В одном из последних в его жизни интервью в 1995 году поэт Иосиф Бродский тоже замечает польскому диссиденту и культурологу Адаму Михнику, что Россия – это скорее новый Израиль, «Карфаген».

А.М.: «Погром» — ведь это польское слово, любой тебе скажет.
И.Б.: В России это явление относительно недавнее. Феномен люмпенов. Все говорят, что антисемитизм сформировался в России. Но это абсолютная ложь. Ты почитай переписку Ивана Грозного с Курбским. Иван пишет: Россия - это Израиль, а я - иудей. Однако разве Иван Грозный был евреем? Всё это начинается с Библии. В некотором смысле Иван был прежде всего монахом… Антисемитизм - продукт прежде всего городской культуры. В русских деревнях он не существует. Я жил два года на Севере (в ссылке в Архангельской области – Т.). Ко мне подходит мой хозяин и говорит то же самое, что Иван Грозный. Он говорит: Иосиф, я иудей. Правда, на Севере вообще несколько иное отношение к жизни. До революции там не было землевладельцев (помещиков – Т.). В этой проблеме следует проявлять максимальную осторожность.

(по всей видимости, Бродский говорит о хозяине дома, где он жил в ссылке – старообрядце Константине Пестереве)

(на фото – Бродский в ссылке в деревне Норинская)

Оказывается, в России негров освободили от рабства раньше, чем в США.
«Замечательно, что такое положение собственного народа, находящегося в жестоком рабстве и безрезультатно взывающего к монаршей милости, не мешало императору Николаю I деятельно заботиться о положении чернокожих невольников в Северной Америке. В 1842 году выходит указ, грозивший наказанием тем из российских подданных, которые осмелятся участвовать в торговле неграми… Кроме того, император великодушно даровал свободу всякому чернокожему рабу, которому доведется ступить на российскую землю.

Такое решительное выступление в защиту невольников на другом континенте, в то время как в собственной стране процветает рабство, казалось двусмысленным и труднообъяснимым. Этот странный указ, естественно, вызвал сильное недоумение в российском обществе. Поскольку торговать неграми в России мало кому доводилось, стали подумывать - не намёк ли это на скорое освобождение крепостных?! Общую растерянность того времени замечательно передал М.А.Фонвизин: «Недавно правительство, увлекшись тем же духом подражания и европеизмом, решилось приступить к союзу с Англией и Францией для прекращения ненавистного торга неграми. Это, конечно, случилось в минуту забвения, что в России производится в большом размере столько же ненавистная и ещё более преступная торговля нашими соотечественниками, христианами, которых под названием ревизских душ, покупают и продают явно, и присутственные места совершают акты продажи».

А.Герцен был более резок в своей оценке этого николаевского указа: «Отчего же надобно непременно быть чёрным, чтоб быть человеком в глазах белого царя? Или отчего он не произведет всех крепостных в негры?»
Эти, как представляется, справедливые вопросы остались без ответа со стороны императора. Но сравнение положения крепостных крестьян и североамериканских невольников стало популярным в России, особенно после выхода книги Г. Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» в 1853 году».
(Из книги Бориса Тарасова «Россия крепостная. История народного рабства»)

Многонационалия.
Ещё обратил внимание, что русский крестьянин (в левом нижнем углу) изображён царистской пропагандой Голштейн-Готторпов как самый бедный и невзрачный член многонациональной империи, в лаптях и какой-то рогоже.

Читая воспоминания народоволки Веры Фигнер «Запечатлённый труд». Сама она признавалась:
«До сих пор я не видала вблизи всей неприглядной обстановки крестьянства, я знала о бедности и нищете народа скорее теоретически, по книгам, журнальным статьям, статистическим материалам».

И вот она «пошла в народ» - фельдшером, как было модно у народовольцев, в Самарской губернии. Её первые впечатления от крестьянской жизни:
«Теперь, в 25 лет, я стояла перед народом, как ребёнок, которому сунули в руки какой-то диковинный, невиданный предмет.

Я принялась прежде всего за свои официальные обязанности. Восемнадцать дней из тридцати мне приходилось быть вне дома, в разъездах по деревням и сёлам, и эти дни давали мне возможность окунуться в бездну народной нищеты и горя. Я останавливалась обыкновенно в избе, называемой въезжей, куда тотчас же стекались больные, оповещенные подворно десятским или старостой. 30-40 пациентов моментально наполняли избу: тут были старые и молодые, большое число женщин, ещё больше детей всякого возраста, которые оглашали воздух всевозможными криками и писком. Грязные, истощенные... на больных нельзя было смотреть равнодушно; болезни все застарелые: у взрослых на каждом шагу ревматизмы, головные боли, тянущиеся 10-15 лет; почти все страдали накожными болезнями - в редкой деревне были бани, в громадном большинстве случаев они заменялись мытьем в русской печке; неисправимые катары желудка и кишок, грудные хрипы, слышные на много шагов, сифилис, не щадящий никакого возраста, струпья, язвы без конца.

И всё это при такой невообразимой грязи жилища и одежды, при пище, столь нездоровой и скудной, что останавливаешься в отупении над вопросом: есть ли это жизнь животного или человека? Часто слёзы текли у меня градом в микстуры и капли, которые я приготовляла для этих несчастных; их жизнь, казалось мне, немногим отличается от жизни сорока миллионов париев Индии, так мастерски описанной Жакольо».

Тогда же в этой среде интеллигенции за русскими крестьянами закрепилось название «белые негры» или «белые индусы».
Считается, что первым эти выражения публично высказал Денис Давыдов в 1813 году, а на широкую публику – Белинский, в 1847 году. Многие горожане считали это художественным выражением, метафорой. Пока, как Вера Фигнер, они лично не столкнулись с русским крестьянством.

Как минимум, ядерная программа Ирана не должна существовать.
Как максимум, не должен существовать режим аятолл-шизофреников.
Но свергать аятолл-шизофреников должны сами иранцы.

Продолжая читать автобиографию народоволки Веры Фигнер.
После 20 лет отсидки в Шлиссельбургской тюрьме ей разрешили впервые прочитать произведения Чехова. И вот как воспринимался Чехов людьми её типа, да ещё и не знавшие изменений жизни в России:
«В это время нам дали Чехова, все тома. Он умер - тогда дали; пока был жив, не разрешали. Я принялась за чтение и глотала один том за другим, пока, охваченная тоской, не сказала себе: «Нет, больше не могу».

На пороге второй жизни предо мной проходил ряд слабовольных и безвольных людей, ряд неудачников, ряд тоскующих. Страница за страницей тянулись сцены нестроения жизни и выявлялась неспособность людей к устроению её. «Три сестры» мечутся, ожидая спасения от переезда в Москву. Но разъедающую тоску или бодрый дух жизненного творчества человек носит в себе самом, и «сёстры» будут так же бесплодно вянуть в Москве, как вяли в провинции.

Вот люди вместо действенной работы во имя лучших форм жизни, вместо борьбы за неё усаживаются на диванчик и говорят: «Поговорим о том, что будет через 200 лет». Они не сеют, но хотят будущей жатвы, мечтают о ней, как будто она может прийти сама собой, без усилия всех и каждого... и эта пассивная мечта о светлой, радостной и счастливой жизни для человечества - единственный луч, блещущий в сумерках их существования.
Неужели же современное поколение таково? Неужели жизнь так тускла, бездейственна и мертва? И если она такова, зачем выходить на свободу? Если она такова, какая разница: томиться ли в тюрьме или вне её? Вот выйдешь из стен крепости и вместо тюрьмы маленькой попадешь в тюрьму большую. Зачем же выходить в таком случае? Зачем тусклую известность менять на тусклую неизвестность?»

Интересно, что старообрядцы в Российской империи долгое время носили особую метку на одежде:
«В России и евреям и старообрядцам предписывалось носить специфическую только для них одежду или прикреплять к ней отличительные знаки. С петровских времен старообрядцы, чтобы их можно было отличить от представителей господствующей церкви, должны были носить четырехугольные красные нашивки на спинах, а также картузы с желтыми козырями. Женщины-старообрядки должны носить шапки с рогами.

В художественной литературе XIX века упомянуто сразу несколько отличительных знаков на одежде старообрядцев. К примеру, писатель Константин Масальский в романе «Чёрный ящик» (1833) писал:
«Карп Силыч, по примеру отца держась раскола, носил платье, предписанное указом для раскольников. На нём был длиннополый суконный кафтан, весьма низко подпоясанный, с четвероугольником из красного сукна, нашитым на спине. В руках держал он с жёлтым козырьком картуз, который было предписано носить задом наперед».
(отменили эти метки только при Александре II)

Увидел, что в Иране в 2025 году коэффициент рождаемости упал до 1,44 ребёнка на женщину (как в России, где он 1,39). А в Тегеране – до 1,15 (!) (такого низкого уровня рождаемости нет даже у нас в Москве).
Это показывает, что в Иране складывается современное городское общество. Но правит им архаизированная средневековая верхушка аятолл-шизофреников.

Для сравнения: в момент исламской революции в Иране в 1979 году показатель был 6,5 детей на женщину. Это что-то уровня России в 1917 году или Китая в 1920-е. Т.е. уровень молодёжных революций, вытекающих из демографического взрыва. Заодно и с низкой ценностью человеческой жизни, особенно мужской молодёжи.

Кстати, потому Иран и Ирак так безмятежно спецоперировали друг против друга восемь лет, в 1980-1988 годах, что унесло жизни примерно 0,8-1 млн человек с двух сторон. Что забавно, если в 1979 году в Иране было 6,5 детей на женщину, то в Ираке – 6,6. Демографические страны-близнецы. Не жалко было бросать в топку молодёжь, потому что, действительно, бабы всё равно новых рожали.

Ощущение, что армия Ирана просто отказывается защищать режим аятолл-шизофреников - саботажем систем ПВО.

Сотни израильских самолётов просто беспрепятственно гуляют в небе Ирана.

Лучи поддержки народу Израиля в борьбе со средневековой хтонью.

Уверен, что и наши госдеды как люди прагматичные, циничные и внеидеологичные загибают пальцы за Израиль и против Ирана – чтобы нефть ушла за $120-140 за баррель. Это и забота о всех нас, простолюдинах – чтобы на нефтегазовой игле нам всем жилось лучше. Простой народ тоже должен загибать пальцы за Израиль, чтобы полки магазинов оставались полными.
А жить как в Иране и тем более как с секторе Газе ни госдеды, ни простолюдины жить не хотят.

На РБК-ТВ сейчас увидел дискуссию о 90-х участников тех событий. Александр Аузан рассказывает, что в конце декабря 1991 года сидел в кабинете у Собчака и слышал, как тот говорил, что продовольствия в Ленинграде осталось на 3 дня. А Олег Сысуев, в то время мэр Самары, вспомнил, что в его городе еды оставалось на 2 дня, а также совсем не было бензина для ЖКХ и дорожной техники.
Я потому и говорю, что 1990-е по последствиям были аналогом Гражданской войны, пусть и в более мягком варианте.
А в 2000-е у нас возник аналог НЭПа.

Ещё подумалось, что расстрел парламента в октябре 1993 года пусть не строго юридически, но политически был аналогом разгона Учредительного собрания в 1918 году – после чего управление страной осуществлялось без парламента, а узкой группой Политбюро во главе с генсеком/президентом.

Симптоматично, что жёны трёх самых мизантропичных писателей-романтиков СССР - Александра Беляева, Александра Грина и Даниила Хармса - после смерти своих мужей на оккупированных территориях стали коллаборационистами.
Больше всех повезло жене Хармса - она смогла остаться (через Германию) во Франции у своей матери, а свои дни окончила вообще в Венесуэле (владелицей крупнейшей сети книжных магазинов в стране).
Жене Грина дали 10 лет ГУЛАГа за работу в немецком агитпропе, жене Беляева (а также его дочери и тёще - они вообще-то были фольксдойчами) - ссылку в Барнаул (в октябре 1945-го их выдали из Германии в СССР американцы).

Беляев и Грин были в молодости эсерами, отец Хармса был известным народовольцем. Но в целом примерно понятно было отношение к советской власти у леводемократической интеллигенции.

На одной из дискуссий Фонда «Либеральной миссии» в 2009 году, где разбирали книгу историка Александра Янова «Россия и Европа. 1462–1921» другой историк, Лев Регельсон кратко говорил, откуда в России впервые взялся «консерватизм», или правильнее «реакционизм» («Европейский выбор или снова «особый путь»? – под редакцией Игоря Клямкина, 2010):

«Чрезвычайно важен анализ Александром Львовичем (Яновым – Т.) и «николаевской реакции», когда сложилась доктрина российской исключительности. Доктрина, согласно которой Россия - какая-то особая цивилизация, чуждая всему миру, и прежде всего Европе. В предшествовавшую александровскую эпоху столь дикая мысль (что Россия не Европа) просто не могла никому прийти в голову. Когда русские войска стояли в Париже, вся Европа принимала их с восторгом и благодарностью. И никто тогда «огромности нашей» (слова Александра III) не боялся, и было у нас много союзников, кроме «нашей армии и нашего флота».

Но когда при Николае I Россия развернулась к Европе задом и нарушила основополагающие принципы Священного Союза, тогда и начала развиваться европейская «русофобия», не изжитая и поныне. Как говорится - за что боролись… Плоды этого «выпадения из Европы» - позорный итог Крымской войны, экономическая и политическая отсталость.

И - самое цепкое и вредоносное - идеология имперского «особнячества», перехваченная у германских тевтонофилов. В своё время иосифляне ради спасения своих латифундий, по существу, отреклись от православия: идеология «земного бога» - это больше, чем ересь, это духовная измена Христу. Через 300 лет, в николаевскую эпоху, дворяне-крепостники в страхе перед потерей своих поместий отреклись от своего «европейства».

(Т.е. «консерватизм-реакционизм» возникает у правящего класса в момент серьёзных экономических изменений – как в первой половине XIX века с подъёмом капитализма, и «заморозка» им нужна, чтобы оставить в неприкосновенности их старый вид активов, которые новая эпоха обесценивает из-за появления новых видов высокорентабельных активов. Тогда старый вид активов - зерновые латифундии, новые – промышленность «пара», железные дороги, чуть позднее – электричество.
Сегодня новые активы в мире – глобальные финансы, ИИ, платформы, биотех, микроэлектроника и т.д.; старые активы – добыча природных ископаемых)

(Идея книги Александра Янова – Россия всегда была Европой. Просто Европа - разная, и время в ней течёт неодинаково. Ролевая модель России – Пруссия, которая самая сильно отставала от всех трендов Западной Европы (отчасти – и Австрии), а Россия, в свою очередь, отставала и от Пруссии.

Это даже видно по времени отмены крепостного права. Если в Западной Европе это XV-XVI век (даже не в самой передовой Испании отмена крепостничества – 1486 год), то в Дании – 1788 год, в Пруссии это 1807 год, в Австрии – 1848-й, в России 1861 год. В свою очередь в самой Российской империи отмена крепостного права была не одномоментной, а также в зависимости от степени европеизации территорий. В Эстляндии отмена – в 1816 году, в Курляндии – в 1817-м, в Грузии – в 1871 году (т.е. спустя десять лет, как отменили крепостное право для славян)

Ещё пример: в Тибете крепостное право было отменено в 1959(!) году), в Саудовской Аравии рабство (даже не крепостное право, а рабовладение) отменено в 1961 году.
Отдельная тема. Историки раньше говорили, что уровень развития страны/территории можно оценивать по трём явлениям: когда в ней появился первый университет, собственная монетная система и первый каменный мост. Четвёртым индикатором я бы прибавил время отмены крепостного права (и тем более рабовладения).

Так же и Юго-Восточная Европа отличается от Западной и Северной и даже Восточной, в т.ч. тем, что 400 лет она находилась под турками и была исключена из многих европейских политико-культурных процессов. Но никому в голову не придёт задаваться вопросом – а Сербия или Болгария, это Европа или нет?)

У методолога Петра Щедровицкого увидел, что, оказывается, у слова «туфта» есть расшифровка – «труд учтённый фиктивно».
(заодно он припомнил проект методологов «Русский ислам» в начале 2000-х, который Щедровицкий вёл с Сергеем Градировским)

Было и такое издание.

Великий писатель-фантаст Иван Ефремов с 1950-х активно переписывался с ведущими западными писателями (особенно фантастами). Он знал английский язык, потому переписку вёл на английском. Поражает, какой поток книг шёл к нему с Запада – он читал их тоже на английском языке. Ещё раз убеждаюсь, что узкий круг советских интеллектуалов прекрасно знал всю актуальную западную культуру, и это было их огромным преимуществом по сравнению даже с остальной образованной советской публикой.

«В 1963 году Ефремов планировал прочитать «Человека в Высоком замке» Филипа Дика и «Повелителей драконов» Джека Вэнса, зарубежные корреспонденты высылали ему книги Филипа Фармера, Пирса Энтони, «Свободное владение Фарнхэма» и «Чужака в чужой стране» Роберта Хайнлайна, «Левую руку тьмы» Урсулы Ле Гуин, этапные антологии «новой волны» - «Опасные видения» под редакцией Харлана Эллисона и England Swings SF под редакцией Джудит Меррил.

Кругозор писателя не ограничивался фантастикой- он живо интересовался, например, творчеством Юкио Мисимы: в 1971 году японский переводчик Н.Иида отправил Ефремову три романа своего соотечественника в переводе на английский. Американский фантаст Пол Андерсон по собственной инициативе послал Ивану Антоновичу «Голый завтрак» Уильяма Берроуза - правда, сопроводив комментарием: «сюрреалистическое описание жизни наркоманов и дегенератов».

Из письма Джона Рабчевского (Вашингтон), написанного в 1965-м, мы знаем, что Ефремову понравился «Властелин колец» Толкиена. Ленинградскому критику и редактору В.И.Дмитревскому писатель настойчиво рекомендовал полистать «Новые карты ада» Кингсли Эмиса, сборник статей о современной англо-американской фантастике, и рассказывал: «Прочитал последний роман Олдоса Хаксли «Остров» и он мне очень понравился, хотя литературно скучноват». А молодому дипломату Кокошкину, проходившему в 1971 году стажировку в США, Ефремов рекомендовал свести личное знакомство «с Полом Андерсоном, Джоном Браннером, Роджером Желязны, Урсулой Ле Гуин, Лафферти, Уильямом Тенном». «Я сам предпочитаю из них Браннера и Зелазни (Желязны - Т.)», - подчёркивал Иван Антонович.

Особый интерес профессор Ефремов питал к пикантной эротической литературе: по его просьбе зарубежные корреспонденты пересылали в СССР скандальные романы и фотоальбомы с работами в жанре «ню», занимались поисками фотографий победительницы конкурса Мисс Вселенная и помогали собрать комплект французского эротического BD-комикса Epoxy».

Ещё понравилось, как Иван Ефремов характеризовал в конце 1960-х фантастику братьев Стругацких:
«Есть о чем поговорить, хотя бы о проблеме мещанина, о Леме и Стругацких. Я с ними поломал копий воз, объяснял им, но они никак не понимают, что негативное кафкианство - не то, что нужно, тем более, что они действительно потеряли почву под ногами. Но мне кажется, что это есть свойство (специфическое) еврейского (без всякой предвзятости!) ума. Они не верят ничему и не имеют никакой позитивной программы, кроме того, что мир плох, а это и без них всякий знает!»