что за физическое явление имеется ввиду, но, если начистоту, то заход Галисона прост и есть впечатление, что выбранная метафора призвана это завуалировать. Свой подход он противопоставляет двум распространенным формам объяснения в истории и социологии науки. Так, есть нисходящие подходы, которые теориями объясняют возникновение технологий, а есть восходящие подходы, которые технологиями объясняют возникновение теорий. Если не прикрываться метафорой необычного физического явления, то подход Галисона – это вполне понятный холизм, повествующий о том, что в водовороте реальной истории чёрт ногу сломит в попытках найти единственный фактор, к которому все можно редуцировать без значимых искажений рассказа о том, что действительно произошло.

Конечно, Галисону удалось построить само повествование холистическим образом: мы двигаемся от расследования происшествия в угольной шахте к проблеме трех тел, от идеологической борьбы за «разумный» 20-ти часовой день до прагматического решения научных вопросов, и так далее. Но удается ли ему показать, что Пуанкаре с Эйнштейном были теми, чьи взгляды идеально располагаются на границе теории, практики и вообще всего-всего?

Если отрешиться от того, как построен нарратив, как и от напоминаний Галисона об оптике критической опалесценции, то в конце концов холизм буксует. Несомненно, оба ученых открываются в неожиданных и разнообразных ракурсах. Но. Галисон в итоге явным образом приходит к утверждению о том, что конвенциональное понимание времени у Пуанкаре – это то, что соответствует ежедневным практикам синхронизации времени среди его подчинённых в Бюро долгот. Да, пару раз Галисон упоминает про философов-конвенциалистов, которые повлияли на Пуанкаре, и даже подробно рассказывает, как француз реформировал теорию Лоренца. Дух холизма присутствует, но он явно умаляется, когда в итоге история Пуанкаре приобретает явный вид восходящего объяснения причин того, почему он считал время тем, о чем договариваются. С Эйнштейном ситуация ещё проще – там всё начинается с мысленных экспериментов и вдохновленности философией Маха, чтобы только впоследствии низойти в патентное бюро.

Холизм в различных его проявлениях – это привлекательная философская позиция. Будто бы способ собрать все лучшее, не оторваться от почвы и в нее же не ударить лицом. Но уже до прочтения Галисона у меня было впечатление, что холизм рискует испариться в любых ситуациях, где что-то нужно объяснить.

«Зависит от всего» или «зависит от многих факторов» — это скетч объяснения, пролегомены ко всякой будущей теории. В столь банальном смысле все мы в какой-то мере холисты, но сам концепт объяснения требует более сильных утверждений. Из всего и многого нас интересует то, что наиболее вероятно сыграло ключевую роль в появлении того, что надлежит объяснить.

Тут и случается настоящая концептуальная критическая опалесценция – получив редуктивное объяснение, полезно попытаться растворить его в холистической критике. Когда же холизм не оставляет после себя ничего, то полезно найти нечто, что им растворено не будет. Дальше остается только следовать заветам инфинитизма – повторять всё это до бесконечности, танцуя на свету и в тени.

BY здесь были драконы