О человеке я слыхала рано:
Венец творенья, призрак или сон.
Теперь мне кажется, что он
Есть только мыслящая рана,
Пульсирует, пронзен.

Повсюду – и на небе, и в пещере
Его догонит боль.
Но радуйся – еще не пахнет серой,
Еще, как твердый снег и серый,
На кровь не сыплют соль.

(Елена Шварц)

А вспоминаешь ли о Лу об апельсинах ты
О тех что как-то зимним днем ты мне прислала в Ним
Сладчайших словно наша страсть со всем ее былым
Прекрасны в блеске золотом небесные плоды

Я их берег я так хотел их вместе съесть с тобой
Я ждал тебя и верил я что ты приедешь в Ним
Трофеи прожитой любви когда мы их храним
Гниют рука дрожит я ждал гнездится в сердце боль

И лишь один остался цел один лишь не загнил
Я взял его когда пришлось нам ехать шестерым
И он хранился у меня напоминая Ним
Но ссохлась кожура его и очень мал он был

Я ем его пока вершат снаряды свой полет
И он изыскан как любовь что озарила Ним
Настою солнца он сродни и рифмам золотым
О несравненный вкус любви о крошечный мой плод

Воспоминанье это плод былого вкусный дар
Я съел и уничтожил всё что слито с ним одним
Иначе ль мог бы я забыть любовь и бедный Ним
Я съел и плоть и кожуру весь золотистый шар

Лу вспоминай хоть иногда об апельсине ты
Что был как бедная любовь как благодатный Ним
Сладчайший словно наша страсть со всем ее былым
Мне остается апельсин и странные мечты

(Guillaume Apollinaire)

Пер. Юлий Даниэль

Иллюстрация: Jonathan Koch. One Peeled Orange, 2009

К НОВОЙ КНИГЕ АНДРЕЯ СЕРГЕЕВА «СВОЁ И ДРУГОЕ»

Мерное течение жизни по выстроенным человеком планами и расписаниями руслу всё время норовит вырваться за границы, разлиться за берега и смыть все его устроения. Как пишет философ Андрей Сергеев: «[Человек] хочет "участвовать" в деле бытия "на равных" и полагает, что, опираясь на какое-то своё основание, например, на разум, он наладит "мосты" к бытию и всё этим урегулирует. Но дело в том, что положение человека — это его положение в мире и внутри мира, который пронизан двойственностью» («Своё и другое: "есть" сущего и его тайна», стр. 42-43). И в другом месте: «Всё, исходящее от существования человека, включая его чувства и мысли, которые отвечают происходящему, его волевые основания, которые формируются как ответ на случаи жизни, — всё это ненадёжно, ибо в следующий момент определяются новые — сменяющие нынешние — чувства, мысли и волевые импульсы. Поэтому любое строительство, предпринятое на таком основании, бесперспективно. Из преходящего и на преходящем ничего глубокого построить невозможно» («Своё и другое: "есть" сущего и его тайна», стр. 151-152).

Такое обрушение, из раза в раз, кажущегося надёжным каркаса должно послужить побудительным мотивом к мысли, к вопрошанию, где наше положение в мире должно быть поставлено под вопрос. И в этом смысле: «Там, где опасность / растёт и спасительное» (Гёльдерлин). Но если за этим обрушением следует очередная попытка укрыться в расписании, в успокоенности — человеческая жизнь замыкается в порочный круг одного и того же, что, выражаясь словами Пруста, является «утраченным временем».

Философия в этом случае может стать «одним из духовных инструментов движения к тому, чтобы самому обнаружить себя в действительном испытании жизни, уникальном, которое испытал только ты, и кроме тебя и за тебя никто извлечь истину из этого испытания не сможет» (Мамардашвили). Сергеев пишет об этом так: «Главной задачей философии становится спрашивание, которое оказывается барьером, препятствующим проваливанию человека в заботы мира и в вещи мира. Спрашивание возвращает миру простор и глубину и разворачивает человека к себе самому. Философия препятствует впадению жизни человека в вещи, а мира — в данности. Она возвращает человека к существу себя и является способом обращения его к фактичности своей жизни и приобщения его к проблематичности своего присутствия. Человеку необходимо усвоить своё присутствие в мире и понимание своей жизни именно как своей, но не как иллюстрации каких-либо представлений о ней других людей» («Своё и другое: "есть" сущего и его тайна», стр. 156).

Читать полностью:
⠀⠀⠀

НАШ ЧАС

Не верь версте; их столько, что в тревоге
Я слушаю опавшую листву,
Когда шепнёт мне шаг твой наяву,
Что ты была до этого в дороге,

Услышала, как я тебя зову,
И вот уже ты снова на пороге
Не в нашем ли ветшающем чертоге,
Где вечному просторно торжеству,

Где радости раздолье быстротечной,
Где прошлое, как будущее – сор;
Ты даришь мне меня щедротой вечной,

А мой тебе подарок – метеор,
И под фатой твоею подвенечной
Ты, жизнь моя, наш час без nevermore.

(Владимир Микушевич. Сонеты к Татьяне)

Перед глазами у нее было ярко-синее небо — и больше ничего. На какой-то растянувшийся до бесконечности миг она вгляделась в него. Как громогласный всесокрушающий грохот оно спалило ей мозг, парализовало ее. Однажды ей кто-то сказал, что небо прячет за собой ночь, укрывая человека внизу от нависающего над ним ужаса. Она устремила немигающий взгляд в сплошную безграничную пустоту и почувствовала первый мучительный спазм в животе. В любой момент может возникнуть разрыв, края разлетятся, и обнажится гигантская зияющая утроба.

(Paul Bowles. The Sheltering Sky)

Герой в бою стяжает славу —
Но знаю я — отважней тот,
Кто с целым полчищем Страданий
Борьбу в душе своей ведет.

Он победил — вокруг молчанье,
Он гибнет — рядом никого —
Сочувствием не избалован
Взор угасающий его.

Мне верится — к подобным людям —
В последний путь их провожать —
Снисходит снежными рядами
Святая Ангельская рать.

(Emily Dickinson)

Пер. Анатолий Кудрявицкий

Иллюстрация: Jusepe de Ribera. Hl. Petrus von Alcantara in Meditation, 1625

«Деньги в том виде, в котором их создал современный мир, приобретают свойства вируса, разъедающего ткань планеты»

Люди сочли бы невозможным жить в современном мире без денег, но все чаще встречаешься с интересным анализом денег, таким, например, как следующий: «Несмотря на всю свою кипучую активность, деньги остаются голым символом, не имеющим собственной внутренней ценности и прямой связи с чем-то конкретным» (Kurtzman, 1993). Деньги стали восприниматься как просто знаки, и «есть что-то совершенно магическое в том, как создаются деньги. Ни один другой товар не работает подобным образом. Денежная масса растет за счет использования; она расширяется за счет долга. Чем больше мы даем взаймы, тем больше у нас есть. Чем больше долгов, тем больше денег» (Kurtzman, 1993). Эти знаки стоимости (tokens of value), которые мы создаем из ничего и используем каждый день, растут в геометрической прогрессии до бесконечности. Но мы знаем, что мир природы, который подвержен резкому истощению ресурсов, имеет пределы и конечен. Это уравнение неравнозначно, и вопрос в том, как долго мы сможем продолжать создавать это бесконечное количество символических финансов (token finance) для использования реальных и осязаемых ресурсов ограниченного мира. Если смотреть с этой точки зрения, то деньги в том виде, в котором их создал современный мир, приобретают свойства вируса, разъедающего ткань планеты. Последствия этого проявляются в виде глобальной деградации окружающей среды.

Эта магическая система претерпела метаморфозу в 1971 году, когда президент США Никсон в одностороннем порядке отказался от золотого стандарта. Здесь не место вдаваться в историю этого события, достаточно сказать, что, «отказавшись от золотого стандарта <...> он также перевел мир на новый стандарт: процентный стандарт» (Kurtzman, 1993). Общеизвестно, что Ислам запрещает ростовщичество или получение процентов, и в Коране для этого используется термин «риба». Этот термин имеет широкий спектр значений и, проще говоря, означает, что нельзя получить что-то из ничего. Таким образом, риба также рассматривается как запрет на свободное создание кредитов. Коран решительно осуждает подобную практику, и мы можем понять, почему, исходя из приведенного выше рассмотрения: «Те, которые пожирают (берут) лихву (занимаются риба), восстанут [в День Воскрешения из своих могил] только такими же, как восстает тот, кого повергает сатана своим прикосновением (как одержимый бесом)» (Коран, 2:275), а также: «О те, которые уверовали! Имейте такву (страх) перед Аллахом и откажитесь от оставшегося от [сделок с] риба, если вы мумины (верующие). Но если вы не сделаете этого, то знайте, что Аллах и Его Посланник объявляют вам войну» (Коран, 2:278, 279). Никакое другое провозглашение в Коране не может сравниться с такой степенью резкости.

(Fazlun Khalid. Islam and the Environment)

Иллюстрация: «Banking: The Root Cause of the Injustices of our Time», сборник под редакцией Абдульхалима Орра (Abdalhalim Orr) и Абдуссамада Кларка (Abdassamad Clarke), Diwan Press, 2009

1

солдат из глины места нет войне
дома полны водой открыты окна
ты улыбаешься лицом к стене
размытой будто зрение намокло

белея лбом о низкий потолок
четыре три шагов своих не слыша
назвал себя по имени но тише
и голос пропадает между строк

2

я приношу в сетях моих песок
часу в шестом зову тебя как сына
и голос птицей навесного дыма
проносится к тебе через порог

3

ноябрь это радио слепых
там шёпотом читают книгу мёртвых
декабрь материк но перевёрнут
и недоперевёрнутый затих

а ты поёшь во сне где тополя
бегут во тьме и падают хрипя
молчит земля и снег лежит полгода
не глядя будто не было тебя

(Елена Оболикшта)

«Обращаться со словом нужно честно, — писал весёлый Гоголь, — оно есть высший подарок Бога человеку. Беда произносить его писателю в те поры <...> когда не пришла еще в стройность его собственная душа». Не только писатель должен выполнять это правило, его «следует применить ко всем нам без изъятия». И Гоголь («О том, что такое слово») повторяет за Иисусом Сирахом: «Растопи золото и серебро, какое имеешь, дабы сделать из них весы, которые взвешивали бы твое слово, и выковать надежную узду, которая бы держала твои уста».

(Владимир Бибихин. Язык философии)

Под ветрами нам плыть,
По дорогам шагать,
Штормовые рассветы встречать,
Нам коней горячить,
Догоняя врага,
Карабины срывая с плеча.

Пусть проснется горнист,
Протрубит общий сбор —
Нам пора выходить на тропу.
Будет ветер и снег,
Будут пули в упор,
И слова посвинцовее пуль.

И, быть может, в траву
Упадем мы с тобой,
И рассвет не пробьется в ночи,
Но горнист никогда
Не сыграет «отбой»,
Не смогли мы его научить.

Мы учили его:
Если грянет беда,
Звать в атаку друзей за собой.
Наш горнист никогда,
Никогда, никогда
Не слыхал о сигнале «отбой».

Скоро день расцветет,
Словно огненный клен,
Голос горна тревожн и певуч.
Поднимайся, мой мальчик,
Рассвет раскален,
Бьется пламя под крыльями туч.

(Владислав Крапивин)

«Банкинг — основная причина несправедливости нашего времени»

О книге:

Cеминар 1987 года, проведённый в Норвиче, «Ростовщичество: основная причина несправедливости нашего времени», материалы которого легли в основу данной книги, произвел необычайный эффект. После бесконечных анализов и препирательств левых и правых, к которым мы привыкли, здесь был представлен аргумент, который сразу же проникал в суть вопроса. Эта книга, опередившая своё время, содержит тексты лекций, а также некоторые новые материалы, которые дополняют их. Материал 80-х годов оказался удивительно прозорливым, как обнаружит читатель. В какой бы точке циклических подъёмов и спадов ростовщического цикла мы ни находились — скатыванию к рецессии и депрессии, катастрофическим потрясениям или возобновлению активной деятельности, — аргументы, приведенные в этой работе, остаются в силе: ростовщичество, несомненно, является двигателем несправедливости нашего времени. Это плохая новость, необходимое следствие которой — определение путей выхода из нашего глобального затруднительного положения — исследуется в представленной книге.

Основы несправедливости:

Книга начинается с распутывания сложной паутины глобальной банковской системы, проливая свет на ее исторические основы и эволюцию. Авторы методично прослеживают истоки нынешней финансовой парадигмы, раскрывая, как конкретные виды банковской деятельности посеяли семена несправедливости, эксплуатации и социального дисбаланса, которые существуют и по сей день.

Разоблачение экономической эксплуатации:

Используя исторические исследования в качестве основы, авторы анализируют экономические системы, поддерживаемые банковской системой. Они с удивительной проницательностью показывают, как некоторые финансовые системы способствуют экономической эксплуатации, концентрируя богатство в руках немногих, одновременно маргинализируя и лишая прав миллионы.

Социальные и экологические последствия:

Книга выходит за рамки экономики и исследует далеко идущие последствия банковской деятельности для общества и окружающей среды. Авторы раскрывают социальное неравенство и экологический ущерб, вызванные конкретными финансовыми решениями, подчеркивая взаимозависимость экономических систем и более широких вопросов справедливости.

Этические альтернативы и средства правовой защиты:

Большая часть работ, представленных здесь, будь то материалы семинаров или дополнительные материалы, была выполнена мусульманскими авторами, чьей целью являлось восстановление ценностей, лежащих в основе иудео-христианской и классической греческой философских традиций, которые лежат в самом корне западной культуры. В противоположность этому, так называемая «исламская экономика» состоит в стремлении некоторых мусульманских ученых и заинтересованных финансистов переделать современные ростовщические коммерческие инструменты таким образом, чтобы удовлетворить возникающий спрос мусульман эксклюзивным набором «альтернативных» финансовых операций. Вместо этого данная книга предлагает динамичное возрождение оригинального коммерческого права Ислама, которое одобряет лучшее из нашего общего западного наследия и предполагает мусульманам и немусульманам гармоничное взаимодействие с общим набором неростовщических инструментов.

Читателю, кем бы он ни был, предлагается взять это открытие на вооружение и воспользоваться им, будучи уверенным в том, что оно не только уходит корнями в западную традицию, но и является основой неростовщической торговли для целой глобальной цивилизации, включающей мусульман, христиан, иудеев и многих других, на протяжении почти полутора тысячелетий, пока, за некоторыми достойными исключениями, они не поддались на соблазн безграничного богатства, очевидно предлагаемого банкирами. К сожалению, сочетание доверчивости и алчности оказалось достаточным, чтобы ослепить большинство, не дав им понять, что безграничное богатство основано на безграничном и экспоненциально растущем долге, который, будучи развязанным, уже близок к разрушению социального и экологического равновесия всей биосферы, которую мы называем Землей.

По отношению к задаче <нужно> не спокойствие обладания, но полная готовность к лишению всего.

(Martin Heidegger. Überlegungen III/19)

После долгой разлуки странно и грустно видеть знакомое место: ты с ним еще связан сердцем, а неподвижные предметы тебя уже забыли и не узнают, точно они прожили без тебя деятельную, счастливую жизнь, а ты был им чужой, одинок в своем чувстве и теперь стоишь перед ними жалким неизвестным существом.

(Андрей Платонов. Джан)

«Иные камни, как души»
– Рабби Нахман

Когда ты возводишь себе новые стены,
Очаг, одр, стол и стул,
Не вешай свои слезы о тех, кто ушел,
О тех, кто больше не будет жить с тобою,
На камень
Или на дерево, —
Иначе твой сон будет заплакан,
Недолгий сон, без которого не обойдешься.
Не вздыхай, когда стелешь себе постель.
Иначе сны твои смешаются
С потом покойников.
Ах, и стены и предметы
Чутки, словно эоловы арфы,
Словно поле, где твоя печаль произрастает.
Чуют они, что ты им родной во прахе.
Строй, пока журчат часы,
Но не выплакивай минуты
Вместе с пылью,
Которая свет покрывает.

(Nelly Sachs)

Пер. Владимир Микушевич

Иллюстрация: Josef Sudek

Во мгле заграждали чешуйчатой грудью,
Встречались зимою — и было теплей,
Мостами легли, берегли перепутья,
Ловили с обрыва, скрывали в дупле.

И слух, оглушенный первичной виною,
Очистился жертвой раскинутых рук
Великих деревьев, увиденных мною
В садах городских, и во сне, и в жару.

Приближу к губам умолкающим палец —
И слышу, как бодрствует в мире ветла,
В молчанье зеркальной горой рассыпаясь
И Бога святя в сердцевине ствола.

(Дмитрий Щедровицкий)

Ученые заставляют меня смеяться: они развоплощают стул, на котором я сижу, сводя его к набору атомов, но если вы рискнёте заговорить с ними о невидимом, они сочтут вас дикарём. Они не возражают против того, чтобы тайна была внизу, но не вверху.

(Christian Bobin. La Lumière du monde)

Что мы знаем, Лидия? Мы чужеземцы,
Где бы мы ни жили. Всё нам чужое,
　　　　　Язык у всего чужой.
Из себя самих убежище создадим,
Робкие, там спрячемся от обиды,
　　　　　От суматохи мира.
Разве хочет любовь принадлежать другим?
Как секрет, рассказанный во время мистерий,
　　　　　Священная, только наша.

(Fernando Pessoa. Ricardo Reis Poesia)

Пер. Ирина Фещенко-Скворцова

Иллюстрация: Michael Radford. 1984, 1984

Знаете, мы рано или поздно все умрем, и каждый из нас если только не имеет твердой веры в Бога, непременно станет одинокой душой перед смертью. Родные, близкие тут не помогут: их дело жить, а умирать будешь непременно один. Дай Бог чтобы каждый из нас мог так твердо стать перед лицом смерти и перенести все мучения с достоинством человека.

(Михаил Пришвин. Дневник / 2 февраля 1922)

Доколе ты жив, и тебя не оставит отчаянье,
Хоть, впрочем, не нам и забота, и власть, и ответ, —
Я здесь. Вряд ли в помощь, – как тень за твоими плечами,
Как волк, терпеливо оленю идущий след в след.

Доколе ты жив, и мне двинуться с места не велено,
За волосы душу ловлю, – уплывает, как дым, —
Надумано, дымом надуто, ветвями навеяно,
Но плач твой немыслимый горлом исходит моим.

(Ирина Ковалёва)

Душой я не подчинен никому, разве только только Тому, Кто дал мне душу, или тем, о которых я сам для себя решил определенно, что каждый из них — друг Господу, редкий род людей. Добавлю небольшое число душ, сходных с моей, к которым любовь привязала меня сладчайшим ярмом; нелегкая власть, но столь редкая, что с молодости до нынешнего дня я связан такими узами с очень немногими. В их числе были и безвестные, и знаменитые, и папы, и короли. К тесным отношениям с ними меня побуждало не их положение, но их добродетели и преклонение только перед этими качествами. Я подчинялся им добровольно и всякий раз скорбел, когда смерть того или другого освобождала меня от этого служения.

И получалось, что простым и безвестным людям я чаще был подчинен. Для меня не имели значения ни их счастливая судьба, ни их положение — я ценил только их любовь ко мне и их добродетель. Если у меня и не хватает ее, у других я всегда буду ее любить и ценить. С их уходом не останется никого из людей, кому я подчинил бы свою душу.

Как видишь, моя лучшая часть или свободна, или лишена свободы по причинам приятным и благородным. И иначе быть свободной не хочет, и боится, и отказывается от подчинения. Такова моя душа.

(Francesco Petrarca. Invectiva contra quendam magni status hominem)