Эллиниcтика

Это то, о чём говорил один из семи мудрецов Питтак, утверждая, что «с неизбежностью и боги не спорят». Корнфорд из этого делает вывод, с которым согласен и даже позитивист Рассел, убеждённый, что «идея судьбы оказала большое влияние на всю греческую мысль и … возможно, была одним из источников, из которых наука извлекла свою веру в естественный закон».

Для Гесиода же крайне важна концепция справедливости, или дике (δίκη), под которой греки понимали наличие каждого на соответствующем ему месте, соблюдение должного порядка, comme il faut. Несоответствие этому идеалу, нарушение рамок допустимого, звалось хюбрисом (ὕβρις). Он не знает исключения: даже Солнце, согласно Гераклиту, «не преступит надлежащих границ», «[положенных] мер ... не то его разыщут эринии, союзницы правды»; i.e., оно обязано закатиться на исходе каждого дня потому, что иначе будет записано в хюбристы, станет преступным, и будет подвергнуто каре. Этого ему совсем не хочется, и поэтому закат Солнца есть неизбежность, судьба — прямо как законы природы.

Всё это в конечном счёте не существенно: Жмудь даже сомневается, имеют ли вообще «смысл поиски родословной того феномена, который уже давно признан уникальным и не имеющим аналогов в предшествующей истории культуры?»

Но если даже и так, здесь мы её не отыщем, ведь мифы и легенды вообще-то были присущи вообще всякому народу, однако «никогда и нигде не приводили к возникновению науки», ergo, они a priori не могут служить основным объяснением. «Гораздо более плодотворным представляется социально-психологический анализ культурной ситуации того времени … в чем особенность … обстановки архаической эпохи, стимулировавшей свободное развитие познавательных интересов и последовавшее за ним открытие научных способов познания; какие факторы привели к возникновению самой этой уникальной ситуации; какие мотивации … побуждали греков к научной деятельности».

При этом есть мнение ещё радикальнее: не просто уверяющее, что сюжеты мифов оказались пересобраны в научные теории, но и что сам миф сам по себе уже был особым типом мышления, в некотором роде предтечей, прототипом науки, «наукой джунглей», по выражению Юнга. Якобы «до появления философии и науки их функции выполнял миф, бывший … универсальной идеологией и одновременно главным средством познания и осмысления мира», пишет Жмудь (1988). По этой логике миф как бы органично наукой и стал, сохранив, однако, множество того, что после Э. Тейлора называют «пережитками».

Согласно этой концепции было некое «мифологическое мышление», затем породившее научное. Первым о нём заговорил отец позитивизма О. Конт (ок. 1830 г.), который был уверен, что развитие любого человеческого общества весьма типично, весьма напоминая взросление человека, проходя весьма схожие стадии: по этой логике психология первобытного человека считалась детской, которой ещё только предстоит «повзрослеть», пока же характеризовалась как «младенческое состояние ума».

За Контом следовал Тейлор (1871), от которого и пошло расхожее в прошлом (в научной среде, в обиходной — и сейчас популярное) представление, будто развитие цивилизации по строгой системе есть неизбежность, которая рано или поздно случится, и вообще всякая из их числа рано или поздно эволюционирует в не менее впечатляющую, чем античная.

Нам, впрочем, важнее тут то, что Тейлор и его школа не противопоставляли принципиально мышление «дикарей» цивилизационному: хотя оно и изображалась, по словам Л.Я., как «нечто лишенное основных качеств научного мышления, т.е. критического, абстрактного и логического», не являлось ещё его антагонистом, речь шла скорее о «его раннем этапе, о чем-то неразвитом», Тейлор, как и Конт, «видел в мифе своего рода первобытную науку или философию».

#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 9/23 ⤴️➡️

www.group-telegram.com/jp/hellenistics.com/137

8.7K viewsedited  Mar 6, 2022 at 14:17

Это то, о чём говорил один из семи мудрецов Питтак, утверждая, что «с неизбежностью и боги не спорят». Корнфорд из этого делает вывод, с которым согласен и даже позитивист Рассел, убеждённый, что «идея судьбы оказала большое влияние на всю греческую мысль и … возможно, была одним из источников, из которых наука извлекла свою веру в естественный закон».

Для Гесиода же крайне важна концепция справедливости, или дике (δίκη), под которой греки понимали наличие каждого на соответствующем ему месте, соблюдение должного порядка, comme il faut. Несоответствие этому идеалу, нарушение рамок допустимого, звалось хюбрисом (ὕβρις). Он не знает исключения: даже Солнце, согласно Гераклиту, «не преступит надлежащих границ», «[положенных] мер ... не то его разыщут эринии, союзницы правды»; i.e., оно обязано закатиться на исходе каждого дня потому, что иначе будет записано в хюбристы, станет преступным, и будет подвергнуто каре. Этого ему совсем не хочется, и поэтому закат Солнца есть неизбежность, судьба — прямо как законы природы.

Всё это в конечном счёте не существенно: Жмудь даже сомневается, имеют ли вообще «смысл поиски родословной того феномена, который уже давно признан уникальным и не имеющим аналогов в предшествующей истории культуры?»

Но если даже и так, здесь мы её не отыщем, ведь мифы и легенды вообще-то были присущи вообще всякому народу, однако «никогда и нигде не приводили к возникновению науки», ergo, они a priori не могут служить основным объяснением. «Гораздо более плодотворным представляется социально-психологический анализ культурной ситуации того времени … в чем особенность … обстановки архаической эпохи, стимулировавшей свободное развитие познавательных интересов и последовавшее за ним открытие научных способов познания; какие факторы привели к возникновению самой этой уникальной ситуации; какие мотивации … побуждали греков к научной деятельности».

При этом есть мнение ещё радикальнее: не просто уверяющее, что сюжеты мифов оказались пересобраны в научные теории, но и что сам миф сам по себе уже был особым типом мышления, в некотором роде предтечей, прототипом науки, «наукой джунглей», по выражению Юнга. Якобы «до появления философии и науки их функции выполнял миф, бывший … универсальной идеологией и одновременно главным средством познания и осмысления мира», пишет Жмудь (1988). По этой логике миф как бы органично наукой и стал, сохранив, однако, множество того, что после Э. Тейлора называют «пережитками».

Согласно этой концепции было некое «мифологическое мышление», затем породившее научное. Первым о нём заговорил отец позитивизма О. Конт (ок. 1830 г.), который был уверен, что развитие любого человеческого общества весьма типично, весьма напоминая взросление человека, проходя весьма схожие стадии: по этой логике психология первобытного человека считалась детской, которой ещё только предстоит «повзрослеть», пока же характеризовалась как «младенческое состояние ума».

За Контом следовал Тейлор (1871), от которого и пошло расхожее в прошлом (в научной среде, в обиходной — и сейчас популярное) представление, будто развитие цивилизации по строгой системе есть неизбежность, которая рано или поздно случится, и вообще всякая из их числа рано или поздно эволюционирует в не менее впечатляющую, чем античная.

Нам, впрочем, важнее тут то, что Тейлор и его школа не противопоставляли принципиально мышление «дикарей» цивилизационному: хотя оно и изображалась, по словам Л.Я., как «нечто лишенное основных качеств научного мышления, т.е. критического, абстрактного и логического», не являлось ещё его антагонистом, речь шла скорее о «его раннем этапе, о чем-то неразвитом», Тейлор, как и Конт, «видел в мифе своего рода первобытную науку или философию».

#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 9/23 ⤴️➡️

BY Эллиниcтика