«Никто же точно не представляет, чем я занимаюсь, вообще. Меня многие узнают и никто не знает. Причем узнают по-разному. Я же говорю, ко мне приезжали брать интервью в свое время очень часто, когда думали, что я писатель-сатирик».
Из интервью Сергея Курехина (1994)
Из интервью Сергея Курехина (1994)
Станислав КРАСОВИЦКИЙ
(01.12.1935 — 10.01.2025)
ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА
Я видел дом. Он выползал.
Потом он старился годами.
Слезоточивые глаза
его украсили фундамент.
А рядом дерево бежит.
И той же верною тропою
идет мадонна и кричит,
махая лайковой рукою.
А по закрученным дворам
бредут разнеженно собаки
и предлагают шулерам
сентенцию о верном браке.
Кругом не видно ни души.
Одна ползучая аллея.
И умирают торгаши,
за кисеею костенея.
И там же я нашел свой след.
Он поперечнее и шире.
Но кто напишет мой портрет,
тому несчастье выйдет в мире.
Ведь за оградою резной,
за украшеньем одалисок
живет владелец закладной
и все заносит в черный список.
Август 1956
(01.12.1935 — 10.01.2025)
ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА
Я видел дом. Он выползал.
Потом он старился годами.
Слезоточивые глаза
его украсили фундамент.
А рядом дерево бежит.
И той же верною тропою
идет мадонна и кричит,
махая лайковой рукою.
А по закрученным дворам
бредут разнеженно собаки
и предлагают шулерам
сентенцию о верном браке.
Кругом не видно ни души.
Одна ползучая аллея.
И умирают торгаши,
за кисеею костенея.
И там же я нашел свой след.
Он поперечнее и шире.
Но кто напишет мой портрет,
тому несчастье выйдет в мире.
Ведь за оградою резной,
за украшеньем одалисок
живет владелец закладной
и все заносит в черный список.
Август 1956
ПЯТЬ «ПЛАСТИНОК» ШКЛОВСКОГО
Виктор Шкловский — писателю Конецкому:
«Знаете, в книгу о художнике Федотове я засадил большой кусок пейзажа из Гоголя. Там, возле театра, в Петербурге... Тридцать лет прошло. И никто до сих пор не заметил. Воровать уметь надо. Если для дела, то это и не воровство, а просто дележка».
Ниже — из «Записных книжек» Лидии Гинзбург:
«Шкловский любит рассказывать о том, как он, работая в какой-то редакции в Берлине, выучил всех машинисток писать рассказы и фельетоны и как от этого редакция немедленно распалась».
Далее:
«Разговор со Шкловским по телефону:
— Скажите, пожалуйста, Виктор Борисович, почему Маяковский ушел из ЛЕФа?
— Чтоб не сидеть со мной в одной комнате.
— А вы остались в ЛЕФе?
— Разумеется, остался.
— А кто еще остался?
— А больше никого».
Теперь слово самому Виктору Борисовичу:
«В одном издательстве мне долго не выплачивали мой гонорар, водили за нос. Однажды, после очередного отказа, я вышел из терпения и в кабинете директора издательства стал молча скатывать большой ковер, покрывавший пол кабинета. Директор онемел. Я скатал ковер, взвалил рулон на плечо (силы тогда хватало) и понес его из кабинета.
— Что вы делаете? — завопил директор.
— Уношу ковер в погашение вашего долга.
Мне заплатили наличными».
И пятая «пластиночка» от ВШ:
«Разглядывал у букиниста интересную книгу. Положил. Ушел. Через несколько дней опять увидел у него эту книгу. Удивился: цена увеличилась вдвое. “Почему?” — поинтересовался я.
“Потому что я видел, с каким интересом вы ее разглядывали…”».
Виктор Шкловский — писателю Конецкому:
«Знаете, в книгу о художнике Федотове я засадил большой кусок пейзажа из Гоголя. Там, возле театра, в Петербурге... Тридцать лет прошло. И никто до сих пор не заметил. Воровать уметь надо. Если для дела, то это и не воровство, а просто дележка».
Ниже — из «Записных книжек» Лидии Гинзбург:
«Шкловский любит рассказывать о том, как он, работая в какой-то редакции в Берлине, выучил всех машинисток писать рассказы и фельетоны и как от этого редакция немедленно распалась».
Далее:
«Разговор со Шкловским по телефону:
— Скажите, пожалуйста, Виктор Борисович, почему Маяковский ушел из ЛЕФа?
— Чтоб не сидеть со мной в одной комнате.
— А вы остались в ЛЕФе?
— Разумеется, остался.
— А кто еще остался?
— А больше никого».
Теперь слово самому Виктору Борисовичу:
«В одном издательстве мне долго не выплачивали мой гонорар, водили за нос. Однажды, после очередного отказа, я вышел из терпения и в кабинете директора издательства стал молча скатывать большой ковер, покрывавший пол кабинета. Директор онемел. Я скатал ковер, взвалил рулон на плечо (силы тогда хватало) и понес его из кабинета.
— Что вы делаете? — завопил директор.
— Уношу ковер в погашение вашего долга.
Мне заплатили наличными».
И пятая «пластиночка» от ВШ:
«Разглядывал у букиниста интересную книгу. Положил. Ушел. Через несколько дней опять увидел у него эту книгу. Удивился: цена увеличилась вдвое. “Почему?” — поинтересовался я.
“Потому что я видел, с каким интересом вы ее разглядывали…”».
* * *
Синод в дождях. Конногвардейский:
минувших листьев слабый плеск,
где Петербург — последний крейсер —
под невским облаком воскрес.
Не крики птиц и пыль растений
вдоль стекол разом натекли
/а пешеход стремится к тени/,
но память неба. Вопреки
всему, что тленно — обратимо
в родную речь до позвонка.
Он закурил — за кромкой дыма.
И тлеет свет по облакам.
12.01.25
Синод в дождях. Конногвардейский:
минувших листьев слабый плеск,
где Петербург — последний крейсер —
под невским облаком воскрес.
Не крики птиц и пыль растений
вдоль стекол разом натекли
/а пешеход стремится к тени/,
но память неба. Вопреки
всему, что тленно — обратимо
в родную речь до позвонка.
Он закурил — за кромкой дыма.
И тлеет свет по облакам.
12.01.25
«Я попал в театр с пропуском за кулисы, который мне передала артистка Щербиновская. Потом, желая выйти, заблудился и попал не в ту дверь», — именно так начинается протокол допроса Есенина в 26-м отделении милиции (от 7 апреля 1924 года). За «дверью» была обычная история: «хотели взять под руки» — «толкнул» — «разбил нос». Документ, ныне хранящийся в РГАЛИ, заканчивается словами: «Виновным в появлении в нетрезвом виде себя признаю, в скандале — нет».
Forwarded from ХРОНИКА МИНУВШЕГО
|СЕГО ДНЯ|
28 января 1888 года — родился литературовед, теоретик и идеолог ЛЕФа, сценарист Осип Брик
|ОСИП И ЛИЛЯ. БРИКИ В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ|
Молодожены — Осип и Лиля — приехали в Нижний Новгород летом 1912 года, где фирме «Павел Брик, Вдова и Сын» принадлежала лавка № 15, находившаяся в караван-сарае на Нижегородской ярмарке. Осип каждый день запирал дверь их номера снаружи и спускался в лавку: строгие мусульманские нормы не позволяли женщине появляться без сопровождения. По вечерам Лиля вместе с мужем посещала увеселительные заведения. Ниже — отрывок из книги «Пристрастные рассказы», куда вошли не только воспоминания разных лет, но и весомая часть эпистолярного наследия «музы русского авангарда».
«Летом я поехала с ним в Нижний Новгород на ярмарку. Жили мы в караван-сарае. Номера были наверху, внизу — лавки. В номерах жили сарты, человек двести, Ося и я. Ося с 8 часов утра и до вечера должен быть в лавке. Я еще сплю, тогда он запирает меня снаружи на ключ. Из моей комнаты в лавку проведен звонок; я дико скучаю и с утра до вечера капризничаю. Звоню я к Осе поминутно, то же самое делает Максим Павлович (отец Брика), когда Ося наверху. Ося с ног сбился, бегая взад-назад, и даже похудел.
Когда мы с Осей ездили в Нижний Новгород, я взяла с собой весь товарищеский архив, в котором были письма Оси и его товарищей друг к другу, женские письма, тетради, исписанные стихами и философскими трактатами. Я читала этот архив как роман, с горящими щеками, но это было самое увлекательное читанное мною в жизни, я чуть не плакала, когда обнаружила, что архив пропал.
<…> Купцы гуляют и на молоденькой, удивительно красивой еврейке в испанском костюме (выступавшей на сцене) количество брильянтов растет с каждой ночью».
Караван-сарай, где останавливались торговцы из Азии, был расположен недалеко от Ярмарочной мечети (территория у дома №13 на Керченской улице) и Бетанкуровского канала.
С Маяковским Брики познакомятся только через три года.
|ХРОНИКА МИНУВШЕГО|
28 января 1888 года — родился литературовед, теоретик и идеолог ЛЕФа, сценарист Осип Брик
|ОСИП И ЛИЛЯ. БРИКИ В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ|
Молодожены — Осип и Лиля — приехали в Нижний Новгород летом 1912 года, где фирме «Павел Брик, Вдова и Сын» принадлежала лавка № 15, находившаяся в караван-сарае на Нижегородской ярмарке. Осип каждый день запирал дверь их номера снаружи и спускался в лавку: строгие мусульманские нормы не позволяли женщине появляться без сопровождения. По вечерам Лиля вместе с мужем посещала увеселительные заведения. Ниже — отрывок из книги «Пристрастные рассказы», куда вошли не только воспоминания разных лет, но и весомая часть эпистолярного наследия «музы русского авангарда».
«Летом я поехала с ним в Нижний Новгород на ярмарку. Жили мы в караван-сарае. Номера были наверху, внизу — лавки. В номерах жили сарты, человек двести, Ося и я. Ося с 8 часов утра и до вечера должен быть в лавке. Я еще сплю, тогда он запирает меня снаружи на ключ. Из моей комнаты в лавку проведен звонок; я дико скучаю и с утра до вечера капризничаю. Звоню я к Осе поминутно, то же самое делает Максим Павлович (отец Брика), когда Ося наверху. Ося с ног сбился, бегая взад-назад, и даже похудел.
Когда мы с Осей ездили в Нижний Новгород, я взяла с собой весь товарищеский архив, в котором были письма Оси и его товарищей друг к другу, женские письма, тетради, исписанные стихами и философскими трактатами. Я читала этот архив как роман, с горящими щеками, но это было самое увлекательное читанное мною в жизни, я чуть не плакала, когда обнаружила, что архив пропал.
<…> Купцы гуляют и на молоденькой, удивительно красивой еврейке в испанском костюме (выступавшей на сцене) количество брильянтов растет с каждой ночью».
Караван-сарай, где останавливались торговцы из Азии, был расположен недалеко от Ярмарочной мечети (территория у дома №13 на Керченской улице) и Бетанкуровского канала.
С Маяковским Брики познакомятся только через три года.
|ХРОНИКА МИНУВШЕГО|
Поэт и переводчик Андрей Сергеев на страницах «Альбома для марок»:
«Я как-то сказал, что думаю о Блоке. Ахматова оживилась:
— Еще один анти-Блок!
— А кто первый?
— Иосиф!
В тот же вечер об общеизвестном случае, но в каком повороте!
— Блок на железной дороге меня не узнал, подошел и спросил: — Барышня, вы свободны?»
«Я как-то сказал, что думаю о Блоке. Ахматова оживилась:
— Еще один анти-Блок!
— А кто первый?
— Иосиф!
В тот же вечер об общеизвестном случае, но в каком повороте!
— Блок на железной дороге меня не узнал, подошел и спросил: — Барышня, вы свободны?»
СВЕЧЕНИЕ
I
<...> минувшее лето — не кадр из ч/б
/пластинка играет/, а свет по тебе.
Нам отблески множил хрусталик речной —
оплыл на Фонтанке холодной пчелой.
Вином и клубникой минута текла
/фонетику счастья снимает игла/,
где август негромок и в срок не угас.
Двойная пыльца нарастала у глаз.
II
Капрон тротуаров и льдинку на лбу
хранит моя память. За то и люблю
вплетение звука — недолгий мотив,
снижение чаек, что выше молитв.
Пусть встречу венчает живая свеча
на каждое лето /и дождь замолчал/,
чтоб тьма грозовая задеть не смогла
над Финским заливом сухого крыла.
I
<...> минувшее лето — не кадр из ч/б
/пластинка играет/, а свет по тебе.
Нам отблески множил хрусталик речной —
оплыл на Фонтанке холодной пчелой.
Вином и клубникой минута текла
/фонетику счастья снимает игла/,
где август негромок и в срок не угас.
Двойная пыльца нарастала у глаз.
II
Капрон тротуаров и льдинку на лбу
хранит моя память. За то и люблю
вплетение звука — недолгий мотив,
снижение чаек, что выше молитв.
Пусть встречу венчает живая свеча
на каждое лето /и дождь замолчал/,
чтоб тьма грозовая задеть не смогла
над Финским заливом сухого крыла.