Эти новогодние каникулы были вполне продуктивны по работе, чего не скажешь о чтении. Но вот трилогию о Калле-сыщике Астрид Линдгрен я все же прочла. Если честно, читала в первый раз. В детстве она мне как-то не попадалась, не было у нас ее, и в библиотеке не брали. А тут мы купили все три повести в красивом оформлении с картинками, так что год я решила начать с чего-нибудь доброго и легкого. Ибо конец года накрыл меня нечитуном и неписуном (кстати, про два сборника новогодних рассказов напишу скоро. Не самое актуальное, конечно, но на будущее вдруг пригодится).
Так что этот пост для тех, кто тоже, как я еще не познакомился с Калле (вдруг такие все же есть).
Калле Блумквист, мечтающий стать сыщиком, Ева Лотта — его соседка и подруга — и Андерс: друг Калле. И вот все они сталкиваются с реальными такими преступлениями, которые для городка Лильчёпинг, где они происходят вполне себе серьезные. В первой повести "Суперсыщик Калле Блумквист" к Еве Лотте приезжает двоюродный брат ее матери, странноватый молодой человек с отмычкой в кармане, а потом оказывается, что в Стокгольме похищены драгоценности. Во второй повести "Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью" Ева Лотта становится единственной свидетельницей убийства, а в третьей — "Калле Блумквист и Расмус" маленького мальчика и его отца похищают для того, чтобы получить секретные документы с военными формулами. Героям на протяжении всех трех повестей по 13 лет, хотя действие затрагивает 2 лета, по идее вторым летом им по 14 лет. Кроме расследования и участия в происходящем герои заняты войной Алой и Белой розы со своими товарищами, этим военным действиям уделяется достаточно времени, а многие события тесно связаны с расследованием.
Говорить что-то дополнительно про манеру написания и стиль Астрид Лингдрен бессмысленно, скажу про перевод. Мне понравился. Переводчица Людмила Брауде.
Иллюстрации приятные, атмосферные — художник Александр Гапей.
Еще пару слов скажу о детских детективах. Мне детективы Линдгрен показались более взрослыми, чем Энид Блайтон. Хотя, возраст героев у Блайтон несколько больше. Но у Линдгрен ситуации посерьезнее, да и действия героев более взрослые. Вот как-то так.
Так что этот пост для тех, кто тоже, как я еще не познакомился с Калле (вдруг такие все же есть).
Калле Блумквист, мечтающий стать сыщиком, Ева Лотта — его соседка и подруга — и Андерс: друг Калле. И вот все они сталкиваются с реальными такими преступлениями, которые для городка Лильчёпинг, где они происходят вполне себе серьезные. В первой повести "Суперсыщик Калле Блумквист" к Еве Лотте приезжает двоюродный брат ее матери, странноватый молодой человек с отмычкой в кармане, а потом оказывается, что в Стокгольме похищены драгоценности. Во второй повести "Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью" Ева Лотта становится единственной свидетельницей убийства, а в третьей — "Калле Блумквист и Расмус" маленького мальчика и его отца похищают для того, чтобы получить секретные документы с военными формулами. Героям на протяжении всех трех повестей по 13 лет, хотя действие затрагивает 2 лета, по идее вторым летом им по 14 лет. Кроме расследования и участия в происходящем герои заняты войной Алой и Белой розы со своими товарищами, этим военным действиям уделяется достаточно времени, а многие события тесно связаны с расследованием.
Говорить что-то дополнительно про манеру написания и стиль Астрид Лингдрен бессмысленно, скажу про перевод. Мне понравился. Переводчица Людмила Брауде.
Иллюстрации приятные, атмосферные — художник Александр Гапей.
Еще пару слов скажу о детских детективах. Мне детективы Линдгрен показались более взрослыми, чем Энид Блайтон. Хотя, возраст героев у Блайтон несколько больше. Но у Линдгрен ситуации посерьезнее, да и действия героев более взрослые. Вот как-то так.
Сегодня День рождения у Глеба Кащеева! От всей души его поздравляем! Ждем новых книг, продолжение уже вышедших серий, фильмов и сериалов по его прозведениям! Здоровья, счастья и отличного настроения в его Черничном королевстве!🎉🎉🎉
Илья Эренбург
Илья Григорьевич Эренбург родился 27 января (иногда указывается 26 января) 1891 года в Киеве, по его собственным словам в «буржуазной еврейской семье». Отца его звали Герш Гершанович, он был купцом второй гильдии. Илье было 4 года, когда семья переехала в Москву, где Герш стал директором пивоваренного завода в Хамовниках.
Герш отдал детей в гимназию: однокашником Эренбурга в 1-й Московской гимназии был Николай Бухарин. Гимназисты издавали в подполье газету «Первый луч», в которой печатали свободолюбивые стихи.
В революцию 1905 года в гимназии начались беспорядки, Эренбург принял в них активное участие, за что был отчислен. В 1908 году он был арестован за участие в подпольной большевистской организации, которую возглавляли Бухарин и Сокольников. До суда дело не дошло, отец внёс за Илью залог и отправил его за границу якобы лечиться.
В Париже Эренбург встречался с видными русскими социалистами, в том числе с Лениным и Троцким. Но к 1910 году отошел от политики и занялся литературным творчеством. Он писал стихи и переводил французских писателей.
После февральской революции 1917 года Эренбург вернулся в Россию. Но октябрьскую революцию не принял, критиковал большевиков и в 1920 году был арестован. Спасло его заступничество Бухарина. Эренбург вновь отправился в эмиграцию. Жил в Париже, потом в Бельгии, позже в Берлине. После прихода к власти Гитлера (1933) писатель вернулся в Париж, стал активно заниматься журналистикой.
В годы гражданской войны в Испании Эренбург был там, освещал военные действия. Сотрудничал среди прочего и с советскими газетами.
В 1940 году Эренбург вновь вернулся в Россию. Он был уже знаменит и успел пересмотреть свои взгляды. Как он сам писал – поверил в социалистический эксперимент и возможность светлого будущего. В годы Великой Отечественной Эренбург был корреспондентом газеты «Красная звезда», писал очерки и фельетоны. Он яростно обличал фашистские преступления и стал одним из главных литераторов военного времени.
После войны Эренбург чудом уцелел во время масштабной антисемитской кампании. И даже получил в 1952 году Сталинскую премию.
Наверно, самое известное произведение Эренбурга повесть «Оттепель», написанная в годы правления Н.С. Хрущева. Повесть сделала Илью Эренбурга символом эпохи.
Илья Григорьевич Эренбург скончался 31 августа 1967 года.
«Оттепель» и некоторые рассказы Эренбурга читал в юности. Осталось какое-то очень тёплое ощущение. Но это всё, что я помню на сегодняшний день.
Илья Григорьевич Эренбург родился 27 января (иногда указывается 26 января) 1891 года в Киеве, по его собственным словам в «буржуазной еврейской семье». Отца его звали Герш Гершанович, он был купцом второй гильдии. Илье было 4 года, когда семья переехала в Москву, где Герш стал директором пивоваренного завода в Хамовниках.
Герш отдал детей в гимназию: однокашником Эренбурга в 1-й Московской гимназии был Николай Бухарин. Гимназисты издавали в подполье газету «Первый луч», в которой печатали свободолюбивые стихи.
В революцию 1905 года в гимназии начались беспорядки, Эренбург принял в них активное участие, за что был отчислен. В 1908 году он был арестован за участие в подпольной большевистской организации, которую возглавляли Бухарин и Сокольников. До суда дело не дошло, отец внёс за Илью залог и отправил его за границу якобы лечиться.
В Париже Эренбург встречался с видными русскими социалистами, в том числе с Лениным и Троцким. Но к 1910 году отошел от политики и занялся литературным творчеством. Он писал стихи и переводил французских писателей.
После февральской революции 1917 года Эренбург вернулся в Россию. Но октябрьскую революцию не принял, критиковал большевиков и в 1920 году был арестован. Спасло его заступничество Бухарина. Эренбург вновь отправился в эмиграцию. Жил в Париже, потом в Бельгии, позже в Берлине. После прихода к власти Гитлера (1933) писатель вернулся в Париж, стал активно заниматься журналистикой.
В годы гражданской войны в Испании Эренбург был там, освещал военные действия. Сотрудничал среди прочего и с советскими газетами.
В 1940 году Эренбург вновь вернулся в Россию. Он был уже знаменит и успел пересмотреть свои взгляды. Как он сам писал – поверил в социалистический эксперимент и возможность светлого будущего. В годы Великой Отечественной Эренбург был корреспондентом газеты «Красная звезда», писал очерки и фельетоны. Он яростно обличал фашистские преступления и стал одним из главных литераторов военного времени.
После войны Эренбург чудом уцелел во время масштабной антисемитской кампании. И даже получил в 1952 году Сталинскую премию.
Наверно, самое известное произведение Эренбурга повесть «Оттепель», написанная в годы правления Н.С. Хрущева. Повесть сделала Илью Эренбурга символом эпохи.
Илья Григорьевич Эренбург скончался 31 августа 1967 года.
«Оттепель» и некоторые рассказы Эренбурга читал в юности. Осталось какое-то очень тёплое ощущение. Но это всё, что я помню на сегодняшний день.
С огромным удовольствием прочитала повесть-сказку Оксаны Заугольной "На территории лагеря обращаться запрещается". Веселая книга!
Родители Сони едут на работу и отдых одновременно в другую страну, а Соню на три недели отправляют в лагерь в Карелии. Она не очень-то довольна, а еще в этом лагере какие-то странные правила. Да и соседка, сушащая грибы в комнате, тоже вызывает вопросы. В общем намекну, что в этом лагере не только люди отдыхают, но и другие... хм... виды...
А еще в лагерь должны приехать (и приезжают!) четыре детские писательницы. И вот тут начинается такоооой сюжет! Тут и немножко детектива и ужастика (ну такого, доброго, лагерного).
Особую прелесть при прочтении добавляло то, что с прототипами писательниц на этом Нонфике мне повезло познакомиться! Поэтому "видела" перед собой реальные лица. А уж в конце... Посмеялась от души. Очень мило все получилось. Огромный паук прекра... ужасен! Моя любимая фобия!) А уж котик какой чудесный!
История забавная, легкая, увлекательная и необычная, читается быстро, дарит хорошее настроение и настраивает на позитив!
Ниже публикую обложку. А остальные иллюстрации здесь: https://www.group-telegram.com/knigomeow.com/4878
Родители Сони едут на работу и отдых одновременно в другую страну, а Соню на три недели отправляют в лагерь в Карелии. Она не очень-то довольна, а еще в этом лагере какие-то странные правила. Да и соседка, сушащая грибы в комнате, тоже вызывает вопросы. В общем намекну, что в этом лагере не только люди отдыхают, но и другие... хм... виды...
А еще в лагерь должны приехать (и приезжают!) четыре детские писательницы. И вот тут начинается такоооой сюжет! Тут и немножко детектива и ужастика (ну такого, доброго, лагерного).
Особую прелесть при прочтении добавляло то, что с прототипами писательниц на этом Нонфике мне повезло познакомиться! Поэтому "видела" перед собой реальные лица. А уж в конце... Посмеялась от души. Очень мило все получилось. Огромный паук прекра... ужасен! Моя любимая фобия!) А уж котик какой чудесный!
История забавная, легкая, увлекательная и необычная, читается быстро, дарит хорошее настроение и настраивает на позитив!
Ниже публикую обложку. А остальные иллюстрации здесь: https://www.group-telegram.com/knigomeow.com/4878
28 января — день смерти Иосифа Бродского
В следующий век
Постепенно действительность превращается в недействительность.
Ты прочтешь эти буквы, оставшиеся от пера,
и еще упрекнешь, как муравья — кора
за его медлительность.
Помни, что люди съезжают с квартиры только когда возник
повод: квартплата подпрыгнула, подпали под сокращение;
просто будущему требуется помещение
без них.
С другой стороны, взять созвездия. Как выразился бы судья,
поскольку для них скорость света — бедствие,
присутствие их суть отсутствие, и бытие — лишь следствие
небытия.
Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни —
интересней, чем жизнь; так знаками препинания
заменяется голос. Хотя от тебя не дождешься ни
телескопа, ни воспоминания.
1994
В следующий век
Постепенно действительность превращается в недействительность.
Ты прочтешь эти буквы, оставшиеся от пера,
и еще упрекнешь, как муравья — кора
за его медлительность.
Помни, что люди съезжают с квартиры только когда возник
повод: квартплата подпрыгнула, подпали под сокращение;
просто будущему требуется помещение
без них.
С другой стороны, взять созвездия. Как выразился бы судья,
поскольку для них скорость света — бедствие,
присутствие их суть отсутствие, и бытие — лишь следствие
небытия.
Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни —
интересней, чем жизнь; так знаками препинания
заменяется голос. Хотя от тебя не дождешься ни
телескопа, ни воспоминания.
1994
29 января родился Антон Чехов: во втором томе "Записок об Анне Ахматовой" Лидии Чуковской есть запись от 29 декабря 1962 в которой, среди прочего, Чуковская фиксирует обсуждение с Ахматовой Чехова, привожу соответствующий отрывок:
"Помолчали. Бросив взгляд на мой тугой, расстегнувшийся от тяжести портфель, Анна Андреевна спросила, что у меня там за книги, что я сейчас читаю? Я сказала: «Не читаю, а перечитываю».
– Чехова? – насмешливо спросила она.
Насмешка была неуместна, но и мой взрыв тоже. Заговорив некстати о Чехове, Анна Андреевна наверное просто хотела дать себе отдых, повернув тему и тональность. Съязвила она без злости. Но я уже давно бранила себя, что ни разу не сказала ей о Чехове то, что о нем думаю. И тут вдруг дала себе волю. Я сказала, что Чехова мне перечитывать незачем, потому что он и без того всегда со мною: «Помните? – спросила я, – вы однажды мне сказали, что не скучаете по морю, потому что оно всегда при вас, возле вас, с вами? Ну вот, мне не требуется перечитывать Чехова, потому что он всегда со мной. Рассказ Чехова «Моя жизнь» памятен мне, пожалуй, яснее, чем моя собственная; «Скрипка Ротшильда», «Рассказ неизвестного человека», «Три года», «Архиерей», «Именины», «Скучная история», «Супруга», «Дама с собачкой», «О любви», «Дом с мезонином» – да разве можно без этого жить?» Я называла наобум, а у Чехова десятки шедевров. Ну, до сих пор мой монолог был в пределах приличия, но далее не совсем: я сказала, что нелюбовь Анны Андреевны к Чехову – это у нее не свое, личное, ахматовское, а, я подозреваю, «цеховое», акмеистическое, что-то от неведомого мне и уже непонятного знамени определенного поколения и круга людей искусства; акмеисты, сказала я, хотели сбросить Чехова с корабля современности, как, например, футуристы – Пушкина и Толстого. Маяковскому требовалось в борьбе каких-то там течений и школ кидаться на Толстого и Пушкина в манифестах, статьях, стихах, ну и пусть бы, раз это в какую-то минуту было на потребу новизне и борьбе, но минута с ее потребой прошла, и он мог бы спокойно расслышать и Толстого, и Пушкина... Гумилеву, Ахматовой и Мандельштаму, пока они были «новой школой» какого-то нового искусства, требовалось для чего-то отвергать Чехова, противопоставлять Толстого – Достоевскому и так далее. Теперь уже трудно понять, для чего. «Школы» – то проходят, а Чехов остается – как, впрочем, и Мандельштам, и Ахматова, и Гумилев, и Маяковский. «Вы сказали мне один раз, – продолжала я, – что герои Чехова лишены мужества, а вы не любите такого искусства: без мужества. Но у Чехова-то хватило мужества написать «Припадок», «В овраге», «Мужики» и хватило гениальности преобразить горе человеческое в гармонию. И, – заметила я нагло, – не мне, а вам следует перечитывать Чехова».
– Вы сегодня очень красноречивы, – сказала Анна Андреевна с подчеркнутым высокомерием и равнодушием. – Жаль, что вашу лекцию слышала я одна: вам бы на кафедру перед студентами..."
(если кого-то заинтересовало: в портфеле Чуковской был двухтомник Герцена, "не читаю, а перечитываю" относилось именно к нему: и дальше заметка от 29 декабря обращается уже к Герцену)
"Помолчали. Бросив взгляд на мой тугой, расстегнувшийся от тяжести портфель, Анна Андреевна спросила, что у меня там за книги, что я сейчас читаю? Я сказала: «Не читаю, а перечитываю».
– Чехова? – насмешливо спросила она.
Насмешка была неуместна, но и мой взрыв тоже. Заговорив некстати о Чехове, Анна Андреевна наверное просто хотела дать себе отдых, повернув тему и тональность. Съязвила она без злости. Но я уже давно бранила себя, что ни разу не сказала ей о Чехове то, что о нем думаю. И тут вдруг дала себе волю. Я сказала, что Чехова мне перечитывать незачем, потому что он и без того всегда со мною: «Помните? – спросила я, – вы однажды мне сказали, что не скучаете по морю, потому что оно всегда при вас, возле вас, с вами? Ну вот, мне не требуется перечитывать Чехова, потому что он всегда со мной. Рассказ Чехова «Моя жизнь» памятен мне, пожалуй, яснее, чем моя собственная; «Скрипка Ротшильда», «Рассказ неизвестного человека», «Три года», «Архиерей», «Именины», «Скучная история», «Супруга», «Дама с собачкой», «О любви», «Дом с мезонином» – да разве можно без этого жить?» Я называла наобум, а у Чехова десятки шедевров. Ну, до сих пор мой монолог был в пределах приличия, но далее не совсем: я сказала, что нелюбовь Анны Андреевны к Чехову – это у нее не свое, личное, ахматовское, а, я подозреваю, «цеховое», акмеистическое, что-то от неведомого мне и уже непонятного знамени определенного поколения и круга людей искусства; акмеисты, сказала я, хотели сбросить Чехова с корабля современности, как, например, футуристы – Пушкина и Толстого. Маяковскому требовалось в борьбе каких-то там течений и школ кидаться на Толстого и Пушкина в манифестах, статьях, стихах, ну и пусть бы, раз это в какую-то минуту было на потребу новизне и борьбе, но минута с ее потребой прошла, и он мог бы спокойно расслышать и Толстого, и Пушкина... Гумилеву, Ахматовой и Мандельштаму, пока они были «новой школой» какого-то нового искусства, требовалось для чего-то отвергать Чехова, противопоставлять Толстого – Достоевскому и так далее. Теперь уже трудно понять, для чего. «Школы» – то проходят, а Чехов остается – как, впрочем, и Мандельштам, и Ахматова, и Гумилев, и Маяковский. «Вы сказали мне один раз, – продолжала я, – что герои Чехова лишены мужества, а вы не любите такого искусства: без мужества. Но у Чехова-то хватило мужества написать «Припадок», «В овраге», «Мужики» и хватило гениальности преобразить горе человеческое в гармонию. И, – заметила я нагло, – не мне, а вам следует перечитывать Чехова».
– Вы сегодня очень красноречивы, – сказала Анна Андреевна с подчеркнутым высокомерием и равнодушием. – Жаль, что вашу лекцию слышала я одна: вам бы на кафедру перед студентами..."
Устроим немного день англоязычной поэзии: 28 января был день смерти Уильяма Батлера Йейтса; прикрепляю картинку с его стихотворением "The Sad Shepherd": перевода на русский у него нет. 29 января же умер Эдвард Лир, вот один из его лимериков:
[89]
There was an old man of Spithead,
Who opened the window, and said, —
'Fil-jomble, fil-jumble,
Fil-rumble-come-tumble!'
That doubtful old man of Spithead.
Опубл. 1872
Перевод Григория Кружкова:
[89]
Жил один старичок в Девоншире,
Он распахивал окна пошире
И кричал: «Господа!
Трумбаду, трумбада!» —
Ободряя людей в Девоншире.
Опубл. 1993 (?)
[89]
There was an old man of Spithead,
Who opened the window, and said, —
'Fil-jomble, fil-jumble,
Fil-rumble-come-tumble!'
That doubtful old man of Spithead.
Опубл. 1872
Перевод Григория Кружкова:
[89]
Жил один старичок в Девоншире,
Он распахивал окна пошире
И кричал: «Господа!
Трумбаду, трумбада!» —
Ободряя людей в Девоншире.
Опубл. 1993 (?)
Представляю вашему вниманию картину Фрица фон Уде "Читающая девушка" (ок.1885 г.)
Фриц фон Уде (1848-1911) немецкий художник, писавший в стиле, сочетавшем черты реализма и импрессионизма.
Учился в Академии художеств Дрездена. В 1866—1878 проходил военную службу, параллельно продолжая обучение у Л. А. Шустера, а с 1876 — у Г. Макарта в Академии художеств Вены. В 1877—1879 работал в Академии художеств Мюнхена у Пилоти, Диеза, Линденшмидта. Под влиянием Ф. Ленбаха увлекся голландской живописью, которую изучал в пинакотеке Мюнхена.
Писал картины на бытовые сюжеты, правдиво изображая персонажи, их мимику, обстановку интерьеров.
В Мюнхене Уде был присвоен титул «королевского профессора», и он часто читал лекции в Академии художеств.
Профессор Фриц фон Уде умер 25 февраля 1911 г. в возрасте 62 лет в Мюнхене.
Как официальная критика, так и публика отвергали большую часть картин Уде из-за «обычного и ужасного», изображённого на его картинах. Однако у профессора Уде было и много поклонников, сравнивавших художника с Рембрандтом за тесную связь с природой.
(Информация: https://artchive.ru/artists/762~Frits_fon_Ude)
Фриц фон Уде (1848-1911) немецкий художник, писавший в стиле, сочетавшем черты реализма и импрессионизма.
Учился в Академии художеств Дрездена. В 1866—1878 проходил военную службу, параллельно продолжая обучение у Л. А. Шустера, а с 1876 — у Г. Макарта в Академии художеств Вены. В 1877—1879 работал в Академии художеств Мюнхена у Пилоти, Диеза, Линденшмидта. Под влиянием Ф. Ленбаха увлекся голландской живописью, которую изучал в пинакотеке Мюнхена.
Писал картины на бытовые сюжеты, правдиво изображая персонажи, их мимику, обстановку интерьеров.
В Мюнхене Уде был присвоен титул «королевского профессора», и он часто читал лекции в Академии художеств.
Профессор Фриц фон Уде умер 25 февраля 1911 г. в возрасте 62 лет в Мюнхене.
Как официальная критика, так и публика отвергали большую часть картин Уде из-за «обычного и ужасного», изображённого на его картинах. Однако у профессора Уде было и много поклонников, сравнивавших художника с Рембрандтом за тесную связь с природой.
(Информация: https://artchive.ru/artists/762~Frits_fon_Ude)
Прогноз погоды обещает 1 февраля повышенную концентрацию Пастернака: у меня есть догадка, согласно которой, большинство читают пастернаковский февральдостатьчернилиплакать неправильно [относительно авторской задумки]. Перечитаем само стихотворение:
***
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Здесь есть строчка "Достать пролетку. За шесть гривен": обыкновенно её читают как "Достáть пролëтку. За шéсть гривен," ("зашестьгривен" почти сливается в одно слово). Это вполне легитимное прочтение: сверхсхемное ударение на слове "шесть" не сбивает ритм четырёхстопного ямба: это не то же самое, что ямбическое "Погасло дневное светило" прочитать с ударением "дневнóе", обамфибрахив Пушкина. Тем не менее, я предполагаю, что сам Пастернак ставил ударение как "зá шесть гривен", без каких-либо сверхсхемностей.
Пастернаку в целом было свойственно ставить ударения на предлог (подробнее об этих всех штуках есть здесь), обыкновенно, подобное ударение очевидно, исходя из ритма и/или рифмы (в то время как наш случай позволяет спокойно ударять на "шесть"); вот случаи ударений именно на предлог "за":
"Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как зá возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих пó небу берез." ("Сон")
"О, бедный Homo sapiens,
Существованье — гнет.
Былые годы зá пояс
Один такой заткнет." ("Образец")
"Если бровь резьбою
Потный лоб украсила,
Значит, и разбойник?
Значит, зá дверь засветло?" ("Мухи мучкапской чайной")
"Перенесутся зá ночь,
С крыльца вздохнут эссенции
И бросятся хозяйничать
Порывом полотенец?" ("Как усыпительна жизнь!")
"О ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б,
И я б опоил тебя чистой печалью!
Но так — я не смею, но так — зуб зá зуб!
О скорбь, зараженная ложью вначале,
О горе, о горе в проказе!" ("Разрыв", 1)
Следующий пример именно с числительным:
"Огарки, — а светлей костров
Вблизи, — а чудится, верст зá пять.
Росою черных катастроф
На волоса со сводов капит." ("Уральские стихи", 2. Рудник)
И есть непосредственно несомненное "зá шесть":
"Верст зá шесть чувствовалась тяжесть
Обвившей выси темноты,
Хоть некоторые, куражась,
Старались скинуть хомуты." ("Волны")
По-моему, ударение не на "зá шесть" в "Феврале" почти полностью исключено: даже немного жаль, потому что стык ударений, на самом деле, получался красивый.
(а в слове "блáговест" ударение на "а": здесь ритм стихотворения тоже позволяет ошибиться, но не дозволяет словарь)
(проверяя как это стихотворение читают вслух я обнаружил вариант произношения "пролётки" не через "ё", а через "е": ну это как-то совсем чересчур)
***
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Здесь есть строчка "Достать пролетку. За шесть гривен": обыкновенно её читают как "Достáть пролëтку. За шéсть гривен," ("зашестьгривен" почти сливается в одно слово). Это вполне легитимное прочтение: сверхсхемное ударение на слове "шесть" не сбивает ритм четырёхстопного ямба: это не то же самое, что ямбическое "Погасло дневное светило" прочитать с ударением "дневнóе", обамфибрахив Пушкина. Тем не менее, я предполагаю, что сам Пастернак ставил ударение как "зá шесть гривен", без каких-либо сверхсхемностей.
Пастернаку в целом было свойственно ставить ударения на предлог (подробнее об этих всех штуках есть здесь), обыкновенно, подобное ударение очевидно, исходя из ритма и/или рифмы (в то время как наш случай позволяет спокойно ударять на "шесть"); вот случаи ударений именно на предлог "за":
"Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как зá возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих пó небу берез." ("Сон")
"О, бедный Homo sapiens,
Существованье — гнет.
Былые годы зá пояс
Один такой заткнет." ("Образец")
"Если бровь резьбою
Потный лоб украсила,
Значит, и разбойник?
Значит, зá дверь засветло?" ("Мухи мучкапской чайной")
"Перенесутся зá ночь,
С крыльца вздохнут эссенции
И бросятся хозяйничать
Порывом полотенец?" ("Как усыпительна жизнь!")
"О ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б,
И я б опоил тебя чистой печалью!
Но так — я не смею, но так — зуб зá зуб!
О скорбь, зараженная ложью вначале,
О горе, о горе в проказе!" ("Разрыв", 1)
Следующий пример именно с числительным:
"Огарки, — а светлей костров
Вблизи, — а чудится, верст зá пять.
Росою черных катастроф
На волоса со сводов капит." ("Уральские стихи", 2. Рудник)
И есть непосредственно несомненное "зá шесть":
"Верст зá шесть чувствовалась тяжесть
Обвившей выси темноты,
Хоть некоторые, куражась,
Старались скинуть хомуты." ("Волны")
По-моему, ударение не на "зá шесть" в "Феврале" почти полностью исключено: даже немного жаль, потому что стык ударений, на самом деле, получался красивый.
(а в слове "блáговест" ударение на "а": здесь ритм стихотворения тоже позволяет ошибиться, но не дозволяет словарь)
(проверяя как это стихотворение читают вслух я обнаружил вариант произношения "пролётки" не через "ё", а через "е": ну это как-то совсем чересчур)