Админ, с новыми подписчиками
(стесняемся)

Владимир Коваленко. «Ах, куй», или История о загадочной и трагичной смерти Павла Петровича, проблемах постмодерна, литературе и писателях в целом

Вступая на зыбкую территорию тотального постмодерна, автор нуждается в балансе. Слишком легко увлечься гипертекстуальной игрой и утонуть в ней…

Да, мы знаем, что это постмодерн: можно бесконечно выстраивать интертекстуальные лабиринты ради зрелищности.

Постмодернизм — не индульгенция.

Автор вправе иронизировать над текстом, сколько ему вздумается, но не над читателем. Все эти подмигивания «правым глазом»: татуировка Бодрийяра, упоминания симулякра, «РосПостмодернНадзор» с его «делом на Пелевина». Это эффектные приемы, но их недостаточно для передачи того впечатления, о котором задумывалось.

Постмодернизм — не панацея. Это метод, острый инструмент для описания нашей реальности.
Коваленко идет ва-банк, материализуя на бумаге идею Ролана Барта о «Смерти Автора»(1967).

Ее суть заключается в том, что писатель теряет власть над текстом после его создания. Школьная идея, о которой и хотел рассказать автор, неликвидна. Неважно, что хотел до вас донести старый алкоголик, лишив себя мозгов ружьём. Благо они у нас остались. Есть только субъективная сторона вопроса. И каждый уже сам решает, какой ответ на него верный.

Коваленко расширяет концепцию этой идеи: «Если книгу никто не прочёл — это тоже смерть автора». То есть, писатель не только лишен контроля над интерпретациями, но и обречен на небытие без читателей.
Коваленко задевает нерв, объявляя смерть литературы, как инструмента самопознания, и низводя ее до статусного аксессуара: «Вот, смотрите, я читаю — значит, я существую».

Литература не умерла — она мигрировала, как и вся культура. То, что раньше жило в «толстых журналах», теперь процветает в телеграм-каналах. Крупные издательства никуда не делись. Изменилась лишь форма, а не содержание. Да и потребители остались те же. А обвинения Коваленко в адрес «обмельчавшего» читателя, погрязшего в «мусоре», странны, ведь беллетристика существовала всегда, как и негласное правило о высокой и массовой литературе.

Наоборот, если отказаться от снобизма, свойственного автору, то можно открыть новые границы низкожанровой фантастики или беллетристики.

Главный изъян романа «Ах, куй» — отсутствие выхода. Он констатирует: «Россия погрязла в постмодерне». Хотя сам делает текст в жанре постмодерн: такой парадокс Бодрийяра. И ирония над самим собой. Вопрос остается открыт: намеренная или нет.

Увы, в России постмодерн умер в 1999. Его отпели и похоронили Пелевин и Сорокин, а чуть позже к их похоронной процессии присоединились Елизаров, Масодов и Радов, поставив жирную точку в этом жанре. Суть постмодернизма — полемика с реальностью, ее пародирование, обнажение проблем через кривое зеркало.

Но если сама культура в анабиозе, то на какие вызовы откликаться? Именно по этой причине, все постмодернистские текста, написанные за последние годы, препарируют прошлое и будущее.

Я не разделяю идеи о наступлении «метамодерна». Термин расплывчат, за исключением «Бесконечной шутки», значимых текстов в этом жанре ещё нет, потому что метамодерн не успел до конца сформировать свои принципы и правила, на которые можно опираться.

Постмодернизм никуда не исчез — наступила новая эпоха. То, над чем иронично смеялись, теперь воспринимается всерьез. Самые дерзкие проекции русского постмодерна стали суровой реальностью. И это уже по-настоящему страшно.

Эпоха цинизма позади. Мы продолжаем лепить куличики в культурной песочнице, как дети, которые нашли новую игру. Мы говорим, что это референс на вавилонскую башню, чтобы не казаться странными ребятами.

Скоро придёт время поговорить о себе без спасительной маски бесконечной иронии.

С вами был Книгагид извращенца. Читайте хорошую литературу и помните: ни слова о Достоевском.

Поддержать админа 5469020012837614

Майкл Мадсен (1957-2025)

Когда посоветовал своей девушке почитать Мамлеева

Сынок, выйди поздоровайся с родственниками.

Мама: Сынок, спой для гостей
Я: Нуу мам, нет
Мама: Я дам 100 рублей
Я:

Ты продолжаешь бесстрастно пить кофе, ведь ты уже опоздал куда только можно:

"Ключ к «Лолите» нам дан Набоковым в послесловии. Первая вибрация замысла прошлась по нему, когда он, страдая от излюбленной межреберной невралгии, в конце 30-х годов рассеянно читал какой-то из журналов и прочел там о страшном эксперименте: обезьяну заставили рисовать и нарисовала она решетку клетки. В примечаниях сказано, что, скорее всего, эта история с Набоковым — мистификация"

— Дэвид, а в «Шоссе в никуда» вы показываете дробление личности главного героя на фоне измен его жены. И неспособности удовлетворять её как мужчина.

Админ добрался до просмотра «Убить Билла»

"—Знаешь, что я понял? Одних людей мы любим сердцем. Других — умом.
—И как ты любишь меня?
—А вот это очень хороший вопрос"

«У меня чудесная жена. Но она и слышать не хочет о Паунде. Или об Элиоте. Я же совсем не знал ее с этой стороны до свадьбы. Понимаете, Кайзер, мне нужна женщина, которая возбуждает меня духовно».
Вуди Аллен

"– Могу ли я купить дамам выпить? Шлюхи сверкают на нас хищными улыбками. Я вмешиваюсь в разговор:
– Нет уж, шлюхи идут на хуй. Мы вдвоем отдыхаем, понятно? И не хотим, чтобы вы испортили нам приключения, помешали выполнению задания, отравили все веселье! Без баб! Только пацаны, пацаны, пацаны!
Я воплю на них, как разъяренная баба. Боюсь, что опозорился на весь бар, однако это выбило дамочек из колеи; сбросив личину, они оказались гигантскими богомолами в париках, одна в светлом, другая в темно-рыжем; по смертоносным, похожим на клещи челюстям насекомых размазана помада.
– Смотри, Сэнди, ты только взгляни на них, – улыбаюсь я, оправданный триумфатор. – Смотри, кто они есть на самом деле, эти шлюхи гребаные!
Сэнди отвернулся и улыбается белому, седому как лунь бармену.
– Эти так называемые «дамы», их компания нам ни к чему. – Он кивнул ему, подмигнул, после чего бармен вытащил из-под стойки бейсбольную биту.
– Вон! Проваливайте отсюда! – заорал он на насекомых" Ирвин Уэлш-Кошмары Аиста Марабу

Не знал, что прототипом героя Уэлша выступил Гена Букин

Когда друг рассказывает, как он не сдал книгу в библиотеку