Лаконские щенки

Forwarded from Трагедия каждого дня

Зачем граф Л. Толстой переводил себе Евангелие с древнегреческого?

Сам он во вступлении к своему «Соединению и переводу четырех Евангелий» дает три поисковых ориентира:

«Отыскивать я буду в этих книгах:
1. То, что мне понятно, потому что непонятному никто не может верить, и знание непонятного равно незнанию.
2. То, что отвечает на мой вопрос о том, что такое я, что такое Бог; и
3. Какая главная, единая основа всего откровения?».

Вообще через это мне видна основа всей разницы между Толстым и Достоевским как мыслителями. Я хорошо понимаю Д.С. Мережковского с его вечным противоречием и вечным единством Толстого – «тайновидца плоти» и Достоевского – «тайновидца духа». Но для меня разница между ними прежде всего в их путях богоискательства и человекоискательства.

Толстой хочет разгадать, что такое «я» и что такое Бог?. Для него это точки отсчёта в вере. И эти точки должны сойтись в едином и незыблемом основании Откровения. Ему нужно точное знание-понимание. То, что непонятно, говорит он, – не может быть предметом веры.

Достоевского же занимают не точки отсчёта, а, если можно так выразиться, точки схода, точки конца. Не что такое «я», а как «я» соединить с вечностью (вопрос о бессмертии души), каково оно, это таинственное взаимодействие человека с Богом?
Для Достоевского непонятное, неузнаваемое – краеугольный камень: «если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (из письмя к Н.Д. Фонвизиной, 1854 г.).

Вот такие у нас «два демона русского Возрождения», как именовал их тот же Мережковский.

www.group-telegram.com/jp/hungryphil.com/4036

1.3K viewsНикита Сюндюков, Nov 28 at 19:12

Зачем граф Л. Толстой переводил себе Евангелие с древнегреческого?

Сам он во вступлении к своему «Соединению и переводу четырех Евангелий» дает три поисковых ориентира:

«Отыскивать я буду в этих книгах:
1. То, что мне понятно, потому что непонятному никто не может верить, и знание непонятного равно незнанию.
2. То, что отвечает на мой вопрос о том, что такое я, что такое Бог; и
3. Какая главная, единая основа всего откровения?».

Вообще через это мне видна основа всей разницы между Толстым и Достоевским как мыслителями. Я хорошо понимаю Д.С. Мережковского с его вечным противоречием и вечным единством Толстого – «тайновидца плоти» и Достоевского – «тайновидца духа». Но для меня разница между ними прежде всего в их путях богоискательства и человекоискательства.

Толстой хочет разгадать, что такое «я» и что такое Бог?. Для него это точки отсчёта в вере. И эти точки должны сойтись в едином и незыблемом основании Откровения. Ему нужно точное знание-понимание. То, что непонятно, говорит он, – не может быть предметом веры.

Достоевского же занимают не точки отсчёта, а, если можно так выразиться, точки схода, точки конца. Не что такое «я», а как «я» соединить с вечностью (вопрос о бессмертии души), каково оно, это таинственное взаимодействие человека с Богом?
Для Достоевского непонятное, неузнаваемое – краеугольный камень: «если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (из письмя к Н.Д. Фонвизиной, 1854 г.).

Вот такие у нас «два демона русского Возрождения», как именовал их тот же Мережковский.

BY Лаконские щенки