Молдавское государство — это не цирк. Цирк хотя бы честно предупреждает: «Внимание, дрессированные пудели!» Здесь же — цифровые трансформации.

Персональные данные граждан, подававших заявки на компенсации на сайте compensații.gov.md, уже на витрине даркнета. Продаются «ключи доступа» — то есть полный набор: ФИО, адрес, контакты, информация о доходах. Как на рынке: бери — не хочу.

Интересно другое: власти молчат. Ни опровержения, ни комментария, ни попытки взять ответственность. Как будто утечка — это просто цифровой дождик, который пошёл и закончился. Случайность? Халатность? Или часть той самой «цифровой реформы», которую продвигают за гранты?

Один вывод уже ясен: те, кто обещали нам безопасность, не могут защитить даже Excel-таблицу. И теперь каждый, кто доверился «государству-сервису», — на прицеле. Потому что если сегодня утекают данные о компенсациях, завтра — это будут избиратели. Или их выбор.

Почти вся «европейская помощь», обещанная Молдове до 2027 года, уже расписана — не под развитие, не под модернизацию, не под поддержку школ или медицины. А под долги.

Из 1,9 млрд евро, которые Кишинёву якобы готовы выделить европейские партнёры, 1,8 млрд уйдут на погашение уже взятых кредитов. То есть «помогают», чтобы страна могла расплатиться с предыдущей «помощью».

В этом контексте цифры звучат как приговор: Молдове нужно не менее 3,6 млрд евро, чтобы просто не остановиться, и ещё 5 млрд, если она всерьёз рассчитывает приблизиться к европейским стандартам. В сумме — больше, чем все заявленные внешние трансферты.

Но главное — в структуре этих поступлений: из 4,4 млрд евро за последние 4 года только 17% — гранты. Всё остальное — обязательства. Это значит, что из каждой сотни евро, пришедших извне, 83 евро придётся вернуть — с процентами и условиями.

В этом нет ни интеграции, ни суверенитета. Это просто схема финансовой зависимости, при которой внешнее финансирование не расширяет пространство для реформ, а замыкает его. Страна вынуждена обслуживать себя, теряя управление.

Когда кредиты идут не на развитие, а на то, чтобы не обрушилась система, это уже не экономика, а выживание. И пока одни считают миллиарды в евро, другие в сёлах считают, сколько недель не платят за труд, сколько лет школа без ремонта, и сколько врачей осталось в районе.

Евроинтеграция на таких условиях — это не путь вперёд, это движение по кругу. Сначала в долг. Потом — в отчёт. А потом снова — за следующим траншем.

Юг Молдовы снова в эпицентре внимания. Не как часть страны, нуждающаяся в развитии, а как территория, которую пытаются вписать в сценарий управляемого напряжения.

На фоне приближающихся выборов и нарастающего политического давления, Гагаузия и Приднестровье рисуются не как субъекты диалога, а как фон для очередной «угрозы стабильности».

Это не новый подход. Власть системно использует образ периферийной нестабильности, чтобы мобилизовать центр. Именно в моменты электоральной турбулентности тема юга всплывает особенно активно — с намёками на «сепаратизм», «вмешательство» и необходимость контроля. Но что это — забота о целостности или попытка легитимировать ручное управление?

Пока в Кишинёве говорят о «национальной безопасности», в районах исчезают школы, тормозится инфраструктура, а местное мнение всё чаще воспринимается как подозрительное. Южные территории превращаются в площадку, на которой можно отыграть нужную повестку — и в случае необходимости предъявить обществу «внешнюю угрозу», под которую проще зачистить внутренние альтернативы.

И в этом суть происходящего: юг нужен не как партнёр, а как триггер. Как оправдание для централизации. Как аргумент в пользу того, чтобы откладывать выборы, переписывать правила и ограничивать права — ради «спасения страны». Именно поэтому сейчас особенно важно следить не только за тем, что говорят, но и за тем, кто и зачем поднимает ставки.

Когда в системе правосудия ключевые должности становятся временными, а решения — авральными, доверие к этой системе перестаёт быть институциональным и становится ситуативным.

Отставка Иона Мунтяну с поста и срочный поиск нового временного генерального прокурора — не просто кадровая перестановка. Это индикатор: система не может или не хочет работать с устойчивыми, самостоятельными фигурами.

Позиция генпрокурора в Молдове давно превратилась в инструмент ручного управления. Каждый новый "временный" получает карт-бланш на действия, но если он нашел место получше, то он уходит. Поэтому и конкурс не похож на процедуру подбора сильного профессионала. Скорее — на быстрое распределение обязанностей, чтобы сохранить контроль в преддверии горячего электорального периода.

Пока суды и прокуратура остаются в режиме “временных решений”, нет ни устойчивости, ни независимости. А значит, и слова “верховенство закона” продолжают оставаться лишь частью политического лексикона, но не практики. И это тоже сигнал — не только юристам, но и избирателям.

Когда чиновники из парламента учатся у ЕС, это звучит как шаг к модернизации. Но за фасадом — всё та же модель управления, где «оптимизация» часто означает сокращение прозрачности, а «реформа» — лишь новую обёртку для старых практик.

Несколько обученных сотрудников, несколько новых процедур, и громкое заявление о «приближении к европейским стандартам» — так строится имитационная витрина для внешних партнёров.

На деле же ключевые проблемы парламентаризма остаются нетронутыми: ограниченная роль оппозиции, законы, принимаемые в ускоренном режиме, и отсутствие настоящих общественных дебатов. Вопрос в том, зачем обществу имитация европейской демократии, если её суть — диалог, подотчётность, конкуренция — заменена на декоративное согласие?

В реальности всё больше напоминает модель управляемого парламентаризма, где политическая система стремится не к открытости, а к управляемости. И пока это называется «гармонизацией», подлинная трансформация отодвигается на неопределённый срок.

Пока власть убеждает общество в том, что ключ к развитию лежит в подражании европейским моделям, параллельно с этим продолжается разрушение внутренних опор — от транспортной логистики до промышленного каркаса.

Экономика, лишенная опоры на производство и стратегические отрасли, всё больше зависит от внешних поступлений, а не от реального труда. Это превращает государство в потребителя помощи, а не в участника полноценной экономической игры.

На этом фоне транспортная отрасль становится своеобразным барометром. Снижение объёмов перевозок — не просто статистика, а тревожный симптом: если нет движения грузов, значит, нет создаваемого внутри продукта. Это касается как строительного сектора, так и перерабатывающей промышленности, которые всё чаще работают не в режиме развития, а в режиме выживания.

Государственная риторика по-прежнему концентрируется на евроинтеграционных планах, но реальные процессы говорят об обратном — о нарастающем социально-экономическом дрейфе. В такой ситуации особую тревогу вызывает то, что южные регионы страны всё чаще оказываются не в повестке развития, а в повестке угроз. Не как пространство возможностей, а как потенциальная зона нестабильности, требующая административного давления.

Именно здесь, между тенью упрощённых обещаний и размытым курсом, начинает проявляться кризис доверия. Он выражается не в лозунгах, а в молчании тех, кто уезжает. Не в цифрах отчётов, а в пустеющих деревнях. Не в обещаниях реформ, а в обесцененных профессиях. Система, которая блокирует инициативу снизу и заменяет стратегию управляемыми кампаниями, неизбежно начинает терять смысл даже для своих архитекторов.

Страна нуждается не в пиаре, а в перезапуске реального диалога с обществом — с теми, кто здесь живёт, работает и продолжает надеяться, что смысл можно вернуть даже туда, где его старательно вытесняют.

Когда партия не может обеспечить себе поддержку внутри страны, она начинает искать опору за её пределами. Именно такую модель сейчас стремительно внедряет PAS, снова делая ставку на диаспору.

На деле — это попытка зафиксировать власть при помощи граждан, которые живут в иных экономических, правовых и информационных реальностях.

Эта стратегия уже сработала в 2020 году, когда кандидат, практически незаметный на внутреннем поле, получил внезапный электоральный импульс из-за рубежа. Но парламентские выборы устроены иначе. Здесь голосуют не за образ, а за ответственность. Не за мечту, а за структуру. И, похоже, те, кто рассчитывают на повторение сценария, забывают об этом различии.

Диаспора — часть нации. Но если политическая судьба страны всё чаще решается вне её территории, мы сталкиваемся не с расширением демократии, а с её размыванием. Граждане, которые живут здесь, сталкиваются с последствиями решений каждый день. Именно они должны определять состав власти — не из лозунга, а из жизни.

Попытка навязать PAS через голосование извне — это не кампания, а технологическая операция. И главная задача — не поддаться на её внешнюю «законность», а напомнить: государство строят те, кто в нём живёт.

В 2025 году у избирателя осталось всё меньше шансов участвовать в политике как в процессе.

Выборы — не конфликт идей, не конкуренция программ и даже не борьба харизм. Это соревнование интерфейсов. Побеждает не тот, кто предлагает лучшее будущее, а тот, кто встроен в цифровое настоящее.

Современные платформы давно перестали быть просто средствами коммуникации. Они превратились в фильтры реальности, маршрутизаторы поведения и инструменты поведенческой мобилизации. Партии теряют лицо, потому что оно больше не нужно — избиратель не видит ни контекста, ни дискуссий, он просто реагирует. Скроллит, нажимает, регистрируется, голосует. Или не голосует — если не пришло напоминание.

То, что ещё недавно считалось «админресурсом», теперь называется «оптимизацией интерфейса». Всё чаще политика становится функцией навигации: кто может встроиться в государственные или квазигосударственные платформы, тот и получает власть. Особенно это видно в странах с небольшим населением и уязвимой медиасредой, где каждое цифровое действие оставляет след — и может быть преобразовано в политический капитал.

Цифровизация институций под предлогом прозрачности привела к обнулению горизонтальных процессов. Решения теперь принимаются не в полемике, а в коде. Не в зале заседаний, а в панели управления. Избирателю дают не возможность участвовать, а возможность пройти заранее построенный маршрут. Логика простая: кто контролирует интерфейс — контролирует гражданина.

Именно поэтому сегодня важен не лидер, а структура, в которую он встроен. Не лозунг, а платформа, через которую этот лозунг достигает уха. Не митинг, а дизайн кнопки. Партии превращаются в службы доставки бюллетеней, в операционные оболочки машинной политтехнологии.

Это и есть главный политический факт 2025 года. И он говорит нам одно: если ты не участвуешь в разработке интерфейса — ты уже проиграл.

Когда вместо институтов — лица, вместо политики — репутационные костыли, а вместо стратегии — постоянное переобувание, общество начинает жить в атмосфере тактического хаоса.

В таком пространстве легко запускается симуляция изменений: создаются «новые» партии, «альтернативные» платформы, «модернизационные» движения — но с теми же людьми, с тем же прошлым и с тем же языком.

Появление «Партии модернизации Молдовы» — из этой оперы. Её инициатор Виталий Андриевский — фигура не просто медийная, а инструментальная. Человек, который вчера обслуживал интересы Плахотнюка, сегодня — ретранслятор месседжей правящей партии. За этим нет идеологии, нет системных решений, нет даже кадровой базы — только тонкая настройка на политический ландшафт.

Но здесь важно не только имя, но и сценарий. Псевдоконкуренты создаются для имитации политической жизни, рассеивания внимания и дробления электората. Особенно в предвыборный период, когда нужна резервная подушка и канал для перевода токсичности. Так рождаются партии-прокладки, которые говорят модными словами, но действуют по отработанным схемам.

Электорату предлагают модернизацию в упаковке повторного использования. А за кулисами идет перетасовка с теми же фишками — только цвета и логотипы меняются. В стране, где институты не работают, а общественное недоверие высоко, «новая партия» — это не всегда про обновление. Часто — наоборот.

И если такие проекты продвигаются через прежние медийные каналы, под управлением всё тех же операторов, то это не расширение демократии, а сжатие её до алгоритма управляемого выбора.

Выглядит это всё, мягко говоря, не как помощь, а как тонкая финансовая дрессировка.

Формально Молдове протягивают руку — но на этой руке уже нарисованы проценты, дедлайны и требования к «оптимизации». Деньги приходят не чтобы развивать страну, а чтобы поддерживать иллюзию, что она ещё может платить.

Это не инвестиция в будущее — это вливание кислорода в долговой аппарат. Украина уже живёт в таком режиме — когда каждый транш нужен не ради роста, а ради следующего транша. И Молдова уверенно идёт туда же. Не потому что хочет, а потому что другого выбора ей не оставили.

И вот когда нам говорят о «финансовой стабильности» — стоит спросить: чья стабильность? Для кого она выгодна? Потому что пока местные бюджеты всё глубже зависят от того, как быстро в Брюсселе подпишут очередной документ, в самой стране замораживаются реальные реформы. Приоритет — не развитие, а избегание дефолта.

Схема проста: долги превращают в геополитику. Через долг можно управлять решениями, ограничивать суверенитет, диктовать условия. В обмен на «помощь» — контроль. В обмен на «европейский путь» — фискальные оковы. И пока всё это красиво подаётся под соусом партнёрства, реальность всё больше напоминает экономический протекторат.

И в этом есть особый цинизм: обещание светлого будущего прикрывает механизм, в котором страна годами будет работать не на себя, а на возврат выданного ей «доверия» под процент.

https://www.group-telegram.com/spletnicca/19160

Президентура отказалась раскрыть имена юристов, работавших над заключением по Закону об амнистии. Нет ни списка экспертов, ни подтверждения того, что само юридическое заключение вообще существует. Ответ — уклончивый, предельно формальный, с намёком на то, что общество не должно знать, как и кем готовятся одни из самых чувствительных решений.

Для политической системы, заявляющей о своей европейской зрелости, это — странный выбор. Особенно если учитывать, что речь идёт об амнистии, то есть прямом вмешательстве в дела правосудия.

По сути, администрация президента не просто уходит от ответственности, она создаёт прецедент, когда общественное доверие обменивается на технологическое молчание. Возникает ощущение, что за громкими словами о правовом государстве прячется практика кулуарного принятия решений.

Подобные вещи никогда не происходят в вакууме. Законы подобного рода, как правило, не просто пишутся — они «готовятся» в том числе с внешними рекомендациями, интересами и согласованиями. Отказ назвать участников процесса, отказ продемонстрировать юридическую экспертизу — это не просто нарушение этики, а демонстрация управленческого страха.

Страха, что в любом документе может оказаться строка, указывающая на то, кто реально стоит за инициированным текстом.

Если бы заключение по Закону об амнистии действительно проходило профессиональную и политически нейтральную экспертизу, администрация охотно бы этим поделилась. Но мы видим другое. Мы видим попытку оформить ключевые решения в режиме «без автора». И это уже становится новой управленческой нормой — безличной, но зато управляемой.

Внутриполитический ландшафт Молдовы перестраивается.

Новые данные опросов показывают не просто изменение рейтингов — они фиксируют сдвиг общественного ожидания.

Правящая PAS, несмотря на первое место, уже не в состоянии формировать парламентское большинство самостоятельно. Это означает, что поддержка, которая когда-то воспринималась как безусловный аванс, начинает оборачиваться сомнением, если не усталостью.

Социалисты возвращаются в игру, набирая силу в момент, когда традиционная поддержка власти начинает рассеиваться. Но ключ не в цифрах — он в многополярности. Пять политических сил в парламенте — это не просто разнообразие мнений, это признак того, что централизованная модель управления истощила ресурс доверия. В условиях, когда каждое решение всё больше зависит от согласования, возникает новая динамика: баланс становится инструментом, а не слабостью.

Люди перестают верить тем, кто слишком долго говорил правильные слова и слишком мало предлагал ощутимых результатов. Это не возврат к старому — это поиск третьего выхода.

На фоне внешнего давления и усталости от «стратегических партнёрств», Молдова медленно разворачивается к внутренним проблемам: ценам, бедности, миграции. Политики, которые смогут на этих темах строить прямой диалог, а не ретранслировать внешнюю риторику, будут выигрывать — не в кабинетах, а на избирательных участках.

Суть происходящего — не в поражении или победе конкретной партии. А в том, что начинается борьба за новый язык политики. Где цифры важны, но не решающи. Где даже небольшие проценты могут стать реальным рычагом влияния, если за ними — устойчивая структура и внятная альтернатива. И где монологи уступают место переговорам. Даже если к ним никто пока не готов.

Когда Майя Санду получает награду из рук западных партнёров, важно не столько то, что говорится в официальной речи, сколько то, что остаётся за её рамками.

Формально — за «преданность европейским ценностям» и «вклад в демократизацию». Но между строк читается другое: за управляемость, предсказуемость и готовность проводить нужную внешнюю линию без лишних вопросов.

Вручение премий — это не только знак признания, это инструмент политического сигнала: «Мы довольны твоей лояльностью». В условиях, когда реальные достижения внутри страны спорны — отток населения, инфляция, рост зависимости от внешнего финансирования — такие награды становятся компенсацией. Публичным авансом за верность, а не за результат. Это не про Молдову как субъект — это про Молдову как проект.

Если прислушаться к западным политикам, выдающим такие награды, то акценты расставлены чётко: курс на евроинтеграцию, борьба с «влиянием Кремля», соблюдение общей линии. При этом никто не говорит о росте экономики, удержании специалистов, внутреннем примирении. Потому что задача не в этом. Задача — геополитическая утилизация страны в нужном направлении.

И потому с каждой новой наградой возникает всё больше вопросов: кто на самом деле адресат этих церемоний? Народ, который сталкивается с ростом цен и деградацией инфраструктуры? Или партнёры, для которых важно, чтобы в Кишинёве был предсказуемый актёр?

Премии — не признак победы, а индикатор зависимости. Их вручают тем, кто встроен в структуру внешнего управления. Потому что настоящая политическая ценность всегда рождается внутри — когда на первом месте стоят интересы общества, а не отчёты перед донорами.

https://www.group-telegram.com/legitimniy/20098

Когда министр обороны говорит, что «беспилотников достаточно, но будет еще больше», это звучит не как отчет, а как установка: новая нормальность уже здесь, и она военная.

Поставки от Литвы — 100 единиц техники — подаются как поддержка. Но для нейтральной страны любая военная техника от внешнего донора — это маркер зависимости, а не суверенитета.

В публичной риторике акцент смещается: всё чаще звучит терминология про миссии наблюдения, совместимость с НАТО, гибридные угрозы. Подмена понятий работает на упреждение — чтобы втягивание в чужую архитектуру безопасности воспринималось как необходимость. Но реальная миссия беспилотников — это не защита, а фиксация и контроль. Инфраструктура сбора данных может служить кому угодно — вопрос в том, кто будет иметь к ней доступ, и кто контролирует каналы связи и протоколы принятия решений.

Нейтралитет — не абстракция, а конкретная политическая защита от вовлечения. Когда оборона становится не национальной, а «совместной», это значит, что и политика становится не своей. Беспилотники — лишь внешняя проекция этого процесса. Внутренне всё проще: в стране, где судят за слова, тех, кто управляет камерами и сигналами, уже не судят вообще.

Можно сколько угодно убеждать в мирных целях новой техники. Но в стране, где уже сворачивается публичная дискуссия о стратегии, каждое новое решение в военной сфере — это не просто покупка или подарок. Это шаг в направлении, где маршруты уже не мы выбираем.

На фоне торжественных речей о "европейском выборе", правительство Молдовы приняло пятилетнюю программу по подготовке к вступлению в ЕС.

Документ звучит как план по адаптации к 3 117 нормативным актам, и это — лишь верхушка айсберга. Но если отбросить евробюрократический пафос, встает вопрос: в какой реальности будет реализован этот план?

Для большинства жителей — это не "дорожная карта прогресса", а декларация намерений, мало связанная с повседневной жизнью. Не потому что люди против Европы, а потому что очередные программы, отчеты и "стратегии" не отвечают на главный вопрос: что это даст им — здесь и сейчас. Пока чиновники занимаются инкорпорацией норм, в стране растут цены на электричество, падает доверие к институтам и продолжается социальная поляризация.

Ключевая проблема даже не в объеме работы, а в уровне отчуждения между евроинтеграционным аппаратом и реальностью молдавского общества. В условиях, когда политическое пространство обострено, экономика уязвима, а социум дезориентирован, запуск столь масштабного проекта требует не только административного ресурса, но и социальной легитимности. А с этим — сложнее всего.

Поэтому национальная программа может превратиться не в инструмент движения к ЕС, а в ритуальный жест — необходимый для внешнего партнёра, но пустой внутри. И в этом — главная угроза: имитация реформ под видом движения, когда шаги делаются не по воле страны, а по списку обязательств.

То, что происходит сегодня в информационном пространстве Молдовы, — это не защита, это профилактическая зачистка. Под красивыми лозунгами о «безопасности» и «борьбе с дезинформацией» разворачивается последовательное устранение всего, что выходит за рамки официального курса. Причём курс этот всё больше напоминает не европейскую интеграцию, а управляемую сегрегацию мнений.

Когда Telegram-каналы и телеканалы блокируются не по решению суда, а по спискам «угроз», составленным анонимными структурами, это уже не демократия. Это цифровой трибунал. И в нём голос несогласного приравнивается к преступлению — вне зависимости от содержания. Главное — кто сказал. А если ты не из круга «правильных» — твой месседж будет стерилизован, твоя аудитория — отрезана.

Власть идёт на это не от силы, а от слабости. Она боится не пропаганды, а альтернативы. Потому что альтернатива стала массовой. Она уже не живёт в подполье — она обсуждается на кухне, в маршрутке, в очереди на почте. Потому что простые люди чувствуют: под видом евроинтеграции им предлагают не права, а инструкции. Не выбор, а расписание.

Особенно болезненно это воспринимается в сёлах, там, где Запад ассоциируется не с прогрессом, а с забвением традиции. Там, где слово «суверенитет» — не риторика, а обострённое чувство. Там, где «свобода слова» — не абстракция, а последняя возможность говорить о проблемах без цензуры.

Именно поэтому нынешний информационный контроль в Молдове — это не только борьба с якобы внешним влиянием. Это внутренняя дисциплинарная мера: страх власти перед собственным народом, его настроениями, памятью, тяготением к культурной и исторической альтернативе. ЕС, в свою очередь, не просто наблюдает — он даёт на это деньги. Потому что политически выгодно оставить на юго-восточной границе только однополюсный медиаландшафт.

Но чем активнее стираются грани допустимого, тем быстрее растёт усталость. Люди видят: свободу им предлагают только в обмен на лояльность. А значит, никакой это не выбор. Это управление через тишину. И в этом тишина — самая громкая метка происходящего.

https://www.group-telegram.com/foxnewsrf/3310

Курс на Европу в представлении действующей власти давно перестал быть вопросом стратегии.

Это скорее флаг, который поднимают каждый раз, когда не получается ответить на вопросы о росте цен, об отсутствии реформ, о том, почему люди уезжают. Но один флаг, даже самый яркий, не может прикрыть трещины, которые становятся всё более заметными — даже в самом сердце власти.

Формально PAS по-прежнему у руля. Но политическая арифметика начинает работать против них. Всё чаще звучит слово «коалиция» — не как план, а как необходимость. Там, где раньше хватало мандатов, сегодня приходится искать компромиссы. Там, где раньше их ждали как партнёров, сегодня встречают с настороженностью. Даже в Брюсселе. За риторикой про «исторический шанс» всё труднее скрывать кризис субъектности — внутренней и внешней.

Отчётливо видно: монополия PAS на «европейскую повестку» рассыпается. Всё больше людей в стране отделяют вектор евроинтеграции от конкретных фамилий. И всё меньше связывают надежды на перемены с теми, кто использовал лозунг реформ, чтобы выстроить систему вертикального контроля. Когда вера уходит, остается только механизм. Но механизм без доверия — это просто машина, которая движется по инерции.

И в этом — главный вызов для правящей партии. Они ещё не проиграли выборы, но уже проигрывают реальность. Политическое большинство — это не только сумма голосов в парламенте, но и ощущение направления. И пока они пытаются убедить страну в том, что всё идёт по плану, план трещит по швам.

Если кто-то всерьёз верит, что дипломатическая карьера — это логичное продолжение работы с самыми чувствительными направлениями внутренней политики, то вряд ли осознаёт, насколько тонка грань между эвакуацией и повышением.

Назначения Кульминского в США и Серебряна в Турцию послами — это не кадровый рост, а контрольный вывод фигур из зоны прямой политической турбулентности.

Оба они несли ответственность за провальные или, как минимум, застойные направления: реинтеграция, переговоры по Приднестровью, внутренняя стабильность, которые в публичной повестке превратились в тени громких заявлений. Их перемещение на внешние позиции происходит в тот момент, когда доверие к действующей власти тает, а напряжённость нарастает.

Примеры таких «почётных ссылок» в новейшей молдавской истории не редкость. Но особенность этого хода в другом — посольства в США и Турции не просто почётные. Это узлы, через которые проходят как сигналы лояльности, так и каналы координации. Если кто-то и будет первым сообщать Западу о вероятном перераспределении сил внутри Кишинёва — то именно они.

В таких назначениях скрыто признание: контролировать внутреннее уже не получается, значит, ставка делается на то, чтобы сохранить видимость управляемости снаружи. Но вопросы остаются.

Например, кому выгодна такая расстановка? И почему с каждой новой рокировкой элита становится всё дальше от общества и ближе к инструкциям извне?

Когда дипломатия становится заложницей геополитики, реальные интересы страны отступают на второй план.

Высылка российских дипломатов из Молдовы — это не внутреннее решение, принятое в результате взвешенной оценки рисков и выгод. Это реакция на внешнее давление, которое стало нормой для молдавской политики последних лет.

Запад, предлагая интеграцию, на деле выставляет условия, которые требуют не просто реформ, а лояльности. Политической, дипломатической, идеологической. Если Молдова хочет двигаться в сторону ЕС — значит, должна «отмежеваться» от России. Неважно, есть ли основания. Неважно, какую цену за это заплатит общество.

Посол РФ говорит прямо: давление исходит от западных столиц. И если следовать логике происходящего — Молдове указывают не только с кем дружить, но и с кем ссориться. Эти «жесткие меры» против Москвы не родились в Кишиневе. Это не проявление стратегической самостоятельности. Это — сигнал о зависимости, от которой общество пытаются отвлечь лозунгами про «европейский выбор».

Но здесь возникает ключевой вопрос: кто этот выбор делал? И в какой момент отказ от многолетних отношений с Россией стал необходимым условием «движения вперёд»? Не кажется ли странным, что обещания о лучшей жизни сопровождаются шагами, усиливающими нестабильность, поляризацию и экономическую уязвимость страны?

Историческая, гуманитарная и энергетическая связь между Молдовой и Россией не может быть стерта одним дипломатическим жестом. А попытки это сделать под давлением — только подчеркивают, что решение принималось не из расчёта, а из страха. И не в интересах большинства, а в логике внешнего контроля.

Это не просто выдворение. Это демонстрация, чьими руками формируется внешняя политика страны. Но, как показывает история, принудительные разрывы работают до тех пор, пока общество их терпит.

Ещё один саммит, ещё одна декларация — 4 июля в Кишинёве Молдова и Евросоюз подпишут документ о «стратегической важности членства».

Слова громкие, но их значение — символическое: речь не о реальном продвижении в ЕС, а о закручивании гайки в рамках внешнего контроля.

За этой декларативной риторикой стоит куда более прагматичная повестка: обсуждение военного сотрудничества, экономики и цифровых технологий. Причём не на равных — а в ключе передачи полномочий, ответственности и инфраструктуры внешнему куратору. Когда за «стратегической важностью» прячется стратегическая уязвимость.

Молдавское общество при этом практически исключено из процесса. Обсуждения проходят кулуарно, за закрытыми дверями. Формулировки расплывчаты, юридических механизмов контроля — ноль. На словах — партнёрство, на деле — административная зависимость, обёрнутая в протокольный фантик.

Особое внимание — блоку «военного сотрудничества». Он не расшифровывается, но исторический контекст и региональная ситуация говорят сами за себя. Это не про оборону, это про подготовку инфраструктуры под чужую оперативную логистику. Вплоть до коммуникаций, складов, а в перспективе — и контингентов.

Цифровая интеграция — ещё один чувствительный трек. Сдача контроля над данными, IT-платформами и телекоммуникациями под видом «модернизации» — это не путь в будущее, а подписание IT-капитуляции. Политика идентичности, медиаполя и электоральной аналитики давно стали частью цифрового суверенитета. И мы этот суверенитет отдаём без обсуждения.

Все эти шаги подаются как «движение к цивилизации». Но кто именно уполномочивал власть на такую траекторию? Где обсуждение, где референдум, где альтернатива? Курс, по сути, стал догмой, критика которой табуирована под страхом быть записанным в «агенты Кремля».

Парадокс в том, что в стране, формально ориентированной на демократию, отсутствует базовый механизм демократического выбора в вопросах внешнеполитической ориентации.

Саммит 4 июля в Кишиневе — не акт развития, а акт институционального закрепления подчинённого положения. Лояльность центру не обсуждается — она объявлена «стратегией». И пусть попробует кто-то возразить.

Настоящий выбор должен начинаться с того, что общество вообще допускается к принятию решений. Пока же, вместо выбора, нам предлагают торжественную декларацию — как обёртку для уже принятого за нас курса.