Говорили недавно с товарищами про мемуары Серебряного века и проблему их достоверности (см. например дискуссии вокруг «беллетризированных мемуаров» Г. Иванова и Одоевцевой). Думается, поиск объективной реальности тут — довольно странное занятие. Во всяком случае, когда речь идет не о максимально упрямых фактах (кто, где, когда родился-женился — хотя та же Одоевцева свой возраст занижала в угоду образу), а о более сложных материях, которые и составляют ткань авторского взгляда.

Достоверность даже в случае «большой истории» вопрос спорный. Не то, чтобы я верила в пропавшие столетия и новодельные пирамиды, но эпистемы так разнятся, что их «истории» — это вовсе разные методологии и картины событийности. Добавим к этому постоянное изобретение истории на фоне текущих идеологий и политик. На мемуарную литературу это тоже распространяется. Особенно когда речь про эпоху, где культура буквально становится жизненной реальностью модернизма, а текст, перформативное высказывание, жест — способом и средой обитания, как сегодня сеть.

Проблема достоверности появляется в момент дискурсивного события. То есть, когда кто-то с кем-то расплевался из-за того, каким его вывели. Просто попробуйте на основе бесед составить «объективную реальность» собственного круга: отношений между людьми, событий, их причин и следствий. Сейчас такие попытки обычно заканчиваются многостраничными скандальными тредами.

Даже безотносительно вполне естественной предвзятости людей друг к другу, память — не пленка, на которую что-то записывается. Она куда больше похожа даже не на литературный, единожды созданный текст (это уже отдельный артефакт, как нарратив сна — не сон), а на изустную легенду, которая всякий раз звучит немного иначе, потому что создается в момент сказывания.

Имел счастье присутствовать на парочке лекций Петра Владиславовича о Канте, это было потрясающе.

Большее счастье, что мыслители такого уровня появляются на отечественном ТВ.

Объявляем новый сбор для нашего друга и соратника, который заключил свой второй контракт и уже убыл на СВО на южное направление.

Я знаю его много лет как крайне ответственного, умного и энергичного человека, состоявшегося в гражданской жизни. В свой первый контракт он показал себя с крайне хорошей стороны, награжден медалями "За отвагу" и "За боевые отличия".

Сейчас он занимается организацией поста дистанционного минирования, чтобы никто неожиданно не смог зайти на наших ребят с соответствующими печальными последствиями.

Ему нужен ряд дополнительных инструментов:

1. Усилитель сигнала "Инкубатор 2.0" - 310 т.р. (чтобы дроны могли улететь далеко, а оператор сидел в безопасном месте)
2. Детектор дронов "Булат 4" - 88 т.р. (чтобы неожиданно не умереть)
3. 2 комплекта аккумов для мавика 3 с зарядным хабом - 120 т.р.
4. 4 комплекта пропеллеров - 16 т.р.

Сбор ведётся на карту нашего друга (Василия М. )
Ссылка для сбора Т-Банк: https://www.tbank.ru/cf/9o4lh4aT5eL

Напомним, в ходе предыдущего сбора мы собрали и отправили четыре станции РЭБ "Ленинградскому полку" и батальону "Рубеж 31".

Николай Арутюнов, руководитель культурного пространства "Солнце Севера"

Картинка вдогонку.

у Шварца в дневнике под 17.II.1953 г. запись –
- «Читаю Пруста. Вышло так, что я до сих пор прочел только “Под сенью девушек в цвету” и следующие. Не читал первой половины “Девушек” – роман с Жильбертой Сван. Книга несомненно непереводимая, более непереводимая, чем стихи, где хоть размер диктуется автором. Но и немногие пробившиеся живые слова перенесли меня и в мое детство: ожидание матери, меня уже отправили спать, а гости шумят весело. Есть одно прямое совпадение: я восхищался (не смея перенять) произношение Крачковских (“вирьятно”, “назлό”) – как мальчик у Пруста – произношение семьи Свана. Если отбросить, заставить себя отнестись снисходительно к тонкостям болезненным, женственным, то многое трогает. Прежде всего правдивость во что бы то ни стало. Но это и порождает “тонкости”. А переводный язык придает им литературную, мертвую, бескровную оболочку. Книжка на первый взгляд не французская. Но если вглядишься, то ощущается в ней “эспри”, и мы чувствуем себя своими в области, где хозяином “Geist”. Впрочем, храбрость, с которой путешествует он внутрь себя, и смелость, с которой говорит он о своих открытиях правду, создают подобие “heilige Ernst”. И внимательность, равная ко всему, иногда кажется божественной. Это не безразличие, а равна ко всему внимательность. Он много читал, литературность перевода усиливает эту его особенность, но сила Пруста не в этом. Но он всю свою “литературность”, все знания направил на то, чтобы рассказать о себе правду. И получился результат. Не то что я, сделавший принципиальную ошибку. Я отказался доля “естественности” от всякой литературности и у меня не хватило средств для того, чтобы быть правдивым. Впрочем, у меня не было и другого – чувства аудитории» -
- Шварц размышляет о Прусте, внезапно оказавшимся его побратимом – ведь как раз в это время он пытается, нащупывает новую форму, чтобы рассказать о прошлом. Не подчиняясь духу «мемуара», а идя от дневника – приходящих воспоминаний и современности, записей о прошлом, идущих друг за другом под датами, от чего читатель иногда недоумевает вначале – это о сегодняшнем или о каком-то отрезке прошлого. Как и прустовский рассказчик – он неопределен во времени, но прежде всего он не создает «иллюзию прошлого», он тот, кто знает последующее – и, кстати, именно потому никогда до конца не может быть уверен в прошлом, только в воспоминании о нем и в том, как помнится сама память, ее метаморфозы.

В силу множества причин вся моя жизнь с самого ее начала была так тесно переплетена с академической средой, что я конечно не могу оставаться равнодушной к таким результатам опросов, хотя они меня и не удивляют. Я в основном сужу по коллегам-гуманитариям, однако и до «естественников» тоже дотянуться несложно.

Так вот. Важно понимать психологию этой прослойки общества, она ведь довольно специфическая. Хотя в 90-е мне объективно лет было немного, я помню настроения в ученых кругах. Все были опьянены «переменами», очень многие ещё вчера аполитичные люди горячо поверили в светлое демократическое будущее. И многие ведь верили не за деньги, а в лучших интеллигентских традициях — бессеребрено, за идеалы. Наивно? Да. Но ведь те, кто сейчас работает в науке в полную силу это люди, рождённые в 50-80 гг., их молодость так или иначе пришлась на закат Советского Союза и редкие командировки на просвещенный Запад оставляли неизгладимое впечатление, подталкивая к невыигрышный сравнениям.

Десятилетиями ещё до 1991 г. в России тихо бродили слухи о прекрасной, справедливой и благополучной и главное — идеологически свободной загранице, в отличии от всей нашей картошки, рутинных партсобраний, диамата, истмата и тд и тп. И, когда рвануло в перестройку, каждый оказался в страннейшем экзистенциальном кризисе: кому-то из ученых месяцами зарплату не платили, но он подвижнически ходил на работу, а кто-то вдруг открыл для себя западные гранты, лаборатории, контракты и жил, вообще-то, очень хорошо.

И очень многие из тех, кто хорошо жил в науке 90-х гг. теперь не могут простить ни всей России, ни лично Путину, что вроде как наш путь «пошёл куда-то не туда, не в западную демократию», а ведь «все так хорошо начиналось». Для них 90-е были временем отдушины, творческой свободы, ярких впечатлений и больших надежд. Ложных? Да. Но каких упоительных…

Они до сих пор убиваются, что «все могло бы быть иначе» и тогда их поездки на запад наконец-то совместились бы с картинкой у нас, пазл бы совпал. А так, они были и остаются потерянными поколениями, разочарованными в прошлом и обманутые будущим, они выброшены из русской действительности, даже если ещё не релоцировались, а остаются здесь.

Это очень грустно. И важно, что многие из них абсолютно непрактичны, они либералы не потому, что на западе больше денег (конечно есть и такие), а потому что их подкупила сама эта идея западной свободы и равенства. Они искренне в неё верят, и им всегда стыдно, что в России не так, поэтому они совершенно на крючке. Это жизнь в рабской психологии, вечной самоиронии и страдании о судьбах родины. Я уже не говорю о том, что до СВО их всех в этом поощряли и патриотизм как-то был не в моде.

Как это исправить? В экстренном режиме без понижения качества науки (а при всем либерализме она у нас на высоком уровне) за год-два это нереально. Нужна планомерная работа с молодым поколением, со студенчеством. Есть воспитательная часть, есть работа по реформированию программ обучения и учебных пособий, есть ещё и инфраструктурная часть — но наука должна обеспечивать человеку приличную жизнь. У нас об этом говорить не любят, но на зарплату вообще-то должна быть возможность прожить (сейчас с этим объективные проблемы, особенно у молодых людей, у которых стоит вопрос покупки жилья, например).

Если не работать в этих трёх направлениях, я думаю наука так и останется прибежищем 1) реакционных обиженных идеалистов 2) расчетливых прозападных карьеристов. Ни те, ни другие не смогут построить суверенную российскую науку или составить цвет русской интеллигенции, но дело за нами, — пока с этим еще можно работать. Весь мой опыт работы как в науке, так и со студенчеством вселяет большие надежды на нашу молодёжь. Не упустить бы.

@bonch_osmolovskaya

От идеализма к марксизму и…

Где-то с полгода назад я давал интервью одному религиозному изданию. Рассказывал о Достоевском. Интервьюировал меня приятный, умный, начитанный юноша. Семинарист.

Мы добавили друг друга в соцсетях. Время от времени мне попадались его посты. Сначала я не обращал на них какого-то особого внимания.

Потом юноша написал что-то патриотичное об СВО. Я на радостях поддержал его в комментариях. Как видно из опроса выше, сегодня в гуманитарной сфере единомышленники — на вес золота.

Затем юноша начал комплиментарно высказываться в адрес СССР. Дескать, какую страну потеряли.

Потом — выдал серию философских постов о своих взглядах и об идейном единстве коммунизма и христианства. Вообще начал очень много писать о коммунизме.

А сегодня… Сегодня семинарист внезапно опубликовал пост «Почему я стал атеистом». Пишет, что на это его вдохновил Энгельс.

И добавить как-то нечего.