Я читаю мало, очень избирательно и только то, что могу как-то соотнести с собой. Наверное, для меня важно, чтобы книга меня поддерживала. За последний год я таких прочитала три.

Воспоминания Ефросинии Кресновской. Про то как вы живете в залитой солнцем бессарабской деревне, а потом в ваш дом приходит серая армия с востока, и все краски стремительно блекнут. У Ефросинии отбирают имущество и выгоняют на улицу, ее мама бежит в Румынию, ее саму сажают в вагон с дыркой в стене вместо туалета и увозят в ГУЛАГ. Книга про то, как прожить этот бесчеловечный эксперимент, когда ты находишься в женском теле, плохо приспособленном для рубки деревьев в мороз, бегства по снегу, блужданию по темным деревням, сну в хлеву, красноярской тюрьме, путешествию в Норильск и работе на шахте. В российской школьной программе очень мало женских текстов: особенно жаль, что там нет — и сейчас уже точно не будет — именно этого.

Ольга Птицева. 203 день зимы. Для меня это книга про Москву: про ту, из которой я уехала — и все равно не уехала — в 2022, ту, в которую звоню подруге, которая в сумеречном декабре гуляет во дворе с ребенком, ту, которую я завороженно рассматриваю на фотографиях Гронского, где я ходила на свидания в районе ВДНХ, ждала трамваев, дописывала перевод очередной книжки в кафе на Ярославском вокзале. Где, как мне кажется, сейчас тоже лето, и окно на кухне на Академической всегда приоткрыто, и, кажется, надо звонить Кате, потому что я опять забыла код от ее подъезда.

Но это мои ассоциации. А Оля Птицева написала гениальную антиутопию про город, где отменили весну: там нельзя нарушать снежный покров, навлекать гнев холодовиков и возмущаться установленными порядками. Чтобы не умереть от холода в морозильной камере. Для меня это чтение было, как ни парадоксально, согревающим: важно, когда тебе просто рассказывают о том, что с тобой происходит.

Егана Джаббарова. Руки женщин моей семьи были не для письма. Очень лиричная, красивая и пронзительная книга про женское тело. Про ноги, которые надо скрывать, брови, которые не следует выщипывать, а волосы — стричь, глаза — которые обычно-карие, а так хотелось бы голубые — язык, за которым надо следить. Руки! Которые должны готовить еду, наводить чистоту и никогда не писать.

Так было заведено в семье героини, но, в общем-то, так было заведено везде: я точно чаще видела маму и бабушку с кастрюлями и сковородками, чем с ручкой или карандашом.

У женского тела есть маршрут, и желательно следовать ему со всеми положенными остановками, не споря с навигатором. А ручки, камеры, коды — это, как мы сейчас видим, не наше неотъемлемое право на самовыражение. А просто временные поблажки.


#книги_декабря

Написала про просьбе Forbes, как в новом году начать — или продолжить — изучать иностранный язык и не бросить это занятие на полпути. 10 полезных советов. Собираюсь им следовать сама со своим испанским. А у вас какие планы?

Написала вот еще про Чехова. Во французском лицее Буэнос-Айреса его просто обожают, надо сказать. "Инна, а вы помните, у Чехова в Дяде Ване...?". А лицейский театр недавно поставил "Вишневый сад".

🌸 «Дама с собачкой»: самая нежная повесть о любви

Когда 125 лет назад Чехов написал «Даму с собачкой», рассказывают, что улицы Ялты и других приморских городов заполнились дамами, выгуливающими своих питомцев. Не все из них, подобно чеховской героине, были блондинками и носили берет. Но все желали добавить немного красок в свою жизнь. Курортные романы никогда не выходили из моды, но Чехов дал женщинам надежду, что они всё-таки могут перерасти во что-то большее.

Читайте статью целиком в нашем блоге в постоянной рубрике «Классика жанра»

Жаль, что нельзя просто все вспомнить. Зайти в шапке-невидимке в свой же второй класс и посмотреть, что именно там происходило.

Я сижу в первом ряду, рядом со мной Аня Серебрякова с красивыми серебристыми косами. У нашей учительницы французского – Ирины Викторовны – нет своего кабинета, поэтому она приходит давать уроки в наш обычный класс. Такое разочарование! Ходить в кабинеты – в эти пещеры, в каждой из которой жила своя фея – было гораздо интересней. Тем более, их хозяйки выглядели совершенно нездешним образом: у Аллы Аркадьевны был черный бант в волосах. У Ирины Львовны – короткая стрижка с длинной челкой. В их кабинетах были ароматные карты на синей бумаге, а еще часы – на которые ни в коем случае нельзя было смотреть – духи, платки, старые книги. Такое пространство завораживающего.

Но у И.В. кабинета не было, и пока дети из двух других групп поднимались куда-то наверх, к актовому залу с его бархатных шторам, мы с Аней оставались в нашем обычном классе. Минус магия. Но все остальное, что происходило на уроке, шло только в плюс.

Сейчас я понимаю, каким разумным и грамотным был тот метод. Недавно я проходила обучение новой методике – лексический подход, очень классная, кстати, штука, придумали ее талантливые и смелые англичане – и постоянно ловила инсайты. Кажется, мы в школе делали что-то очень похожее.

Первые полгода нам никто не показывал буквы. Мы смотрели на картинки и гадали: а эту девочку как зовут. Лили или Мими? Наши имена тоже менялись – и это было частью замысла, правилом игры. Цель которой: потрясти, очаровать, заклясть.
Еще мы рисовали. Как же красиво рисовала Аня! Какая у нее была чашка! C’est une tasse ! У меня это французское tasse совместилось с русским тазом, и на урок, помню, я пришла с карточкой, на которой был нарисован таз, а никакая не чашка. Еще мы учили считалки. Некоторые – про солдатика в новой куртке – помню до сих пор. Пели песни про братца Якова. Кажется, мы не понимали все слова, но магия так работала даже лучше. Никогда после французский не казался мне таким красивым.

И.В. подходит к моему слолу, наклоняется. Скажи: Mon ! - Mon ! Nom ! - Nom ! Est ! – Est ! Обходит весь класс. Все завороженно повторяют. Это значит: «Моя фамилия...». Но когда тебе восемь, это, конечно, тайный шифр, страшное заклинание, которое надо ни в коем случае не забыть.

Следующие полгода мы учились читать: никуда не торопились. Неделями читали про розу и Базиля. Потом неделями про Монику и музыку. Благо, количество часов позволяло. Помню, как с удивлением в конце года читала в учебнике с Пифом на обложке текст про кошку. И думала, надо же, все понимаю. Еще были модели, разложенные на элементы языковые формулы. То, что в лексическом подходе называется чанки. У меня есть брат или сестра? Я люблю яблоки или апельсины? А деревья за окном желтые или зеленые? Помню, я сказала на экзамене в третьем классе: «Разноцветные» – что все присутствующие оценили по достоинству. Мы никогда не зубрили топики: всегда с полной осознанностью собирали из моделей свой собственный текст.

Помню, как И.В. пишет на доске j’ai – я имею – очерчивает линию, чтобы в следующем столбике написать, что именно мы могли бы иметь. Потом стирает и говорит, нет, вы уже большие, и пишет глагол в неопределенной форме. Avoir. Иметь. Это значит, сами проспрягаете. Это то немногое, что я помню. Но сколько же всего я не помню! Сколько золотой пыли просто осыпалось на паркет. Жаль, я тогда совсем ничего не записывала.