Основная проблема большинства т.н. (нео)язычников, разумеется, лежит в незнании пресловутой «матчасти», сиречь того, что же, собственно, представляла из себя древняя религия, к которой они вознамерились духовно возвернуться. Впрочем, трудно винить за то их самих, ведь не существует и доступных многим механизмов, позволяющих с уверенностью отличить то, что действительно стоит читать по этой теме, от иного, которого не следует и касаться: способность к такому различению, собственно, свойство уже устоявшегося специалиста, из чего следует, что вся ситуация представляет собой замкнутый круг.

Так никто и не спешит донести до масс, что наука как явление вообще-то представляет собой не безусловно идеальное отражение той сферы бытия, которой занимается, но лишь предлагает стремящиеся к определённой достоверности её интерпретации, из числа которых многие являются безнадёжно устаревшими, а то и изначально основаны на крайне сомнительных предпосылках.

В результате велик шанс нарваться как раз на одно из них, вообразив, однако, что такое понимание одно только и существует в природе, есть верная навсегда истина, альтернативы же и быть не может.

В случае изучения древних религий почти всегда так и происходит, особенно в отечественных реалиях, где в советские времена крайне навязывались теории английского происхождения навроде Г. Спенсера и Э. Тейлора, а также т.н. «кембриджских ритуалистов» во главе с Дж. Фрэзером. Это у последнего верования преимущественно сводились к «культам плодородия», что, естественно, вообще никем больше не разделяется, не считая марксистов. Вредоносность его влияния высока: того же В.Я. Проппа после его первых двух книг, основанных на актуальных и поныне структурных теориях, разработанных французами, как это кое-где называют, «поправили», а вернее, испортили, заставив далее следовать британским благоглупостям.

Заблуждался Фрэзер и в ином: как пишет д.ф.н. А.И. Зайцев (2005 [1977?]), им выводилась «схема происхождения религии и мифологии из первоначально безрелигиозной магии», которая, разумеется, «является ошибочной», ведь «сопоставление народов, стоящих на разных ступенях культурного развития, не дает никаких данных о том, что магия характерна для более ранних ступеней, а затем ее сменяет религия».

Сейчас уже считается, продолжает Зайцев, что «религию невозможно объяснить как … институт, эволюционирующий по внутренним законам смены фаз», явно и неизбежно следующих друг за другом, подобно марксистским формациям. В действительности никакой подобной обречённости нет и в помине, а «английские этнологи … очень сильно преувеличили это единообразие». В частности, ими любое почитание животных, условный «тотемизм» «немедленно возводилось в принадлежность культуры всего человечества на определенной стадии», тогда как на деле «вовлечение животных в религиозную сферу может происходить и вторично» или «у народов, которые … тотемизма никогда не знали».

Всё это касается и предполагаемой древнейшей «магической стадии»: согласно Зайцеву, «уже в обществах с письменной традицией мы нередко обнаруживаем длительные периоды нарастания роли магических представлений». В частности, «в античности за упадком древнегреческой религии в период эллинизма в римскую эпоху следует широкое распространение и магии, и чужеземных религий, в т.ч. христианства».

Для кое-каких его ранних представителей, к слову, тоже было характерно куда более терпимое отношение к разной волшбе, нежели древних: так, Ориген, споря с Цельсом, полагает себя «в состоянии доказать, что и т.н. магия не во всех отношениях представляет из себя пустое занятие, как о ней думают последователи Эпикура и Аристотеля», и вообще высоко ставит, тогда как впоследствии, напротив, христиане практиковали разную там охоту на ведьм, да и поныне активно клеймят сатанизмом даже такую невинную вещь как магия в фэнтези, будь последнее написано хоть трижды убеждённым католиком.

«Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам», 1/3 ➡️

Также и «культура микенских государств оказывается более секуляризованной, чем, скажем … архаических Афин»; таким образом, «гипотетическая эпоха полного господства магии над жизнью людей и здесь … отодвинулась в более далекое прошлое» только чтобы вовсе никогда не быть найденной, поскольку не основана ни на каких фактах.

Собственно, вся концепция «основывалась … не на объективном изучении материала, а … на неправомерной экстраполяции общеизвестных фактов секуляризации Европы в XVII-XX вв. и … обществ, попадавших в сферу воздействия европейской цивилизации. Картина эволюции от религиозного мрака средневековья к триумфу эмпиризма и утилитаризма была … продолжена в прошлое и распространена на все человечество, приводя к представлению о том, что в истории человечества можно проследить единую линию от абсолютного всесилия религии и магии в направлении постепенного ослабления их власти над людьми». Вот что из себя представляли антропология и этнография ещё в начале прошлого века.

Итак, магия это нечто большее, чем просто самая примитивная стадия вызревания религии, она может захватывать и интересовать далеко не только лишь самый первобытный ум. Но что именно она такое есть?

У эллинов для обозначения занятия волшебным было припасено сразу несколько терминов, в числе которых стоит назвать «гоэтию» (γοητεία) и «фармакею» (φαρμακεία), означавшие соответственно совсем тёмные дела и заговоры при помощи отваров и/или чар, всё то, чем занята волшебница Кирка уже у Гомера. Каждое из них регулярно используется греками в качестве оскорблений, как синонимы последнего шарлатанства.

В то же время, согласно проф.-клас. М. Дикье (2007?), «словом „маг“ (μάγος) … греки изначально называли представителей касты иранских жрецов-огнепоклонников», которые предположительно уже ко вт.п. VI в. проникли в малоазийские колонии греков, а затем и другие части греческого мира. Греки, а позднее и римляне, и впоследствии «не забывали, что это Персия была истинной прародиной магии, веря, что своим рождением последняя обязана Зороастру»: так считал, в частности, Плиний. Связь магии как явления с персами прослеживается и в мифах: так, у Медеи есть брат Перс и сын Мед.

Факт заимствования, впрочем, в глазах греков сам по себе вовсе не осквернял явление и вообще являлся их известным know-how, хотя и куда в меньшей степени, чем раньше было принято считать. В поздний период обучение у персидских магов (вместо прежних египетских жрецов) даже приписывали такой личности как Пифагор, и это несмотря на то, что тот имел устойчивую репутацию серьёзного учёного: согласно д.фил.н. Л.Я. Жмудю (1994), «даже Новое время дает немало примеров сочетания успешного научного поиска с увлечением астрологией, алхимией, магией, кабаллистикой и тому подобными оккультными и мистическими течениями», в числе таковых называя Кеплера и Ньютона.

Немыслимым такое совмещение не является даже в наши дни, хотя и вызывает где-то с XIX в. вопросы: только тогда можно говорить о явном противопоставлении этих явлений. Из этого следует, кроме прочего, что т.н. «традиционалисты» из числа «примордиальных», тех, что призывают при виде устройства сложнее лампочки бежать в лес, известных своей ненавистью к науке за то, что она, по их мнению, «расколдовывает мир», в очередной раз оказались последователями вовсе не какого-то аутентичного восприятия мира, присущего их предкам, а очень даже модернового, появившегося совсем недавно.

В то же время и у греков можно найти неприятие магии, подобное современному рационалистическому: собственно, таким было их мейнстримное к ней отношение, в чём нет ничего неожиданного, если вспомнить, сколь во многих аспектах их эпоха была подобна нашей. Волшбу они, по своему обыкновению, определяли структурно, через противопоставление её всему тому, чем она, по их мнению, не являлась: «правильной» религии, научному познанию, законности, общественной морали. Считали они и, как сейчас, что магия — это тайное, недоступное каждому знание, arcane.

⬅️ «Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам», 2/3 ➡️

Другое дело, что в точности так же свободному греку следовало относиться вообще к любой трудовой деятельности, всякому искусству, изучаемому для пропитания. Что характерно, софист Горгий даже включает магию и гоэтию в число ремёсел (τέχναι), правда, дурных, заставляющих разум впадать в заблуждения. Платон же и вовсе никак не выделяет волшебство, упоминая его в числе прочих рабочих умений: его персонажи в диалоге «Политик» «отделили … искусство оград … занимающееся изготовлением защитных средств и укреплением ворот и дверей», затем «отсекли и искусство вооружения», также «то, что … носит наименование ткацкого искусства», «в самом же начале … магическое искусство (μαγευτικήν = μαγικός + τέχνη), занимающееся снадобьями и заклинаниями (ἀλεξιφάρμακα)».

Так что же выходит, магия просто такое же τέχνη, как и всё прочее, и не более удел рабов и черни, чем любое, как полагал тот же Платон, другое?

В современном фэнтези одно активно противопоставляется другому: зачастую технология и вовсе не совместима с магией, активно противостоя ей на концептуальном уровне, доходя до того, что одно может и вовсе не работать в присутствии иного. Если же мы говорим о сеттинге, где наравне существуют как то, так и другое, как, скажем, в случае Arcanum (2001), они малосовместимы в рамках одного персонажа, которого, как правило, обязывают делать выбор.

В древних мифах мы видим совсем иное. Скажем, Диодором упоминаются «т.н. … дактили», про которых «[некоторые] счи­та­ют, что чис­ло носив­ших это имя было … десять, то есть равно числу пальцев (δάκ­τυ­λοι) на руках … Будучи чародеями, они занимались заклинаниями, обрядами и мистериями … дактили, как гласит миф, открыли употребление огня, а также свойства меди и железа … и изобрели способ их обработки».

Согласно Софоклу в передаче Страбона, «первыми дактилями были 5 мужчин, которые впервые открыли железо и его обработку … у них было 5 сестер … все согласно … считают их колдунами». Р. Грейвс (2003 [1955]), следуя за антропологией своего времени, полагает, что смысл здесь заключался в том, что «во всей первобытной Европе металлургия связывалась с магическими формулами, поэтому кузнецы считали пальцы своей правой руки дактилями, а левую руку оставляли для чародеек», поскольку волшебствовали почти исключительно женщины. Итак, технология оказывается уже с древнейших времён тесно сплетена, а вовсе не противопоставлена магии.

В том же «Аркануме» тот, кто становится особенно умел в магии, уже не может так хорошо управляться с технологией, в том числе и вредить её адептам, — и vice versa. А вот греческая Медея, бывшая, согласно Аполлонию, «сведущей по наставлениям … Гекаты в чарах», такой неспособности вовсе не показывает, напротив, искушена в устройстве автоматона Талоса, механического создания, творения, по одной из версий, приводимых Аполлодором, Гефеста.

Медее у Аполлония прекрасно известно, что хотя Талос «всем телом и всяким членом был нерушим, под лодыжкой ноги кровавая жила вилась, ему назначая пределы жизни и смерти»: та была, по Аполлодору, «заткнута медным гвоздем». Под влиянием Медеи этот гвоздь тем или иным способом был извлечён, отчего «из Талоса вытек весь ихор, и он погиб».

То, что называют «магическим мышлением» в наши дни тоже показывает, что о противостоянии не идёт и речи. Т.н. патоморфоз, изменение формы протекания заболеваний, в том, что касается тех душевных болезней, которые называются delirium, это отлично показывает: если раньше подверженные бреду воздействия были убеждены, что страдают от порчи, злого глаза, в общем, наведённого колдовства, то сейчас они скорее скажут, что им вредит некое облучение технического происхождения.

Иными словами, последнее совершенно заняло роль волшебства в глазах обывателя, не особо для него явление другого рода, — что и неудивительно, ведь что средний человек знает об устройстве всех этих сложных приспособленией? Для него вовсю работает третий закон А. Кларка о достаточно развитой технологии: она уже не отличима для простолюдина от волшебства. Так замыкается круг.

⬅️ «Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам», 3/3

Как известно каждому, хоть немного знакомому с лингвистикой, идиомы переводить не следует, им нужно подбирать соответствие из искомого языка — что и неудивительно, ведь их суть в том и состоит, что вывести значение устойчивого оборота из одних составляющих его слов невозможно, смысл его почти всегда тесно связан с культурой народа, его употребляющего, и для иноязычника не ясен.

(Впрочем, правило это не совсем корректно: ведь есть языки, где фразеология куда реже употребима, нежели в иных, и в таком случае её следует передавать самыми обычными выражениями, по смыслу, — и наоборот, в обратную сторону превращая типичную речь в витиеватое высказывание, как следует всегда наступать, скажем, в случае переложения с английского на русский и обратно.)

Но что, если всё совсем иначе, и выражение имеет хождение в целом ряде языков, тогда как его истоки, напротив, не ясны вообще никому? В таком случае этимология запросто может оказаться далекоидущей, крайне древней и донельзя неожиданной… прямо как всё вышло в данном случае.

Речь сейчас пойдёт о склонности, характерной не только для русской традиции, но и целого ряда европейских языков. И там, и здесь обманутого известным образом супруга принято именовать «рогоносцем»: так, в Англии и США про несчастного скажут, что он wearing horns, а во Франции — avoir des cornes, тогда как в Италии и Португалии его обругают соответственно cornuto и corno, что, хотя это и сложно представить, ещё более страшные оскорбления, нежели таковые же у соседей. Однако причём тут вообще рога? Какая тут связь?

В отечественной среде этим вопросом уже успели задаться, в чём легко убедиться, загуглив, и тем обнаружив тех, кто неизменно отвечал на него при помощи одного и того же набора крайне сомнительных этимологий, которые бездумно копировал друг у друга ряд изданий, изначально взяв их в «Словаре русской фразеологии» (1999).

Версии эти легитимны, и встречаются в академических исследованиях, что, впрочем, не делает их лучше, ведь большинство их возводит происхождение понятия к Средним векам, а то и позднее, чем сразу дисквалифицирует, ведь оно встречается уже у древних греков: согласно Артемидору (II в. н.э.) неверная жена «наставляет мужу рога» (κέρατα αύτω ποιήσεἰ), а комментарий к эпиграмме Лукиллия (I в. н.э.) именует мужа, «имеющего много Парисов в доме своей Елены», κερασφόρος, буквально «носящим рога»; последнее, собственно, является дрейнейшим известным упоминанием выражения.

Однако прежде чем продолжать, следует упомянуть один неочевидный ляп такого известного кинофильма как «300» (2006), в отличие от многих иных огрехов произведения, явно прошедший мимо широкой аудитории. В тот момент, когда царь Леонид тренирует сына (чего, к слову, быть никак не могло, поскольку последний был рождён уже после смерти отца в битве при Фермопилах, posthumously), их прерывает прибытие послов, и правитель успевает дать ребёнку последний совет: «First, you fight with your head», на что мать, царица Горго, добавляет собственный: «Then, you fight with your heart».

Естественно, посыл здесь невероятно прост, и «сражаться головой» означает «с умом», а «сердцем» — «с чувством»; проблема тут в том, что это в наши дни данным органам назначают подобные функции, а вот древние считали совсем иначе, и потому подобным образом бы никогда не высказались.

«Уперевшись рогом», 1/3 ➡️

Так, разум они помещали вовсе не в голову, но в район лёгких (φρένες), будучи цивилизацией устного слова, великими любителями и умельцами говорить. Голова же, по их мнению, была наполнена совсем иным — жизненной силой, отождествлённой с душой, «псюхе» (ψυχή): согласно проф.-клас. Р. Ониансу (1999 [1951]), «жизнь содержалась во „внутренностях“ головы (εγκέφαλος), т.е. в мозгу и спинномозговой жидкости».

Руководствуясь этой логикой, пишет д.фил.н. М.А. Корецкая (2014), можно понять, почему Афина отвергла прежде любезного ей героя Тидея, отца могучего Диомеда, увидев, как он, смертельно раненый, высасывает мозг из расколотого черепа убитого им противника: возмущена она была не столько мерзостью, сколько нечестивостью происходящего, ведь герой, по сути, пытался отменить собственную смерть, компенсируя стремительно утрачиваемую им жизненную силу, поглощая оную напрямую из её источника.

Будучи схоже по цвету, вещество это затем оказалось отождествлено с другой дарующей жизнь жидкостью, и «позднее в Греции господствовало представление, согласно которому семя являлось псюхе и накапливалось в голове», тогда как функцию тестикул полагали вспомогательной и крайне ограниченной. Как пишет Онианс, «кажется вполне естественным и логичным, что жизнь или псюхе, которой человек наделяет другого, исходит от его собственной … т.е. из его головы, и потому семя, несущее новую жизнь, должно состоять из того же вещества».

Всего этого долго не были способны понять новоевропейские учёные, упорно переносящие на греков свои представления, оттого и Афину записав в богини мудрости на основании рождения её из головы Зевса, и, далее, в мудрые птицы — животное-атрибут богини, сову. В действительности же здесь всё довольно просто, и «миф о рождении ребенка из головы Зевса объясняется поверьем, согласно которому в голове содержится семя». Афина же, к слову, к мудрости имеет ноль отношения, её функция — то, что французы называют les ruses de l'intelligence, а англичане — cunning intelligence: нечто вроде хитроумия.

К слову, если тут кому-то вдруг вздумается посмеяться над греками за подобные взгляды, столь далёкие от актуальных представлений современной анатомии, ему следует, как водится, «на себя оборатиться»: ведь, по иронии, упомянутая выше неспособность никак не помешала новоевропейцам это восприятие древних преспокойно, нимало не критикуя, пронести в виде научной теории до наших дней; как пишет д.фил.н. Л.Я. Жмудь (1994) «взгляд на мужское семя как на часть головного мозга продержался в европейской науке вплоть до нач. XVIII в.»

Итак, голова, по мнению древних, содержала жидкую порождающую силу, которая была столь велика, что не могла удерживаться внутри, проявляясь, к примеру, в виде волос: согласно Аристотелю, оные «на ней растут благодаря этому изобилию влаги», а персонаж Плавта «вычёсывает локоны от самого мозга». Как указывает Онианс, «волосатость считалась признаком половых сил, а лысина изобличала утрату семени», что подкреплялось наблюдением, по Алкмеону в передаче Аристотеля, что волосы бороды начинают расти тогда же, когда начинается половое созревание, и, соответственно, производство семени. Безбородость же увязывалась с бесплодием, будучи характерной для евнухов.

⬅️ «Уперевшись рогом», 2/3 ➡️

В это верили не только греки: так, библейский богатырь Самсон теряет всю свою силу, когда его обманом бреют налысо (из чего, к слову, следует факт влияния уже на столь древнейшие мифы евреев взглядов, характерных не для них, но индоевропейцев.) Вот почему во все времена так неприлично было, если женщина ходила с распущенными волосами: концептуально она тем как бы выставляла на всеобщее обозрение свою плодородность и воспроизводящую мощь.

Касается всё это и рогов, ведь, по Ониансу, «то, что растет из головы … воспринимается как продолжение того, что находится в самой голове». Демокрит, согласно Элиану, считал, что рога оленя состоят из жидкости головы, которая за счёт избытка своей силы не способна больше удерживаться внутри, и «выходя за пределы тела, затвердевает, поскольку воздух охлаждает ее и превращает в рог». По той же логике функционирует и знаменитый «рог изобилия», по основной версии отломившийся с головы вскормившей самого Зевса козы Амалфеи.

«Рога считались продолжением мозга, стихии порождения, поэтому „рог“ и „мозг“ назывались родственными словами», продолжает Онианс. Так, легко заметить единство происхождения у таких слов как лат. cornu, греч. κέρας, нем. horn, означающих рог, с одной стороны, и лат. cerebrum, греч. κάρα, нем. Hirn, которыми именовали голову или мозг, с другой.

«Отмечалось также, что рога полностью развиваются по достижении зрелости, как и волосы», они «есть проявление порождающей мощи и используются … преимущественно в половой жизни», в частности, самцами в брачных схватках за самку. Так вот всё изящно сходилось в мировоззрении греков.

В особенности ценился такой рог, который присутствовал на теле в одном экземпляре, тем самым становясь концентрацией все мощи тела, то есть оный у единорога и того, кого греки называли «скифским ослом» или же ῥινόκερως (от ῥίς, «нос», и κέρας, «рог»): их рога полагались воплощением производящей силы природы. Во времена Онианса, как он сам признаётся, носорогов всё ещё активно истребляли, поскольку их рога считались сильнейшим афродизиаком, а в Средневековье считалось, что единорога нельзя поймать никакими средствами, но только привлечь непорочной девицей, которой он сам, добровольно, положит голову с рогом на колени.

По той же причине из рога так любили пить: в нём любая жидкость как бы приобретала дополнительные свойства жизненной силы, и потому-то, пишет Онианс, «языческая вера в могущество рогов побудила христианскую церковь запретить питье из рога. Им можно было воспользоваться лишь в том случае, если никакого другого сосуда не было под рукой, и то предварительно осенив себя крестным знамением».

Человеческий «рог», впрочем, греками помещался не в районе головы, а пониже: слово κέρας, например, у Архилоха, служит эвфемизмом для обозначения мужского фаллоса. Именно таков смысл у насмешки Гектора над Парисом, которого он именует «хвастун, гордый рогом (κέρα αγλαέ), преследующий девиц». Потому же англоязычные называют сексуально возбуждённого человека «рогатым», horny.

Поскольку «рогатость» означает сексуальную и не только силу и мощь, то, соответственно, обладать ею вовсе не плохо, совсем напротив. Как же это превратилось в столь дурной эпитет? Логика тут следующая: потерпевшему измену как бы не хватало оной «рогатости», что и сподвигло супругу искать удовлетворения на стороне. Это как бы вызывало у бедолаги стремление исправить упущение, в чём ему старались помочь окружающие: так, в Средние века сострадательные знакомые и соседи утешали его, украшая голову рогами, пишет Онианс, «чтобы вернуть ему недостающую сексуальную мощь и задор».

В этом обманутый муж как бы уподобляется оленю, который в случае, если теряет рога, также утрачивает как смелость, так и стремление к самкам. Овидий пишет о том, как у него на голове появились «поздние рога» уже после измены возлюбленной, хотя требовались раньше. Итак, рогоносец становится таковым как бы запоздало, а по-хорошему ему следовало быть им, хотя и совсем не в том смысле, в каком обычно это понимается, изначально, и тогда он и не знал бы никаких матримониальных проблем.

⬅️ «Уперевшись рогом», 3/3

Ранее мы уже успели понять, в чём с точки зрения древних состояла концептуальная суть жертвоприношений: в их ходе как бы вырисовывалось место такого явления как цивилизация в великой дихотомии, которую Ницше характеризовал как «аполлоническое-дионисийское», а Батай — «трансцедентное-имманентное», восстанавливался, хотя бы и лишь отчасти, созданный по вине человека в ней дисбаланс. Рассказано было, что, как и почему приносится в жертву на примере, пользующим метод, любимый равно самими греками и наследующими им новофранцузами, структурный, от обратного.

Напомню также, что в жертву ранние греки приносили преимущественно зерно, вино и мясо. Однако выбор в пользу именно этого набора выходит за рамки описанной ранее логики, по которой возвращается обратно в суверенность прежде из неё изъятое в ходе производства. Есть тут и кое-что ещё.

В ходе типичной жертвы, как правило, убивался бык, либо множество их, после чего получившееся мясо готовилось и съедалось присутствовашими, что было важнейшей частью процесса. Его роль была столь важна, что даже используется как сильнейший аргумент против того, что пифагорейцы, как когда-то считалось, практиковали вегетарианство: ведь, как пишет д.фил.н. Л.Я. Жмудь (1997), «пифагорейские гетерии … были теснейшим образом связаны с политической деятельностью», а «от политика … любой официальный религиозный праздник требовал участия как в жертвоприношениях, так и в последующей трапезе», и отказ от принятия мяса поставил бы крест на их социальной жизни, что со всей очевидностью не так, — ведь, напротив, влияние последователей Пифагора было огромно, они так или иначе участвовали в управлении множества городов Великой Греции, что на юге Италии.

Итак, греческая жертва осуществлялась, если так можно сказать, безотходно, употребляясь там же, на месте, в пищу, сжигалось же только то, что нельзя было съесть: у Гомера, отмечает проф.-клас. Р. Онианс (1999 [1935]), доля богов в жертвоприношениях это зачастую одни только «μηρία, т.е. кости … укрытые жиром и политые или не политые вином». Иными словами, богам даровались в основном какие-то отходы, что немедленно заставляет вспомнить ту самую фразу «на́ тебе, Боже, что нам негоже».

Это заставляло многих рассуждать о рациональности или даже несерьёзности греческой жертвы, которая вроде как ни во что не ставит олимпийцев, даруя им буквально мусор: другой пример такого рода можно найти хотя бы у Эзопа, в басне про путника, который обещал жертву Гермесу, однако имел лишь миндаль и финики, и в итогу даровал богу одну лишь скорлупу от орехов и косточки от плодов… Может, это верно и про богов?

Согласно Ониансу, уже «со времен Гесиода люди гадали, почему им достается вкусное мясо и внутренние органы жертвы, а богам только кости и жир»: сам великий рапсод полагал, что так вышло, когда сочувствующий людям титан Прометей задумал обхитрить Зевса, в те времена враждебного человечеству.

Согласно «Теогонии», «тушу большого быка Прометей многохитрый разрезал и разложил на земле, обмануть домогаясь Кронида. Жирные в кучу одну потроха отложил он и мясо … Белые ж кости собрал он злокозненно в кучу другую и … покрыл ослепительным жиром», после чего предложил громовержцу выбрать, что всегда будет даровано богам, а что станут забирать себе люди.

«„На́ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений», 1/3 ➡️

Зевса, однако, провести ему не удалось: тот, «многосведущий в знаниях вечных, сразу узнал, догадался о хитрости. Злое замыслил против людей он»: сделал выбор в пользу несъедобных частей нарочно, но в отместку «силы огня неустанной решил ни за что не давать он людям ничтожным, которые здесь на земле обитают», чтобы сырым ели доставшееся им мясо люди. Однако и тут пришёл на помощь Прометей, похитив огонь с Олимпа, за что впоследствии и был на многие века прикован по приказу Зевса цепями к горе.

«С этой поры поколенья людские во славу бессмертных на алтарях благовонных лишь белые кости сжигают». Неплохая история, не так ли? которая, увы, является лишь поздней рационализацией... Она — попытка заново объяснить, а почему же так вышло: хотя Гесиод всего лишь второй достоверно известный исторически поэт, уже к его времени греки успели забыть, какой же смысл их предки вкладывали в эти самые облитые жиром и вином кости. И только сейчас мы можем его восстановить.

Как пишет Онианс, хотя описания Гомера о том, как после смерти греки поступают с костями Патрокла и Ахилла хорошо известны, «сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этому обряду наука до сих пор не дала». Что характерно, способ их хранения донельзя напоминает вышеописанный акт жертвоприношения: так, в Илиаде после сожжения тела Патрокла его кости греки бережно достают из пепелища и помещают в сосуд, «двойным покрывши их жиром», в Одиссее же о костях Ахилла говорится, что они в хранятся в «неразмешанном вине».

Здесь следует вспомнить о том, какой греки воспринимали то, что называют душой. Многие у нас столь привыкли к (пост)христианскому её восприятию, что и представить не могут ничего иного, и при этом слове представляют эдакую полную копию тела, но одетую в молочно-белые одежды, играющую на арфе и возносящуюся на небеса. В качестве примера можно вспомнить пресловутого Э. Юдковского, хм, «популяризатора», мгм, «науки», который в своём fanfiction устами героя полагает «очевидной» истиной тот факт, что «такой штуки, как душа, не существует», имея в виду именно описанную её вариации, иные не рассматривая в принципе. Такой вот стереотип.

Прежде, когда затрагивался вопрос греческих погребальных обрядов, мне уже довелось рассказать о той психологии, которая древними вкладывалась в кремацию: они тоже полагали, что душа является духовной копией тела, однако таковой, по их мнению, может стать только уже после гибели последнего, тогда как покуда человек жив, его «псюхе» (ψυχή) или же эон (αιών) в жидком виде пребывает внутри организме. После же смерти, чтобы он упокоился, её необходимо выпарить, преобразовать в газообразное состояние, для чего тело с его жидкостями и сжигается.

Даже такие маргиналы, удалённые от греческого мейнстрима, как т.н. орфики, полагали, что душа спускается в царство Аида «сухой» (αυος): «Я высохла от жажды и погибаю», жалуется душа в одной из их табличек. Мёртвые вообще чаще всего характеризовались греками как «высушенные», и, по Ониансу, «испытывали величайшую потребность во влаге, в жизненной жидкости … которая возвратила бы им состояние „живущего“, „влажного“».

Вот почему умерших древние (вс)поминали «чаще всего … в виде возлияний (χοαί)», при этом используемая жидкость как бы поглощалась его душой-псюхе. При этом часто употреблялось вино, и это был один из редких случаев, когда оно оставалось неразбавленным. Однако, поскольку тем же образом укреплять можно и душу ещё живущего, таким же был «обычай, налив в чашу несмешанного вина, выпить за здоровье кого-то присутствующего или отсутствующего». Именно отсюда, к слову, возникла манера, известная и у нас, высоко поднимать хмельные тосты одинаково за здравие и за упокой, употребляя, однако же, рационально внутрь, а вовсе не проливая мимо.

⬅️ «„На‌ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений», 2/3 ➡️

Однако почему именно вино? Как оно может заменить и восполнить естественную влагу? Всё дело в том, пишет Онианс, что «древнейшие греки признавали родство людей и растений», соответственно и «жидкость, содержавшаяся в человеке, отождествлялась с соком растений», была буквально тем же. Позднее Аристотель, выводя свою концепцию души, также полагал, что растения обладают такой душой, которая есть и у человека, просто у него она тем не ограничивается, а содержит кроме этой и более сложные части.

Ими вообще «считалось, что животная жизнь и растительная существуют по одним и тем же принципам», в частности, это касалось высушивания, порой необходимого для новой жизни, ведь, «как правило, для получения урожая семена нужно предварительно подсушить, т.е. как бы умертвить … Этот период покоя, сухости, почти смерти зерна … во время которого совершаются изменения, необходимые для нового порождения». Тут можно заодно увидеть, что идея перерождения души, реинкарнации, или, точнее, метемпсихоза (μετεμψύχωσις), логически вытекала из народного мышления, а вовсе не возникла откуда-то внезапно.

Кроме прочего, «из представления о жизни как жидкости и о сухости умерших вырастает широко распространенная идея „живой воды“», которую греки знали в виде легенды, известной из схолиона к «Государству», рассказывающей о Главке, получившем бессмертие из соответствующего источника (αθάνατος πηγή), использованием подобной же воды Геродот объясняет долгожительство эфиопов.

«Этой же идеей объясняется попытка омолодить старика, сварив его в кипятке: таким образом в человека поступает эон взамен его собственного, уже иссякшего»: в частности, такое обещалась проделать Медея, впрочем, в большинстве случаев жестоко обманув. Отсюда вытекают все новоевропейские сказания такого рода, начиная с «Конька-Горбунка» и заканчивая историей поиска источника конкистадорами в Америке. «Эту же мысль мы обнаруживаем в крещении», продолжает Онианс: «не просто омовении, но передаче с водой новой жизни»: «крещение, как и кипячение в котле, воспринималось как новое рождение».

Ещё живым тоже крайне важно восплонять запас своей «влажности», эона, который неизменно уходит, например, с потом; впоследствии Плиний вслед за древними «отождествляет эту жидкость с жиром … позже … и костный мозг (medulla). Итак, «жир, костный мозг … идентифицировались с жидкостью и жидкой составляющей жизни».

По ходу дела теперь, пишет Онианс, «мы можем лучше понять и обычай смазывать тело маслянистой жидкостью или мазью»: то же оливковое масло, которым столь любили натирать тело греки, согласно их представлениям, «проникая сквозь поры, возвращало телу утраченное с потом вещество жизни и силы». Ведь «с точки зрения греков, суть умащения заключалась в проникновении вещества в тело», введении его под кожу. Похоже мыслили потом и римляне: так, у Плавта персонаж «восплоняется (replere) мазями», а у Петрония уставших «восстанавливают» (refecerunt) маслом.

Вернувшись после этого небольшого экскурса назад к жертвоприношению, «теперь мы понимаем, что боги вовсе не были обмануты — они получали вещество жизни», подытоживает Онианс. Для них воскуривалась сама псюхе, содержащаяся в жире и костном мозге, точно так же выпаривалась, как и при кремации: «На погребальном костре вещество жизни отделялось от тела и исчезало в виде пара. В виде пара поднимается к небесам и приношение богам, высвобожденное огнем на алтаре».

Итак, в то время как люди поедали тела животных, боги ели последних души. Они поглощали эон, а ведь это слово вовсе неспроста в наши дни имеет значение «вечность», да и римский аналог понятия звучит весьма всеобъясняюще: aeternitas.

⬅️ «„На‌ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений», 3/3

Менее недели произошёл очередной Хэллоуин, вновь вызвав бурные чувства у всех тех, кто видит себя охранителями некоей «отечественной традиции» от «дурного влияния» извне. Не первый уже год уже можно наблюдать, их яростные нападки на тех, кому по нраву подобные бусурманские, а то и «сатанинские», по их мнению, увлечения.

Последним термином, к слову, сейчас они обозначают вообще всё, минимально им не нравящееся, в точности как коммунисты именуют всё и вся «фашизмом»: уже в 1944 г. Оруэлл замечал, что такое применение приводит только к тому, что по итогу «слово ... почти полностью лишено смысла», ведь, как признаётся, «слышал его в отношении фермеров, лавочников ... телесных наказаний, охоты на лис, боя быков, Комитета 1922 г., Комитета 1941 г., Киплинга, Ганди, Чан Кайши, гомосексуализма ... Ассоциации молодежных общежитий, астрологии, женщин, собак и не знаю, кого еще». То же мы видим и здесь.

Соседняя ветвь христианства, известная как католичество, на взгляд эдаких охранителей, поступила крайне дурно, интегрировав в своё время в себя подобное откровенное язычество, хотя бы и под видом «Дня всех святых», впрочем, касается это и «Дня Святого Валентина», который также у нас стараются заменить очень своеобразным аналогом. Не противостоя всему этому навязыванию, убеждены они, мы обречены быть замещены культурно, и, ergo, погибнуть духовно: прежним останется одно название народа, суть же станет совершенно другой, подобно тому, как например, нынешние египтяне или греки не имеют вообще никакого отношения к тем народам, которые так именовались в древности.

И им стоит верить, ведь они знают, о чем говорят: в конце концов, мы говорим о религии, которая сама была здесь совершенно чуждой, придя незваной и насильно заменив в своё время иную, местную, естественную, развившуюся из общего для всех индоевропейцев корня. Итак, они опасаются, что и с ними поступят аналогично, видят свой же modus operandi, потому страх этот столь понятен, близок, — тем паче, что подобное воздаяние им обещано… самой же главной книгой христианства: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними».

Но не только и не столько некое «влияние чуждых нам современных западных ценностей» здесь они пытаются предупредить. Вовсе не новый враг их пугает, но прежний, который даже спустя столько веков упорно отказывается умирать: так и недоеденная ими Античность.

Так, «День влюблённых» просто и без затей восходит к римским Луперкалиям, которые были запрещены ещё в 496 г., что, как мы видим, не особенно помогло, простой люд решил, что ему виднее, и пронёс праздник для нас сквозь время. И что же, они всерьёз полагают, что их запретительные попытки сейчас, когда христианство стало бесконечно более беззубым, удадутся лучше? Довольно наивно-с… Так или иначе, как поётся в одной rebel song, «for 800 years we've fought you without fear, — and we'll fight you for 800 more». Вот и оказывается, что подлинной, по-настоящему народной традицией в этом случае оказывается полное игнорирование потуг «запретить и не пущать», отношение к воззваниям фундаменталистов как к белому шуму, саботирование веками.

Сим, кроме прочего, выходит, что эти охранители совершают преподлую подмену понятий, ведь отменить они стараются, против того, что говорят, не поветрие, не какое-то новьё, но ту самую посконность, погубить традицию.

«Борцам с неизбежностью», 1/3 ➡️

Что же до Хэллоуина, то он много старше, чем празднество народа, сочинившего вышеупомянутую песню, и те, кто называли его Самайн, уже утратили всякое понимание его глубинной сути. Древнейшие упоминания о нем не сообщают ничего кроме смутной, неясной связи с мёртвыми, которые в этот день вроде как начинают ходить среди живых, поскольку истончается завеса, отделяющая миры тех и других: отсюда и проистекает основной и наиболее узнаваемый элемент праздника, переодевание в различную нечисть, предпочтительно то, что называют «немертвым», undead. Впрочем, и ношение костюма просто необычайного персонажа вполне отвечает идее — тем сильнее, чем более оный отличен от самого перевоплощающегося.

Только в наши дни, благодаря развитию науки компаративистики, той, которая indoeuropean studies, стало ясно наконец, что здесь к чему: в своё время, в глубочайшей древности, когда индоевропейцы ещё были единым народом с общим языком, то был день возвращения домой «армии мёртвых», ужасающей и знаменитой Дикой охоты, представлявшей собой на деле молодёжные юношеские отряды, инвестные как *kóryos, тема которых здесь уже не раз затрагивалась. Целых полгода до своего триумфального homecoming a.k.a. νόστος эти молодые люди жили вдали от общества, которое их породило, что было их испытанием в процессе получения аттестата зрелости.

Их излюбленным приёмом в процессе этого «выгуливания» было притвориться, да так, чтобы и самим поверить, «нечистой силой»: в первую очередь, оборотнями, затем — умершими людьми. Последними они до своего возвращения у себя дома, собственно, и считались, были там уже «отпетыми» и оплаканными, а оное, соответственно, проходило по категории воскрешения. Фрэзер и примкнувшие английские болтуны в своё время сочинили не имеющую отношения к реальности «умирающего и воскресающего бога», однако своё здравое зерно в ней было: просто происходило описываемое не с небожителями, но со вполне земными, и в массовом порядке. В их случае undead означало, что они и не были по-настоящему мертвы, хотя концептуально вообще все воспринимали их именно так, от врагов до ближайших родственников.

Известные легенды, связанные с Самайном, сохранили только рудименты древней сути явления, однако нечто отдалённо знакомое мы разглядеть-таки иногда можем: так, герой Келит упоминается как лидер фианны, которая и является ирландской версией *kóryos, и также сказано, что он убивает троих, обернувшихся волками, наконец, именуется «быстроногим» и талантливым сказителем, что, как мы помним, тоже является характерными чертами молодёжи в таких отрядах.

Trick or treat и его аналог у нас, колядки, обычай, при котором дети обходят дома и с некоторой добровольно-принудительностью добывают у хозяев сласти — вот и всё, что осталось от прежней пробирающей до мозга костей суровости kóryos, который, действительно, посещал поселения — только чтобы не оставить хозяевам вообще ничего, часто — и самой жизни, да и вообще сравнять на своём пути всё с землёй; отнюдь не напрасно их сравнивали с саранчой, и даже их бог-покровитель, кроме волков и прочего, повелевал также этими насекомыми.

⬅️ «Борцам с неизбежностью», 2/3 ➡️

Функции этого бога впоследствии неравномерно распределились в ходе разделения религий у разделившихся индоевропейцев: у каждого народа это случилось по-своему, и нет ни у кого из них такого божества, про которого можно определенно сказать, что он является ипостасью того изначального. Скажем, в случае греков между собой его первоначальную суть разделили, в порядке убывания объёма, Аполлон, Гермес, Зевс и Пан.

Характерно, что один из, скажем так, «потомков» этого волчьего бога отвечал и за Луперкалии, так что облик врага, с которым, если возвращаться к началу разговора, с которым борются у нас ранее упомянутые фундаменталисты-охранители, понемногу вырисовывается... Собственно, библейская книга «Откровение» a.k.a. Ἀποκάλυψις как раз пугает триумфальным возвращением его *kóryos, изображая в 9 главе последний в виде необычайной саранчи с человеческими лицами и такими характерными признаками как женские, сиречь длинные, волосы; далее, сообщается, что она не трогает растительности, но губит людей, а повелевает ею некий «ангел бездны», которому «имя … по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион». Неужели древние вернутся? А ведь и индуистская эсхатология сулит похожее: в Махабхарате обещается, что когда наступит Кали-Юга, править станут, кроме прочих, некие «яваны», что является искажением слова «ионийцы».

Однако всё ещё интереснее, ведь есть и третий донельзя популярный и в то же самое время глубоко и законченно в своей сути языческий праздник, к которому этот бог имеет самое прямое отношение. Он, конечно, спрятался куда лучше, буквально у всех на виду, однако и его, если следовать прежней логике, нужно преследовать, осуждать, а то и запрещать с никак не меньшим азартом...

Речь идёт не о чём ином как… Рождестве/Новом годе, празднестве, внешний облик заимствовавшем у симпосия, события, в ходе которого уже взрослые мужчины, бывшие когда-то довно kóryos, совершали то, что можно назвать «тряхнуть стариной», демонстрируя вечную справедливость поговорки про кормимого волка. Они вспоминали молодость, для чего «одевали в лес» помещение; в этом-то и состоит смысл гирлянд и прочей мишуры, а также ели.

Христианизация, если минимально углубляться в суть, и здесь оказывается ничуть не менее поверхностной, нежели в случае двух других. Впрочем, на тему того, как этот праздник задним числом присоединили к посконно языческим, прекрасно не раз и много кем освещалось, и нет нужды повторяться.

Так что же, стоит ли ждать непримиримой борьбы и здесь? Тем паче, что такая уже была: так, пуритане в Британии и США, прекрасно всё это осознавая, долгое время попросту пресекали празднование Рождества, а некоторые из них так поступают и поныне. А ведь именно им так стараются подражать наши фундаменталисты.

⬅️ «Борцам с неизбежностью», 3/3

ГДЕ НА САМОМ ДЕЛЕ НАХОДИТСЯ ЛЕГЕНДАРНАЯ АТЛАНТИДА, КОТОРУЮ ИСКАЛИ СОВЕТСКИЕ ПОДЛОДКИ

«Что за глупости?», спросят сразу некоторые, увидев название. Какие ещё подлодки, какую Атлантиду? Это всерьёз? Ну, бред же? Хотелось бы. Правда. Но нет: это происходило в 80-ые всерьёз и взаправду.

Всё дело в том, что для новоевропейцев концепция этого острова была так важна, что многие и по сей день не в силах с ней расстаться: аж в 1933 г. организация искателей затерянного острова заявила, что никогда не откажется от идеи Атлантиды, и плевать они хотели на «нудные научные аргументы».

Хотя может показаться, что Атлантида — это исключительно «что-то на рентвшном», это верно разве что для самого недавнего времени, прежде же на протяжении веков это была ключевая в мышлении развитого человечества идея, её интерпретации всерьёз влияли на геополитику.

В какой-то момент с Атлантидой тесно оказался связан даже народ Израилев: скажем, очень многие были убеждены, что «десять потерянных колен» удалились именно туда. И в наши дни печально известный «популяризатор науки» Э. Шломо Юдковский, сам являющийся евреем, не отказал себе в удовольствии поэксплуатировать тему.

Первым же, кто упомянул Атлантиду, что на удивление мало кто знает, является небезызвестный философ Платон, который, выводя остров атлантов в своих сочинениях «Тимей» и «Критий», всего-навсего продолжал свои прежние построения, известные по «Государству», а затем развитые в «Законах».

Поскольку новоевропейцы веками плохо были включены в контекст, сопутствующий созданию этих произведений, никто из них не мог и примерно понять, что же великий афинянин имел в виду. К счастью, сейчас уже всё не так, и в чём тут, собственно, дело, хорошо известно — в т.ч. станет и вам, если ознакомитесь по ссылке (которая, кстати, ведёт к посту в открытом доступе, не закрытому пейволлом).

Существует ли магия взаправду или это всё сплошное шарлатанство? Трудно однозначно дать ответ на вопрос, заданный таким образом. Другое дело — изучить, какие мнения на сей счёт вообще бывают, как думали сейчас и прежде люди: в этом случае объективность исследования будет бесконечно выше, и такое уже встречалось на этом канале. В плане научности между тем и другим вопросом, пожалуй та же грань, что у теологии против религиоведения.

Сравнение с религией тем удачнее, что, как и там, тут, да и вообще всегда, хуже всего крайности, ведь, как заметили уже «семь мудрецов», во всём должна быть надлежащая мера. Так, дурен такой агностицизм, который называют «постоянным принципиальным», заранее объявляющий, что ничем не будет поколеблен, и тем слабо отличим от своего казалось бы злейшего врага, религиозного фанатизма, который мыслит похоже; другое дело «временный вынужденный», ожидающий новых фактов.

С магией обстоит похожая ситуация: даже несмотря на то, что научных и прочих надежных доказательств в пользу её существование и немного, целиком отмести её существование всё же нельзя, а уверенность в ином будет несильно не лучше абсолютной же веры каждому, кто утверждает, что принадлежит к когорте гадалок и колдунов.

Следующая мысль, которая отсюда следует, состоит в том, что способные к магии, быть может, и есть, однако далеко не все, кто себя к таким приписывает, говорят правду. Нация, особо склонная доверять разного рода psychics, американцы, искренне верящая, что экстрасенсорика самая настоящая быль, несмотря на этот факт, давно выработала как раз такое к ним отношение: они убеждены, что далеко не все там мошенники, но большинство, и искусство состоит в том, чтобы отличить одних от других. Этому целиком посвящён такой характерный кинофильм как Red Lights (2012), в котором человек, оказывающийся действительно обладающим способностями, весь фильм разоблачает тех, кто себе подобное лишь приписывает.

Схоже мыслят официалы Католической церкви: несмотря на то, что ежегодно они разбирают тысячи случаев предполагаемого чуда, отправленные расследовать представители лишь очень немногие действительно признают таковыми, в основном же, как сообщали, они сталкивались с откровенным обманом.

Всё это предисловие к тому, что автор этих строк вовсе не собирается утверждать, что персонаж, известный в сети как Екатерина Дайс, является шарлатаном уже по факту того, что предлагает оккультные и подобные услуги. Вовсе нет, тут может быть по-разному; выводы не в её в пользу сделаны на основе совсем другого: того дилетантизма, которым она накормила издание «Ведомости.ру» и который тот, к прискорбию, выдал, не жуя, массам. Собственно, это причина, почему я не прошёл мимо: серьёзное вроде как издание, а значит, такие глупости там опасны.

В ответ на мои резонные замечания упомянутая Дайс попросту удалила комментарий с уточнениями, а затем заблокировала всюду, в т.ч. и в ЛС, но не до того, как заявиться туда с отборным хамством.

Такие торговцы магическим нередко и чаще всего напрасно воображают себя заодно специалистами в культурной антропологии, и эта Дайс входит число как раз последних. Замечу сразу, что такие, кто делает это не зря, тоже очень даже есть, и первой в их числе могу безусловно назвать достойнейшую владелицу канала Fire walks with me.

«Куда нам бросить Κύβο», 1/3 ➡️

«Атлантида?», сразу же спросят некоторые: «Это что-то на рентвшном?» Ну, это же там, на «первом мистическом» ведь о подобном обычно рассуждают, не так ли? После чего постараются держаться от темы как можно дальше, чтобы не оказаться, не приведи боги, замеченными в порочащих связях, к примеру, не станут и читать настоящий текст.

Подобная реакция, конечно, встречается преимущественно у контингента, который можно охарактеризовать как «наивные обыватели»: люди, путём наблюдения за которыми, по Гоббсу, «мы ежедневно убеждаемся», что они, «те, кто заботится лишь о своей утробе и своем покое», «согласны скорее верить всякой неле­пости, чем беспокоить себя ее критической проверкой».

Но постойте, разве не логичнее так охарактеризовать саму целевую аудиторию упомянутого канала, которую он и накачивает сочиняемыми им глупостями? Безусловно, однако в случае оных такой диагноз очевиден; другое дело — те, кто стал жертвами контакта с деятельностью тех, кто себя называет «борцами с лженауки».

Про них всё это верно будет не менее, против того, что сами они считают. Интоксикация «популяризацией» приводит у них к очень определённой аберрации восприятия: они искренне уверяются, что истину не только возможно объективно отличить от заблуждения, но это ещё и относительно нетрудно сделать, — что и пытаются совершить прямо-таки с наскока. Проявляется это исключительно в том, что оные начинают бояться и избегать всего напоминающего хотя бы отдалённо пресловутые «лженауку» и «обскурантизм».

О чём это тут идёт речь? Да всё о том, что многим таким достаточно увидеть слово «Атлантида» в тексте, чтобы отнести исследование к тому самому «мракобесию», что наблюдалось в случае прошлой итерации данного исследования. Ну и что, казалось бы, много разве с простаков возьмёшь? Возможно, что и так, но впечатлило вашего покорного тут то, что соответствующая деформация затронула и тех, кто вроде как зовётся учёными, впрочем, понятно, к выдающимся из числа таковых не относясь даже в самых своих смелых мечтах. И поныне могу припомнить их бурную и необоснованную реакцию, причём и таких, насчё которых затем было замечено, что эти Античность вроде как преподают…

Всё это было вызвано исключительно формой, содержание же таковский люд уже не интересовало. Что и неудивительно, ведь, как известно, вообще все люди, интересующиеся вопросами, делятся на две неравномерные группы: тех немногих, кого интересует суть, аргументы, логика и т.п., и большинство прочих, способных воспринимать что-либо исключительно через призму где-то уже почерпнутых стереотипов.

«Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 1/18

Характерно, что один из самых известных «популяризаторов науки», Э. Шломо Юдковский, выводит как раз подобного персонажа в своём opus magnum: хотя это и оксфордский профессор, он совершенно не способен, в отличие от заглавного героя, мыслить outside the box, тогда как последний, явно выражая мысли автора, напротив, не понимает, «как можно просто ткнуть в кусок реальности и заявить, что он не научен» только на основании того, что не его принято считать таковым.

И он прав, подлинный исследователь должен руководствоваться в первую очередь тем, что уже Платон именовал первым качеством всякого мыслителя: бесстрашие. Ведь научная деятельность вроде как и состоит в преодолении расхожих представлений путём их критического рассмотрения: уже древние греки, как пишет д.и.н. А.И. Зайцев (2000), почти сразу после изобретения ими науки, «выяснили, что подтверждаются очень часто гипотезы, противоречащие наглядной очевидности и прочно укоренившимся мнениям». Традиционное общество же сурово пресекает подобное отклонение, ставя «нарушителя перед угрозой утраты связей с обществом или даже прямой расправы», именно потому стагнируя, оставаясь в целом неизменным на протяжении веков если не тысячелетий.

Тем более странно видеть подобное у тех, кто числится учёными, впрочем, не секрет, что большинство из историков занимается не поиском научной истины, но такими вещами как обслуживание национального мифа: тех «преданий старины глубокой», к которому восходит история страны, опирающихся чаще всего на запредельно сомнительные или даже откровенно сфабрикованные в массе своей источники. Это весьма недалёкие люди, деятели от речеписа, занятие тем же, чем минправды Оруэлла.

Ещё может быть так, что этот страх показаться маргиналом и «мракобесом», вследствие которого некоторая тема табуируется, вызван и неспроста, очень даже намеренно, и целью была как раз такая реакция: такую версию очень любят поклонники конспирологии, и, быть может, правы как минимум отчасти.

И всё же удивительны античники, тем более, специалисты по классической Греции, пугающиеся Атлантиды, учитывая, что вообще-то она напрямую относится профессиональной деятельности, ведь, как стоит напомнить, впервые о ней мы узнаём из диалогов всё того же Платона. Может, дело касается только отечественной среды, только тут так всё плохо? Возможно: ведь за рубежом, того более, исследователи не только не опасаются заниматься темой, но и им, похоже, en masse присуща весьма «обскурантская» позиция на её счёт.

Так, д.ф. и структ. П. Видаль-Накэ (2012 [2005]), видный специалист по вопросу, «исключает любую возможность существования Атлантиды как реального острова и государства посреди океана, до сих пор носящего ее имя», отмечая, что это далеко не мейнстримный взгляд на вопрос в академической среде, и добавляет, что его вышеприведённый вызвал лишь сочувствие со стороны другого мастистого исследователя, Ж. Дюмезиля (известного, в частности, разработкой т.н. теории трёх функций, одной из которых является небезызвестный männerbunde или *kóryos), который отметил, что только немногие коллеги согласятся с подобным радикальным рационализмом.

Это подтверждает д.и.н. Е.Г. Рабинович (1983), которая указывает, что на вопрос «Стоит ли верить Платону?» в контексте Атлантиды «безосновательно положительный ответ в последнее время настолько чаще безосновательно отрицательного, что можно говорить о присущем нашей эпохе „атлантическом благочестии“».

Итак, академический мейнстрим, преобладающее мнение специалистов по вопросу, внезапно склоняется в пользу того, чтобы в Атлантиду верить, а ведь это и будет тем самым, что «популяризаторы» обзовут «научным» взглядом на вопрос, обратный обругав «обскурантским»: ведь критерий здесь не метод, с помощью которого к выводу пришли, но то, кто последнего придерживается. Соответственно, не согласившись с ним, и отказавшись считать Атлантиду реальностью, мы поступим крайне «обскурантски», «антинаучно». Ну и ладно.

«Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 2/18

Как жалуется Видаль-Накэ, «несмотря на все [его и не только] усилия … ничто не может помешать появлению новых „реалистических“ интерпретаций мифа об Атлантиде». Как раньше, так и теперь, где только таинственный остров Платона люд не пробует локализовать, ибо очень уж ему хотелось, чтобы тот и правда существовал в реальности: при случае мы с вами уже изучали феномен неспособности среднего человека смириться с чистой фантазией, work of fiction, которую качество несуществования, совершенной выдумки, в их глазах совершенно обесценивает.

Эту манеру мышления, не побоясь обвинения в том, что сейчас называют ageism, назовём детской: ведь это весьма юному возрасту присуще возмущаться и спорить, когда маме доводится упомянуть, что сейчас они читают-де сказку, легенду, о том, чего, скорее всего, никогда не было.

Грекам, рано возмужавшим, было принять подобное нетрудно, но по мере деградации античной цивилизации, эту способность оная быстро растеряла, и уже в эллинизм можно встретить художественную литературу более раннего периода, принимаемую за историческую истину, даром, что речь может идти о комедии, откровенном и нарочитом стёбе. Всё то же касается и истории Атлантиды, только здесь ситуация бесконечно хуже, ведь речь идёт о сложном философско-концептуальном построении, который понять бесконечно труднее.

Последнее потомкам оказалось не совсем по силам: так, пишет Видаль-Накэ, только в 1779 некто Дж. Бартоли «впервые понял то, что никто не понимал со времен Платона»: что последний сочинил Атлантиду, чтобы вывести некий тезис, а вовсе не описывал нечто действительно существовавшее.

Все прочие же здраво, как им казалось, рассуждали в таком духе: «Греки не дураки были, чай, явно нас не глупее, чтобы просто сидеть выдумывать невесть что. А значит, основано на реальных событиях». И такой ход мысли неудивителен, он присущ человечеству по умолчанию, ведь в массе ему и не должно быть доступно то, что принято называть эстетикой, она вне его оптики. Напомню, что греки так называли то, что по определению не «попробуешь на зуб», принципиально вне деятельности, из которую можно извлечь непосредственную, явную, очевидную выгоду.

Взрослели новоевропейцы долго, и во времена Видаля-Накэ (2001 [1981]) ещё впечатляли газетными заметками, на полном серьёзе заявляющими, что советские подлодки после более чем десятилетних поисков в районе Гибралтара обнаружили лишь складки морского дна, а вовсе не сам затонувший остров, как думали (sic!). «Русские говорят, что это не Атлантида», уточняет заголовок: вот же, а были ведь все шансы на обратное, неправда ли?

И это несмотря на то, что голоса скептиков раздавались к тому моменту уже давно, да и, право, по правде тут удивляешься только, что такие вещи вообще оказалось нужно проговаривать… как мы, однако, видим, они звучали радикально не только тогда, но и продолжают ныне.

Так, Н. Фрере (1749-1751), писал, что «если бы наши современники, жаждущие найти остров атлантов Платона в Америке [sic!], дали бы себе труд чуть-чуть подумать об основном замысле “Тимея” и “Крития”, они бы увидели, что на все это следует смотреть как на философскую выдумку». Того же мнения придерживался Ж.-Б. д'Анвиль (1768): «Почему бы в рассказе Платона об этом событии не увидеть … философа, погруженного в размышления скорее блистательные, чем правдоподобные?».

Наконец, пишет Видаль-Накэ, в 1841 г. Т.-А. Мартен «разобрал все гипотезы, выдвинутые разными учеными и полуучеными по поводу местонахождения исчезнувшего острова … он выражается предельно ясно: „По моему мнению, Атлантида не имеет отношения ни к истории событий, ни к реальной географии“ … и заключает: Атлантиду „пытались найти в Новом Свете. Нет, она принадлежит к другому миру, располагающемуся не в пространстве, а исключительно в читать далее…

«Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 3/18