Прочитала, что Конституция РФ возглавила рейтинг самых воруемых книг, обогнав даже «1984», и вспомнила одну стыдную историю из своих четырнадцати лет. Тогда я украла из магазина увесистый мгушный учебник по психиатрии.
В те годы я писала прозу (ну как прозу — подростковое «всё сложно» с метафорами, от которых хочется промыть глаза), и в какой-то момент мне срочно понадобились достоверные сведения о каком-то, уже не помню о каком, психическом расстройстве. Я уже тогда свято верила, что писать можно только опираясь на факты.
Проблема была в том, что к тому моменту я уже давно превратилась в главного спонсора ближайших книжных. Родители, наблюдая за моими ненормированными тратами, начали задавать неудобные вопросы. Деньги приходилось выпрашивать с многоступенчатыми обоснованиями, а в тот раз аргументы закончились. И тогда, поддавшись творческому азарту, я сунула учебник в рюкзак.
С тех пор — никакого криминала. Хотя учебник давно потерян, чувство вины живёт и здравствует. И теперь меня мучает один вопрос: если кражу психиатрического учебника ещё можно объяснить творческим порывом, то на кой черт людям воровать Конституцию? Тоже, что ли, сюжеты вынашивают.
В те годы я писала прозу (ну как прозу — подростковое «всё сложно» с метафорами, от которых хочется промыть глаза), и в какой-то момент мне срочно понадобились достоверные сведения о каком-то, уже не помню о каком, психическом расстройстве. Я уже тогда свято верила, что писать можно только опираясь на факты.
Проблема была в том, что к тому моменту я уже давно превратилась в главного спонсора ближайших книжных. Родители, наблюдая за моими ненормированными тратами, начали задавать неудобные вопросы. Деньги приходилось выпрашивать с многоступенчатыми обоснованиями, а в тот раз аргументы закончились. И тогда, поддавшись творческому азарту, я сунула учебник в рюкзак.
С тех пор — никакого криминала. Хотя учебник давно потерян, чувство вины живёт и здравствует. И теперь меня мучает один вопрос: если кражу психиатрического учебника ещё можно объяснить творческим порывом, то на кой черт людям воровать Конституцию? Тоже, что ли, сюжеты вынашивают.
Щенки растут так быстро, что каждое утро, по ощущениям, мы просыпаемся с новой собакой.
Сегодня мсье впервые вышел в свет. Был узнан, обласкан и многократно сфотографирован.
Прошёлся по отделам «Подписных» как завсегдатай (особенно оценил ассортимент в детском), по-собачьи зачекинился в магазине — а я, разумеется, устранила следы его восторга. На выходе обнаружил плакат еврейской библиотеки и поинтересовался, когда мы отдадим его на скрипку. С такими еврейскими глазами его, уверена, примут без экзаменов.
В общем, уработался. Теперь спит. Трудно быть звездой.
Сегодня мсье впервые вышел в свет. Был узнан, обласкан и многократно сфотографирован.
Прошёлся по отделам «Подписных» как завсегдатай (особенно оценил ассортимент в детском), по-собачьи зачекинился в магазине — а я, разумеется, устранила следы его восторга. На выходе обнаружил плакат еврейской библиотеки и поинтересовался, когда мы отдадим его на скрипку. С такими еврейскими глазами его, уверена, примут без экзаменов.
В общем, уработался. Теперь спит. Трудно быть звездой.
Обычно примерно представляю, во что ввязываюсь, когда беру книгу, но «Исчезающий слон» Джима Стейнмайера стала исключением. Ничего о ней не знала и ещё подробно напишу, но если верхнеуровнево: это книга не столько о технике фокусов (хотя и о ней тоже), сколько о том, почему люди стремятся верить в невозможное и как иллюзионисты этим пользуются.
Автор объясняет, что успех иллюзии зависит не от того, насколько ловко ты обманываешь зрителя, а от того, удалось ли ему почувствовать себя соучастником магии. Иллюзионисты, пишет Стейнмайер, предлагают зрителю сделку: тот добровольно поддаётся обману, потому что хочет, чтобы мир хоть на мгновение стал чуть более загадочным, чем он есть на самом деле. Забавно, насколько этот принцип работает и за пределами сцены — особенно в тех местах, где речь идёт уже не о двойных зеркалах, а, скажем, о загробной жизни.
В какой-то момент Стейнмайер отвлекается от фокусов и рассказывает историю сестёр Фокс — двух девочек, которые в 1848 году случайно придумали спиритизм. В доме, куда переехала их семья, по ночам раздавались странные звуки. Девочки утверждали, что научились общаться с невидимым духом. Они задавали вопросы, дух отвечал. Один его стук означал «да», два — «нет». Однажды дух сообщил, что был убитым торговцем, а его тело закопано в подвале.
Слухи разлетелись моментально. Соседи приходили в дом, слышали стуки — и верили. Казалось, звуки возникают сами собой. Вскоре сёстры, поддержанные старшей сестрой Леей, которая взяла на себя роль менеджера, превратили «общение с духами» в шоу: они гастролировали по городам и устраивали сеансы в театрах и салонах. Примерно так зародился спиритизм — сначала как домашняя забава, потом как культурное явление.
За несколько десятилетий он обзавёлся собственной экосистемой: профессиональными медиумами, полупрофессиональными шарлатанами, спиритическими салонами, журнальными колонками и кое-какой философией. Особенно занятно, что медиумами чаще всего становились женщины — в эпоху, когда женщинам почти не разрешалось говорить публично, спиритизм неожиданно стал вполне легальной формой высказывания. Пусть даже от имени мёртвых.
Сорок лет подряд всё шло как по маслу, но в 1888 Маргарет Фокс публично призналась, что они с сестрой имитировали те самые «стуки» суставами пальцев ног и даже продемонстрировала технику на публике, но ей мало кто поверил. Большинство сторонников спиритизма решили, что Фокс лжёт под давлением. Иллюзия оказалась устойчивее фактов.
Как говорится, неважно, как именно исчез слон, если ты видел, как он исчез. Слон исчезает не потому, что фокусник ловок, а потому, что зрители хотят верить в его исчезновение.
Автор объясняет, что успех иллюзии зависит не от того, насколько ловко ты обманываешь зрителя, а от того, удалось ли ему почувствовать себя соучастником магии. Иллюзионисты, пишет Стейнмайер, предлагают зрителю сделку: тот добровольно поддаётся обману, потому что хочет, чтобы мир хоть на мгновение стал чуть более загадочным, чем он есть на самом деле. Забавно, насколько этот принцип работает и за пределами сцены — особенно в тех местах, где речь идёт уже не о двойных зеркалах, а, скажем, о загробной жизни.
В какой-то момент Стейнмайер отвлекается от фокусов и рассказывает историю сестёр Фокс — двух девочек, которые в 1848 году случайно придумали спиритизм. В доме, куда переехала их семья, по ночам раздавались странные звуки. Девочки утверждали, что научились общаться с невидимым духом. Они задавали вопросы, дух отвечал. Один его стук означал «да», два — «нет». Однажды дух сообщил, что был убитым торговцем, а его тело закопано в подвале.
Слухи разлетелись моментально. Соседи приходили в дом, слышали стуки — и верили. Казалось, звуки возникают сами собой. Вскоре сёстры, поддержанные старшей сестрой Леей, которая взяла на себя роль менеджера, превратили «общение с духами» в шоу: они гастролировали по городам и устраивали сеансы в театрах и салонах. Примерно так зародился спиритизм — сначала как домашняя забава, потом как культурное явление.
За несколько десятилетий он обзавёлся собственной экосистемой: профессиональными медиумами, полупрофессиональными шарлатанами, спиритическими салонами, журнальными колонками и кое-какой философией. Особенно занятно, что медиумами чаще всего становились женщины — в эпоху, когда женщинам почти не разрешалось говорить публично, спиритизм неожиданно стал вполне легальной формой высказывания. Пусть даже от имени мёртвых.
Сорок лет подряд всё шло как по маслу, но в 1888 Маргарет Фокс публично призналась, что они с сестрой имитировали те самые «стуки» суставами пальцев ног и даже продемонстрировала технику на публике, но ей мало кто поверил. Большинство сторонников спиритизма решили, что Фокс лжёт под давлением. Иллюзия оказалась устойчивее фактов.
Как говорится, неважно, как именно исчез слон, если ты видел, как он исчез. Слон исчезает не потому, что фокусник ловок, а потому, что зрители хотят верить в его исчезновение.
Благодаря чату книжного клуба случайно поняла одну важную для себя вещь. «Велнесс» Нейтана Хилла, «Младший брат» Кори Доктороу и, скажем, «Бессмертная жизнь Генриетты Лакс» Ребекки Склут — книги, казалось бы, из разных жанров и весовых категорий — на самом деле технически устроены по одному принципу.
Все они так или иначе работают как гипертекст, то есть как сеть. Чтобы было понятнее, представьте браузер с вкладками, только внутри романа. Я читаю одну историю — и всё время натыкаюсь на скрытые переходы: от сцены к понятию, от героя к системе, от частного выбора — к политике больших структур. На выходе получается не линейный роман, а некое подобие лабиринта, в котором каждая петля ведёт на новый уровень. Идёшь за персонажем — и вдруг оказываешься в экскурсе по архитектурной теории, объяснению принципов Tor-сетей или, не знаю, в истории медицинской этики в контексте системного неравенства.
В этом смысле «Велнесс» — одна из лучших книг, которые я читала за последнее время. Хилл использует фикшн как способ объяснять нон-фикшн. Не в том смысле, что вставляет в роман факты, а в том, как вписывает в сюжет реальные исследовательские поля: социологию, историю искусства, нейробиологию, культурные теории и т. д. — и переводит их в опыт конкретных людей. И у него это, надо сказать, довольно бодро получается.
Мне важно, чтобы автор не замыкался на самом сюжете, а оставлял зазор для контекста, потому что я почти всегда гуглю в процессе чтения то, что может дать дополнительную глубину. Термины, имена, исторические детали, соседние дисциплины — всё, что открывает дополнительные слои. И именно в этот момент, когда текст, начавшись с какой-то конкретной темы, вдруг выводит на более глобальные вещи, у меня возникает доверие к книге как таковой.
На полке уже давно лежит «Верхний ярус» Ричарда Пауэрса (из потенциально похожего по логике текста), но, может, вы знаете ещё такие книги, где вымысел работает как оптика для анализа реальности, а не как способ от неё сбежать?
(«Маятник Фуко» и «Щегла» предлагать не надо, я вам сама их предложу)
Все они так или иначе работают как гипертекст, то есть как сеть. Чтобы было понятнее, представьте браузер с вкладками, только внутри романа. Я читаю одну историю — и всё время натыкаюсь на скрытые переходы: от сцены к понятию, от героя к системе, от частного выбора — к политике больших структур. На выходе получается не линейный роман, а некое подобие лабиринта, в котором каждая петля ведёт на новый уровень. Идёшь за персонажем — и вдруг оказываешься в экскурсе по архитектурной теории, объяснению принципов Tor-сетей или, не знаю, в истории медицинской этики в контексте системного неравенства.
В этом смысле «Велнесс» — одна из лучших книг, которые я читала за последнее время. Хилл использует фикшн как способ объяснять нон-фикшн. Не в том смысле, что вставляет в роман факты, а в том, как вписывает в сюжет реальные исследовательские поля: социологию, историю искусства, нейробиологию, культурные теории и т. д. — и переводит их в опыт конкретных людей. И у него это, надо сказать, довольно бодро получается.
Мне важно, чтобы автор не замыкался на самом сюжете, а оставлял зазор для контекста, потому что я почти всегда гуглю в процессе чтения то, что может дать дополнительную глубину. Термины, имена, исторические детали, соседние дисциплины — всё, что открывает дополнительные слои. И именно в этот момент, когда текст, начавшись с какой-то конкретной темы, вдруг выводит на более глобальные вещи, у меня возникает доверие к книге как таковой.
На полке уже давно лежит «Верхний ярус» Ричарда Пауэрса (из потенциально похожего по логике текста), но, может, вы знаете ещё такие книги, где вымысел работает как оптика для анализа реальности, а не как способ от неё сбежать?
(«Маятник Фуко» и «Щегла» предлагать не надо, я вам сама их предложу)
Утром копалась на амазоне и пришла к мысли, что большинство книг — это чей-то бизнес-план (банально, но читайте дальше). То есть даже если текст выглядит маргинальным или смелым, кто-то где-то прикидывает, сколько рецензий он соберёт и окупятся ли права на перевод. Но есть слой нон-фикшна, который я дико люблю и который в рыночной логике просто не существует, и, предположу, выживает только на чужие деньги.
Мне стало любопытно, кто платит за малотиражные книги об исчезающих языках, о том, как менялся быт в умирающих деревнях или, скажем, о том, как менялся язык американских кладбищ.
В Америке этим занимаются университетские издательства — вроде Princeton University Press или Harvard University Press. Почти весь их гуманитарный нон-фикшн по определению убыточен и держится на грантах и пожертвованиях выпускников. В Британии есть The Wellcome Trust, который финансирует книги о медицине и науке — от пандемий до истории абортов. Ещё есть маленькие независимые издательства вроде Melville House — они выпустили The Torture Report про секретные допросы ЦРУ, когда никто не хотел связываться, или Who Killed My Father Эдуарда Луи — текст, который в чистом виде никогда бы не стал бестселлером. У них почти всё выходит благодаря частным фондам или предзаказам.
Могу ошибаться, но в РФ или даже в СНГ такого нет, хотя тут поле непаханое. Никто (или почти никто) не выдаёт гранты, чтобы кто-то полгода копался в архиве ради книги, которую прочтут триста человек. Отсюда дыра. Но не знаю, волнует ли это хоть кого-то.
Подумала, что если бы мне дали грант, я бы поехала собирать истории кладбищенских смотрителей, которые разговаривают со своими мёртвыми. Полагаю, такое прочли бы человек двадцать, может, тридцать, и половина бросила бы на середине — потому что страшно, скучно или, мол, а зачем мне это знать. Но я бы всё равно сидела в их будках с термосом, слушала, как кто-то рассказывает, кто к кому приходит по ночам, у кого жена лежит на старом участке, а у кого кто-то ещё из живых приходит к мёртвым жаловаться на жизнь. Ну и заброшенные деревни меня ещё интересуют, тоже как вариант.
В общем, всё это похоже на фанфикшн, только фан-нон-фикшн. Только главное отличие фан-нон-фикшна от фанфика или от коммерческой литературы в том, что он существовал бы не благодаря спросу, а вопреки его отсутствию.
Вот если бы у вас был грант на такое, про что бы вы писали?
Мне стало любопытно, кто платит за малотиражные книги об исчезающих языках, о том, как менялся быт в умирающих деревнях или, скажем, о том, как менялся язык американских кладбищ.
В Америке этим занимаются университетские издательства — вроде Princeton University Press или Harvard University Press. Почти весь их гуманитарный нон-фикшн по определению убыточен и держится на грантах и пожертвованиях выпускников. В Британии есть The Wellcome Trust, который финансирует книги о медицине и науке — от пандемий до истории абортов. Ещё есть маленькие независимые издательства вроде Melville House — они выпустили The Torture Report про секретные допросы ЦРУ, когда никто не хотел связываться, или Who Killed My Father Эдуарда Луи — текст, который в чистом виде никогда бы не стал бестселлером. У них почти всё выходит благодаря частным фондам или предзаказам.
Могу ошибаться, но в РФ или даже в СНГ такого нет, хотя тут поле непаханое. Никто (или почти никто) не выдаёт гранты, чтобы кто-то полгода копался в архиве ради книги, которую прочтут триста человек. Отсюда дыра. Но не знаю, волнует ли это хоть кого-то.
Подумала, что если бы мне дали грант, я бы поехала собирать истории кладбищенских смотрителей, которые разговаривают со своими мёртвыми. Полагаю, такое прочли бы человек двадцать, может, тридцать, и половина бросила бы на середине — потому что страшно, скучно или, мол, а зачем мне это знать. Но я бы всё равно сидела в их будках с термосом, слушала, как кто-то рассказывает, кто к кому приходит по ночам, у кого жена лежит на старом участке, а у кого кто-то ещё из живых приходит к мёртвым жаловаться на жизнь. Ну и заброшенные деревни меня ещё интересуют, тоже как вариант.
В общем, всё это похоже на фанфикшн, только фан-нон-фикшн. Только главное отличие фан-нон-фикшна от фанфика или от коммерческой литературы в том, что он существовал бы не благодаря спросу, а вопреки его отсутствию.
Вот если бы у вас был грант на такое, про что бы вы писали?
Любопытно, что книга, которая в 2008 году могла звучать чрезмерно алармистски, в 2025 читается как вполне обычная новостная сводка.
История семнадцатилетнего Маркуса Яллоу, технически подкованного подростка, случайно попавшего под горячую руку «борьбы с терроризмом», начинается как типичный young adult, но довольно быстро превращается в бодрый и продуманный текст без нафталиновых клише про хакеров. Маркус и его друзья оказываются не в том месте во время одного из крупнейших терактов в новейшей истории США, их задерживает Министерство внутренней безопасности, допрашиваети пытает «на всякий случай», а затем отпускает. Но этот опыт становится для Маркуса точкой невозврата. Он возвращается в город, который уже не тот: под предлогом борьбы с терроризмом Сан-Франциско превращается в лабораторию тотального контроля, где каждый шаг гражданина отслеживается, анализируется и оценивается на предмет т.н. угрозы.
Но ключевое здесь на мой взгляд — не детали сюжета, а то, как текст резонирует с реальностью. Когда Доктороу писал «Младшего брата», автоматизированная массовая слежка ещё казалась чем-то из области антиутопий. Наши маршруты хранятся в данных геолокации, переписка сканируется алгоритмами, а привычка делиться каждым шагом в соцсетях давно перестала быть чем-то необычным. И если в 2008 году описанные в книге методы цифрового сопротивления — шифрование, анонимные сети, обход блокировок — выглядели как удел параноиков, то сегодня они стали необходимым минимумом для тех, кто хочет сохранить хотя бы подобие приватности. Отдельно впечатляет, что Доктороу предсказал не только сами технологии, но и их социальные последствия: от нормализации слежки и добровольного отказа от приватности до подмены концепции безопасности.
Доктороу почти на пальцах показывает, как механизмы контроля достигают максимальной эффективности не через подавление, а через добровольное соучастие подконтрольных субъектов. Чтобы было понятнее: все герои без исключения сталкиваются не с классической тоталитарной системой, а с её неолиберальной версией, где люди добровольно платят за гаджеты и сервисы, которые круглосуточно ведут за ними наблюдение под соусом удобства.
Какого-то выхода тут нет (уйти в лес — не опция для тех, кто ценит тёплый туалет и сеть). Но поводов для пересмотра каких-то собственных убеждений более чем достаточно.
Ну и да, читать точно стоит, если вы хотя бы иногда спрашиваете себя, сколько стоит ваша анонимность. И особенно стоит, если не спрашиваете вообще.
P.S. С тех пор как я лет десять назад прочитала «Хакеров» Чубарьяна, которые выходили в рамках «Этногенеза», слабость к историям про шифры, взломы и лазейки так никуда и не делась. Так что если у вас есть дельные рекомендации книг про хакеров — буду рада.
PP.S. Про Кори Доктороу я уже писала здесь. И скоро напишу ещё.
#чтопочитать
История семнадцатилетнего Маркуса Яллоу, технически подкованного подростка, случайно попавшего под горячую руку «борьбы с терроризмом», начинается как типичный young adult, но довольно быстро превращается в бодрый и продуманный текст без нафталиновых клише про хакеров. Маркус и его друзья оказываются не в том месте во время одного из крупнейших терактов в новейшей истории США, их задерживает Министерство внутренней безопасности, допрашивает
Но ключевое здесь на мой взгляд — не детали сюжета, а то, как текст резонирует с реальностью. Когда Доктороу писал «Младшего брата», автоматизированная массовая слежка ещё казалась чем-то из области антиутопий. Наши маршруты хранятся в данных геолокации, переписка сканируется алгоритмами, а привычка делиться каждым шагом в соцсетях давно перестала быть чем-то необычным. И если в 2008 году описанные в книге методы цифрового сопротивления — шифрование, анонимные сети, обход блокировок — выглядели как удел параноиков, то сегодня они стали необходимым минимумом для тех, кто хочет сохранить хотя бы подобие приватности. Отдельно впечатляет, что Доктороу предсказал не только сами технологии, но и их социальные последствия: от нормализации слежки и добровольного отказа от приватности до подмены концепции безопасности.
Доктороу почти на пальцах показывает, как механизмы контроля достигают максимальной эффективности не через подавление, а через добровольное соучастие подконтрольных субъектов. Чтобы было понятнее: все герои без исключения сталкиваются не с классической тоталитарной системой, а с её неолиберальной версией, где люди добровольно платят за гаджеты и сервисы, которые круглосуточно ведут за ними наблюдение под соусом удобства.
Какого-то выхода тут нет (уйти в лес — не опция для тех, кто ценит тёплый туалет и сеть). Но поводов для пересмотра каких-то собственных убеждений более чем достаточно.
Ну и да, читать точно стоит, если вы хотя бы иногда спрашиваете себя, сколько стоит ваша анонимность. И особенно стоит, если не спрашиваете вообще.
P.S. С тех пор как я лет десять назад прочитала «Хакеров» Чубарьяна, которые выходили в рамках «Этногенеза», слабость к историям про шифры, взломы и лазейки так никуда и не делась. Так что если у вас есть дельные рекомендации книг про хакеров — буду рада.
PP.S. Про Кори Доктороу я уже писала здесь. И скоро напишу ещё.
#чтопочитать
Цирк продолжает гастролировать: уже в эту субботу я еду в Переделкино — в литературную Мекку, куда мечтала попасть ещё тогда, когда моё мнение никого не интересовало. Прекрасные безумцы из Creative Writing School и Дома творчества Переделкино устраивают там фестиваль, где еврейка у микрофона, как ни странно, действительно окажется у микрофона.
Буду участвовать аж в двух паблик-токах за день — в 14:00 и в 16:00.
В 14:00 начнём говорить о том, чего хотят хотят критики (кроме гонораров и поводов поныть), а в 16:00 будем обсуждать зачем люди добровольно ходят в книжные клубы, хотя могли бы читать в одиночку и никого не травмировать своими мнениями. Поговорим о том, как устроены книжные сообщества, что сейчас интересно обсуждать и как выбрать книгу так, чтобы потом коллективно не страдать.
Компания собирается отличная, разговоры обещают быть откровенными и весёлыми, а воздух — почти загородным.
Программу мероприятия и состав участников можно глянуть тут.
Буду участвовать аж в двух паблик-токах за день — в 14:00 и в 16:00.
В 14:00 начнём говорить о том, чего хотят хотят критики (кроме гонораров и поводов поныть), а в 16:00 будем обсуждать зачем люди добровольно ходят в книжные клубы, хотя могли бы читать в одиночку и никого не травмировать своими мнениями. Поговорим о том, как устроены книжные сообщества, что сейчас интересно обсуждать и как выбрать книгу так, чтобы потом коллективно не страдать.
Компания собирается отличная, разговоры обещают быть откровенными и весёлыми, а воздух — почти загородным.
Программу мероприятия и состав участников можно глянуть тут.
История на миллион. В марте написала в твиттере, что хочу курс по муми-троллям от «Страдариума». Сегодня Юра Сапрыкин, основатель проекта, сообщил, что они сделали такой курс после моего твита и хотят мне его подарить. Магия муми-дола работает. Я в диком восторге!
Вчера был День собак, так что сегодня снова про Кузю.
Я могу часами наблюдать, как он живёт свою счастливую простую жизнь. Ест, когда голоден, спит, когда устал, требует внимания, если скучно, и с полным спокойствием разваливается пузом кверху посреди комнаты, если сочтёт нужным. И так круглосуточно — безо всяких «надо» и «должен». Личная эффективность его не тревожит, а жизненная стратегия укладывается в два гениально простых пункта: 1) быть счастливым, 2) найти, что бы вкусного пожевать.
Сегодня утром дочитала третий том «Гладь, люби, хвали» (отзыв писать не буду — тема узкая, но книгу рекомендую), где кинологи обстоятельно объясняют, как жить с щенком так, чтобы этот самый щенок был доволен и считал тебя лучшим человеком на планете. И все эти 400+ страниц я фоном думала, почему так тщательно изучаю, как сделать жизнь Кузи удобной и счастливой — и почему так редко думаю о том же для себя.
Я систематически забываю есть, пить воду и вообще нормально существовать. В результате — минус обед, плюс периодическое желание сбежать куда-нибудь в лес, завернуться в мох и притвориться корягой.
С Кузей, очевидно, я веду себя иначе. И, пожалуй, мне стоило бы взять с него пример и, если уж не валяться пузом кверху, то хотя бы есть вовремя. Но, надо сказать, вариант с валянием тоже выглядит многообещающе.
Я могу часами наблюдать, как он живёт свою счастливую простую жизнь. Ест, когда голоден, спит, когда устал, требует внимания, если скучно, и с полным спокойствием разваливается пузом кверху посреди комнаты, если сочтёт нужным. И так круглосуточно — безо всяких «надо» и «должен». Личная эффективность его не тревожит, а жизненная стратегия укладывается в два гениально простых пункта: 1) быть счастливым, 2) найти, что бы вкусного пожевать.
Сегодня утром дочитала третий том «Гладь, люби, хвали» (отзыв писать не буду — тема узкая, но книгу рекомендую), где кинологи обстоятельно объясняют, как жить с щенком так, чтобы этот самый щенок был доволен и считал тебя лучшим человеком на планете. И все эти 400+ страниц я фоном думала, почему так тщательно изучаю, как сделать жизнь Кузи удобной и счастливой — и почему так редко думаю о том же для себя.
Я систематически забываю есть, пить воду и вообще нормально существовать. В результате — минус обед, плюс периодическое желание сбежать куда-нибудь в лес, завернуться в мох и притвориться корягой.
С Кузей, очевидно, я веду себя иначе. И, пожалуй, мне стоило бы взять с него пример и, если уж не валяться пузом кверху, то хотя бы есть вовремя. Но, надо сказать, вариант с валянием тоже выглядит многообещающе.
Почти все мои любимые персонажи — конченые перфекционисты. Тот же Стоунер. Особенно Стоунер. Потому, что его перфекционизм нетипичный, неманифестный. Он не гонится за внешним успехом, свободен от нарциссичекой тревоги, но то, как он сотворил из литературы кумира в истинно библейском смысле, как тихо и мучительно не прощает себе никакого отступления от «правильного» пути — всё это перфекционизм высшей пробы. И страшный, и прекрасный.
Я сама такая. Не в таких, конечно, трагических масштабах, но я из тех девочек, которые всегда знали, что могут лучше, еще лучше и лучше, чем предыдущее лучше. А значит нельзя расслабляться. «Нельзя» говорит мне внутренний критик или кто он там, но я стараюсь. Последние годы у меня даже получается. Я научилась получать кайф от процесса, пусть не идеального, кривого и косого и даже — двадцатилетняя Вика, ты ни за что не поверила бы! — от средней паршивости результата.
Потому что кайф — это не наградить себя за страдание, а способ жить. Такую концепцию разворачивает на своем канале психолог Юлиана Дергаева. Оценили название канала?Пожалуйста, скажите, что оценили, это же правда идеал!
Юлиана объясняет, почему настоящее удовольствие от жизни сложнее, чем пицца, сериал и ванна с лавандой.
И как нам в жизни необходимо дурацкое. Этот пост мне особенно нравится, потому что я тот человек, который покупает овощечистки в виде Чарли Чаплина. Всегда это делала интуитивно, просто потому, что хочу и могу, а оказывается это важно.
В целом канал Юлианы — про право быть неидеальным и делать то, что хочется, даже когда до идеала, как до Иерусалима пешком. И я думаю, это уже не софт, а хард скилл нашего времени.
Я сама такая. Не в таких, конечно, трагических масштабах, но я из тех девочек, которые всегда знали, что могут лучше, еще лучше и лучше, чем предыдущее лучше. А значит нельзя расслабляться. «Нельзя» говорит мне внутренний критик или кто он там, но я стараюсь. Последние годы у меня даже получается. Я научилась получать кайф от процесса, пусть не идеального, кривого и косого и даже — двадцатилетняя Вика, ты ни за что не поверила бы! — от средней паршивости результата.
Потому что кайф — это не наградить себя за страдание, а способ жить. Такую концепцию разворачивает на своем канале психолог Юлиана Дергаева. Оценили название канала?Пожалуйста, скажите, что оценили, это же правда идеал!
Юлиана объясняет, почему настоящее удовольствие от жизни сложнее, чем пицца, сериал и ванна с лавандой.
И как нам в жизни необходимо дурацкое. Этот пост мне особенно нравится, потому что я тот человек, который покупает овощечистки в виде Чарли Чаплина. Всегда это делала интуитивно, просто потому, что хочу и могу, а оказывается это важно.
В целом канал Юлианы — про право быть неидеальным и делать то, что хочется, даже когда до идеала, как до Иерусалима пешком. И я думаю, это уже не софт, а хард скилл нашего времени.
В попытке укротить хаос в заметках свела наконец в один список все книжные премии, за которыми слежу.
До этого всё было кусками: то шорт-лист всплывёт, то цитата проскочит, то кто-то назовёт имя, я запишу, а потом всё потеряется. Теперь всё в одной куче. Вдруг кому пригодится.
Financial Times Business Book of the Year
Сосредоточена на книгах по экономике, управлению, технологиям и геополитике. Полезна для тех, кто интересуется тем, как устроен мир на уровне больших цифр и чужих денег. Можно смело пропускать, если мечтаете о хижине в лесу и полной автономии.
Baillie Gifford Prize for Non-Fiction
Надёжный ориентир в документальной литературе. Тут одна общая номинация без деления по жанрам, но в финале почти всегда есть баланс: мемуары, история, политика, наука. Отличный способ не утонуть в мутном море новинок.
Pulitzer Prize — General Nonfiction
Пулитцеров много, но General Nonfiction обычно даёт честный срез того, о чём говорят и думают в штатах.
National Book Award
Эта премия отлично показывает, где и что у американцев болит: культура, идентичность, травмы детства — полный набор. Книги отсюда обычно задают тон разговорам, и нередко вызывают коллективную истерику.
Orwell Prize
Премия, которую дают за тексты о политике, обществе, власти и других темах, которые обычно не обсуждают за семейным ужином. Хороший ориентир, если хочется аргументированного разбора происходящего трэша, который держится на фактах, а не эмоциях.
Royal Society Science Book Prize
Научпоп премия от британского Королевского общества. Главный критерий — доступность сложных тем для широкой аудитории. Победители умеют объяснять, как работает наука, без упрощения сути.
Cundill History Prize
Премия за исторические книги, которые сохраняют академическую точность, но не тонут в пыли архивов. Финалисты обычно умеют собирать факты, даты и цифры в живое и внятное повествование так, чтобы история перестала быть набором фактов и имён, и превратилась в понятный рассказ о том, почему мир сегодня устроен так, как устроен.
The International Booker Prize
Ежегодно выбирается один победитель из категории переводной художественной прозы. Без отдельных жанровых номинаций, но почти всегда в шорт-лист попадает очень разная по стилю и географии литература. Следить любопытно даже на уровне лонг-листа.
Prix Médicis étranger
Французская премия, в рамках которой отдельная номинация для иностранных авторов (étranger) — то есть тех, чьи книги переведены на французский. Часто отсюда начинают свою европейскую карьеру сильные авторы, ещё не переведённые на английский.
Goodreads Choice Awards
Народный рейтинг со всеми плюсами и минусами. Голосуют все, кто умеет регистрироваться на гудридс, поэтому побеждают далеко не всегда шедевры, но бывает, что в категориях вроде мемуаров или биографий проскакивают книги, которые обходят критиков стороной, зато собирают армию живых читателей.
Редакционные подборки — New Yorker, Atlantic, NYT
Не премии, но ежегодные списки от редакций. NYT делит подборки на Notable Books и Top 10, New Yorker и Atlantic часто публикуют персональные списки критиков и авторов. Я слежу, т.к мне интересно, что выбрали люди, которые за год перелопачивают тонны текста и ещё умудряются что-то помнить.
Русскоязычных премий, за которыми мне интересно следить, на порядок меньше, но они есть.
Просветитель
Премия за научпоп на русском. Есть разделение на гуманитарные и естественные науки, есть отдельная категория для перевода и цифровых форматов. Хороший ориентир, если хочется читать про сложное на русском.
Ясная поляна
Совместная премия музея-усадьбы Толстого и Samsung. В шорт-листах редко бывают формальные эксперименты, но много внятных и выверенных текстов.
До 2022 ещё следила за НОСом — премией фонда Михаила Прохорова, но её на неопределенное время заморозили.
Если знаете ещё толковые премии — пишите. Если знаете такие, на которые не стоит тратить время — пишите тем более.
До этого всё было кусками: то шорт-лист всплывёт, то цитата проскочит, то кто-то назовёт имя, я запишу, а потом всё потеряется. Теперь всё в одной куче. Вдруг кому пригодится.
Financial Times Business Book of the Year
Сосредоточена на книгах по экономике, управлению, технологиям и геополитике. Полезна для тех, кто интересуется тем, как устроен мир на уровне больших цифр и чужих денег. Можно смело пропускать, если мечтаете о хижине в лесу и полной автономии.
Baillie Gifford Prize for Non-Fiction
Надёжный ориентир в документальной литературе. Тут одна общая номинация без деления по жанрам, но в финале почти всегда есть баланс: мемуары, история, политика, наука. Отличный способ не утонуть в мутном море новинок.
Pulitzer Prize — General Nonfiction
Пулитцеров много, но General Nonfiction обычно даёт честный срез того, о чём говорят и думают в штатах.
National Book Award
Эта премия отлично показывает, где и что у американцев болит: культура, идентичность, травмы детства — полный набор. Книги отсюда обычно задают тон разговорам, и нередко вызывают коллективную истерику.
Orwell Prize
Премия, которую дают за тексты о политике, обществе, власти и других темах, которые обычно не обсуждают за семейным ужином. Хороший ориентир, если хочется аргументированного разбора происходящего трэша, который держится на фактах, а не эмоциях.
Royal Society Science Book Prize
Научпоп премия от британского Королевского общества. Главный критерий — доступность сложных тем для широкой аудитории. Победители умеют объяснять, как работает наука, без упрощения сути.
Cundill History Prize
Премия за исторические книги, которые сохраняют академическую точность, но не тонут в пыли архивов. Финалисты обычно умеют собирать факты, даты и цифры в живое и внятное повествование так, чтобы история перестала быть набором фактов и имён, и превратилась в понятный рассказ о том, почему мир сегодня устроен так, как устроен.
The International Booker Prize
Ежегодно выбирается один победитель из категории переводной художественной прозы. Без отдельных жанровых номинаций, но почти всегда в шорт-лист попадает очень разная по стилю и географии литература. Следить любопытно даже на уровне лонг-листа.
Prix Médicis étranger
Французская премия, в рамках которой отдельная номинация для иностранных авторов (étranger) — то есть тех, чьи книги переведены на французский. Часто отсюда начинают свою европейскую карьеру сильные авторы, ещё не переведённые на английский.
Goodreads Choice Awards
Народный рейтинг со всеми плюсами и минусами. Голосуют все, кто умеет регистрироваться на гудридс, поэтому побеждают далеко не всегда шедевры, но бывает, что в категориях вроде мемуаров или биографий проскакивают книги, которые обходят критиков стороной, зато собирают армию живых читателей.
Редакционные подборки — New Yorker, Atlantic, NYT
Не премии, но ежегодные списки от редакций. NYT делит подборки на Notable Books и Top 10, New Yorker и Atlantic часто публикуют персональные списки критиков и авторов. Я слежу, т.к мне интересно, что выбрали люди, которые за год перелопачивают тонны текста и ещё умудряются что-то помнить.
Русскоязычных премий, за которыми мне интересно следить, на порядок меньше, но они есть.
Просветитель
Премия за научпоп на русском. Есть разделение на гуманитарные и естественные науки, есть отдельная категория для перевода и цифровых форматов. Хороший ориентир, если хочется читать про сложное на русском.
Ясная поляна
Совместная премия музея-усадьбы Толстого и Samsung. В шорт-листах редко бывают формальные эксперименты, но много внятных и выверенных текстов.
До 2022 ещё следила за НОСом — премией фонда Михаила Прохорова, но её на неопределенное время заморозили.
Если знаете ещё толковые премии — пишите. Если знаете такие, на которые не стоит тратить время — пишите тем более.
Гвоздь программы сегодняшнего фестиваля в Переделкино собственной персоной.
Послушал лекции, заглянул в книжный, трижды вздремнул, познакомился и потанцевал с писателями на афтерпати, а в перерывах между важными делами подровнял пару газонов. Видимо решил, что пока все вокруг обсуждают вопросы литературы, кто-то должен заниматься реальной работой. На обратном пути из Переделкино слушал стихи Блока под какой-то подозрительный бит — ну где ещё вам в такси включат «Ночь, улицу, фонарь, аптеку» под басы?
Я же это великолепие скромно сопровождала: вытаскивала гвоздя программы из кустов, следила, чтобы он не уволок чей-нибудь плед домой, и между делом вылезла на два паблик-тока, ради которых, собственно, все и затевалось. О них ещё отдельно напишу, когда найду силы.
День удался.
Послушал лекции, заглянул в книжный, трижды вздремнул, познакомился и потанцевал с писателями на афтерпати, а в перерывах между важными делами подровнял пару газонов. Видимо решил, что пока все вокруг обсуждают вопросы литературы, кто-то должен заниматься реальной работой. На обратном пути из Переделкино слушал стихи Блока под какой-то подозрительный бит — ну где ещё вам в такси включат «Ночь, улицу, фонарь, аптеку» под басы?
Я же это великолепие скромно сопровождала: вытаскивала гвоздя программы из кустов, следила, чтобы он не уволок чей-нибудь плед домой, и между делом вылезла на два паблик-тока, ради которых, собственно, все и затевалось. О них ещё отдельно напишу, когда найду силы.
День удался.