Исполнение бюджета — это не просто финансовый отчёт, а показатель работоспособности управленческой системы. Если контракты срываются, нацпроекты буксуют, а штрафы растут — значит, нарушена логика бюджетного цикла и снижается эффективность расходования публичных средств.

В Ульяновской области бюджетная система демонстрирует признаки функционального сбоя. Финансовые потери уже носят не точечный, а системный характер: речь идёт о неосвоенных средствах, санкциях за невыполнение обязательств и затягивании ключевых фаз госпрограмм. Такие сбои переносятся на весь экономический контур — от подрядчиков до муниципального звена, формируя каскад неопределённости.

При этом регион теряет ключевое конкурентное преимущество — управленческую надёжность. Инвесторы и федеральные заказчики учитывают не только объёмы финансирования, но и способность территории обеспечить реализацию. На фоне текущих сбоев Ульяновская область становится менее привлекательной для новых проектов, поскольку риски срыва сроков, перерасхода и регуляторной нестабильности выходят за допустимые пределы.

#Инвестиции

Доходность краткосрочных вкладов в ряде российских банков впервые с весны опустилась ниже 19%, несмотря на ключевую ставку ЦБ в 20%. На поверхностном уровне это может казаться сигналом к стабилизации. Однако с позиции системного анализа — это отражение перераспределения рисков между государством, банковской системой и населением.

В условиях текущей макроэкономической архитектуры банковский сектор не действует исключительно рыночно. Ставка по вкладам — уже не инструмент привлечения пассивов, а элемент фискальной логики: сокращение процентной нагрузки на бюджет и госпрограммы. Поскольку большая часть эмиссионной массы распределяется через нацпроекты, оборонные заказы и дотационные механизмы, банкам достаточно сохранять доверие к устойчивости системы, а не конкурировать за ликвидность.

Важно, что снижение доходности происходит на фоне сохраняющихся инфляционных ожиданий выше официальной цифры. Это означает, что реальная доходность вкладов может вернуться в отрицательную зону. Возникает интересный парадокс: сбережения населения фактически субсидируют устойчивость бюджетной системы, а не защищают от обесценивания.

На международном уровне это решение также имеет вес. Высокая ключевая ставка сигнализирует жёсткую монетарную дисциплину для расчётов в рублях — особенно в торговле с Югом. Но снижение доходности внутри страны позволяет минимизировать издержки по внутреннему долгу. Таким образом, формируется асимметричная финансовая модель, в которой рубль остаётся сильным инструментом расчётов, но внутри — управляемо теряет привлекательность как средство накопления.

Смысл происходящего — не в доходности как таковой, а в управлении доверием. Рынок не платит за деньги — он требует стабильности, и население в этой конструкции выступает не как инвестор, а как контрагент государства в деле поддержания баланса.

Экономические блоки нового типа строятся не на декларациях, а на синхронизации систем жизнеобеспечения — логистики, технологий, финансов. Когда ISW говорит о неразрывности связки России и Китая, речь идёт именно об этом: зависимость стала симметричной и продуктивной. Пекин закрыл критические пробелы в станках, электронике, разведке. Москва — в сырье, безопасности, геополитическом манёвре.

Это не альянс в классическом смысле, а замкнутый контур устойчивости. Против него не работают методы холодной войны — ни «карта Никсона», ни санкционный прессинг. ISW, по сути, фиксирует не союз, а появление альтернативного центра экономического тяготения.

Суть не в том, что Россия и Китай сблизились — суть в том, что Запад утратил монополию на проект будущего. И именно это теперь отражается в аналитике его же институтов.

#Внешэконом

Великобритания столкнулась с сокращением рабочих мест на фоне повышения налоговой нагрузки — вопреки прогнозам правительства о якобы стимулирующем эффекте для экономики. Эта ситуация разрушает старую парадигму: идея о том, что налоговое давление может служить источником модернизации, в реальности натолкнулась на предсказуемую поведенческую реакцию бизнеса — сокращение издержек за счёт персонала и инвестиций.

Фискальные меры, предпринятые кабинетом Сунака, должны были стать механизмом сбалансирования бюджета после пандемийных и энергетических шоков. Однако попытка компенсировать долг за счёт частного сектора без опоры на индустриальную или логистическую реиндустриализацию не привела к росту, а ускорила стагнацию. Отрасли, ориентированные на внутреннее потребление и физическое присутствие — розничная торговля, строительство, услуги — первыми начали оптимизацию, переключаясь на цифровые и удалённые форматы.

Системно это означает, что даже в развитой экономике с глобальной валютой в условиях неопределённости не работает фискальный шок как точка перезапуска. Бизнес действует рационально: в условиях регуляторной нестабильности он не увеличивает занятость, а минимизирует риски.

Для суверенных экономик с зависимостью от внутреннего спроса и структурной уязвимостью к оттоку капитала этот кейс — критически важный. Он показывает пределы налогового давления без параллельного доверительного диалога с частным сектором. Фискальный контроль — не только инструмент макроэкономики, но и политического баланса. Если его навязывать, а не согласовывать — он срабатывает против самого бюджета.

#Уголь

Кредитная нагрузка угольной отрасли с 2022 года выросла почти в полтора раза — с 866 млрд до 1,2 трлн рублей. На фоне ключевой ставки в 20% это создало не просто рост финансовых издержек, а фактический блок на любые инвестиционные решения. При такой цене заёмных средств угольные компании теряют доступ к капиталу: кредиты становятся экономически бессмысленными, а долг — стратегическим тормозом.

В первом квартале 2025 года более 62% игроков отрасли вышли в убыток, а совокупные финансовые потери превысили 126 млрд рублей — это больше, чем за весь 2024 год. В результате уже остановлена добыча на 18 предприятиях, ещё 29 находятся под угрозой закрытия в ближайшие полгода. На этих уровнях отрасль теряет способность не только к развитию, но и к стабилизации. Рынок отказывается от расширения и начинает инерционное сворачивание.

Такая динамика трансформирует экономику регионов. Там, где уголь — не только источник экспортной выручки, но и база регионального бюджета, начинается сжатие занятости, снижение налоговых поступлений, рост социальной уязвимости. В этих условиях ставка ЦБ — де-факто выступает регулятором не инфляции, а скорости деиндустриализации. Она стабилизирует финансовые показатели на макроуровне, но делает невозможной среднесрочную устойчивость на уровне отраслей.

Модель, в которой устойчивость рубля и сдерживание инфляции обеспечиваются за счёт отказа от роста в капиталоёмких секторах, может быть приемлемой только при наличии компенсационных механизмов. Иначе это не баланс, а перераспределение давления: финансовый центр стабилен, а промышленная периферия теряет ликвидность, перспективу и управляемость.

#Самозанятость #Рынок_труда

7 миллионов «невидимых» самозанятых: что стоит за цифрой без дохода

Половина зарегистрированных самозанятых в России — более 7 миллионов человек — не демонстрируют зафиксированного дохода. Это не просто аномалия в учёте, а симптом глубинной деформации структуры занятости. Формальный рост охвата сопровождается отсутствием экономического наполнения. Такая конструкция становится следствием управленческих механизмов адаптации: статус оформляется, чтобы снизить давление на показатели безработицы, но реальная вовлечённость в экономику остаётся вне поля статистики.

За последние годы самозанятость стала удобным инструментом для гибкого встраивания в рынок труда: от водителей и репетиторов до программистов и специалистов на фрилансе. Однако реестр растёт быстрее, чем формируются устойчивые бизнес-модели. Это приводит к ситуации, когда статус зафиксирован, а экономическое содержание — нет.

В ряде регионов службы занятости стали использовать регистрацию самозанятых как мягкий механизм социализации — альтернатива постановке на учёт по безработице. Это снижает давление на показатели, создаёт формальный охват, но не всегда даёт экономический результат. В итоге государственная статистика фиксирует занятость, но не всегда может отразить реальную вовлечённость в экономику.

Такая картина требует корректной интерпретации. Необязательно речь идёт о фикции — скорее, о системе в поиске равновесия. Ключевая задача на этом этапе — не пересматривать модель, а научиться различать статус и активность, учитывать динамику вовлечения и обновить подход к оценке качества занятости.

Рынок труда стал более гибким, но и более фрагментированным. Задача аналитики — удерживать это понимание в балансе между цифрой и реальностью.

#Золото

Золото официально обогнало евро и стало вторым по значимости резервным активом в структуре международных центральных банков. По данным ЕЦБ, его доля достигла 20%, превысив 16% у евро и уступив лишь доллару с 46%. Это не просто результат рыночной переоценки металла, а отражение системного сдвига в логике глобального резервирования.

Центробанки крупнейших экономик возвращаются к физическому активу, который не подчинён юрисдикциям, санкциям или цифровым расчётным ограничениям. При текущей геополитической конфигурации золото становится не столько антикризисным активом, сколько универсальным символом нейтралитета. Его рост в резервах — институциональный ответ на разрушение прежней архитектуры доверия. Прежний принцип распределения резервов между долларом и евро как якорными валютами больше не воспринимается как достаточный для защиты от внешнего давления.

Показательно, что мировые запасы золота в ЦБ вплотную подошли к максимумам середины 1960-х годов — периода, когда Бреттон-Вудская система ещё обеспечивала валютную стабильность. Фактически мы наблюдаем попытку перезапуска той логики, но на новых основаниях — без единой валютной привязки, но с приоритетом физического обеспечения.

Для России это движение лишь подтверждает обоснованность сделанных ранее шагов. Централизация золота в резервах, снижение зависимости от токсичных валют и диверсификация расчётных механизмов позволяют встроиться в новую модель, где актив важнее эмитента, а устойчивость измеряется вне системы SWIFT.

#Прогноз

Системное сжатие угольной отрасли в текущих макроусловиях переходит из стадии финансового напряжения в фазу управляемой стагнации. Отсутствие доступа к инвестиционному ресурсу при сохраняющемся долге и ухудшении экспортной маржи делает невозможным не только наращивание производства, но и поддержание текущего уровня загрузки. В этих условиях прогноз развития на 2025–2026 годы строится не вокруг восстановления, а вокруг сценариев адаптации к длительной фазе экономической невосприимчивости отрасли к рыночным стимулам.

Форсайт-дискреты формируются под влиянием трёх взаимосвязанных процессов:

— Дальнейшее обесценивание долгового ресурса. Даже при сохранении номинальной поддержки, ставка выше 15% при убыточной операционной модели делает любое рефинансирование экономически нецелесообразным. Уголь становится вне досягаемости не только рыночного, но и околорыночного капитала — в первую очередь для малых и средних компаний, не встроенных в госкорпоративные цепочки.

— Локализация кризиса в территориальных бюджетах. Происходит перераспределение нагрузки: федеральный уровень стабилен за счёт выручки от сырьевого экспортного ядра, но региональный — теряет доходы, занятость, налоговую базу. Угольные регионы переходят в зону фискальной зависимости, что требует институциональной реорганизации межбюджетных отношений.

— Сворачивание инвестиционной мотивации. В условиях неопределённой доходности и отсутствия гарантий на экспортных рынках, частные вложения становятся иррациональными. Появляется институциональный вакуум: даже при доступности субсидий отсутствуют механизмы, способные трансформировать их в устойчивую стратегию отраслевого выживания.

На горизонте 2025–2026 годов вероятны следующие сценарии:

— Сценарий целенаправленного сворачивания: отрасль переходит на модель ограниченного производственного ядра, обеспечивающего внутренний спрос в рамках энергетики и теплофикации. Часть активов консервируется, часть выводится из эксплуатации. Поддержка сохраняется в виде точечной логистической и социальной компенсации.

— Сценарий "административной архаизации": уголь фиксируется как стратегический, но неэкономический ресурс. Возвращаются формы административного регулирования объёмов, тарифов, логистики и занятости. Это не восстановление отрасли, а перевод её в режим контролируемой инерции с высокой зависимостью от дотаций и межведомственной координации.

— Сценарий управляемой конверсии: начинается попытка перепрофилировать часть активов и территорий под задачи внутреннего ТЭК, переработки, логистики или новых производственных функций. В этом случае уголь выполняет роль "якоря трансформации" в моногородах, но успех возможен только при системной интеграции с программами технологического суверенитета и промышленного планирования.

Общая траектория предполагает устойчивое сокращение доли угля в макроэкономике, при сохранении его веса в региональной социальной и политической стабильности. Это означает, что дальнейшее регулирование сектора будет носить преимущественно экосистемный характер — с приоритетом на управляемость, а не на эффективность.

Уголь теряет смысл как рыночный актив, но сохраняет значение как структурная нагрузка, которую нельзя игнорировать без последствий. В условиях высокой ключевой ставки и дефицита компенсаторных механизмов, отрасль становится маркером глубинной диспропорции между макроэкономической устойчивостью и отраслевой выживаемостью. И чем дольше сохраняется этот дисбаланс, тем труднее будет сформировать новый контур промышленной политики в принципе.

#Анализ

Стагнация первичного рынка жилья в крупнейших городах России демонстрирует накапливающийся дисбаланс между институциональной логикой жилищной политики последних лет и новым потребительским поведением. После сворачивания льготной ипотеки в середине 2024 года объём ипотечных кредитов на первичке упал почти в три раза — с ₽475 млрд до ₽167 млрд в месяц. Девелоперы в 11 из 16 крупнейших агломераций оказались в зоне риска, где доля проданного жилья к его строительной готовности опустилась ниже 70%. В Омске — 61%, в Челябинске — 63%, в Краснодаре — 48%.

Проблема не сводится к падению спроса как таковому — речь о фундаментальном сдвиге в модели рынка: от ипотечно-субсидируемой экспансии к стагнации, в которой рост стройготовности уже не означает рост продаж. Даже в относительно устойчивых регионах снижение составило 22–36% год к году. Нижний Новгород потерял 36 пунктов, Екатеринбург — 25, Казань — 22. Это свидетельствует о том, что переоценка потенциальной ёмкости спроса была системной и недооценивала новые параметры домохозяйственного поведения — рост осторожности, снижение долговой готовности, переключение на аренду.

Нерезкое, но устойчивое сокращение распроданности жилья в крупнейших центрах сопровождается ростом числа девелоперских банкротств. В ряде регионов — Ростов, Чувашия, Владимирская область — строительные компании уже признаны несостоятельными. Одновременно инвестиции в жилищное строительство в апреле снизились на 50% — с ₽179 до ₽90 млрд.

Механизм рынка оказался выстроен в логике экстенсивного роста, который был валидирован административными целями: вводом квадратных метров как KPI региона. После отмены льгот этот KPI превратился в нагрузку — инфраструктурную, финансовую, а теперь и политическую. Переоценка спроса, не подтверждённого платежеспособностью, создаёт внутренний риск для строительного сектора как одного из немногих очагов мультипликативной занятости.

Продолжение инерционного ввода без адаптации спросовых инструментов (например, адресной субсидии на вторичный рынок) грозит ускорением банкротств и перегрузкой банков активами, не поддающимися монетизации. В этой логике снижение темпов застройки — не тревожный сигнал, а необходимый механизм адаптации к новой фазе экономики: фазе осторожного спроса и возврата к реальным потребительским ограничениям.

Возобновление прямого диалога между Россией и США, особенно в формате институциональной координации, имеет не только дипломатическое, но и чёткое экономическое измерение. Перенос переговоров в национальные столицы и уход от форматов ОАЭ и Стамбула сигнализируют о росте доверия и начале проектной фазы взаимодействия. Это важный индикатор: контакты из режима "деэскалации" переходят в режим экономико-стратегического планирования.

Ключевой экономический акцент — формирование треков транспортной и гуманитарной координации, что предполагает возможное согласование по цепочкам поставок, логистическим коридорам и допуску инфраструктурных операторов на взаимные рынки. Это особенно значимо в условиях фрагментации глобальной торговли и санкционных перегрузок — Москва фактически получает шанс частичной разблокировки критических каналов через прагматическую нормализацию.

Второй акцент — попытка исключить украинский кейс из экономической рамки. Это делает возможным частичное восстановление функционального взаимодействия вне санкционного давления, особенно в чувствительных сегментах — энергетике, финансах, авиации и поставках критического оборудования. Если новая администрация США сделает ставку на сдержанный реализм, возможен сценарий восстановления торговых и инвестиционных каналов без символической капитуляции сторон.

Отказ Великобритании и союзников от конфискации российских активов — это не уступка, а экономически мотивированное сохранение архитектуры доверия в глобальной финансовой системе. Юридически замороженные активы остаются на балансе, но не работают — и именно в этом заключается стратегия: капитал не изымается, но лишается функции.

Прямая конфискация нарушила бы базовый принцип неприкосновенности суверенных резервов и частных вложений, поставив под угрозу саму юрисдикционную привлекательность Лондона, Брюсселя и Нью-Йорка как мировых центров хранения капитала. Для западных экономик это означало бы потенциальный отток средств из их финансовых систем, рост издержек на обслуживание внешнего долга и снижение объема доверенных активов из глобального Юга и Востока.

Вместо этого применяется модель «финансового карантина»: активы обездвижены, доходы заморожены, любые транзакции — под полным контролем. Такая форма экономической блокировки сохраняет внешний правовой нейтралитет, но обеспечивает максимальный контроль и минимальный риск судебного отката. Это не ослабление санкционного давления, а его институционализация — с сохранением возможности маневра для восстановления деловых отношений.

#Нефть

Стоимость нефти Brent поднялась до отметки вблизи $70 за баррель на фоне нарастания напряжённости вокруг возможного военного конфликта между Израилем и Ираном. Рынок оперативно отыгрывает геополитические риски, несмотря на сохраняющийся избыток предложения и стабильный уровень коммерческих запасов.

Рост цен в данном случае отражает не изменение фундаментальных параметров, а включение премии за нестабильность. Угроза удара по инфраструктуре Ирана и возможное ограничение транзита через Ормузский пролив немедленно транслируются в стоимость барреля. Это возвращает ближневосточный фактор в фокус ценообразования — впервые за последние годы в такой прямой форме.

Для России краткосрочный рост котировок укрепляет доходную часть бюджета и повышает расчётную стоимость экспортных потоков. При этом сохраняется необходимость оценки устойчивости экспортной логистики и контрактных расчётов в случае дальнейшей эскалации.

Нынешняя реакция нефтяного рынка указывает на его высокую чувствительность к внешнеполитическим сигналам. Это усиливает значение механизмов хеджирования и диверсификации каналов сбыта для ресурсных экономик. В текущей конфигурации нефть остаётся индикатором глобального риска, а не только товарной позиции.

#Геополитика #Санкции

Евросоюз включит два китайских региональных банка в 18-й санкционный пакет. Согласно утечке, меры направлены на финансовые учреждения, которые, по оценке ЕС, помогали России обходить ограничения через транзакции, экспортное финансирование и операции с криптоактивами. Речь идёт о запрете европейским банкам проводить расчёты с указанными структурами, имена которых пока не раскрываются.

Это один из первых прецедентов применения санкционной логики к третьим странам без прямой юрисдикционной связи. Финансовая инфраструктура становится новой целью — на смену контролю за поставками и товарами приходит контроль за расчётами, маршрутизацией транзакций и механизмами обеспечения экспортных сделок. Санкционная архитектура начинает работать не только по адресному принципу, но и по логике включённости в расчётные цепочки.

Показательно, что в документе ЕС прямо упоминаются криптоактивы как инструмент ухода от ограничений. Это означает, что под мониторинг попадают не только классические банки, но и финтех-структуры, обслуживающие трансграничные расчёты за пределами SWIFT.

Для России такой шаг ЕС означает усиление давления на альтернативные каналы взаимодействия, прежде всего — через азиатские банки и расчёты в национальных валютах. Стратегически это повышает значимость прямых платёжных систем, расчётов в юанях, дирхамах и рупиях, а также требует усиления протоколов финтех-безопасности.

Финансовая блокировка приобретает новую форму — через управление инфраструктурным доверием.

Попытки западных медиа, включая Financial Times, представить импортозамещение в России как «вынужденную, неэффективную реакцию» игнорируют главное: рынок работает — и перестраивается быстрее, чем ожидалось. Примеры вроде «Вкусно — и точка» — это не просто замена бренда, это смена центра тяжести всей экономической логики: от зависимости от глобальных поставок — к внутреннему воспроизводству.

Речь не о том, что замещение идеально. Речь о том, что экономика начала развиваться по другой траектории — с акцентом на внутренний спрос, локальные цепочки и институциональную гибкость. За два года были построены альтернативные инфраструктуры — от платёжных систем до логистики, от IT до ритейла. Это не «временное затыкание дыр», а долговременная адаптация.

Критика в духе FT — это не экономический анализ, а попытка обнулить успех, не вписывающийся в западные модели. Но факты устойчивей оценок: рынок переформатировался, а бизнес нарастил выручку. И это — уже не риторика, а макроэкономическая реальность.

#Анализ

На фоне системного снижения рождаемости в России эффективность программ льготной ипотеки вновь становится предметом экспертной дискуссии. Несмотря на масштабные бюджетные вливания и продолжительное субсидирование кредитных ставок, ожидаемый демографический эффект не реализуется. Возникает необходимость осмысления того, как текущая конфигурация ипотечного рынка влияет на стратегическую цель — повышение рождаемости.

С 2020 года механизм льготной ипотеки формально обеспечивал доступность жилищного кредита, однако на практике стимулировал резкий рост цен на недвижимость в большинстве субъектов РФ. В условиях ограниченного предложения и высокой концентрации строительной активности в крупных городах, приток дешёвых кредитов стал причиной ценовой перегретости. Это привело к фактическому снижению доступности жилья для семей с детьми, особенно за пределами высокодоходных слоёв.

Удорожание жилья сопровождалось ростом долговой нагрузки на домохозяйства. По данным Росстата и ЦБ, средняя продолжительность ипотечного займа превысила 23 года, а доля расходов на обслуживание жилищных кредитов у семей с детьми выросла до 35–40% от совокупного дохода. Такая конфигурация не способствует принятию решений о рождении второго и последующих детей — напротив, она откладывает или полностью блокирует эти решения.

Демографический эффект программ льготной ипотеки ограничен следующими факторами:

— Во-первых, модель ипотечного стимулирования ориентирована на высокую маржинальность девелоперов и банков, а не на обеспечение массовой доступности жилья. Льготная ипотека фактически субсидирует строительный сектор, но не снижает барьеры для многодетных семей.

— Во-вторых, региональная структура рынка ограничивает возможности расширения семей: в большинстве городов-миллионников реализуемое жильё представлено многоэтажной застройкой с ограниченным метражом и социальной инфраструктурой. Такой тип среды плохо адаптирован под формат семей с тремя и более детьми.

— В-третьих, значительная часть кредитов по льготной ставке приходится на покупку жилья в инвестиционных целях — это дополнительно искажает рыночную структуру, снижая эффективность инструментов с демографической ориентацией.

Таким образом, текущая модель ипотечного стимулирования способствует росту строительной активности и банковской прибыли, но не создает условий для роста рождаемости. Более того, она усиливает структурные барьеры: долговую нагрузку, перегрев рынка, социальную поляризацию в доступе к жилью.

В условиях необходимости перехода к демографически ориентированной жилищной политике целесообразно смещение фокуса от субсидирования спроса (через ставки) к субсидированию предложения — в первую очередь малоэтажного строительства, обеспеченного землёй, инфраструктурой и институциональной поддержкой на уровне муниципалитетов.

Повышение рождаемости требует не просто доступного кредита, а создания среды, в которой семья с детьми способна строить устойчивую жизненную стратегию вне зависимости от конъюнктурных факторов рынка. В этом контексте льготная ипотека — важный, но вторичный инструмент. Его эффективность определяется не процентной ставкой, а логикой пространственного и социального развития.

#Туризм

Запуск прямых рейсов в Абхазию — не просто логистическое новшество, а проверка на жизнеспособность модели альтернативного туризма в пределах ближнего рублёвого контура. Речь не о высоком сезоне, а о формировании устойчивого спроса на направления вне перегретых агломераций Черноморского побережья.

Первые недели продаж показывают: интерес есть, но ключевым остаётся ценовой фактор. При разумной стоимости билета маршрут способен конкурировать с внутренними южными курортами РФ по совокупности издержек. При этом эффективность авиасообщения — в возможности точечно разгрузить транспортную инфраструктуру Сочи и Краснодарского края.

Абхазский кейс может стать тестовой моделью для расширения системы авиадоступности других направлений в зонах мягкой геополитической интеграции. Это означает не только загрузку авиапарка, но и проработку механизмов платёжной совместимости, логистической устойчивости и регуляторной сопряжённости.

С экономической точки зрения — это попытка создать новую зону туризма короткого плеча с минимальными входными барьерами. С политической — укрепление приграничного взаимодействия в рамках более широкой стратегии региональной стабилизации.

Вопрос не в масштабе потока, а в том, можно ли превратить инфраструктурный маршрут в устойчивый потребительский выбор. Если это получится — последуют и другие.

#Анализ

Снижение производства базовых продовольственных товаров в России в начале 2025 года фиксирует не только краткосрочную турбулентность, но и стратегическую уязвимость агропромышленного комплекса. По данным Росстата, за январь–апрель выпуск сахара снизился на 32,3%, подсолнечного масла — на 15,5%, муки — на 7,8%. В апреле показатели падения ещё глубже: –36% по сахару, –15% по маслу, –9% по муке. Это первое подобное сокращение с 2021 года — и оно выходит за рамки сезонных колебаний.

Причина — не только в погодных условиях или конъюнктуре рынков. Ключевым фактором становится структурная зависимость от импортных семян, техники и химии. Так, по текущим данным, доля импортных семян в посевах составляет: свёкла — 98%, подсолнечник — 73%, кукуруза — 60%. Попытка резкого импортозамещения без инфраструктурной и финансовой поддержки ожидаемо привела к снижению урожайности на 20–30% и падению валового выпуска.

Удар усиливается ценовой нестабильностью: FOB-цена на пшеницу снизилась с $400 в 2022 году до $250 в 2024-м. Это ставит под угрозу рентабельность даже тех направлений, где Россия традиционно сильна. При этом стоимость техники выросла на 30–40%, удобрения — в 2 раза, а ставка по агрокредитам — 25% и выше. В результате аграрии фактически проедают запасы, ремонтируют старые машины, сокращают закупки, что ведёт к системному спаду.

Проблема затрагивает и экспортный потенциал. Несмотря на формальное отсутствие санкций на продовольствие, фактически они работают через логистику и страхование. Перевозчики, суда, финансовые провайдеры — всё оказалось в зоне ограничения. Это снижает доходность, повышает риски и дестимулирует экспансию.

Возникает эффект системной петли: падение урожайности → снижение выручки → сокращение закупок техники и удобрений → ещё большее падение. Классическая модель стагнации.

Таким образом, продовольственная безопасность — уже не вопрос валовых объёмов, а институционального здоровья всей цепочки «семена — технологии — логистика — рынок». Без перезапуска внутреннего спроса, без льготного финансирования и без жёсткого временного протекционизма аграрная отрасль не выйдет из критического состояния.

Перед правительством стоит выбор: либо точечно компенсировать убытки игрокам, либо — перейти к долгосрочной стратегии возрождения агропромышленной среды, включая возрождение отечественной селекции, рекапитализацию кооперативов и переориентацию логистики на дружественные юрисдикции.

#Прогноз

Эскалация на Ближнем Востоке и сырьевой бонус для России: сценарии 2025 года

Заявление Израиля о двухнедельной военной кампании против Ирана резко повышает геополитическую напряжённость. Риски блокировки Ормузского пролива — одного из главных узлов мирового нефтяного экспорта — могут поднять цену барреля выше $100.

Для России это создаёт серию прямых фискальных и финансовых выгод:

— Нефтяной бонус: при ценах выше $100 Россия получает до $3–5 млрд дополнительных нефтяных доходов ежемесячно. Это даёт пространство для укрепления бюджета и частичной стабилизации рубля.

— Золотой буфер: золото обновляет исторические максимумы, а доля физического золота в резервах ЦБ РФ уже превышает 25%. Это усиливает суверенную устойчивость на фоне санкционной изоляции от долларовой системы.

— Укрепление экспортеров: нефтегазовые компании с экспортной ориентацией и низкой себестоимостью фиксируют резкий рост прибыли — это поддержит инвестиционную активность и дивидендный цикл.

Сценарии 2025:

— Умеренная эскалация: нефть — $95–105, золото — $2,300. Дополнительные доходы стабилизируют бюджетную систему, рубль укрепляется до 87–89 к доллару, инфляция замедляется к 5,5–6%.

— Острая фаза: нефть — до $120+, золото — $2,500+. Сырьевой экспорт даёт рекордный торговый профицит, ЦБ может скорректировать ставку вниз при сохранении инфляционного контроля.

— Быстрая деэскалация: нефть — $85–90, золото — до $2,200. Эффект ограничен, но позволяет частично залатать дефицит бюджета второго квартала.

Россия в текущей конфигурации становится бенефициаром глобального конфликта за счёт сырьевой переоценки. Главное — использовать это окно возможностей не для латания дыр, а для укрепления внутренних инвестиционных каналов и технологической инфраструктуры.

Современная дискуссия о детском летнем отдыхе и доступе к спортивным секциям в России требует рассматривать эту сферу не как гуманитарную нагрузку на бюджет, а как многофакторный экономический актив. Масштабный перезапуск инфраструктуры детского отдыха и кружковой социализации способен создать устойчивый мультипликативный эффект для экономики — как на уровне спроса, так и занятости.

Во-первых, обеспечение бесплатного доступа детей к секциям и лагерям высвобождает родителей от вынужденных расходов на присмотр и организацию досуга. Это повышает трудовую вовлечённость взрослого населения, особенно в уязвимых категориях (женщины с детьми, неполные семьи). Освобождённое рабочее время трансформируется в производительный труд, что усиливает налоговую базу и внутренний спрос.

Во-вторых, масштабное обновление лагерей — это прямой стимул для строительной отрасли. Ремонт, реконструкция и возведение новых объектов создают заказы для подрядчиков, производителей стройматериалов, поставщиков оборудования. Это значит — новые рабочие места, рост локальных экономик, особенно в сельской и курортной местности.

В-третьих, развитие системы летнего досуга формирует дополнительный рынок труда: воспитатели, вожатые, педагоги, повара, логисты. Государственный заказ в этой сфере становится постоянным источником загрузки для отраслей питания, логистики и сервиса. Продовольственные поставки в лагеря увеличивают обороты сельхозпроизводителей, переработчиков и малого бизнеса в регионах.

По сути, перезапуск детской социализационной среды — это стратегия экономического стимулирования через гуманитарную инфраструктуру. Такой подход снижает неравенство доступа к качественным условиям развития, повышает деловую активность и превращает «летний лагерь» в экономически обоснованный элемент государственной политики роста.

Пашинян делает ставку на политическое заигрывание с Западом, но забывает об экономике — а она не терпит двусмысленности. Армения на 30% зависит от трансфертов, инвестиций и рынков ЕАЭС. Почти половина внешней торговли — с Россией. Трудовая миграция и перевод денег из РФ поддерживают платежный баланс. Газ — по субсидированной цене. Выход из этой системы — это не жест суверенитета, а удар по собственной макроустойчивости.

ЕС не предлагает Армении ни полноценного доступа к рынкам, ни энергетических пакетов, ни инвестпрограмм, способных заменить евразийскую интеграцию. Бюджетные гранты — не экономика. Участие в символических диалогах — не стратегический якорь. Без ЕАЭС армянская экономика распадается на кластеры выживания, лишённые логистики, спроса и производственной базы.

И если политическая элита считает, что экономический фундамент можно заменить аплодисментами партнёров по Zoom-саммитам, она рискует лишиться не только союзов, но и управляемости. Потому что геополитика — это язык, на котором говорит экономика. И пока этот язык — евразийский.