Казалось бы, что может быть безобиднее блинов. Однако стоит кому-то выложить фото своей стопки, как в комментариях тут же появляются возмущённые. Одним блины кажутся слишком толстыми, мол, настоящие должны быть тонкими, как пергамент. Другие требуют немедленно отчитаться: жарили на родном вологодском масле или на модном кокосовом, почему именно такая мука и откуда вообще такой варварский рецепт. Третьи, особенно отбитые, видят в невинной стопке поддержку репрессивных режимов. И если вы думаете, что я преувеличиваю, то нет.

Вообще, блины — крайне конфликтная тема. Достаточно вспомнить, как под знаменитым рецептом Татьяны Толстой стабильно разгорается срач вселенских масштабов.

Но если без шуток, блины — просто мой любимый каноничный пример. Под постами о книгах (спасибо, что не у меня в канале) регулярно появляются люди, уверенные, что читать могут только богатые бездельники, а нормальные люди работают на трёх работах и такими глупостями не занимаются. Под статьи о пробежках приходят те, кто восстанавливается после травм и требует признать неравенство стартовых условий. Под фотографией любимого шерстяного пледа обязательно найдётся аллергик, возмущённый вашей наглой радостью. Под фото дождя гарантированно придут страдающие от мигреней.

Сегодня утром прочитала новость о выходе книги известной петербургской некрополистки. Казалось бы, событие узкое, камерное, в моём наивном представлении лишённое поводов для скандалов. Но и тут нашлись обиженные: оказывается (вот уж новость), некрополистов много, а пишут опять не про тех. Никого не волнует, что пост посвящён конкретной книге конкретного автора.

Интернет в этом смысле очень надёжен: всё, что может быть истолковано в обидном ключе, будет истолковано в обидном ключе. Как водится, чем теплее на улице, тем тоньше кожа у комментаторов.

Чёрт знает, зачем я купила эту книгу. И тем более чёрт знает, зачем её прочитала. Но зацепила она меня как-то странно.

Это очень специфический текст, который объективно непросто читать. Сбивчивый, хаотичный, эмоциональный, очень эмигрантский.

Я хорошо понимаю, что такое тоска по Петербургу, особенно когда город существует в тебе болезненной тенью, поэтому эмоции автора мне понятны. На протяжении всего текста Барскова крайне своеобразно выясняет отношения с городом: она помещает себя в тела давно умерших героев — в основном в Сибиллу Мериан и её дочь Доротею Гзель — и говорит их голосом.

Могу поспорить, что ни об одной из них вы не слышали. Тем не менее, обе дамы, как выяснилось, были культовыми фигурами своей эпохи. Доротея Мериан — художница, дочь великого энтомолога Сибиллы Мериан. Той самой Сибиллы, которая открыла для Европы метаморфозы у насекомых, наблюдая, как гусеницы превращаются в бабочек. Доротея приехала в Россию по приглашению Петра I, стала наставницей первых русских акварелистов, работала в Кунсткамере и проживала в чужой для неё стране собственную потерю дома и языка.

Книга устроена как череда набегов: на архивы, на старые карты, на петербургские улицы, на сохранившиеся упоминания о семье Мериан. Барскова исследует, как устроен процесс забвения, как мало остаётся от человека через двести лет, как трудно удержать связь с городом, который за это время менялся слишком много раз. Нет линейного сюжета — только попытка собрать по осколкам общую картину.

Кроме этого в тексте довольно много стенаний, но когда автору удаётся выйти за пределы своей хаотичной вселенской печали, начинается самое увлекательное. Барскова живо описывает, сколько грязи перетаскали на строительство Петербурга, как учили рисовать акварелью, какие экспонаты собирали для Кунсткамеры и кому Петр I дарил лодки. Именно в этих почти случайных подробностях город становится ощутимым.

Вообще весь текст устроен вокруг попытки собрать Петербург — город, который вечно строится и вечно разваливается — заново. Барскова переселяется в своих героинь, смотрит на улицы глазами тех, кому они изначально чужды, чтобы прожить собственную утрату. Текст сбивчивый, рваный, местами тяжёлый. Но если присмотреться, становится видно, что речь всё время идёт об одном и том же: о невозможности вернуться домой и о постоянной необходимости меняться.

#чтопочитать

Творческий партнёр — это когда ты с ним ссоришься, а он уже придумывает, как ты умрёшь в третьей главе. Классика.

Вы, наверное, заметили, что канал давно вышел за пределы исключительно книжной тематики и превратился в место, где я разглагольствую обо всём, что хоть немного волнует, забавляет, интересует и, в особо тяжёлых случаях, не даёт спать.

И вот что подумала: может, вам интересно узнать обо мне что-то конкретное? Не только про книги, но и про быт, репатриацию, любимую еду, привычки и всякое другое, что обычно остаётся за кадром. Но про книги, конечно, тоже можно.

Запустила анонимный вопросник. Можно задавать любые вопросы — на часть буду отвечать лично (через бот), а раз в пару недель буду собирать самое любопытное и делиться в канале.

Ну и если хочется спросить что-то без обходных путей, неанонимно и вотпрямщас — велком в комментарии, я не кусаюсь.

Прочитала, что BBC «воскресила» Агату Кристи, чтобы та продавала курсы по писательскому мастерству. То есть человек умер, вошёл в историю, а спустя почти пятьдесят лет его зовут вести вебинары по копирайтингу.

Я наивно думала, что оживлять мёртвых — это прерогатива оккультистов, спиритических салонов, магов третьего разряда или, в худшем случае, голливудских сценаристов, которым надо вытащить персонажа из могилы ради очередного сиквела.

Могу звучать как луддит, но воскрешение человека ради онлайн-курсов кажется мне дичью. Это даже не капитализм, а голимый некрокапитализм. Данью уважения, которой в таких случаях любят прикрываться, и близко не пахнет, потому что на деле мёртвые писатели — идеальная рабочая сила. Не спорят, не устраивают скандалы в твиттере, не срывают дедлайны и вообще выглядят прилично, если грамотно подсветить дипфейк. Хочешь вебинары, хочешь марафоны, хочешь рекламную интеграцию — мёртвые всё вывезут и не пикнут.

И ладно бы Кристи сама это придумала — у неё был талант к исчезновениям. Женщина, которая однажды просто испарилась на одиннадцать дней, а потом вернулась, будто сходила за сигаретами, могла бы оценить ироничность происходящего. Но вряд ли она предполагала, что спустя десятилетия её выдернут из могилы ради объяснений, как удержать внимание уставшего читателя и повысить конверсию текста. Поучиться у дипфейка, кстати, стоит 80 фунтов. Всего 10 пинт пива, или в чём там британцы измеряют курсы. Я не пью пиво, но лучше бы выпила, чем заплатила за такое надругательство.

Добро пожаловать во времена, когда даже смерть — плохое алиби, если у тебя достаточно сильный личный бренд.

Наткнулась на один из самых странных биографических сюжетов XX века.

В 1907 году трёхлетняя Дороти Эди из Лондона упала с лестницы. Врачи, приехавшие на вызов, констатировали смерть, но через некоторое время Дороти очнулась и начала проситься «домой». Но не в свой дом, а в какой-то странный, с колоннами и пальмами. Стала просыпаться по ночам с криками, полюбила всё египетское, таскалась в Британский музей, гладила статуи, рыдала и уверяла всех вокруг, что её забрали из дома.

Мать вспоминала, что Дороти иногда говорила на непонятном языке. С возрастом странности только усилились. Подростком она наткнулась на книги об Египте и вдруг «вспомнила»: в прошлой жизни была жрицей Бентрешит в храме Сети I в Абидосе.

С этого момента её жизнь превратилась в плавное, почти неизбежное движение к Египту. Она училась читать иероглифы, поглощала книги по египтологии, рисовала планы древних храмов. Позже она вышла за египтянина, родила сына (назвала его Сети, ну а как же), переехала в Египет и устроилась работать сначала библиотекарем в Департаменте древностей, а потом стала помогать археологам на раскопках и водить экскурсии.

И вот тут началось странное. Дороти знала, где искать колодцы и ходы, о которых археологи узнавали только годы спустя. Описала неведомый сад — и его раскопали. Когда инспектор из Департамента древностей решил проверить её и завёл в тёмный зал, Дороти безошибочно указала нужные росписи, о которых тогда ещё не писали, будто и правда возвращалась туда, где когда-то жила.

Настоящий поворот случился, когда в 52 года она переехала в Абидос — то самое место, которое с детства называла своим домом. Она поселилась у подножия горы, считавшейся вратами в загробный мир, и вскоре стала для местных Omm Sety — Матерью Сети, как это принято в деревнях, где женщин называют по имени старшего ребёнка.

Абидос стал её миром. Она не просто поселилась рядом с храмом, но превратила одну из его комнат в кабинет, где работала, записывала наблюдения и — к всеобщему ужасу — подружилась с коброй, которую регулярно подкармливала.

Пока читала о ней, не могла отделаться от мысли, что у Дороти всё же была какая-то особенность — или болезнь, которую тогда не могли диагностировать. Что-то, что мешало ей зацепиться за реальность и толкало туда, где ей было уютнее — в мир, собранный из книг, фантазий и воспоминаний. И в целом всё бы можно было списать на эксцентрику или навязчивую идею, если бы не одна неловкая деталь — многое из того, что она рассказывала, впоследствии оказывалось верным. Как?

Есть несколько версий, и все по-своему неудобные: что после падения она словно застряла между двумя реальностями; что у неё была феноменальная память и маниакальная начитанность; или — что она действительно вспомнила прошлую жизнь. Сама Дороти всегда выбирала последнюю.

И вот ещё что. Я нашла её воспоминания — книга называется Omm Sety's Living Egypt: Surviving Folkways from Pharaonic Times. Как водится с такими вещами, её давно не переиздавали, найти почти невозможно. Если вдруг знаете, где её откопать в бумаге (сорри за археологическую шутку) — дайте знать. Мне надо. Хочу понять, как это звучало из первых уст.

Последнее время везёт на отличные книги.

За один присест прочитала «Ученицу» Тары Вестовер — мощный текст о взрослении в мире, где паранойя и религиозный фундаментализм превращают детство в арену выживания. Семья Тары живёт в изоляции: дети не ходят в школу, не получают медицинской помощи даже после тяжёлых травм, отец-выживальщик строит бункеры на случай апокалипсиса, мать подрабатывает травницей и повитухой без лицензии.

Звучит дико, но Вестовер рассказывает о своём пути — от детства на свалке металлолома до Кембриджа и Гарварда. При этом важно, что это не очередная история о гении, который прорвался «вопреки» и не пафосный манифест о силе духа. Я бы сказала, что это своего рода гайдлайн о том, как выпрямить внутренний компас, если его всю жизнь под видом любви и заботы старательно скручивали в бараний рог.

Книга одновременно ужасает и завораживает. Мне близка мысль о том, что родительский страх, который выглядит как забота, может незаметно превратиться в контроль, а контроль — в насилие. Попытка удержать ребёнка рядом во имя любви и защиты оборачивается лишением права на самостоятельность. Вестовер очень точно показывает, как такая среда формирует ощущение, что мир вокруг враждебен, а собственное восприятие реальности ненадёжно. В каком-то смысле это оказалось для меня не просто чужой историей, а довольно личным текстом о цене свободы.

В жесткой семейной системе стремление к независимости оказывается наказуемым — и «Ученица» очень точно показывает, как это происходит. Тара платит за свою тягу к знаниям чувством вины, стыда и ощущением, что она предаёт семью. Её история — это не просто бегство, а болезненное прощание с ролью «хорошей дочери» и грузом чужих ожиданий.

Отдельно зацепило, насколько тонко Вестовер передаёт опыт человека, который не уверен в собственных воспоминаниях. Она описывает, как снова и снова спрашивает себя: правильно ли она помнит, не она ли была неправа, не она ли всё испортила. В этом смысле книгу можно читать как историю о том, как научиться доверять себе, своей памяти, своим чувствам и здравому смыслу, когда всю жизнь тебя убеждали в обратном.

В общем, я под впечатлением. Смело записываю в лучшие книги 2025.

#чтопочитать

Выяснила, что в петербургских гостиных Ахматову, жену Гумилева, звали Гумильвицей. Звучит красиво, почти магически — и чуть издевательски.

Подумала о себе. Насколько знаю, публичных прозвищ у меня никогда не было. А вот дома я в разное время я успела побывать килькой, Снусмумриком и Зелибобой. Родительская фантазия не знает границ и не поддаётся объяснениям.

Прекрасно понимаю, я тут не уникальна, поэтому вопрос: какие самые странные, нелепые или просто всратые прозвища у вас в ходу? Как дома зовут вас и как вы зовёте своих? Мужей, жён, партнёров, котов, собак и рыбок. Подозреваю, там есть чем удивить.

Как сказать, что у тебя СДВГ, не говоря, что у тебя СДВГ.

5 вещей, которые сделали мою неделю (и, может, сделают вашу)

Самые внимательные могли заметить, что на прошлой неделе дайджеста не было. Так бывает: не всё, что попадается, хочется сохранять, а фигню постить — дело неблагодарное. Зато в этот раз накопилось. Итак — пять находок и наблюдений за прошедшие семь дней.

1. Прочитала, что в некоторых отелях теперь предлагают программы цифрового детокса. Сначала кажется — ну, отличный инфоповод для пиара, но я бы за такое заплатила. Гости при заезде сдают телефон на ресепшн, и дальше никаких экранов. Только настольные игры, чтение и прогулки в лесу. Пишут, что за возможностью легально не быть онлайн теперь стоит очередь. Почти уверена, что в ближайшие n лет способность безболезненно отдохнуть от экрана станет новым маркером благополучия.

2. И как бы в подтверждение тезиса выше — новость о том, что в 2025 году всё чаще выбирают «тупые» телефоны. Самые обычные кнопочные раскладушки, где только звонки, смски и будильник. Пишут, что Эд Ширан, Кейт Бекинсейл и некоторые другие селебы уже отказались от смартфонов в пользу раскладушек. И что-то мне кажется, что это не ретро-фетиш, но попытка защитить мозг от постоянной стимуляции. Люди снова учатся скучать, и это здорово. Вместе с этим возвращаются и другие аналоговые радости вроде винила, фотографий на полароид и писем от руки. Звучит в меру безумно, но чем больше я об этом думаю, тем больше мне это нравится.

3. Кстати, о бумажных письмах. Прочитала в Гардиан, что «нужно идти и трогать вещи». Согласна! Прекрасная статья о том, как люди устали от соцсетей и возвращаются к открыткам, уже упомянутым письмам и живому общению. Всё это по меркам 2025-го неэффективно, но невероятно успокаивает. Реальный мир снова становится источником новизны.

4. Болтали с другом про рекомендации — он сказал, что доверяет буквально двум людям (спасибо, что среди них есть я), а всё остальное воспринимает как фоновый шум. Якобы все стараются понравиться, и от этого устаёшь. У меня такого ощущения нет, но мысль любопытная. Может, у вас есть? Мне всегда было ближе случайное, нелепое, неочевидное и кривоватое (к вопросу о том, как я выбираю книги). И я рада, что всё условно нефильтрованное как будто снова становится ценным. Кажется, это хороший тренд.

5. Искала способ быстро выключить мозг — и нашла шикарную игру. Она называется Bacon, и в ней нужно закидывать жареный бекон на предметы: панду, бокал шампанского, Тадж-Махал, Мону Лизу. Звучит бессмысленно — и оно действительно бессмысленно. Это настолько глупо, что через пару минут в голове не остаётся ни одной вменяемой мысли. Очень нравится, рекомендую.

Ну и по традиции: если вам за неделю попалось что-то редкое, классное, неожиданное, странное, смешное или красивое, чем хочется поделиться — рассказывайте и показывайте.

Москва, к вам едет ревизор, save the date.

17 мая в 17:00 в Вышке (Покровка, здание №3, аудитория R201) по приглашению моей альма-матер я выступлю в лектории «лёг» с открытой лекцией о том, как запускать и вести телеграм-каналы.

Поговорим о том, как писать серьёзные тексты так, чтобы они не напоминали пресс-релиз районной администрации. Как и зачем вообще вести канал, что делать, когда охваты падают, подписчики уходят, постить нечего, всё уже было, а ты один, и у тебя помимо канала ещё есть работа, жизнь и дедлайны. Как выкручиваться, если ты сам себе и редактор, и smm-отдел, и бухгалтер, и техподдержка, и человек, который придумывает мемы в три ночи.

Вход бесплатный, но нужна регистрация. Если вы не студент или сотрудник Вышки, обязательно заполните форму до 13 мая, 13:00, иначе охрана не пропустит. С собой нужно будет взять паспорт, данные которого сверят с формой. Фото или копия не подойдут.

Приходите. Будет неформально, полезно и местами смешно.

Когда-то я бегала за комментариями нейрофизиологов, культурологов и других светлых голов — выуживала по строчке, уточняла и согласовывала формулировки. А теперь интервью берут у меня. Несмотря на то, что с каждым годом такое случается всё чаще, ощущения всё ещё необычные.

Рассказала Forbes о том, как с трёх лет начала читать всё, что не приколочено — от инструкций до надписей на освежителях воздуха, — и как эта страсть со временем переросла в любовь к книгам. Объяснила, почему не верю в таймеры, техники фокусировки и идею, что книгу нужно «преодолевать», если текст не цепляет сам по себе. А ещё поделилась историей появления канала и книжного клуба — и рассказала, зачем выбираю для него книги, которые не просто вызывают эмоции, а тревожат, временами злят и требуют некоторой внутренней работы.

Любопытно, что это напрямую пересекается с темой текста: на основе работ нейрофизиолога Микаэля Ролла автор материала объясняет, как именно регулярное чтение влияет на мозг и какие эволюционные последствия несет отказ от текстовой информации.

Спойлер: отказываться, конечно, можно, но последствия вам не понравятся.

Думаю, все прекрасно знают, что у старшего поколения на любую жизненную ситуацию есть анекдот, причём часто несмешной. Обязательно с Рабиновичем, тёщей и звонком из политбюро. А у меня — книга.

В который раз ловлю себя на том, что когда кто-то что-то рассказывает, я в ответ начинаю вспоминать героя, который проходил через то же самое, нахожу нужную книгу и листаю текст в поисках искомой сцены, а иногда, если позволяет время, целиком её зачитываю.

Вспомнила, как психотерапевт сказала, что всё человечество с каменного века рассказывает истории — и даже когда человек жалуется на то, как его дети не выносят мусор, он на самом деле говорит о себе. А я в это время лихорадочно вспоминала, в какой именно части «Баек из грота» Дробышевского была история о том, как неандертальцы убивали младенцев за то, что те родились в неблагоприятный по их мнению день. Прекрасная иллюстрация осознанного родительства.

Жанр сменился, традиция душнить осталась.

Дочитала «Бражников и блудниц». Есть несколько мыслей.

Для тех, кто о ней не слышал: это роман о поэтах Серебряного века. В центре повествования — Александр Блок, Андрей Белый, Михаил Кузмин, Николай Гумилёв, Анна Ахматова, Марина Цветаева и их круг. Книга основана на реальных событиях, письмах и биографиях, но это не документалистика. Я бы сказала, что это художественный текст, в котором биографический материал подчинён задаче передать не столько факты, сколько интонацию и внутреннее напряжение эпохи.

Текст напоминает работы обожаемого мной Иллиеса — не только по духу, но и по форме. Жегалин тоже использует принцип газетного монтажа: короткие эпизоды, сменяющие друг друга, как заметки на полосе, где одно письмо, один разговор или один жест должны передать срез времени. В этом смысле «Бражники и блудницы» читаются как попытка сделать русское «1913. Лето целого века», но при всём внешнем сходстве эффект от чтения абсолютно другой. Я долго пыталась понять, почему, и пришла к выводу, что дело не в подаче, а в самом исходном материале — в устройстве той реальности, которую каждый из авторов описывает.

Если у Иллиеса — мозаичная Европа, где герои живут в разных темпах и культурных контекстах, часто даже не подозревая о существовании друг друга, — то у Жегалина всё происходит в одном городе, внутри одного круга. Петербург здесь — герметичное пространство, почти капсула, где все всех знают, спорят на тех же вечерах, пишут в одни и те же журналы и одинаковыми способами сходят с ума. Эта централизация придаёт тексту плотность, но одновременно лишает его той пестроты и подвижности, которые и делают Иллиеса таким живым. У Жегалина всё звучит сильнее, но однообразнее — жизни вне круга символистов будто не существует, и от этого временами немного душно. Но, возможно, так и должно быть, т.к он все-такие пишет о эпохе, в которой вот-вот кончится кислород.

Отдельно меня порадовало, что Жегалин не мифологизирует героев, но тонко и с юмором ловит моменты, когда высокое соскальзывает в нелепое. Блок бесконечно бродит по заснеженному Петербургу, пишет мучительные письма, страдает, пьёт вино, а потом снова страдает — уже по поводу того, что страдал. Гумилёв собирается в Африку искать «золотую дверь», потому что Россия ему кажется слишком банальной и недостаточно мистической. Кузмин — одновременно нежный, язвительный и вечно нищий — переживает из-за юных любовников и отсутствия у окружающих вкуса.

Все влюблены не в тех, спорят не о том, ссорятся всерьёз, мирятся демонстративно, посвящают друг другу стихи и проклятия. Жегалин пишет не о литературных памятниках, а о живых, противоречивых людях с навязчивыми идеями, дурными привычками и полной неспособностью договориться не только друг с другом, но и с собой. Это очень здорово.

Что касается самого текста, то иногда он буксует под собственной тяжестью и смысл теряется под слоем витиеватости, но это воспринимается скорее как часть эстетики, чем как просчёт. В конце концов, это же роман про людей, которые всю жизнь говорили слишком сложно и не мыслили короткими и ясными предложениями. Так что в некотором смысле текст, написанный о них иначе, выглядел бы фальшиво.

Такой подход, возможно, оттолкнёт тех, кто ждёт лёгкого входа и привычных интонаций. Но тем, кому Серебряный век интересен не как анекдот или набор мемов (хотя этого там тоже навалом) про Блока и Гиппиус, а как живая среда с внутренней логикой, многовероятно понравится.

Я прямо кайфанула.

#чтопочитать

Я веду соцсети со школы.

Помню, как мои ровесники (чаще) с восторгом, а старшее поколение (чаще) с негодованием обнаруживали, что фотографии нулевой художественности ценности могут формировать не пойми кому мощный социальный капитал. Кто-то выложил завтрак, затем закат, кота, себя на фоне кота и его за это — полюбили? Серьезно? Что можно бить в самое сердце текстом — это знали все, спасибо ЖЖ. Но там — уровень, изящество, интеллект, а тут?

Одним словом, происходило нечто совершенно новое, и я, не побоюсь этого слова, стояла у истоков. На дворе был примерно 2015-й, и я всерьёз верила в фильтр Valencia и силу хэштега.

Я была одним из первых инстаблогеров в Самаре: собирала народ на инстамиты (что-то вроде коллективных фотосессий), мы штурмовали песчаные карьеры с дымовыми шашками и карабкались на вышки, чтобы сверху сфоткать толпу для идеального кадра. Учились позировать, мечтали, что бренды однажды пришлют нам по мешку мерча. (Я, правда, грезила мешком книг, но и мерч бы сгодился.)

И надо сказать, у меня хорошо получалось. Для тех лет и своего города я действительно была популярна. Продолжи я в том же духе, легко набрала бы 100k, а то и все 300. Но все-таки я бросила это дело. Тамошняя ярмарка тщеславия (и гонка внутри нее) мне не нравилась. Я решила, что не готова платить за дофамин всей своей энергией, а некоторые социальные сети именно того и требуют.

Потому я во многом согласна с Павликовым и его тейком про зумеров и удовольствия. Но и не согласна, так как я зумер и я в эти игры не играю.

Леша вообще много пишет об иллюзиях, которые свойственны почти всем — и о том, как им не поддаваться. Читать его, скажем так, спорно. Порой бесит, пока не поймешь, что бесит правда. Она, увы и ах, имеет такое свойство.

Про компьютерные игры и книги из той же серии. Про старца Зосима тоже отлично, редко его используют как метафору, а стоило бы.

Павликова рекомендую, особенно тем, кто работает в маркетинге. Да и тем, кто не работает. Немного критического — и здорового при том — взгляда на мир никому еще не повредило.

На волне недавнего интереса к природе, о котором уже рассказывала, купила мемуары некоего Джозефа Ноульса (ничего не знала ни о книге, ни об авторе) — человека, который в 1913 году на два месяца ушёл в одной набедренной повязке, без ножа, спичек и соли, чтобы доказать, что современный житель города технически может жить, как его первобытные предки. Примерно на моменте, где он в одиночку забивает медведя, у меня закралось подозрение, что читаю не столько мемуары, сколько завуалированную беллетристику. Захотелось понять, кто вообще написал эту книгу — и выяснилось, что история её появления намного интереснее, чем непосредственно содержание.

В начале XX века Boston Post стремительно теряла позиции. Газета не выдерживала конкуренции с более агрессивной и яркой Boston American, за которой стоял отец жёлтой журналистики Уильям Рэндольф Херст. В попытке удержаться на плаву редакция Post согласилась на авантюру, предложенную 44-летним коллегой Ноульса — художником и завсегдатаем бостонских пабов.

План выглядел так: Ноульс уходит в лес без всего, два месяца живёт там один, пишет отчёты углём на бересте, оставляет их в заранее оговорённом месте, откуда охотники передают их в редакцию, после чего газета публикует их под видом репортажей с передовой.

За два месяца цирк с берестой сделал своё дело: тираж Boston Post вырос вдвое — с 200 до 436 тысяч экземпляров, а сам Ноульс стал звездой. После возвращения из леса его встречали как великого выживальщика. Но, как это часто бывает с персонажами такого рода, со временем последовали разоблачения, а за ними и забвение.

Что мы имеем в итоге? Сама по себе книжка довольно дурацкая и местами унылая — текст там явно вторичен по отношению к мифу, и вся история откровенно притянута за уши. Читать не стоит, но вот что интересно: это не документ и не художественное произведение в прямом смысле. Мне нравится думать, что книженция Ноульса — культурный артефакт эпохи, в которой пиар-акции были самостоятельным жанром, а правда — необязательной частью повествования.

Со временем газета канула в небытие, имя автора забылось, а сам он стал сноской в истории американского трюкачества. Но если смотреть шире — то был идеальный продукт золотого века пиар-акций. Когда люди бросались в бочках с Ниагарского водопада, сидели неделями на флагштоках или уходили голыми в лес. Сейчас, конечно, это все выглядит дико, но по сути кейс Ноульса можно считать ранней версией реалити. Так что если вдруг покажется, что идея «а давайте отправим голого мужика в лес ради рейтингов» родилась на Netflix — нет. Ей, видимо, больше ста лет.

Те, кто уверены, что я очень серьёзная, просто никогда не видели, как я ищу ностальгическую лабуду на Авито. Меня сносит мгновенно. Очевидно, что мне не нужны вагончики с карточками, журналы из детства, кулоны, наклейки и всё остальное, что в какой-то момент казалось недоступным и невероятно важным. Но как человек, которому в детстве дарили пазлы с Нойшванштайном, пока другие получали кукол, я, видимо, компенсирую.

Купила в ночи «Рыбку Фредди», «Как достать соседа» и «Братьев пилотов», осталось найти дисковод, компьютер с Windows XP и морально подготовиться к тому, что в итоге ничего не запустится. Но я всё равно рада. Кажется, впервые по-настоящему поняла знакомую, которая лет в сорок купила себе Барби, которую хотела в детстве, просто потому, что может. Приятное чувство.

А вы себе что-нибудь такое покупали? Что себе разрешили во взрослом возрасте — не из практичности, а просто потому что?