Вышла моя рецензия на фильм, который сломал мне мозг:
https://blog.okko.tv/reviews/lyubov-sovetskogo-soyuza-tovarish-tumanov-ne-grustite
Я лично, может быть, не так уж привязана к Константину Симонову, но это большой поэт большой страны. А «Жди меня» – одно из важнейших стихотворений мировой истории. Обидно за него как-то.
Кстати, много думала о «Жди меня» после просмотра, написала статью на Дзене:
https://dzen.ru/a/Zy3Kd9eKzwo2YpFl
https://blog.okko.tv/reviews/lyubov-sovetskogo-soyuza-tovarish-tumanov-ne-grustite
Я лично, может быть, не так уж привязана к Константину Симонову, но это большой поэт большой страны. А «Жди меня» – одно из важнейших стихотворений мировой истории. Обидно за него как-то.
Кстати, много думала о «Жди меня» после просмотра, написала статью на Дзене:
https://dzen.ru/a/Zy3Kd9eKzwo2YpFl
blog.okko.tv
Рецензия на фильм «Любовь Советского Союза» (2024): «Товарищ Туманов, не грустите»
В российский прокат вышла «Любовь Советского Союза» — мелодрама о красивой жизни (до)военного поколения. Однако пока что фильм выглядит лишь развернутым трейлером более масштабной истории. Рассказываем, какой получилась лента Никиты Высоцкого и Ильи Лебедева.
Два года назад, в таком же пасмурном ноябре, мы с писателями Ромой Декабревым и Ритой Ронжиной говорили, что Пессоа нужно читать как настольную книгу. Не то, чтобы я помню всё на свете, но это – помню.
Пессоа появился в моей жизни как-то внезапно, давно-давно (а вот это – совсем не помню). Я читала его последовательно, фрагментарно, вдумчиво, небрежно, а потом перестала. Почувствовала вдруг, что устала, что это не моя настольная книга, я просто хотела, чтобы была моя. Мне для этой книги было слишком беспокойно.
А в понедельник вытащила из шкафа кучу всего, выбирая, что почитать в ванне. Нашла его. Взяла почему-то.
В общем-то, «Книга непокоя» – это даже не настольная книга, а книга-встреча, книга-диалог. Я задаю вопрос, потом читаю ответ на случайной странице. Чтение может быть произвольным – позвольте книге выбрать самой, прочтите пару страниц, потом еще пару, затем еще. Можно играть в классики (или в бисер, но тут сложнее). Предупреждаю, что отвечать Пессоа будет на настоящий вопрос, а не обязательно на тот, который задан. И он может быть довольно угрюм. Спрашивать, кстати, не обязательно, просто позвольте ему говорить. Он умеет наблюдать такие вещи, которые вообще никто в мире не наблюдал.
«В некоторые очень ясные мгновения размышлений, например когда вечерами я блуждаю по улицам и наблюдаю, каждый человек приносит мне какую-нибудь новость, каждый дом сообщает мне что-то новое, каждая вывеска содержит объявление для меня.
Моя молчаливая прогулка — это постоянная беседа, и все мы — люди, дома, камни, вывески и небо — представляем собой толпу друзей, толкающих друг друга словами в великой процессии Судьбы».
Пессоа появился в моей жизни как-то внезапно, давно-давно (а вот это – совсем не помню). Я читала его последовательно, фрагментарно, вдумчиво, небрежно, а потом перестала. Почувствовала вдруг, что устала, что это не моя настольная книга, я просто хотела, чтобы была моя. Мне для этой книги было слишком беспокойно.
А в понедельник вытащила из шкафа кучу всего, выбирая, что почитать в ванне. Нашла его. Взяла почему-то.
В общем-то, «Книга непокоя» – это даже не настольная книга, а книга-встреча, книга-диалог. Я задаю вопрос, потом читаю ответ на случайной странице. Чтение может быть произвольным – позвольте книге выбрать самой, прочтите пару страниц, потом еще пару, затем еще. Можно играть в классики (или в бисер, но тут сложнее). Предупреждаю, что отвечать Пессоа будет на настоящий вопрос, а не обязательно на тот, который задан. И он может быть довольно угрюм. Спрашивать, кстати, не обязательно, просто позвольте ему говорить. Он умеет наблюдать такие вещи, которые вообще никто в мире не наблюдал.
«В некоторые очень ясные мгновения размышлений, например когда вечерами я блуждаю по улицам и наблюдаю, каждый человек приносит мне какую-нибудь новость, каждый дом сообщает мне что-то новое, каждая вывеска содержит объявление для меня.
Моя молчаливая прогулка — это постоянная беседа, и все мы — люди, дома, камни, вывески и небо — представляем собой толпу друзей, толкающих друг друга словами в великой процессии Судьбы».
Вот и кончается время, великое время, гибнет в агонии Троя, могучая Троя.
Вот и кончаются мысли, великие мысли. Еду в вагоне метро я, в загоне метро я.
Разум в огне, он в агоне, огне и агоне, бьются в агонии мысли, вагонные мысли, насмерть дробясь о табличку, слова на табличке:
“…старших кассиров билетных, кассиров билетных”. Ужасом едким и жгучим, едким и жгучим, мыслью последней я мучим, единственной мучим: — Где же возьмут они столько, найдут они столько “…старших кассиров билетных, кассиров билетных”? Где эти все Хрисеиды, где те Брисеиды, эти Елены, Парисы, красавцы Парисы? Плачь же по Гектору, Троя, рыдай по героям, “…старшим кассирам билетным, кассирам билетным”. “…бывшимкассирамбилетнымкассирамбилетным”. …павшим билетным кассирам, кассирам, о, боги!
Владимир Строчков
Вот и кончаются мысли, великие мысли. Еду в вагоне метро я, в загоне метро я.
Разум в огне, он в агоне, огне и агоне, бьются в агонии мысли, вагонные мысли, насмерть дробясь о табличку, слова на табличке:
“…старших кассиров билетных, кассиров билетных”. Ужасом едким и жгучим, едким и жгучим, мыслью последней я мучим, единственной мучим: — Где же возьмут они столько, найдут они столько “…старших кассиров билетных, кассиров билетных”? Где эти все Хрисеиды, где те Брисеиды, эти Елены, Парисы, красавцы Парисы? Плачь же по Гектору, Троя, рыдай по героям, “…старшим кассирам билетным, кассирам билетным”. “…бывшимкассирамбилетнымкассирамбилетным”. …павшим билетным кассирам, кассирам, о, боги!
Владимир Строчков
Я убеждена, что хороший роман узнается по первому предложению. Первые строки «Доктора Живаго» я перечитывала раз десять, еще не веря, что они именно такие.
Шли и шли и пели «Вечную память», и, когда останавливались, казалось, что ее по-залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра.
В карандашной рукописи 1946 года роман назывался «Смерти не будет». Там же стоял эпиграф из Откровения Иоанна Богослова: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопль, ни болезни уже не будет, ибо прежнее пошло». Удивительно, конечно, какой тяжелой была история с написанием и публикацией романа. Не могу Пастернака тут ни осудить, ни одобрить – эта дилемма вне моего уровня размышлений. Но до сих пор помню с ученических лет, как Пастернак писал Шаламову, что он закончил роман, исполнил миссию, возложенную Богом, но ничего не изменилось. Изменилось, на самом деле, всегда меняется.
Я читала «Доктора Живаго» в школе или в университете, помню, что он прошел мимо меня, я как-то испугалась его мощи. А сейчас читаю и выделяют каждую цитату:
С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю белая ткань, обвивая ее погребальными пеленами. Вьюга была одна на свете, ничто с ней не соперничало.
А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению.
Века и поколенья только после Христа вздохнули свободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме.
Чего бы ему больше всего хотелось? Ему представилось, что больше всего хотел бы он когда-нибудь еще раз свалиться в пруд с Надею и много бы отдал сейчас, чтобы знать, будет ли это когда-нибудь или нет.
Почему-то тяжело представить, как в Переделкино праздновали Нобелевскую премию по литературе. Как пришли гости. Как Чуковский, много лет не употреблявший алкоголь, решил сделать исключение. Как сделали снимки, а на них все счастливы.
На следующий день к Пастернаку пошел Федин просить отказаться от премии. Почему-то особенно мне больно, что это был его друг, но Федина я тоже могу понять. Не могу — что он, болеющий, не пришел на похороны. И прав был раздраженный Каверин, когда уточнял в письме, неужели Федину не было видно, как гроб Пастернака несли под окнами его дома.
«Напрасно Вы думаете, что я чем-то был до романа. Я начинаюсь только с этой книги, всё, что было прежде, — чепуха».
Шли и шли и пели «Вечную память», и, когда останавливались, казалось, что ее по-залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра.
В карандашной рукописи 1946 года роман назывался «Смерти не будет». Там же стоял эпиграф из Откровения Иоанна Богослова: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопль, ни болезни уже не будет, ибо прежнее пошло». Удивительно, конечно, какой тяжелой была история с написанием и публикацией романа. Не могу Пастернака тут ни осудить, ни одобрить – эта дилемма вне моего уровня размышлений. Но до сих пор помню с ученических лет, как Пастернак писал Шаламову, что он закончил роман, исполнил миссию, возложенную Богом, но ничего не изменилось. Изменилось, на самом деле, всегда меняется.
Я читала «Доктора Живаго» в школе или в университете, помню, что он прошел мимо меня, я как-то испугалась его мощи. А сейчас читаю и выделяют каждую цитату:
С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю белая ткань, обвивая ее погребальными пеленами. Вьюга была одна на свете, ничто с ней не соперничало.
А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению.
Века и поколенья только после Христа вздохнули свободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме.
Чего бы ему больше всего хотелось? Ему представилось, что больше всего хотел бы он когда-нибудь еще раз свалиться в пруд с Надею и много бы отдал сейчас, чтобы знать, будет ли это когда-нибудь или нет.
Почему-то тяжело представить, как в Переделкино праздновали Нобелевскую премию по литературе. Как пришли гости. Как Чуковский, много лет не употреблявший алкоголь, решил сделать исключение. Как сделали снимки, а на них все счастливы.
На следующий день к Пастернаку пошел Федин просить отказаться от премии. Почему-то особенно мне больно, что это был его друг, но Федина я тоже могу понять. Не могу — что он, болеющий, не пришел на похороны. И прав был раздраженный Каверин, когда уточнял в письме, неужели Федину не было видно, как гроб Пастернака несли под окнами его дома.
«Напрасно Вы думаете, что я чем-то был до романа. Я начинаюсь только с этой книги, всё, что было прежде, — чепуха».
«Женщина работает на заводе среди огромных цистерн, заполненных вином. В сумке у нее теплая жизнь. Она хотела бы уйти пораньше, отпроситься, но вечером неизбежен корпоратив».
Посмотрела фильм «Вести из Непала» режиссера Михаила Балабина. Снят по мотивам одноименного рассказа Виктора Пелевина. Премьера состоялась вчера на Кинопоиске.
Мне кажется, в экранизациях, как и в переводах, важны точки расхождения. Не было у Пелевина — появилось у Балабина. Поэтому меня сразу насторожила дочка. Я сначала не понимала, зачем она там и куда она потом денется. Досмотрела. Нажала «стоп» на беговой дорожке. Пришла в раздевалку. Села и смотрела в стену. Открыла рассказ Пелевина, перечитала его. Нет, всё-таки дочь – отличный ход. Ничто не может отчетливее показать смерть, чем жизнь, чем продолжение жизни, чем ребенок.
Как-то у Зенона спросили, чему учит философия, и он ответил: «Презрению к смерти». Пелевин учит напрямую: презирать смерть, ее издевательскую упорядоченность, ее фантасмагорию. Он смеется над смертью. «Вести из Непала» – злая антисоветская сатира. Там так много красного, что не убеждайте меня в совпадениях. Корпоратив неизбежен, идет прямое включение из Непала, мы повторяем в смерти одно и то же.
У Миши Балабина получилось иначе. Он ввел семью, ребенка, кота, мне кажется, чтобы подсветить яснее смысл Непала и вестей из него, и мертвецов, и танцев, и повторений. Не понимаю только, в какой точке девочка, женщина и кошка разошлись в смерти, почему разъединились. С другой стороны, вроде ясно: девочкам и котам на завод ходу нет. Но женщина ведь кошку с собой протащила! В смерть протащила, надо же.
В ленте – отличная работа со светом, с движением. Отличные диалоги. Оглушающий финал. Посмотрите. Короткометражки мне сложно анализировать, не понимаю, как к ним подобраться. Может быть, ошибаюсь. Первым делом после просмотра захотелось погуглить рецензии: таааак, давайте, друзья, делайте работу, объясняйте мне, что тут. Потом вспомнила, что я вроде как кинокритик.
Посмотрела фильм «Вести из Непала» режиссера Михаила Балабина. Снят по мотивам одноименного рассказа Виктора Пелевина. Премьера состоялась вчера на Кинопоиске.
Мне кажется, в экранизациях, как и в переводах, важны точки расхождения. Не было у Пелевина — появилось у Балабина. Поэтому меня сразу насторожила дочка. Я сначала не понимала, зачем она там и куда она потом денется. Досмотрела. Нажала «стоп» на беговой дорожке. Пришла в раздевалку. Села и смотрела в стену. Открыла рассказ Пелевина, перечитала его. Нет, всё-таки дочь – отличный ход. Ничто не может отчетливее показать смерть, чем жизнь, чем продолжение жизни, чем ребенок.
Как-то у Зенона спросили, чему учит философия, и он ответил: «Презрению к смерти». Пелевин учит напрямую: презирать смерть, ее издевательскую упорядоченность, ее фантасмагорию. Он смеется над смертью. «Вести из Непала» – злая антисоветская сатира. Там так много красного, что не убеждайте меня в совпадениях. Корпоратив неизбежен, идет прямое включение из Непала, мы повторяем в смерти одно и то же.
У Миши Балабина получилось иначе. Он ввел семью, ребенка, кота, мне кажется, чтобы подсветить яснее смысл Непала и вестей из него, и мертвецов, и танцев, и повторений. Не понимаю только, в какой точке девочка, женщина и кошка разошлись в смерти, почему разъединились. С другой стороны, вроде ясно: девочкам и котам на завод ходу нет. Но женщина ведь кошку с собой протащила! В смерть протащила, надо же.
В ленте – отличная работа со светом, с движением. Отличные диалоги. Оглушающий финал. Посмотрите. Короткометражки мне сложно анализировать, не понимаю, как к ним подобраться. Может быть, ошибаюсь. Первым делом после просмотра захотелось погуглить рецензии: таааак, давайте, друзья, делайте работу, объясняйте мне, что тут. Потом вспомнила, что я вроде как кинокритик.
Сегодня — день рождения Александра Блока. Почему-то захотелось пересмотреть в этот день его рисунки. Больше всего в них, конечно, Любови Менделеевой и Андрея Белого.
Моя любимая — «Андрей Белый читает люциферьянские сочинения Риля и Когэна». Предпоследняя. Скорее всего, 1905 год. Белый тогда часто гостит у Блоков, и Блок забавляется над его увлечением философией.
Первая тоже гениальна. Люба исполняет назначение своей жизни. Все мы.
Моя любимая — «Андрей Белый читает люциферьянские сочинения Риля и Когэна». Предпоследняя. Скорее всего, 1905 год. Белый тогда часто гостит у Блоков, и Блок забавляется над его увлечением философией.
Первая тоже гениальна. Люба исполняет назначение своей жизни. Все мы.
Об истории научной фантастики – для Ножа:
https://knf.md/tg/history-of-sci-fi-movies/
На случай, если в пятницу вечером не хватает лонгридика. ✌🏻 Как всегда, очень нравится обложка.
https://knf.md/tg/history-of-sci-fi-movies/
На случай, если в пятницу вечером не хватает лонгридика. ✌🏻 Как всегда, очень нравится обложка.