Кажется, никто и представить не мог, что некогда прочная сирийская власть рухнет настолько стремительно и безвозвратно. Мир, привыкший воспринимать подобные режимы как застывшие конструкции, неожиданно столкнулся с их поразительной уязвимостью. Сначала многим казалось, что мы наблюдаем логичный финал давно назревавших противоречий. Но по мере того, как пыль политического коллапса оседает, любые попытки упростить картину или уложить события в чётко очерченные рамки выглядят всё более беспомощно.
Идеи, выдвигаемые экспертами постфактум, стремятся подогнать произошедшее под логичные схемы: здесь, дескать, сыграла роль этническая рознь, там – религиозный радикализм, а где-то – вмешательство внешних сил. Однако всё это лишь объяснения задним числом, призванные сохранить иллюзию того, что процессы изначально были познаваемы и управляемы. Реальность, похоже, вышла за пределы привычных прогнозов и аналитических рамок. Становится понятно, что наши инструменты для понимания подобных кризисов безнадёжно отстают от скорости перемен и непредсказуемости действующих лиц. Именно в этой непостижимости и кроется пугающее очарование современного мира: он гораздо сложнее любых заранее сконструированных «причинно-следственных» конструкций. Эксперты, журналисты, политики и наблюдатели вынуждены лишь гадать о подлинных истоках кризиса, столкнувшись с тем, что их знания всегда приходят слишком поздно, а привычные интерпретации оказываются сомнительны.
Ещё более поразителен феномен оторванности власти от действительности, даже когда, казалось бы, в её распоряжении неисчерпаемый арсенал подавления и пропаганды. Тот, кто возвышается на вершине пирамиды, окружён стеной зеркал, отражающих только удобные образы. Эти зеркала не передают голос улицы, не фиксируют малейшие колебания общественной почвы. В итоге власть начинает мыслить категориями собственного мифа о незыблемости. Она не замечает трещин, не слышит тревожных шёпотов, не улавливает дыхания надвигающегося шторма. Она словно смотрит в пустоту, не догадываясь, что там аккумулируется энергия, способная в один миг сорвать с неё все мантии.
Сама власть, будь то в демократиях или автократиях, вновь требует переосмысления: удивительно, как быстро она утрачивает связь с реальностью, впадая в своего рода саморазрушительный транс и теряя элементарный инстинкт самосохранения. Пример Сирии лишь подчёркивает масштаб этой проблемы.
Отдельный вопрос – феномен так называемого «контролируемого хаоса». Распространено убеждение (возможно, небезосновательное), что внешние силы, применяя гибридные, информационные, военные и подрывные технологии, способны мастерски управлять ситуациями, балансирующими на грани беспорядка. Сирийский опыт, возможно, и подтверждает частично такую уверенность, но при этом напоминает: хаос, будь он сознательно подпитываемым или просто допущенным, не обязан следовать заранее прописанным сценариям. Пытаясь руководить непредсказуемыми процессами, мировые игроки всё чаще сталкиваются с эффектом бумеранга: возникают внезапные радикальные группировки, неконтролируемые потоки беженцев, нарастающее недоверие между государствами и шаткость политических союзов. То, что задумывалось как точечное воздействие, перерастает в долгосрочную дестабилизацию с трудно предсказуемыми последствиями.
Кроме того, те, кто изначально считал себя выгодоприобретателем данной ситуации, могут вскоре обнаружить, что лишились удобного статус-кво. Там, где ранее существовали хрупкие, но относительно понятные правила игры, теперь царят трудно предсказуемые угрозы. Страны вроде Израиля или Турции, некогда полагавшиеся на определённую предсказуемость соседа, рискуют оказаться в окружении ещё более опасных и неуправляемых сил. Экономическое и политическое бремя, рождаемое чередой конфликтов, может оказаться чересчур тяжёлым для тех, кто верил в управляемость происходящего.
Кажется, никто и представить не мог, что некогда прочная сирийская власть рухнет настолько стремительно и безвозвратно. Мир, привыкший воспринимать подобные режимы как застывшие конструкции, неожиданно столкнулся с их поразительной уязвимостью. Сначала многим казалось, что мы наблюдаем логичный финал давно назревавших противоречий. Но по мере того, как пыль политического коллапса оседает, любые попытки упростить картину или уложить события в чётко очерченные рамки выглядят всё более беспомощно.
Идеи, выдвигаемые экспертами постфактум, стремятся подогнать произошедшее под логичные схемы: здесь, дескать, сыграла роль этническая рознь, там – религиозный радикализм, а где-то – вмешательство внешних сил. Однако всё это лишь объяснения задним числом, призванные сохранить иллюзию того, что процессы изначально были познаваемы и управляемы. Реальность, похоже, вышла за пределы привычных прогнозов и аналитических рамок. Становится понятно, что наши инструменты для понимания подобных кризисов безнадёжно отстают от скорости перемен и непредсказуемости действующих лиц. Именно в этой непостижимости и кроется пугающее очарование современного мира: он гораздо сложнее любых заранее сконструированных «причинно-следственных» конструкций. Эксперты, журналисты, политики и наблюдатели вынуждены лишь гадать о подлинных истоках кризиса, столкнувшись с тем, что их знания всегда приходят слишком поздно, а привычные интерпретации оказываются сомнительны.
Ещё более поразителен феномен оторванности власти от действительности, даже когда, казалось бы, в её распоряжении неисчерпаемый арсенал подавления и пропаганды. Тот, кто возвышается на вершине пирамиды, окружён стеной зеркал, отражающих только удобные образы. Эти зеркала не передают голос улицы, не фиксируют малейшие колебания общественной почвы. В итоге власть начинает мыслить категориями собственного мифа о незыблемости. Она не замечает трещин, не слышит тревожных шёпотов, не улавливает дыхания надвигающегося шторма. Она словно смотрит в пустоту, не догадываясь, что там аккумулируется энергия, способная в один миг сорвать с неё все мантии.
Сама власть, будь то в демократиях или автократиях, вновь требует переосмысления: удивительно, как быстро она утрачивает связь с реальностью, впадая в своего рода саморазрушительный транс и теряя элементарный инстинкт самосохранения. Пример Сирии лишь подчёркивает масштаб этой проблемы.
Отдельный вопрос – феномен так называемого «контролируемого хаоса». Распространено убеждение (возможно, небезосновательное), что внешние силы, применяя гибридные, информационные, военные и подрывные технологии, способны мастерски управлять ситуациями, балансирующими на грани беспорядка. Сирийский опыт, возможно, и подтверждает частично такую уверенность, но при этом напоминает: хаос, будь он сознательно подпитываемым или просто допущенным, не обязан следовать заранее прописанным сценариям. Пытаясь руководить непредсказуемыми процессами, мировые игроки всё чаще сталкиваются с эффектом бумеранга: возникают внезапные радикальные группировки, неконтролируемые потоки беженцев, нарастающее недоверие между государствами и шаткость политических союзов. То, что задумывалось как точечное воздействие, перерастает в долгосрочную дестабилизацию с трудно предсказуемыми последствиями.
Кроме того, те, кто изначально считал себя выгодоприобретателем данной ситуации, могут вскоре обнаружить, что лишились удобного статус-кво. Там, где ранее существовали хрупкие, но относительно понятные правила игры, теперь царят трудно предсказуемые угрозы. Страны вроде Израиля или Турции, некогда полагавшиеся на определённую предсказуемость соседа, рискуют оказаться в окружении ещё более опасных и неуправляемых сил. Экономическое и политическое бремя, рождаемое чередой конфликтов, может оказаться чересчур тяжёлым для тех, кто верил в управляемость происходящего.
BY ATAKA
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Asked about its stance on disinformation, Telegram spokesperson Remi Vaughn told AFP: "As noted by our CEO, the sheer volume of information being shared on channels makes it extremely difficult to verify, so it's important that users double-check what they read." What distinguishes the app from competitors is its use of what's known as channels: Public or private feeds of photos and videos that can be set up by one person or an organization. The channels have become popular with on-the-ground journalists, aid workers and Ukrainian President Volodymyr Zelenskyy, who broadcasts on a Telegram channel. The channels can be followed by an unlimited number of people. Unlike Facebook, Twitter and other popular social networks, there is no advertising on Telegram and the flow of information is not driven by an algorithm. You may recall that, back when Facebook started changing WhatsApp’s terms of service, a number of news outlets reported on, and even recommended, switching to Telegram. Pavel Durov even said that users should delete WhatsApp “unless you are cool with all of your photos and messages becoming public one day.” But Telegram can’t be described as a more-secure version of WhatsApp. "We as Ukrainians believe that the truth is on our side, whether it's truth that you're proclaiming about the war and everything else, why would you want to hide it?," he said. For Oleksandra Tsekhanovska, head of the Hybrid Warfare Analytical Group at the Kyiv-based Ukraine Crisis Media Center, the effects are both near- and far-reaching.
from in
