#впоискахстиля

Для курса по стилю стал изучать «Баню» Зощенко, поскольку он сам признавался, что написал этот рассказик на голой технике, без вдохновения, а это как раз самое интересное. Потом думаю, да чего я мучаюсь: наверняка товарищи ученые, доценты с кандидатами, уже все разобрали. Нашел в сети фрагмент статьи с «современным лингвистическим анализом» этого рассказа, читаю:

Анализ семантического пространства текста

<…>Базовым концептом в тексте может быть названо существительное «баня». Это слово стоит в тексте в сильной позиции (вынесено в заглавие). Еще до прочтения текста можно предположить, что именно это учреждение будет предметом описания (если не местом действия) в рассказе, а не, например, кинотеатр или кафе. Зная, что Зощенко писал в сатирической манере, можно предположить, что в тексте будут высмеиваться те или иные недостатки в устройстве или методах обслуживания в этом заведении…

Проницательности и научному лексикону автора статьи Надежды Соколовой можно позавидовать, но на этом месте я все-таки закрыл ее труд и пошел мучиться дальше сам.

#впоискахстиля

Все пытался сообразить, что мне напоминает стиль Бабеля: он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапчонкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо… деревенская улица лежала перед нами, круглая и желтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух… квадраты цветущего мака раскрашивают землю, разрушенные костелы светятся на пригорках… на кирпичных заборах мерцает вещий павлин, бесстрастное видение в голубых просторах… – и тому подобное.

И вдруг понял: это Ван Гог. Та же безудержная экспрессивность с яркой, иногда парадоксально неожиданной раскраской, те же странные ракурсы и искаженная геометрия (круглая улица, квадраты мака), та же емкость и выпуклость изображения в стиснутом пространстве, словно разглядываемом сквозь огромную линзу со спецпокрытием из тонкой пленки ЛСД.

Вообще Бабель уникален в том смысле, что его поэтичность в первую очередь лексически-метафорическая, то есть живописная, а не музыкальная, как обычно бывает в поэтизированной прозе (хотя синтаксические приемчики тоже есть, не без того). Аналогов ему в англоязычной литературе я что-то не припомню. А вы?

#впоискахстиля

Напрашивается простая аналогия: лексика = живопись, синтаксис = музыка. Но не все так просто. Во-первых, у картин есть композиция, структура – а это уже синтаксис. А во-вторых, разве в отдельных словах нет музыки? Вспомним классику: Есть слова — их дыханье что цвет, Так же нежно и бело-тревожно, Но меж них ни печальнее нет, Ни нежнее тебя, невозможно… Но лишь в белом венце хризантем, Перед первой угрозой забвенья, Этих вэ, этих зэ, этих эм Различить я сумел дуновенья… Цвет тут на первом месте, но и музыки хватает.

Так что отдирать лексику от синтаксиса значит в очередной раз пытаться не столько объять необъятное, сколько разъять неразъемное. Впрочем, не этим ли последним занимаются хирурги? И если пациент порой отдает концы, разве это дискредитирует их славное ремесло в целом? Несмотря на все риски, скальпель литературной хирургии (ах, эти ха, эти эр, эти гэ!) остается полезным инструментом, и выпускать его из рук не стоит.

Ой, завтра же Хэллоуин. А тут фб подкинул пост трехлетней давности - тогда этого канала еще и не существовало. И там, гляжу, тоже Бабель. Дай, думаю, перепощу - хотя бы как объяснение того, зачем переводчикам возиться с бабелями и зощенками, оно вроде бы не по профилю. Но нет, надо - мало того, и стихи читать надо, но про это как-нибудь в другой раз. А коня, кажется, ждем по-прежнему; или уже прискакал, а я и не заметил?

В ОЖИДАНИИ КОНЯ

Бабель считал, что мир – это луг, по которому ходят женщины и кони. По-моему, конями он называл писателей и поэтов. Не зря же Маяковский признавался, что все они немножко лошади.

Но если натуральные писатели и поэты бегают по лугу родного языка как им вздумается, то переводчик – это лошадь стреноженная. Тихонечко бредет он (а чаще она) по травке, огибая кочки и вздыхая в ожидании очередного ожога редакторской плеткой. В советские времена этих лошадок хотя бы неплохо кормили; довольные, гуляли они по опустевшему лугу, и порой им даже мерещилось, будто они арабские скакуны.

К чему это я? К тому, что переводчики выполняют в литературе консервативную функцию. Книги, сочиненные на родном языке, – это зубы, которыми язык пережевывает чужие шедевры. (Язык с зубами, страсти какие. Чего только не привидится на Хэллоуин!) Но наши коренные, то бишь классики, что-то уже малость подстерлись.

Вот тут где-то мелькнуло, что Сорокин, мол, занимается деконструкцией языка. Деконструкцией-то они все горазды. Кто бы конструкцией занялся. Где они, современные Достоевские с Чеховыми? Эвон куда махнул, скажете вы. Нам бы хоть Боборыкина. Что ж, Боборыкины есть, но на одних пристяжных далеко не уедешь.

Нам бы коренного.
Ждем.

Подвернулась мне тут на буккроссинге книжка Арнольда Тойнби – был такой знаменитый историк – Civilization on Trial. А я привык высших сил слушаться (помните, как Паскаль объяснял: если их нету, ты при этом ничего не проигрываешь, а если есть, можешь прилично наварить), стал читать. Пишет он на своем родном языке складно и понятно, но дурная привычка все равно взяла свое, и я заглянул в русский перевод, выпущенный АСТ в 2011 году.

Во-первых, имя переводчика – или переводчиков – там нигде не указано, что есть полное свинство и безобразие (имена верстальщика и технического редактора при этом назвать не забыли: ну как же, работали люди). А во-вторых, я сразу споткнулся о название: «Цивилизация перед судом истории». Ведь что мы представляем себе при этих словах? Что какая-то цивилизация (видимо, общечеловеческая, хотя те, кто немножко знаком с идеями Тойнби, могут сразу правильно догадаться, что он имеет в виду западную) нашкодила, набедокурила, но ничего – мамаша-история во всем разберется и всыплет ей по первое число. (Обычная, кстати, картина: когда лузеры понимают, что на этом свете им справедливости не добиться, они начинают шипеть на победителей: ну погодите, наперсники разврата, ужо вам история-то наваляет!)

Однако, насколько я успел понять по первым статьям (а это сборник статей, вышедший почти сразу после Второй мировой), речь в книге совсем о другом, а именно о том, что в связи с появлением ядерного оружия нынешняя цивилизация сильно рискует накрыться медным тазом вслед за всеми предыдущими (по Тойнби, их было уже штук двадцать), но Авва Отче может и пронести этот таз мимо, если мы будем хорошо себя вести и сами приложим к этому некоторые разумные усилия. (Вам это ничего не напоминает? Мне да – настолько, что Тойнби, по-моему, не прогадал бы, если бы назвал тогдашний сборник «Воспоминаниями о будущем»). Никакой суд тут вроде бы ни при чем; Тойнби просто говорит, что время у нас переломное.

Так как бы вы перевели это коварное название? Есть у меня вариантик, я его записал на бумажку, но пока не скажу, чтобы никому не мешать.

Помним и любим.
Конкурс ее имени - это правильно.

Мария Владимировна провела в нашей школе несколько курсов, нам очень ее не хватает. Возможно, она не всегда щадила чувства своих студентов, но ее критика была доброй и помогающей, а легкая язвительность, притом что она всегда была готова выслушать любые контраргументы, не обижала, а лишь раззадоривала, и лишенный школьной строгости учебный процесс шел веселее.
Литературный институт объявил переводческий конкурс имени М. В. Зоркой. До 31 декабря еще два месяца, подключайтесь, Мария Зоркая всегда поддерживала молодых переводчиков
https://litinstitut.ru/content/pervyy-vserossiyskiy-perevodcheskiy-konkurs-imeni-m-v-zorkoy

#вопервыхстрокахписьма

Предположим, что вы решили убить время (а кто хоть раз не мечтал его, подлое, убить?), заходите в книжный и выбираете в качестве орудия убийства какой-нибудь детективчик потолще – ну, скажем, «Блюстителей» Джона Гришэма, АСТ, 2023 г. (свежачок? да не совсем, в твердом переплете он вышел еще в 2021 г., но отчего не сэкономить на обложке, сойдет и мягкая), в переводе А.Загорского. Допустим, что вас не бесит оборотное «э» в фамилии автора и в глубине души вы даже жалеете, что на русском не принято писать шэсть и шэя, ведь так гораздо красивее, – однако в искусстве чтения вы продвинулись уже так основательно, что вам не хочется покупать абы что. Поэтому вы открываете для проверки книгу и читаете:

Дьюк Рассел невиновен в чудовищных преступлениях, за которые был осужден. Тем не менее за них ему вынесли смертный приговор, и он будет приведен в исполнение через час и сорок четыре минуты. Как всегда в такие ужасные ночи, кажется, будто стрелки часов движутся все быстрее по мере того, как приближается назначенное для казни время. Я дважды прошел через такой обратный отсчет в других штатах. В одном из этих случаев он был доведен до конца, а мой подзащитный произнес свое последнее слово и умер. В другом – отсчет был чудом остановлен.
На сей раз он не будет доведен до конца, во всяком случае этой ночью. Возможно, когда-нибудь…

Пускай вас даже не покоробили пять пассивов в этом коротком отрывке (был осужден, будет приведен, был доведен, был остановлен, будет доведен), но тут вы все-таки останавливаетесь (конечно, если читали внимательно) и задумываетесь: значит, приговор будет приведен в исполнение, но отсчет не будет доведен до конца? Это как? Раньше времени прикончат, что ли?

И тут вам на плечо опускается чья-то рука… нет, это невежливо. Вы просто слышите сзади радостный возглас, оборачиваетесь и видите меня, который чисто случайно забрел в магазин с оригиналом книги под мышкой. Мы вместе открываем его и читаем:

Duke Russell is not guilty of the unspeakable crimes for which he was convicted; nonetheless, he is scheduled to be executed for them in one hour and forty four minutes. As always during these dreadful nights, the clock seems to tick faster as the final hour approaches. I’ve suffered through two of these countdowns in other states. One went full cycle and my man uttered his final words. The other was waved off in a miracle finish.
Tick away—it’s not going to happen, not tonight anyway…

Что ж, теперь все понятно. Возвращаем перевод на полочку и отправляемся убивать время каким-нибудь другим способом. Можно, к примеру, зайти в ближайшую кафешку, взять по чашечке чая и обсудить, кто больше виноват – переводчик, который за работой смотрел прямо перед собой, не озираясь по сторонам, или редактор, который мог бы вычитать внимательно хотя бы первые несколько строчек? Сложный вопрос…

Семинар художественного перевода с китайского - красивая страница пока еще короткой истории нашей школы, жаль, что не в каждом семестре мы собираем китайскую группу. Поздравляем с днем рожденья ее мастера - Алину Перлову, пожелаем победы на трудной дистанции, творческих и просто жизненных успехов, ждем новых переводов и следующего блестящего курса!

НЕМНОГО СОЛНЦА В ХОЛОДНОМ СЕМЕСТРЕ
(лирическое)

Недавно мне удалось подслушать очень странный разговор – такой странный, что я запомнил его слово в слово. Вот он:

- Помнишь, как мы познакомились?
- Конечно. Это было у Хаксли, когда он показывал нам «Мадонну» Пьеро делла Франчески. Под «Торжественную мессу» Бетховена…
- Бетховен – это голова.
- А Пьеро делла Франческа разве не голова?
- Но по-моему, ты путаешь. Мы встретились не там, а раньше, на лекции Докинза – помнишь, он еще вкручивал нам, что никакого Бога нет?
- Дурак твой Докинз. Но, может, ты и права. Во всяком случае, я отлично помню, как накануне валялся дома с книжкой – вроде бы это было «Высокое искусство» Чуковского, хотя с похмелья мне казалось, что ее написал Умберто Эко. Лежу, пытаюсь разобрать там хоть что-то, и вдруг звонок. Сползаю с дивана, открываю дверь – на пороге стоит какой-то чудак. Здрасте, говорит, я Вудхаус. Мне передали, что вам нужен камердинер… Но погоди-ка! Как мы вообще могли с тобой встретиться, если ты покончила с собой еще в школе?
- Я-то? Это с чего бы?
- Ну не знаю, тринадцать причин нашла. Нечего было всяких Эшеров слушать.
- Да ты сам повесился на мосту через Совиный ручей! Скажи еще спасибо Бирсу, что оборвал тебе веревку.
- Ладно. Главное, что мы оба остались живы и полетели на Меркурий. Хоть это ты помнишь?
- Еще бы! Красивей тамошнего восхода я ничего в жизни не видела. Только вот описывать его было ужасно трудно.
- И кто нас туда затащил?
- Да Робинсон, кто же еще!
- А потом мы вернулись на Землю и стали блуждать по лабиринту тысяч бурлящих улиц, и Готорн – или это был Томас Вулф? – кричал нам вслед: остановитесь, безумцы, и ступайте домой к жене!
- К какой еще жене? Похоже, ты совсем спятил.
- Ничего я не спятил, так оно все и было! А потом в полшестого, в гостях у Кружкова, мы снова и снова читали друг другу стихи…
- Какие мы были тогда лопухи!
- Ага, вспомнила!
- Ничего я не вспомнила. И вообще, хватит болтать чепуху. Пойдем лучше почитаем вместе Брэдбери.
- Пойдем…

Тут я проснулся и стал соображать, что же это такое было. Думал-думал – и наконец понял. Это был разговор двух великих переводчиков. Много лет они занимались любимым делом, а потом, как водится у старичков, позабыли все, кроме самого далекого прошлого. Только вот тексты, на которых они тогда учились переводить у нас в «Азарте», безнадежно перепутались в их бедных гениальных мозгах с реальностью.

Но разве это так уж важно? И разве мы сами, особенно при нашей-то профессии, так уж хорошо отличаем вымысел от реальности? Зато мы начитанные и безобидные.

И нам всегда есть что вспомнить.

В последние дни пришлось немножко попереводить на английский, от чего я обычно увиливаю изо всех сил, – конечно, это был не худлит, а, простите за букву, нон-фикшЕн, – и в связи с этим вот что подумалось (ах, эти русские безличные! само пришло откуда-то и подумалось, ну что с ним делать?). На языки с относительно бедной собственной литературой – абхазский какой-нибудь или монгольский – переводить в смысле литературной отделки, как мне кажется, не очень сложно. То есть, надо много чего объяснять и комментировать, а то и изобретать новую лексику, но читатели все равно находятся в состоянии хронического удивления и им все кажется свежим и оригинальным (ну или ужасной чепухой, в зависимости от настроя). На такие языки, как английский с его гигантской литературой, вдобавок еще и постоянно пополняемой не только трешем, но и вполне качественным продуктом, тоже не слишком трудно: публика привыкла к разнообразию и нестандартными сочетаниями слов, так же как и нестандартным их выбором, ее не удивишь.

А вот с языками вроде русского, литературный канон у которых достаточно богат и при этом еще не успел одряхлеть и даже как следует располнеть, все гораздо хуже. С одной стороны, почти все хорошие книги в отношении языка хоть немножко да необычны и эту необычность переводчику надо передавать, а с другой, читатели уже избалованы своим и прежде, чем кушать чужое, норовят как следует его обнюхать (про тех, кто уже давно плюнул на качество продукта и стремится просто набить себе пузо, не говорим). Оригинальность языка – это каботажное плавание: если отойдешь далеко от классического берега, сам не заметишь, как твою скорлупку унесет в открытый океан косноязычия.

Понятно, что все эти рассуждения годятся только при прочих равных, а вообще-то переводить на неродной язык что по минному полю ходить. Ну, для меня, во всяком случае.

В развитие предыдущей темы. Когда рассуждают о необычности хороших писателей, невольно подразумевается, что вот, мол, классики-то наши какие лапочки: писали в чистом классическом стиле и не выеживались. Вот с кого надо брать пример! Но при этом как-то ускользает из виду, что они, наши классики, как раз и были самыми отчаянными модернистами – ведь у них, бедных, и вовсе не было никакого классического канона. Ну то есть, как не было? Сочинял же кто-то что-то и до них – вот и писали бы дальше свои понеже и дондеже, как Ломоносов или там Сумароков, который еще не Эльстон. Так нет же – попала вожжа под хвост, и давай чесать про Днепр при тихой погоде, а кто им разрешал?

Конечно, у каких-то тогдашних писателей мы оригинальность чувствуем – но только потому, что ими нас мало пичкали в школе. Был вот фрик, который написал что-то такое чуднОе про Левшу, ну так он и в канон не попал, потому что фрик. Но Гоголь с Толстым не меньшие фрики, и Достоевский фрик, да кто там не фрик? А самый-то главный фрик – Пушкин. Это ж надо догадаться: взять и придумать современный русский язык! Нет чтоб как отцы и деды…

Словом, не вредно помнить, что хорошие писатели никогда не любили банальностей и никогда не старались быть лапочками. Они писали так, как им нравилось. Правда, нравились им – классикам – хорошие, правильные, красивые вещи. Но это стало ясно не сразу. И если об этом не забывать, тогда немножко иначе смотришь и на то, что сам, грешный, пишешь, будь то переводы или вообще неважно что.

Это, конечно, сплошное занудство, но кто-нибудь терпеливый может и дочитать

https://gorky.media/context/perehod-cherez-zbruch-isaaka-babelya/

Тут вот такой движ, а у нас же здесь тоже индустрия, правда? Поддержим как индусы индусов?

ИСКУССТВО, РЕМЕСЛО, ХАЛТУРА

Тут у товарища по несчастью, то есть я хотел сказать, коллеги, возник вопрос: а надо ли переводчику так уж внимательно следить за разными техническими мелочами – ну там, прописная-строчная или какая-нибудь хитрая запятая – или можно спокойно положиться в этом на корректора? Ответ, казалось бы, очевиден: нечего полагаться на дядьку (или тетку), всё сами. Мы ж перфекционисты, верно? Но с другой стороны, при нынешнем поточном производстве книга все больше становится коллективным продуктом – об этом говорит уже хотя бы то, что переводчиков все реже допускают даже к обсуждению редакторской правки, не говоря уж о корректорской. Ну и чего тогда париться, если тебе все равно не доверяют? Тем более если речь идет о массовой литературе – кто там вообще обращает внимание на такие мелочи? Прочел книжку, выбросил (ну ладно, на буккроссинг отнес), купил другую… В общем, книжки бывают разные – есть ого-го, а есть так себе. И тут мы волей-неволей снова упираемся в вопрос: а с переводом как? Ремесло это или искусство? Если ремесло – то сделал свое дело и отойди в сторонку, пускай дальше редактор с корректором разбираются. А если искусство…

Искусство, творчество – не люблю я эти слова. Они заюзаны и замурзаны уже до такой степени, что их даже за уголок двумя пальцами взять противно. Только куда деваться-то? Мы ведь привыкли во всем брать пример с автора – и если он, допустим, Джойс, то и переводчику надо постараться быть размером если уж не с настоящего Джойса, то хотя бы с джойстик. А Джойс, наверно, за запятыми следил… Да и не в одних запятых тут дело. Просто если дашь слабину в одном месте, упадет и общий уровень внимания к тексту, а это уже беда: наверняка проглядишь и что-нибудь поважней запятых.

Стало быть, выходит так: если переводишь условную нетленку, лучше следи за всеми мелочами сам, а если что попроще – тогда можно и корректору с редактором довериться. Но где провести границу между ремеслом и искусством? Да и учатся-то ведь не искусству, а ремеслу – и если ты скромно привык работать по одним правилам, а тут тебе хлоп – и Джойс прилетел, что ж тогда, переучиваться? Уж лучше сразу приучить себя к стандартам повыше, хоть это и потруднее.

И при этом совсем не обязательно надувать щеки и говорить, что занимаешься искусством; быть хорошим ремесленником тоже почетно. Автор, конечно, задает переводчику планку, но если он вдруг попался слабенький (всякое бывает), не грех и повыше его подпрыгнуть; главное – стараться взять как минимум нужную высоту. Больше всего вреда в нашем деле приносят не ремесленники, а халтурщики – те, что несутся по литературному полю точно скорый поезд без рельсов и сшибают в хлам всех авторов без разбору, не обращая внимания на их уровень, разве что норовят сбить жертву покрупнее. Так что, когда вас в очередной раз будет донимать ваш комплекс неполноценности, скажите ему: я хотя бы не из этих, и ваш комплекс сразу испуганно отбежит в сторонку и будет показывать вам язык оттуда. Ну и пусть его.

Словом, окончательный вывод таков: на корректора надейся, но и сам не плошай. А главное – не халтурь.

Наши жгут 🔥🔥🔥

Не подумайте дурного - ФИО участников конкурса зашифрованы, жюри выносит непредвзятые решения. НО среди победителей и призеров конкурса молодых переводчиков им. Э.Л. Линецкой семь наших школьниц! Наталья Бухтоярова, Маргарита Литвиненко, Лиза Дорфман, Ольга Колесникова (французский язык), Валерия Нацибулина (китайский язык), Светлана Воловик (итальянский язык), Марина Васильева (немецкий язык). Переводчицам с французского награды вручила Елена Баевская, руководитель нашего поэтического семинара, а подарили победителям книги Григория Кружкова и Натальи Мавлевич, которые тоже ведут семинары в нашей школе.
И мы приглашаем на весенний курс, приходите готовиться к конкурсам, общаться с мастерами, читать и говорить о переводе в приятной компании!
https://vk.com/video-187073395_456239219,

Хорошо, что у правильных людей дни рожденья бывают не реже чем раз в год, это морально поддерживает!