Наивная политология

(часть 2)

Часть 3

Отмечая это, не стоит забывать, так сказать, о качественном составе тогдашнего духовенства. После отпадения в раскол значительной части тех, кто серьёзно относился к своей вере, после погрома Русской церкви, связанного с реформами Никона и репрессиями против самого патриарха, - в среде высшего духовенства возобладало стремление любыми средствами поддержать внешний авторитет церкви. Ради этого иерархи были готовы занимать предельно конформистскую позицию в диалоге с государственной властью. Характерны слова, сказанные патриархом Иоакимом в бытность его чудовским архимандритом: «Я не знаю ни старой, ни новой веры, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всём».

Отчаянно цепляясь за внешние атрибуты «старины» (вспомним борьбу патриарха Адриана против брадобрития и употребления табака), церковное руководство в конце XVII века из опасения латинской диверсии готово было свернуть просветительские программы, ещё больше замкнуться в уставном благочестии, вырождавшемся в обрядоверие...

Вместе с тем нива православной святости не была бесплодной даже в эти сумрачные переходные годы. Начало Петровской эпохи знает святителя Митрофана Воронежского. Святитель Митрофан, благословивший начало строительства русского военного флота (в этом виделось начало исполнения вековечной мечты об освобождении единоверных православных братьев от магометанского ига), жертвовал ради нужды государственной церковными средствами, собранными при кафедре, и одновременно был бескомпромиссно непоколебим, когда дело касалось потворства языческим веяниям. Известна история, когда, уступая его требованию, Пётр был вынужден убрать изваяния античных божеств, стоявшие у ворот воронежского дворца.

В деятельности этого пастыря (как и в трудах близких ему по духу иерархов Афанасия Холмогорского и Иова Новгородского) отчётливо проявляются черты нового благочестия: сугубое попечение о благе государственном как исполнение духовного долга, ревность о делах просвещения и хозяйственного строительства, демократизм, простота в обхождении. По преданию, когда святитель Митрофан в 1703 году преставился, царь сам нёс его гроб, сказав: «Не осталось у меня такого святого старца, буди ему вечная память!»

И действительно, подобные широко мыслящие и вместе с тем твёрдые натуры не столь часто встречались среди тогдашнего великорусского высшего духовенства. Пётр сделал осознанный выбор в пользу выходцев из западнорусских земель, киево-могилянских воспитанников. Если принять во внимание тот отпечаток римско-католической религиозной культуры, который несли практически все они, понятнее становится острота первоначально антилатинских сатир «Всешутейшего собора». Это была своеобразная инициатическая прививка, вырабатывавшая в элите иммунитет против возможного (и вероятного!) латинского влияния.

Отметим, что сто лет спустя, в эпоху Павла I и Александра I, когда подобной «вакцинации» не проводилось, католичеству удалось собрать немалый урожай душ в рядах русской аристократии.

И всё же «всешутейшие» хулиганства не сводимы только к антилатинству и антипапизму. Совершенно очевидно, что их мишенью становились внешние стороны не только католической, но и православной веры. Почему же Пётр, столь прагматически и практично относившийся к церковным вопросам, при всей своей рассудочной религиозности оказался столь плохим психологом? Ведь грубые кощунства «Всешутейшего собора», равно как и антиканонические перемены церковного управления, воспринимались народом гораздо серьёзнее, нежели членами Духовной коллегии. Всё это в конечном итоге не могло не дестабилизировать ситуацию в стране (вспомним памфлеты-обличения «антихристовых новин», религиозные аспекты восстания Булавина-Некрасова, Тарский бунт 1722 года).

(часть 4)

www.group-telegram.com/jp/greyshemes.com/4845

811 viewsedited  Oct 11, 2023 at 06:04

(часть 2)

Часть 3

Отмечая это, не стоит забывать, так сказать, о качественном составе тогдашнего духовенства. После отпадения в раскол значительной части тех, кто серьёзно относился к своей вере, после погрома Русской церкви, связанного с реформами Никона и репрессиями против самого патриарха, - в среде высшего духовенства возобладало стремление любыми средствами поддержать внешний авторитет церкви. Ради этого иерархи были готовы занимать предельно конформистскую позицию в диалоге с государственной властью. Характерны слова, сказанные патриархом Иоакимом в бытность его чудовским архимандритом: «Я не знаю ни старой, ни новой веры, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всём».

Отчаянно цепляясь за внешние атрибуты «старины» (вспомним борьбу патриарха Адриана против брадобрития и употребления табака), церковное руководство в конце XVII века из опасения латинской диверсии готово было свернуть просветительские программы, ещё больше замкнуться в уставном благочестии, вырождавшемся в обрядоверие...

Вместе с тем нива православной святости не была бесплодной даже в эти сумрачные переходные годы. Начало Петровской эпохи знает святителя Митрофана Воронежского. Святитель Митрофан, благословивший начало строительства русского военного флота (в этом виделось начало исполнения вековечной мечты об освобождении единоверных православных братьев от магометанского ига), жертвовал ради нужды государственной церковными средствами, собранными при кафедре, и одновременно был бескомпромиссно непоколебим, когда дело касалось потворства языческим веяниям. Известна история, когда, уступая его требованию, Пётр был вынужден убрать изваяния античных божеств, стоявшие у ворот воронежского дворца.

В деятельности этого пастыря (как и в трудах близких ему по духу иерархов Афанасия Холмогорского и Иова Новгородского) отчётливо проявляются черты нового благочестия: сугубое попечение о благе государственном как исполнение духовного долга, ревность о делах просвещения и хозяйственного строительства, демократизм, простота в обхождении. По преданию, когда святитель Митрофан в 1703 году преставился, царь сам нёс его гроб, сказав: «Не осталось у меня такого святого старца, буди ему вечная память!»

И действительно, подобные широко мыслящие и вместе с тем твёрдые натуры не столь часто встречались среди тогдашнего великорусского высшего духовенства. Пётр сделал осознанный выбор в пользу выходцев из западнорусских земель, киево-могилянских воспитанников. Если принять во внимание тот отпечаток римско-католической религиозной культуры, который несли практически все они, понятнее становится острота первоначально антилатинских сатир «Всешутейшего собора». Это была своеобразная инициатическая прививка, вырабатывавшая в элите иммунитет против возможного (и вероятного!) латинского влияния.

Отметим, что сто лет спустя, в эпоху Павла I и Александра I, когда подобной «вакцинации» не проводилось, католичеству удалось собрать немалый урожай душ в рядах русской аристократии.

И всё же «всешутейшие» хулиганства не сводимы только к антилатинству и антипапизму. Совершенно очевидно, что их мишенью становились внешние стороны не только католической, но и православной веры. Почему же Пётр, столь прагматически и практично относившийся к церковным вопросам, при всей своей рассудочной религиозности оказался столь плохим психологом? Ведь грубые кощунства «Всешутейшего собора», равно как и антиканонические перемены церковного управления, воспринимались народом гораздо серьёзнее, нежели членами Духовной коллегии. Всё это в конечном итоге не могло не дестабилизировать ситуацию в стране (вспомним памфлеты-обличения «антихристовых новин», религиозные аспекты восстания Булавина-Некрасова, Тарский бунт 1722 года).

(часть 4)

BY Наивная политология