Forwarded from Вышитый буквами плащ
Деревни Дьяково на высоком берегу давно уже нет, но погост остался. Здесь до относительно недавних пор хоронили как клириков, так и мирян.
Еще средневековое (есть надгробия четырнадцатого века) Дьяковское кладбище возле храма Усекновения главы Иоанна Предтечи когда-то было намного больше, но сильно пострадало в восьмидесятые годы – многое попросту уничтожили. Некоторые могильные камни, как я слышала, вовсе изначально стояли не здесь.
К сожалению, многие надписи сильно истёрлись, а где-то от захоронений уже почти ничего не осталось. Некоторые, напротив, восстановлены или сохранились очень хорошо: например, на белокаменном надгробии совсем еще юной женщины и ее ребенка можно прочесть, какой помнил жену горюющий супруг. На другом монументе вырезали трогательные в своей неправильности стихи.
Плачущие и оплаканные давно воссоединились, но камень всё ещё помнит.
Еще средневековое (есть надгробия четырнадцатого века) Дьяковское кладбище возле храма Усекновения главы Иоанна Предтечи когда-то было намного больше, но сильно пострадало в восьмидесятые годы – многое попросту уничтожили. Некоторые могильные камни, как я слышала, вовсе изначально стояли не здесь.
К сожалению, многие надписи сильно истёрлись, а где-то от захоронений уже почти ничего не осталось. Некоторые, напротив, восстановлены или сохранились очень хорошо: например, на белокаменном надгробии совсем еще юной женщины и ее ребенка можно прочесть, какой помнил жену горюющий супруг. На другом монументе вырезали трогательные в своей неправильности стихи.
Плачущие и оплаканные давно воссоединились, но камень всё ещё помнит.
Каждый год я не замечаю прихода весны или осени. Выйду на двор – а там уже либо бушующее море зелени слепит бликами солнечного света, либо первый снег на мостовых искрится.
Придумал вот что. Весна и осень – это крайне утомительные периоды для меня, живущего на севере. Солнца нет, и мириады линий будто бы накрывают меня шершавой деревянной крышкой, посеревшей от времени. Я же (так уж вышло) жизнь положил на то, чтобы не замечать серости. Мне часто говорили, что я вижу только чёрное и белое. Нет. Я вижу только белое.
Всё, что окружает меня, должно сиять белизной и причинять моим глазам резкую боль, а не утомлять мой взгляд шумящей монотонностью.
В весне мне нравятся только белесовато-жёлтые пятна мать-и-мачехи, а в осени – пластинки льда на дорогах во время первых заморозков. И одинаково нравится ожидание, когда же пустоши вновь окрасятся в один, пульсирующий отголосками смерти цвет.
Придумал вот что. Весна и осень – это крайне утомительные периоды для меня, живущего на севере. Солнца нет, и мириады линий будто бы накрывают меня шершавой деревянной крышкой, посеревшей от времени. Я же (так уж вышло) жизнь положил на то, чтобы не замечать серости. Мне часто говорили, что я вижу только чёрное и белое. Нет. Я вижу только белое.
Всё, что окружает меня, должно сиять белизной и причинять моим глазам резкую боль, а не утомлять мой взгляд шумящей монотонностью.
В весне мне нравятся только белесовато-жёлтые пятна мать-и-мачехи, а в осени – пластинки льда на дорогах во время первых заморозков. И одинаково нравится ожидание, когда же пустоши вновь окрасятся в один, пульсирующий отголосками смерти цвет.
Очень долго не снились сны, а когда опять начали, то каждый раз оказывались каким-то бредом.
Например, снился мне холодильник. Вторая полка сверху, на дверце. На ней вертикально стояли четыре палки колбасы, ровно по половинке. Весь сон был в том, как вся эта колбаса стояла.
Или вот ещё. Снилось, как разматывается рулон целлофановых пакетов. Даже не знаю, я его разматывал или он сам собой... Но я отчётливо помню это действие: раскручивание.
Видения изобилия, не иначе.
Мои сны в целом всегда странные. Мне не снятся какие-то диафильмы или нечто вроде кино. Я представляю себе действие (сидеть, зелениться – быть зелёным, распускаться, шкрябать, половиниться), но не вижу его. Поэтому и никаких очертаний, мелких деталей я не запоминаю, если в моей голове не было явлено (не визуально, а чисто мысленно) действие, совершаемое посредством этих деталей и очертаний. Или если отдельно не является мысль о том, что я обратил на что-то внимание – это ведь тоже действие. Как со второй полкой на дверце холодильника: мне представилось, что я увидел именно её, родную. А вот какая это была колбаса: варёная ли, копчёная ли, – увы, я уже не вспомню, потому как просто не заметил этого.
Попробуйте это себе вообразить.
Записывать всё, что мне ночью привидится (не самое подходящее слово), приходится с некоторой обработкой. Потому что каждый раз оговаривать, что происходившее во сне я по сути не видел, и подбирать соответствующие понятия, избегая таких нагромождений, как в этом посте, невероятно трудно. Даром что мне никогда не снится что-то незнакомое, и я могу припомнить, как выглядят снящиеся мне объекты в реальности. Но тогда запись сна становится вторичной (даже третичной) и тусклой.
Короче, сны мои не живописны, а скорее даже литературны. Причём это именно то, как литература выглядит в процессе чтения: с массой ответвлений, упущений, дополнений и эмоциональных уровней, не поддающихся описанию.
Например, снился мне холодильник. Вторая полка сверху, на дверце. На ней вертикально стояли четыре палки колбасы, ровно по половинке. Весь сон был в том, как вся эта колбаса стояла.
Или вот ещё. Снилось, как разматывается рулон целлофановых пакетов. Даже не знаю, я его разматывал или он сам собой... Но я отчётливо помню это действие: раскручивание.
Видения изобилия, не иначе.
Мои сны в целом всегда странные. Мне не снятся какие-то диафильмы или нечто вроде кино. Я представляю себе действие (сидеть, зелениться – быть зелёным, распускаться, шкрябать, половиниться), но не вижу его. Поэтому и никаких очертаний, мелких деталей я не запоминаю, если в моей голове не было явлено (не визуально, а чисто мысленно) действие, совершаемое посредством этих деталей и очертаний. Или если отдельно не является мысль о том, что я обратил на что-то внимание – это ведь тоже действие. Как со второй полкой на дверце холодильника: мне представилось, что я увидел именно её, родную. А вот какая это была колбаса: варёная ли, копчёная ли, – увы, я уже не вспомню, потому как просто не заметил этого.
Попробуйте это себе вообразить.
Записывать всё, что мне ночью привидится (не самое подходящее слово), приходится с некоторой обработкой. Потому что каждый раз оговаривать, что происходившее во сне я по сути не видел, и подбирать соответствующие понятия, избегая таких нагромождений, как в этом посте, невероятно трудно. Даром что мне никогда не снится что-то незнакомое, и я могу припомнить, как выглядят снящиеся мне объекты в реальности. Но тогда запись сна становится вторичной (даже третичной) и тусклой.
Короче, сны мои не живописны, а скорее даже литературны. Причём это именно то, как литература выглядит в процессе чтения: с массой ответвлений, упущений, дополнений и эмоциональных уровней, не поддающихся описанию.
адовень.
Тоскливо и неопределённо.
Сейчас уже тепло, но ветер холодный. Весна, а так уныло. Снова попробовал прочитать "Человек-ящик" Кобо Абэ. Это уже стало ежегодной традицией, и хотелось бы разорвать этот круг, но я опять не смог. Да и вообще всё валится из рук.
Нужен июнь. Как можно скорее.
Нужен июнь. Как можно скорее.
адовень.
Photo
На железной дороге можно найти всё. Например, рельсы, которые никто ещё почему-то не спиздил.