Казалось бы, между Я и телом должен стоять знак равенства, если не твёрдого, то приблизительного. Тело даёт нам возможность чувственно воспринимать мир, совершать интеллектуальные операции, перемещаться в пространстве и презентовать себя окружающим. Однако уравнять Я со своим телом бывает не так уж просто, поскольку тело — это двойственный объект, который воспринимается одновременно как внешний и внутренний. Именно поэтому оно может быть использовано для снижения психического напряжения, установления границ и даже разрешения проблем идентичности.
Чтобы лучше понять, о чём идёт речь, можно вспомнить, как описывают свой травматичный опыт жертвы сексуального насилия. Часто в их рассказах звучит, что в момент совершения над ними насильственных действий их Я «отделялось» от тела, в воспоминаниях они часто смотрят на происходящее как бы сверху или со стороны. Такая защитная реакция называется диссоциацией, и она призвана сохранить Я в критических ситуациях, когда другие пути заблокированы. Если попытаться представить эту мысль в виде краткой формулы получится что-то вроде: «Даже если кто-то владеет моим телом, он не владеет Мной». Нечто похожее происходит и в состоянии деперсонализации, когда связь между Я и телом вдруг разрывается и человек не может обнаружить себя буквально нигде.
Можно сказать, что такой рассинхрон — вынужденная мера, к которой прибегают всякий раз, когда, чтобы спасти целое, необходимо пожертвовать его частью. Ребёнок учится обходиться с телом (или его отдельными участками) как с внешним объектом, если его опыт взаимодействия с матерью не был достаточно хорош. Если рядом нет взрослого, который помогает хоть как-то оформить хаос ещё не символизированных переживаний, то их источник остаётся скрытым. Грубо говоря, младенец не может понять, откуда исходит боль: от него или от другого, что становится причиной постоянной потенциальной диссоциации между Я и телом. В таком случае, чтобы привести этот механизм в действие, будет достаточно малейшей фрустрации.
К феномену расщепления отсылают самые разные ситуации: селфхарм, пластические операции, психосоматические болезни, ипохондрия, расстройства пищевого поведения, даже пирсинг и татуировки. Механизм примерно такой: тело (или его часть) воспринимается как внешний объект, в который можно «поместить» всю боль и тревогу и таким образом получить доступ к регуляции степени напряжения. Наверняка, вы слышали, что акты самоповреждения или, например, рвота при булимии, обладают неким «седативным» эффектом. Но как такие очевидно деструктивные действия могут приносить облегчение? Дело в том, что зачастую это единственная возможность вернуть себе хоть какой-то контроль, получить власть в ситуации абсолютного безвластия. Кроме того, если границы Я нечёткие, их требуется каждый раз «выстраивать», чтобы банально не распасться на части. Условно, тяга к самоповреждению может быть следствием желания обнаружить Я, нащупать контуры, «вырезать» себя из недифференцированной массы.
Конечно, всё это бессознательные процессы. Часто можно услышать, что вырывание волос или раздирание кожи вокруг ногтей — это просто дурная привычка, от которой нужно избавляться усилием воли, однако такая «привычка» не появляется на ровном месте. Её корни растут из инфантильного опыта отношений со значимым взрослым, в которых не было место дистанции, с помощью тела человек буквально пытается «оторвать» от себя угрожающий поглощением объект, и в то же время сохранить с ним крепкую связь, ведь освободиться от собственного тела невозможно. Кстати, симптомы, переходящие из поколения в поколение, тоже могут быть попыткой установить такую связь.
А ещё манипуляции с телом — это способ создать псевдоидентичность на месте, которое кажется пустым, в этом случае Я приравнивается к тому, что я сделал из своего тела (с помощью тех же татуировок или пирсингов, например). Поэтому прежде, чем искоренять какую-то «дурную привычку» стоит хорошенько подумать над тем, что в конечном счёте займёт её место.
Казалось бы, между Я и телом должен стоять знак равенства, если не твёрдого, то приблизительного. Тело даёт нам возможность чувственно воспринимать мир, совершать интеллектуальные операции, перемещаться в пространстве и презентовать себя окружающим. Однако уравнять Я со своим телом бывает не так уж просто, поскольку тело — это двойственный объект, который воспринимается одновременно как внешний и внутренний. Именно поэтому оно может быть использовано для снижения психического напряжения, установления границ и даже разрешения проблем идентичности.
Чтобы лучше понять, о чём идёт речь, можно вспомнить, как описывают свой травматичный опыт жертвы сексуального насилия. Часто в их рассказах звучит, что в момент совершения над ними насильственных действий их Я «отделялось» от тела, в воспоминаниях они часто смотрят на происходящее как бы сверху или со стороны. Такая защитная реакция называется диссоциацией, и она призвана сохранить Я в критических ситуациях, когда другие пути заблокированы. Если попытаться представить эту мысль в виде краткой формулы получится что-то вроде: «Даже если кто-то владеет моим телом, он не владеет Мной». Нечто похожее происходит и в состоянии деперсонализации, когда связь между Я и телом вдруг разрывается и человек не может обнаружить себя буквально нигде.
Можно сказать, что такой рассинхрон — вынужденная мера, к которой прибегают всякий раз, когда, чтобы спасти целое, необходимо пожертвовать его частью. Ребёнок учится обходиться с телом (или его отдельными участками) как с внешним объектом, если его опыт взаимодействия с матерью не был достаточно хорош. Если рядом нет взрослого, который помогает хоть как-то оформить хаос ещё не символизированных переживаний, то их источник остаётся скрытым. Грубо говоря, младенец не может понять, откуда исходит боль: от него или от другого, что становится причиной постоянной потенциальной диссоциации между Я и телом. В таком случае, чтобы привести этот механизм в действие, будет достаточно малейшей фрустрации.
К феномену расщепления отсылают самые разные ситуации: селфхарм, пластические операции, психосоматические болезни, ипохондрия, расстройства пищевого поведения, даже пирсинг и татуировки. Механизм примерно такой: тело (или его часть) воспринимается как внешний объект, в который можно «поместить» всю боль и тревогу и таким образом получить доступ к регуляции степени напряжения. Наверняка, вы слышали, что акты самоповреждения или, например, рвота при булимии, обладают неким «седативным» эффектом. Но как такие очевидно деструктивные действия могут приносить облегчение? Дело в том, что зачастую это единственная возможность вернуть себе хоть какой-то контроль, получить власть в ситуации абсолютного безвластия. Кроме того, если границы Я нечёткие, их требуется каждый раз «выстраивать», чтобы банально не распасться на части. Условно, тяга к самоповреждению может быть следствием желания обнаружить Я, нащупать контуры, «вырезать» себя из недифференцированной массы.
Конечно, всё это бессознательные процессы. Часто можно услышать, что вырывание волос или раздирание кожи вокруг ногтей — это просто дурная привычка, от которой нужно избавляться усилием воли, однако такая «привычка» не появляется на ровном месте. Её корни растут из инфантильного опыта отношений со значимым взрослым, в которых не было место дистанции, с помощью тела человек буквально пытается «оторвать» от себя угрожающий поглощением объект, и в то же время сохранить с ним крепкую связь, ведь освободиться от собственного тела невозможно. Кстати, симптомы, переходящие из поколения в поколение, тоже могут быть попыткой установить такую связь.
А ещё манипуляции с телом — это способ создать псевдоидентичность на месте, которое кажется пустым, в этом случае Я приравнивается к тому, что я сделал из своего тела (с помощью тех же татуировок или пирсингов, например). Поэтому прежде, чем искоренять какую-то «дурную привычку» стоит хорошенько подумать над тем, что в конечном счёте займёт её место.
BY Magic cave
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The next bit isn’t clear, but Durov reportedly claimed that his resignation, dated March 21st, was an April Fools’ prank. TechCrunch implies that it was a matter of principle, but it’s hard to be clear on the wheres, whos and whys. Similarly, on April 17th, the Moscow Times quoted Durov as saying that he quit the company after being pressured to reveal account details about Ukrainians protesting the then-president Viktor Yanukovych. There was another possible development: Reuters also reported that Ukraine said that Belarus could soon join the invasion of Ukraine. However, the AFP, citing a Pentagon official, said the U.S. hasn’t yet seen evidence that Belarusian troops are in Ukraine. The Securities and Exchange Board of India (Sebi) had carried out a similar exercise in 2017 in a matter related to circulation of messages through WhatsApp. In addition, Telegram's architecture limits the ability to slow the spread of false information: the lack of a central public feed, and the fact that comments are easily disabled in channels, reduce the space for public pushback. Russians and Ukrainians are both prolific users of Telegram. They rely on the app for channels that act as newsfeeds, group chats (both public and private), and one-to-one communication. Since the Russian invasion of Ukraine, Telegram has remained an important lifeline for both Russians and Ukrainians, as a way of staying aware of the latest news and keeping in touch with loved ones.
from in
