Одно из не самых очевидных последствий того, что массовую жанровую литературу в массе своей переводят довольно плохо, — это то, что язык этих самых плохих переводов просачивается в жанровую же русскоязычную литературу. И это не то чтобы беда-беда, как мы все знаем, языку в перспективе ничего не будет, он переварит все минус вайбы и поппинги, и все, что его не убьет сделает его чиллее, но меня больше волнует этот самый язык, простите, в моменте, когда ты, например, вытаскиваешь из самотека прилично придуманный ромфант, но из него отовсюду торчит арматура чужеродной грамматики и фразы, начинающиеся с неестественного «О,..», а автор не чувствует разницы между удовольствием и довольством, ленью и леностью. Сделать с этим обычно ничего нельзя, кроме жесткой, чтобы не сказать жестокой редактуры, и ведь при этом не скажешь, что автор, например, мало читает или не знает языка. Чаще всего вполне читает и знает, просто – и я сейчас оседлаю своего любимого конька — вот эта вот растерянность перед формой другого языка, непременное желание сохранить все как есть, оставить в переводном тексте как можно больше исходного, потому что мало ли что, она очень присуща начинающим или не слишком обученным переводчикам, которые часто начинают с переводов легкого жанра, он же «а чего там переводить». А там есть чего, на самом деле, потому что легкий жанр чаще всего требует от переводчика тяжелого языкового люкса: уместной, узнаваемой разговорности, сухости и сжатости (все мы знаем, что русский язык широк и жирок, стоит ему поддаться и текст растургенится и онабоковеет, станет слоеным и масляным) и, главное, простоты. Такая работа требует от переводчика большой уверенности, а без обучения переводу как ремеслу и какой-то, не знаю, внутренней калибровки этого самого языкового чувства, ей как бы и взяться неоткуда, потому что с одной стороны у тебя бревно в глазу, а с другой дитя без глазу.
Одно из не самых очевидных последствий того, что массовую жанровую литературу в массе своей переводят довольно плохо, — это то, что язык этих самых плохих переводов просачивается в жанровую же русскоязычную литературу. И это не то чтобы беда-беда, как мы все знаем, языку в перспективе ничего не будет, он переварит все минус вайбы и поппинги, и все, что его не убьет сделает его чиллее, но меня больше волнует этот самый язык, простите, в моменте, когда ты, например, вытаскиваешь из самотека прилично придуманный ромфант, но из него отовсюду торчит арматура чужеродной грамматики и фразы, начинающиеся с неестественного «О,..», а автор не чувствует разницы между удовольствием и довольством, ленью и леностью. Сделать с этим обычно ничего нельзя, кроме жесткой, чтобы не сказать жестокой редактуры, и ведь при этом не скажешь, что автор, например, мало читает или не знает языка. Чаще всего вполне читает и знает, просто – и я сейчас оседлаю своего любимого конька — вот эта вот растерянность перед формой другого языка, непременное желание сохранить все как есть, оставить в переводном тексте как можно больше исходного, потому что мало ли что, она очень присуща начинающим или не слишком обученным переводчикам, которые часто начинают с переводов легкого жанра, он же «а чего там переводить». А там есть чего, на самом деле, потому что легкий жанр чаще всего требует от переводчика тяжелого языкового люкса: уместной, узнаваемой разговорности, сухости и сжатости (все мы знаем, что русский язык широк и жирок, стоит ему поддаться и текст растургенится и онабоковеет, станет слоеным и масляным) и, главное, простоты. Такая работа требует от переводчика большой уверенности, а без обучения переводу как ремеслу и какой-то, не знаю, внутренней калибровки этого самого языкового чувства, ей как бы и взяться неоткуда, потому что с одной стороны у тебя бревно в глазу, а с другой дитя без глазу.
BY Толще твиттера
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Either way, Durov says that he withdrew his resignation but that he was ousted from his company anyway. Subsequently, control of the company was reportedly handed to oligarchs Alisher Usmanov and Igor Sechin, both allegedly close associates of Russian leader Vladimir Putin. In February 2014, the Ukrainian people ousted pro-Russian president Viktor Yanukovych, prompting Russia to invade and annex the Crimean peninsula. By the start of April, Pavel Durov had given his notice, with TechCrunch saying at the time that the CEO had resisted pressure to suppress pages criticizing the Russian government. Telegram was co-founded by Pavel and Nikolai Durov, the brothers who had previously created VKontakte. VK is Russia’s equivalent of Facebook, a social network used for public and private messaging, audio and video sharing as well as online gaming. In January, SimpleWeb reported that VK was Russia’s fourth most-visited website, after Yandex, YouTube and Google’s Russian-language homepage. In 2016, Forbes’ Michael Solomon described Pavel Durov (pictured, below) as the “Mark Zuckerberg of Russia.” Lastly, the web previews of t.me links have been given a new look, adding chat backgrounds and design elements from the fully-features Telegram Web client. At its heart, Telegram is little more than a messaging app like WhatsApp or Signal. But it also offers open channels that enable a single user, or a group of users, to communicate with large numbers in a method similar to a Twitter account. This has proven to be both a blessing and a curse for Telegram and its users, since these channels can be used for both good and ill. Right now, as Wired reports, the app is a key way for Ukrainians to receive updates from the government during the invasion.
from jp
