Forwarded from Минутная История
🇸🇾 Христианская Сирия, которую мы можем потерять
Именно на этой земле возникли первые христианские монастыри и общины, а также само слово «христианин» — да, да, именно в сирийском городе Антиохия последователи Христа впервые стали называть себя христианами.
Антиохия, основанная в IV веке до нашей эры Селевком I, одним из полководцев Александра Македонского, стала одним из важнейших центров Римской и Византийской империй. Она превратилась в крупнейший город христианского Востока и родину таких личностей, как апостол Лука и святитель Иоанн Златоуст. К сожалению, город был уничтожен мамлюками 750 лет назад, и на его месте сейчас располагается турецкое поселение Антакья.
Помимо того, что Сирия стала колыбелью христианства, она была домом для нескольких десятков святых, которые почитаются во всем мире. И, хотя сейчас трудно поверить, когда-то давно, как и в Ливане, местная христианская община представляла из себя серьезную силу — даже в 2010 году в Сирии проживало еще более двух миллионов христиан, что составляло примерно 10% населения страны. Из них половина — православные, другие — католики и протестанты.
Ныне значительная часть христиан стали беженцами, оставшихся ждет неизвестность, учитывая недавние события. Сотни храмов разрушены.
К этому случаю кратко расскажем о некоторых древних христианских святынях, которые пока еще там стоят.
С первого века христиане, преследуемые римскими властями, укрывались в пещерах Каламунских гор, где начали строить церкви и монастыри, даже после того как гонения закончились.
— Монастырь Рождества Пресвятой Богородицы в горном поселении Сайеднае, основанный в VI веке императором Юстинианом, является одним из самых древних, сохранившихся и известных таких строений. Он считается вторым по значимости местом православного паломничества на Ближнем Востоке после Храма Гроба Господня в Иерусалиме и хранит ряд древнейших артефактов.
Он уже подвергался бомбардировкам за последние десятилетие.
— Неподалеку, на самой высокой точке хребта Каламун (2100 метров над уровнем моря), есть монастырь Дейр Шерубим, что именуются у местных Домом ангелов. Первые строения обители появились во II веке при императоре Константине.
Основной храмовый комплекс был восстановлен в 80-е годы прошлого века, однако в 2014 году он также понtс значительные повреждения. В последние годы, из-за угрозы со стороны радикальных группировок, в монастыре проживало лишь пару монахов. Почти сорокаметровая статуя Христа — современное произведение российского скульптора Александра Рукавишникова.
— Монастырь святого Георгия, расположенный в районе Тал-Калах (в 65 километрах от Хомса), был построен в VI веке. В нем сохранилась часовня, возраст которой составляет 900 лет.
Интересно, что в этом месте также находится грамота халифа Омара, который правил в период с 634 по 644 год и пользуется большим уважением среди мусульман. Этот документ обеспечивал защиту обители и освобождал ее от налогов. В те времена христиане в этом регионе находились под особым покровительством мусульманских элит.
— Примечателен и городок Маалюля (с арамейского как «вход»), где большая часть населения до сих пор говорит на арамейском языке, на котором проповедовал Христос.
Здесь находится женский монастырь святой Феклы — первой христианской святой. Комплекс IV века находится возле пещеры где она жила.
— В завершение хочется упомянуть церковь Георгия Победоносца в Эзре 515 года постройки, которая является предшественницей и малой копией собора Святой Софии вКонстантинополе Стамбуле.
По одной из версий, в этом храме был похоронен Георгий Победоносец, но в 1194 году Ричард Львиное Сердце якобы увез святые мощи в Рим.
#горатекста
Минутная История
Именно на этой земле возникли первые христианские монастыри и общины, а также само слово «христианин» — да, да, именно в сирийском городе Антиохия последователи Христа впервые стали называть себя христианами.
Антиохия, основанная в IV веке до нашей эры Селевком I, одним из полководцев Александра Македонского, стала одним из важнейших центров Римской и Византийской империй. Она превратилась в крупнейший город христианского Востока и родину таких личностей, как апостол Лука и святитель Иоанн Златоуст. К сожалению, город был уничтожен мамлюками 750 лет назад, и на его месте сейчас располагается турецкое поселение Антакья.
Помимо того, что Сирия стала колыбелью христианства, она была домом для нескольких десятков святых, которые почитаются во всем мире. И, хотя сейчас трудно поверить, когда-то давно, как и в Ливане, местная христианская община представляла из себя серьезную силу — даже в 2010 году в Сирии проживало еще более двух миллионов христиан, что составляло примерно 10% населения страны. Из них половина — православные, другие — католики и протестанты.
Ныне значительная часть христиан стали беженцами, оставшихся ждет неизвестность, учитывая недавние события. Сотни храмов разрушены.
К этому случаю кратко расскажем о некоторых древних христианских святынях, которые пока еще там стоят.
С первого века христиане, преследуемые римскими властями, укрывались в пещерах Каламунских гор, где начали строить церкви и монастыри, даже после того как гонения закончились.
— Монастырь Рождества Пресвятой Богородицы в горном поселении Сайеднае, основанный в VI веке императором Юстинианом, является одним из самых древних, сохранившихся и известных таких строений. Он считается вторым по значимости местом православного паломничества на Ближнем Востоке после Храма Гроба Господня в Иерусалиме и хранит ряд древнейших артефактов.
Он уже подвергался бомбардировкам за последние десятилетие.
— Неподалеку, на самой высокой точке хребта Каламун (2100 метров над уровнем моря), есть монастырь Дейр Шерубим, что именуются у местных Домом ангелов. Первые строения обители появились во II веке при императоре Константине.
Основной храмовый комплекс был восстановлен в 80-е годы прошлого века, однако в 2014 году он также понtс значительные повреждения. В последние годы, из-за угрозы со стороны радикальных группировок, в монастыре проживало лишь пару монахов. Почти сорокаметровая статуя Христа — современное произведение российского скульптора Александра Рукавишникова.
— Монастырь святого Георгия, расположенный в районе Тал-Калах (в 65 километрах от Хомса), был построен в VI веке. В нем сохранилась часовня, возраст которой составляет 900 лет.
Интересно, что в этом месте также находится грамота халифа Омара, который правил в период с 634 по 644 год и пользуется большим уважением среди мусульман. Этот документ обеспечивал защиту обители и освобождал ее от налогов. В те времена христиане в этом регионе находились под особым покровительством мусульманских элит.
— Примечателен и городок Маалюля (с арамейского как «вход»), где большая часть населения до сих пор говорит на арамейском языке, на котором проповедовал Христос.
Здесь находится женский монастырь святой Феклы — первой христианской святой. Комплекс IV века находится возле пещеры где она жила.
— В завершение хочется упомянуть церковь Георгия Победоносца в Эзре 515 года постройки, которая является предшественницей и малой копией собора Святой Софии в
По одной из версий, в этом храме был похоронен Георгий Победоносец, но в 1194 году Ричард Львиное Сердце якобы увез святые мощи в Рим.
#горатекста
Минутная История
Отношения человечества с прогрессом слегка напоминают знаменитое фольклорное «право неожиданности».
Напомню, это когда герой в обмен на какое-либо благо для себя здесь и сейчас соглашается отдать то, «что имеет, и о чем не знает». В моменте кажется, что ничего ценного за этим скрываться не может – собственные богатства тебе известны, но ко времени платежа открывается нечто новое – например (чаще всего) неожиданная беременность супруги героя. И так платой оказывается ребенок.
Несколько отличный, но схожий сюжет есть и Ветхом Завете, когда судья Иеффай в обмен на победу над врагом обещает принести во всесожжение Богу, первое, что встретит у ворот дома. И его вышла встречать собственная дочь.
Ну а в современной массовой культуре о праве неожиданности знают благодаря пану Сапковскому и принцессе Цирилле из Цинтры.
Так вот, в пользу прогресса мы (и наши предшественники) постоянно жертвуем то, что имеем, но о чём ещё не знаем. Как будто никогда не придётся расплачиваться. Да, герои сказок часто спасают такой сделкой свою жизнь, другое дело, согласились ли бы они на это, знай сразу, чего придётся лишиться.
Напомню, это когда герой в обмен на какое-либо благо для себя здесь и сейчас соглашается отдать то, «что имеет, и о чем не знает». В моменте кажется, что ничего ценного за этим скрываться не может – собственные богатства тебе известны, но ко времени платежа открывается нечто новое – например (чаще всего) неожиданная беременность супруги героя. И так платой оказывается ребенок.
Несколько отличный, но схожий сюжет есть и Ветхом Завете, когда судья Иеффай в обмен на победу над врагом обещает принести во всесожжение Богу, первое, что встретит у ворот дома. И его вышла встречать собственная дочь.
Ну а в современной массовой культуре о праве неожиданности знают благодаря пану Сапковскому и принцессе Цирилле из Цинтры.
Так вот, в пользу прогресса мы (и наши предшественники) постоянно жертвуем то, что имеем, но о чём ещё не знаем. Как будто никогда не придётся расплачиваться. Да, герои сказок часто спасают такой сделкой свою жизнь, другое дело, согласились ли бы они на это, знай сразу, чего придётся лишиться.
Мои политические предпочтения обосновываются главным образом эстетически. Иногда ещё этически, но от утилитаристских дискуссий об эффективности обычно клонит в сон.
Да и у всех на самом деле так. Можно говорить об эффективности отдельных средств и методов, но более общие, рамочные политические предпочтения зиждутся не на рациональных основаниях. Просто не все готовы это признать.
Я вот, к примеру, монархист по эстетическим причинам. И речь даже не о церемониале и символизме, хотя и они мне нравятся. Просто мне эстетически близка идея личной верности монарху. В ней есть что-то глубоко человеческое. Это преданность эксклюзивной истине, без нелепых попыток утверждать, что избрать хорошего правителя проще, чем родить и воспитать.
И да, идеальная монархия, на мой взгляд, превосходит идеальную республику. Однако в мире нет идеальных вещей. И реальные монархии очень разные, также как и реальные республики. Успехи и поражения одних и других зависят от множества причин. Тут тысячу раз были правы древние, когда делили режимы на правильные и неправильные, невзирая, правит один или многие.
Люди ломают копья и до хрипоты спорят о вещах, которые на деле они выбрали иррационально. И уже сверху на эту иррациональную вкусовщину они наслаивают рациональные аргументы.
Поэтому и изменить что-то можно лишь повлияв на вкусы людей, а не убедив их, умно разложив по полочкам.
Да и у всех на самом деле так. Можно говорить об эффективности отдельных средств и методов, но более общие, рамочные политические предпочтения зиждутся не на рациональных основаниях. Просто не все готовы это признать.
Я вот, к примеру, монархист по эстетическим причинам. И речь даже не о церемониале и символизме, хотя и они мне нравятся. Просто мне эстетически близка идея личной верности монарху. В ней есть что-то глубоко человеческое. Это преданность эксклюзивной истине, без нелепых попыток утверждать, что избрать хорошего правителя проще, чем родить и воспитать.
И да, идеальная монархия, на мой взгляд, превосходит идеальную республику. Однако в мире нет идеальных вещей. И реальные монархии очень разные, также как и реальные республики. Успехи и поражения одних и других зависят от множества причин. Тут тысячу раз были правы древние, когда делили режимы на правильные и неправильные, невзирая, правит один или многие.
Люди ломают копья и до хрипоты спорят о вещах, которые на деле они выбрали иррационально. И уже сверху на эту иррациональную вкусовщину они наслаивают рациональные аргументы.
Поэтому и изменить что-то можно лишь повлияв на вкусы людей, а не убедив их, умно разложив по полочкам.
Telegram
Талые воды
Чем пристальнее наблюдаешь за политикой, современной, недавнего прошлого, да и в целом. Тем больше приходишь к выводу, что привычка древних делить политические режимы на правильные и неправильные - самая адекватная и реалистичная оценка политического в истории.…
Взял с полки «Лавр» Водолазкина и открыл наугад. Попалась цитата отлично описывающая современного обывателя, хотя, казалось бы, она про позднесредневекового поляка. Обычная вневременность автора.
Дорога стала шире, и с ними поравнялся купец Владислав.
Я слышал, как вы говорили о смерти, сказал купец. Вы, русские, очень любите говорить о смерти. И это отвлекает вас от устройства жизни.
Амброджо пожал плечами.
А разве в Польше не умирают, спросил Арсений.
Купец Владислав почесал в затылке. Лицо его выражало сомнение.
Умирают, конечно, но всё реже и реже.
В последней фразе вся современность. Во всей её комичности.
Когда-то я писал, что «Лавр» – лучшее фэнтези ХХI века. Спустя два года готов вновь эти слова подтвердить. Возможно даже смелее сказать готов: это моя любимая книга, из написанных в XXI веке.
Дорога стала шире, и с ними поравнялся купец Владислав.
Я слышал, как вы говорили о смерти, сказал купец. Вы, русские, очень любите говорить о смерти. И это отвлекает вас от устройства жизни.
Амброджо пожал плечами.
А разве в Польше не умирают, спросил Арсений.
Купец Владислав почесал в затылке. Лицо его выражало сомнение.
Умирают, конечно, но всё реже и реже.
В последней фразе вся современность. Во всей её комичности.
Когда-то я писал, что «Лавр» – лучшее фэнтези ХХI века. Спустя два года готов вновь эти слова подтвердить. Возможно даже смелее сказать готов: это моя любимая книга, из написанных в XXI веке.
Telegram
Талые воды
Кстати, лучшая книга в жанре фэнтези на русском языке - это «Лавр» Евгения Водолазкина.
Сам автор вряд ли согласится с таким определением, как-то раз на публичной встрече я спросил его об этом, он тогда с обычной ироничной деликатностью съехал, мол, любая…
Сам автор вряд ли согласится с таким определением, как-то раз на публичной встрече я спросил его об этом, он тогда с обычной ироничной деликатностью съехал, мол, любая…
Если вы давно хотели разобраться в истории Армении и не знали с чего начать, то вот вам отличный выпуск от Минутной Истории. Для старта самое то.
Если душнить и придираться: на монтаже вместо дорогой моему сердцу церкви св. Екатерины на Невском 42 воткнули католический собор св. Екатерины (пускай тоже очень красивый). Но между ними всего пара сотен метров, так что простим москвичам эту оплошность.
(Кстати, в этом католическом соборе покоится прах фельдмаршала Моро, того самого, который бился со Суворовым, а потом окольными путями оказался на русской службе и, как следствие, похоронен на одной с Александром Васильевичем улице. Сюжет сам по себе достойный выпуска.)
Ну и в конце сказали, что вопрос утверждения российским императором армянских католикосов носил формальный характер. Это не совсем так. Дело в том, что в тот период в ААЦ за влияние боролись несколько католикосатов, Эчмиадзинский лишь один из них, другие же находились на территории Османской Империи. Царская администрация была заинтересована в доминировании Эчмиадзина, и в российском подданстве католикоса, потому что это использовалось и для влияния на мировую армянскую диаспору, и как аргумент в актуальном тогда Восточном вопросе. Ввиду того, выборы армянского каталикоса со тщанием курировались и по линии Синода, и по линии Министерства иностранных дел. А вмешиваться в них начали ещё в конце XVIII века, то есть до вхождения Восточной Армении в состав России. У Пола Верта есть хорошая статья по теме.
В остальном выпуск отличный, всем рекомендую. И да, отдельный разговор по армянскому вопросу в ХХ веке нужен. А по Кавказской Албании тем более.
Если душнить и придираться: на монтаже вместо дорогой моему сердцу церкви св. Екатерины на Невском 42 воткнули католический собор св. Екатерины (пускай тоже очень красивый). Но между ними всего пара сотен метров, так что простим москвичам эту оплошность.
(Кстати, в этом католическом соборе покоится прах фельдмаршала Моро, того самого, который бился со Суворовым, а потом окольными путями оказался на русской службе и, как следствие, похоронен на одной с Александром Васильевичем улице. Сюжет сам по себе достойный выпуска.)
Ну и в конце сказали, что вопрос утверждения российским императором армянских католикосов носил формальный характер. Это не совсем так. Дело в том, что в тот период в ААЦ за влияние боролись несколько католикосатов, Эчмиадзинский лишь один из них, другие же находились на территории Османской Империи. Царская администрация была заинтересована в доминировании Эчмиадзина, и в российском подданстве католикоса, потому что это использовалось и для влияния на мировую армянскую диаспору, и как аргумент в актуальном тогда Восточном вопросе. Ввиду того, выборы армянского каталикоса со тщанием курировались и по линии Синода, и по линии Министерства иностранных дел. А вмешиваться в них начали ещё в конце XVIII века, то есть до вхождения Восточной Армении в состав России. У Пола Верта есть хорошая статья по теме.
В остальном выпуск отличный, всем рекомендую. И да, отдельный разговор по армянскому вопросу в ХХ веке нужен. А по Кавказской Албании тем более.
Telegram
Минутная История
🇦🇲 Армения — страна чудес. Уроки истории
Наш выпуск о том, откуда пошла армянская земля. Существует гипотеза, что Армения — наследница Урарту, древнего и могущественного государства древности. Есть и другие теории. Одно точно: древняя армянская история содержит…
Наш выпуск о том, откуда пошла армянская земля. Существует гипотеза, что Армения — наследница Урарту, древнего и могущественного государства древности. Есть и другие теории. Одно точно: древняя армянская история содержит…
У Бердяева есть мысль об «оправдании творчеством», согласно которой творчество является формой аскезы, возвышающей человека перед Богом. Мысль привлекательная, особенно в контексте идеи творчества как реализации Образа Божиего в себе. Однако есть и узкие места.
В христианской традиции вопрос аскезы для мирян очень тонок – если она начинает искушать и соблазнять ближних, то ценность её стремится к нулю. По крайней мере, если речь идет не о простом соблюдении поста, а о серьезных духовных практиках. Если вы из-за личного подвижничества развалили семью, забросили родителей, не занимаетесь детьми – то что-то с вашим подвижничеством не так. Любой опытный священнослужитель осадит такого аскета.
А кто осадит творца? Разумеется, именно творца с маленькой буквы. Допустим, если личные страдания, претерпеваемые им в творческом процессе, и правда могут оправдать его перед Богом, то как быть с ближними творческих людей?
Даже в нашем бытовом восприятии человек искусства имеет некую индульгенцию на свинство. Не то что бы мы совсем не обращали на это внимания, но всегда готовы простить – «ему можно». И я не призываю не прощать, я не имею такого права, да и не хочу. Просто любопытно, существует ли какая-то зависимость, между масштабом творческого плода и масштабом скорби, которую творческий человек в праве причинить окружающим. Вернее даже, именно ближним, окружающие в широком смысле от подобного творца или выиграют, или ничего не потеряют.
Наверное, это вопрос, схожий с вопросом Раскольникова.
Как бы то ни было, Бердяев прав в том, что к творчеству нельзя подходить менее осознанно, чем к аскезе. И опасно оно тоже не менее.
В христианской традиции вопрос аскезы для мирян очень тонок – если она начинает искушать и соблазнять ближних, то ценность её стремится к нулю. По крайней мере, если речь идет не о простом соблюдении поста, а о серьезных духовных практиках. Если вы из-за личного подвижничества развалили семью, забросили родителей, не занимаетесь детьми – то что-то с вашим подвижничеством не так. Любой опытный священнослужитель осадит такого аскета.
А кто осадит творца? Разумеется, именно творца с маленькой буквы. Допустим, если личные страдания, претерпеваемые им в творческом процессе, и правда могут оправдать его перед Богом, то как быть с ближними творческих людей?
Даже в нашем бытовом восприятии человек искусства имеет некую индульгенцию на свинство. Не то что бы мы совсем не обращали на это внимания, но всегда готовы простить – «ему можно». И я не призываю не прощать, я не имею такого права, да и не хочу. Просто любопытно, существует ли какая-то зависимость, между масштабом творческого плода и масштабом скорби, которую творческий человек в праве причинить окружающим. Вернее даже, именно ближним, окружающие в широком смысле от подобного творца или выиграют, или ничего не потеряют.
Наверное, это вопрос, схожий с вопросом Раскольникова.
Как бы то ни было, Бердяев прав в том, что к творчеству нельзя подходить менее осознанно, чем к аскезе. И опасно оно тоже не менее.
В русском былинном эпосе есть история о богатыре Сухмане Одихмантьевиче (возможно, помните из детства). Если коротко, он встречает на днепровском берегу несметные татарские силы, идущие на Киев, вступает с ними в неравный бой и побеждает, получив тяжёлые ранения.
Заткнув раны маковыми листочками, он едет в город к князю. Тот ведь посылал его добыть на реке живую лебедь-белую. Увидев, что богатырь вернулся с пустыми руками, Владимир не верит истории о битве и сажает Сухмана в погреб.
Потом выясняется правда, богатыря выпускают, князь просит прощения и предлагает богатые дары. Сухман же отвечает:
– Не умел меня Солнышко, Владимир-князь, чествовать, миловать за мою великую услугу, не видать же ему никогда моих ясных очей.
Выдернул он листочки из горючих ран и промолвил:
– Потеки, моя горючая, неповинная кровь, пролейся Сухман-рекою по чистому полю!
Умер богатырь, и стала кровь его Сухман-рекою, и течёт эта река и поныне в чистом поле.
Воистину – вечный русский сюжет.
Заткнув раны маковыми листочками, он едет в город к князю. Тот ведь посылал его добыть на реке живую лебедь-белую. Увидев, что богатырь вернулся с пустыми руками, Владимир не верит истории о битве и сажает Сухмана в погреб.
Потом выясняется правда, богатыря выпускают, князь просит прощения и предлагает богатые дары. Сухман же отвечает:
– Не умел меня Солнышко, Владимир-князь, чествовать, миловать за мою великую услугу, не видать же ему никогда моих ясных очей.
Выдернул он листочки из горючих ран и промолвил:
– Потеки, моя горючая, неповинная кровь, пролейся Сухман-рекою по чистому полю!
Умер богатырь, и стала кровь его Сухман-рекою, и течёт эта река и поныне в чистом поле.
Воистину – вечный русский сюжет.
Написал текст для Минутной Истории. Можно считать его исторической справкой к «Пряди»👇
Forwarded from Минутная История
🇦🇲 Арабский джихад в Закавказье и багратидская «реконкиста»
VII век стал веком арабских завоеваний. Новая религия - ислам, превратила разрозненные племена аравийских кочевников в грозную силу. На огромных пространствах от Индии до Гибралтара армии под зелеными знаменами несут свою веру и создают новую сверхдержаву — Халифат.
На рубеже 630-х годов арабская экспансия достигла Армении. Первые столкновения представляли собой лишь набеги, но уже в 642 году мусульмане ворвались в Двин, древнюю армянскую столицу, предав ее огню и грабежу. Спустя десятилетие, армянская знать, осознавая неизбежность, признала над собой верховную власть халифа. Условия были относительно мягкими: армянам сохранили самоуправление, предоставили льготы в выплате дани и обещали защиту от Византии.
Годы мирной жизни перемежались восстаниями, и свободы становилось все меньше, армянские нахарары (аристократы) старательно лавировали между халифатом и оправившейся от поражений Византией. Фоном, Закавказье кошмарили хазары. Разоренные деревни, руины церквей, священники, убитые прямо у алтарей — вот картина того времени.
В бесконечной круговерти крови и огня истощились силы наиболее влиятельных княжеских родов – Мамиконянов и Камсараканов. Тогда вперед и выдвинулись гибкие и амбициозные нахарары Багратуни. Благосклонность Дамаска сыграла им на руку: там их посчитали наименее опасными среди претендентов на лидерство в Армении, что стало роковой ошибкой для арабов.
В конце концов, когда уже при Аббасидах в арабской державе усилились центробежные тенденции, и именно Багратиды возглавили борьбу армян за суверенитет. Вначале все протекало относительно мирно: армянские князья получили привилегию самостоятельно собирать налоги, а затем за ними было признано и право носить царскую корону (при сохранении верховной власти халифа, конечно же). В 886 году Ашот из дома Багратуни, прозванный Великим, стал первым армянским царем, признанным как Византией, так и халифатом, после многовекового перерыва.
Его сын, Смбат, умело сочетая дипломатию и военную силу, расширил свои владения, создав мини-империю в регионе. Главным его достижением стал триумфальный возврат Двина, древней столицы, что вернуло сил и надежду армянам.
Но тогда начались и сложности. Основным противником Смбата оказался теперь не халиф, а наместник оного в Закавказье, действовавший в своих интересах и фактически независимый от Багдада.
Конфликт между Смбатом и наместником Юсуфом с переменным успехом длился годы, и полнился феодальными разборками в духе «Игры престолов», эпичными побоищами христианских и мусульманских армий и подлинно средневековыми страстями. Но закончилось противостояние все же поражением армянского царя.
Покинутый вассалами, он долго оборонялся в удаленной горной крепости, но в итоге был вынужден сдаться. Юсуф обезглавил Смбата, а тело распял и выставил над городской стеной в Двине.
Армяне снова остались без царя, и, казалось бы, багратидская мечта о сильном и независимом государстве похоронена навсегда. Однако сын Смбата, названный в честь деда Ашотом, избежал смерти и плена и вовсе не собирался сдаваться. Собрав горстку верных бойцов, он метался по стране, заставая врасплох арабские гарнизоны и освобождая крепость за крепостью, благо горный ландшафт способствовал этой партизанщине. Он бился за свой престол по праву и мстил за отца, которого теперь почитали мучеником за веру.
Мало по малу, к Ашоту, прозванному Еркатом, что означает «Железный», возвращаются вассалы. Визит в Константинополь дает ему поддержку ромейского императора. Победа близка. Но внутренние дрязги вновь раздирают Армению на части, и Ашот, как некогда его отец, вскоре также оказывается осажден с небольшим отрядом в отсровном монастыре Севанаванк на озере Севан.
И все-таки, это история с хорошим концом. Внезапным ударом с воды, Ашот разбивает превосходящие силы арабов, а после изгоняет их из Армении и венчается на царство. Багратидское государство со столицей в городе Ани просуществует еще более столетия, а лев – символ дома Багратуни увековечен и на гербе современной Армении.
#горатекста
Минутная История
VII век стал веком арабских завоеваний. Новая религия - ислам, превратила разрозненные племена аравийских кочевников в грозную силу. На огромных пространствах от Индии до Гибралтара армии под зелеными знаменами несут свою веру и создают новую сверхдержаву — Халифат.
На рубеже 630-х годов арабская экспансия достигла Армении. Первые столкновения представляли собой лишь набеги, но уже в 642 году мусульмане ворвались в Двин, древнюю армянскую столицу, предав ее огню и грабежу. Спустя десятилетие, армянская знать, осознавая неизбежность, признала над собой верховную власть халифа. Условия были относительно мягкими: армянам сохранили самоуправление, предоставили льготы в выплате дани и обещали защиту от Византии.
Годы мирной жизни перемежались восстаниями, и свободы становилось все меньше, армянские нахарары (аристократы) старательно лавировали между халифатом и оправившейся от поражений Византией. Фоном, Закавказье кошмарили хазары. Разоренные деревни, руины церквей, священники, убитые прямо у алтарей — вот картина того времени.
В бесконечной круговерти крови и огня истощились силы наиболее влиятельных княжеских родов – Мамиконянов и Камсараканов. Тогда вперед и выдвинулись гибкие и амбициозные нахарары Багратуни. Благосклонность Дамаска сыграла им на руку: там их посчитали наименее опасными среди претендентов на лидерство в Армении, что стало роковой ошибкой для арабов.
В конце концов, когда уже при Аббасидах в арабской державе усилились центробежные тенденции, и именно Багратиды возглавили борьбу армян за суверенитет. Вначале все протекало относительно мирно: армянские князья получили привилегию самостоятельно собирать налоги, а затем за ними было признано и право носить царскую корону (при сохранении верховной власти халифа, конечно же). В 886 году Ашот из дома Багратуни, прозванный Великим, стал первым армянским царем, признанным как Византией, так и халифатом, после многовекового перерыва.
Его сын, Смбат, умело сочетая дипломатию и военную силу, расширил свои владения, создав мини-империю в регионе. Главным его достижением стал триумфальный возврат Двина, древней столицы, что вернуло сил и надежду армянам.
Но тогда начались и сложности. Основным противником Смбата оказался теперь не халиф, а наместник оного в Закавказье, действовавший в своих интересах и фактически независимый от Багдада.
Конфликт между Смбатом и наместником Юсуфом с переменным успехом длился годы, и полнился феодальными разборками в духе «Игры престолов», эпичными побоищами христианских и мусульманских армий и подлинно средневековыми страстями. Но закончилось противостояние все же поражением армянского царя.
Покинутый вассалами, он долго оборонялся в удаленной горной крепости, но в итоге был вынужден сдаться. Юсуф обезглавил Смбата, а тело распял и выставил над городской стеной в Двине.
Армяне снова остались без царя, и, казалось бы, багратидская мечта о сильном и независимом государстве похоронена навсегда. Однако сын Смбата, названный в честь деда Ашотом, избежал смерти и плена и вовсе не собирался сдаваться. Собрав горстку верных бойцов, он метался по стране, заставая врасплох арабские гарнизоны и освобождая крепость за крепостью, благо горный ландшафт способствовал этой партизанщине. Он бился за свой престол по праву и мстил за отца, которого теперь почитали мучеником за веру.
Мало по малу, к Ашоту, прозванному Еркатом, что означает «Железный», возвращаются вассалы. Визит в Константинополь дает ему поддержку ромейского императора. Победа близка. Но внутренние дрязги вновь раздирают Армению на части, и Ашот, как некогда его отец, вскоре также оказывается осажден с небольшим отрядом в отсровном монастыре Севанаванк на озере Севан.
И все-таки, это история с хорошим концом. Внезапным ударом с воды, Ашот разбивает превосходящие силы арабов, а после изгоняет их из Армении и венчается на царство. Багратидское государство со столицей в городе Ани просуществует еще более столетия, а лев – символ дома Багратуни увековечен и на гербе современной Армении.
#горатекста
Минутная История
Недавние истории с многоженством для мусульман и языческим жертвоприношением в Москве вновь напоминают, что надо бы решать, как нам всем вместе поютнее скоротать неизбежную постсекулярность.
Защищать секулярное общество – значит хвататься за пустоту, пока другие эту пустоту заполняют. Ведь главная проблема постсекулярности состоит в том, что она не будет, скажем, христианской. Да и вообще хоть сколько-то традиционной. Она будет полниться всевозможным нью-эйджем, радикальным исламом, религиозным инфоцыганством и прочей хтонью. Люди будут вопрошать ко Вселенной маткой, приносить в жертву тёмным богам кошечек-собачек, а может и людей – потому что кошечек-собачек жалко, вспомнят ацтекские кровавые развлечения, почему нет? Поиски новой религиозности частенько именно в такие дебри людей и заводят.
Поэтому, взглянув на разбросанные по Матвеевскому лесу тушки зверюшек, следует задать себе вопрос: а в пространстве какой религиозной системы я бы хотел жить? И ответ «никакой» будет ошибочным, очень ошибочным.
Защищать секулярное общество – значит хвататься за пустоту, пока другие эту пустоту заполняют. Ведь главная проблема постсекулярности состоит в том, что она не будет, скажем, христианской. Да и вообще хоть сколько-то традиционной. Она будет полниться всевозможным нью-эйджем, радикальным исламом, религиозным инфоцыганством и прочей хтонью. Люди будут вопрошать ко Вселенной маткой, приносить в жертву тёмным богам кошечек-собачек, а может и людей – потому что кошечек-собачек жалко, вспомнят ацтекские кровавые развлечения, почему нет? Поиски новой религиозности частенько именно в такие дебри людей и заводят.
Поэтому, взглянув на разбросанные по Матвеевскому лесу тушки зверюшек, следует задать себе вопрос: а в пространстве какой религиозной системы я бы хотел жить? И ответ «никакой» будет ошибочным, очень ошибочным.
Telegram
Раньше всех. Ну почти.
❗️Председатель Духовного управления мусульман Российской Федерации (ДУМ РФ) муфтий шейх Равиль Гайнутдин заявил, что фетва (богословское заключение) совета улемов (богословов) ДУМ РФ, допускающая многоженство, не нарушает светского законодательства и направлена…
Forwarded from Талые воды
В эти декабрьские дни часто приходят на память события Рождественского перемирия 1914 года.
Один из самых вдохновляющих эпизодов не только Великий войны, но и военной истории ХХ века в целом. Первая мировая похоронила старую Европу, и в этой общей драме гибели цивилизации, Рождественское перемирие как будто стало символом того, что у христианского Запада есть шанс. Но шансом этим, в конце концов, не воспользовались.
Пару лет назад я читал книгу Пола Фассела «Великая война и современная память», в которой автор раскрывает влияние тех событий на нашу общую современность через творчество писателей-фронтовиков. Именно оттуда я узнал о существовании сборника рассказов «The Challenge of the Dead» ("Вызов, брошенный мёртвыми") англичанина Стива Грэма. Книга не издавалась в России, поэтому я смог ознакомиться с ней лишь фрагментарно.
Но меня чрезвычайно впечатлил один рассказ, на него ссылался и Фассел. Он посвящён событию, случившемуся через год после Перемирия. В 1915 году командование обеих сторон, во избежание повторения рождественских братаний, запретило под страхом смерти пересекать полосу между траншеями. Но один из британских солдат все-таки пошёл. И на изрытом воронками поле он получил очередь в спину.
Грустная, казалось, история, но она заканчивается прекрасными словами:
«Этот сержант похоронен на маленьком старом придорожном кладбище, примерно в миле от Лавенти. И на его могиле растет высокий розовый куст, на котором каждую осень распускаются алые цветы. Рядом с ним лежит рыцарь и предводитель, и в изножье его могилы растет лишь щавель; все могилы там поросли сорняками, кроме могилы человека, который отдал жизнь за то, чтобы пожать противнику руку в день Рождества».
Это история об истинном Рождестве, которое возвышает над смертью, над безумием войны, над земными дрязгами. Три года назад я и представить не мог, какую актуальность эта история вскоре обретёт и для нас. Только на нынешних фронтах Рождественских перемирий не будет.
Один из самых вдохновляющих эпизодов не только Великий войны, но и военной истории ХХ века в целом. Первая мировая похоронила старую Европу, и в этой общей драме гибели цивилизации, Рождественское перемирие как будто стало символом того, что у христианского Запада есть шанс. Но шансом этим, в конце концов, не воспользовались.
Пару лет назад я читал книгу Пола Фассела «Великая война и современная память», в которой автор раскрывает влияние тех событий на нашу общую современность через творчество писателей-фронтовиков. Именно оттуда я узнал о существовании сборника рассказов «The Challenge of the Dead» ("Вызов, брошенный мёртвыми") англичанина Стива Грэма. Книга не издавалась в России, поэтому я смог ознакомиться с ней лишь фрагментарно.
Но меня чрезвычайно впечатлил один рассказ, на него ссылался и Фассел. Он посвящён событию, случившемуся через год после Перемирия. В 1915 году командование обеих сторон, во избежание повторения рождественских братаний, запретило под страхом смерти пересекать полосу между траншеями. Но один из британских солдат все-таки пошёл. И на изрытом воронками поле он получил очередь в спину.
Грустная, казалось, история, но она заканчивается прекрасными словами:
«Этот сержант похоронен на маленьком старом придорожном кладбище, примерно в миле от Лавенти. И на его могиле растет высокий розовый куст, на котором каждую осень распускаются алые цветы. Рядом с ним лежит рыцарь и предводитель, и в изножье его могилы растет лишь щавель; все могилы там поросли сорняками, кроме могилы человека, который отдал жизнь за то, чтобы пожать противнику руку в день Рождества».
Это история об истинном Рождестве, которое возвышает над смертью, над безумием войны, над земными дрязгами. Три года назад я и представить не мог, какую актуальность эта история вскоре обретёт и для нас. Только на нынешних фронтах Рождественских перемирий не будет.
Иногда спрашиваю сам себя: почему мне кажется таким важным «оправдание Средневековья»? Почему так раздражает негативный средневековый миф. Ведь я не из тех, кто хотел бы жить в ту эпоху (каждому следует жить в своей), я не склонен идеализировать её (все эпохи имеют достоинства и недостатки), мне есть чем заняться в современности. И дело даже не в какой-то особенной нелюбви к историческим заблуждениям – они есть в обывательских представлениях о любом времени.
Наверное, дело в том, что весь антисредневековый дискурс строится вокруг негласного утверждения, что ради максимизации удобства можно пожертвовать всем. На фоне роста комфорта всё прочее должно поблекнуть. И тогда, вся человеческая история – это просто выстраивание «второй природы» – удобного мира вокруг себя. Каждый кирпичик в нём ценен сам по себе и за него можно заплатить любую цену.
И проблема не в желании комфорта – это само по себе нормально, проблема в возведении этого желания в абсолют. Превращение комфорта в мерило человечности. Из этого формируется обывательское представление, что человек, пренебрегающий комфортом, менее ценен как человек, и в меньшей степени способен к человеческому бытию.
Не даром сегодня любое самоограничение требует масштабных обоснований в духе «дофаминовых голоданий». Тот, кто ограничивает себя по иным причинам, мгновенно обретает репутацию «странненького».
Ситуация вынужденного дискомфорта становится состоянием ада из которого необходимо сбежать любой ценой. Представить, что в такой ситуации может быть что-то хорошее, что в ней возможна даже счастливая жизнь для нынешнего обывателя невероятно трудно.
Оттого и обидно за средневекового человека, который жил, творил и бывал счастлив не реже наших современников. И для того чтобы это понимать, вовсе не обязательно «возвращать 1007-й».
Наверное, дело в том, что весь антисредневековый дискурс строится вокруг негласного утверждения, что ради максимизации удобства можно пожертвовать всем. На фоне роста комфорта всё прочее должно поблекнуть. И тогда, вся человеческая история – это просто выстраивание «второй природы» – удобного мира вокруг себя. Каждый кирпичик в нём ценен сам по себе и за него можно заплатить любую цену.
И проблема не в желании комфорта – это само по себе нормально, проблема в возведении этого желания в абсолют. Превращение комфорта в мерило человечности. Из этого формируется обывательское представление, что человек, пренебрегающий комфортом, менее ценен как человек, и в меньшей степени способен к человеческому бытию.
Не даром сегодня любое самоограничение требует масштабных обоснований в духе «дофаминовых голоданий». Тот, кто ограничивает себя по иным причинам, мгновенно обретает репутацию «странненького».
Ситуация вынужденного дискомфорта становится состоянием ада из которого необходимо сбежать любой ценой. Представить, что в такой ситуации может быть что-то хорошее, что в ней возможна даже счастливая жизнь для нынешнего обывателя невероятно трудно.
Оттого и обидно за средневекового человека, который жил, творил и бывал счастлив не реже наших современников. И для того чтобы это понимать, вовсе не обязательно «возвращать 1007-й».