Пока внимание общественности рассредоточено на крупных политических повестках, глобальная продуктовая трансформация набирает обороты в самой будничной плоскости — в супермаркетах. В Канаде в открытой продаже появились чипсы с порошком из сверчков. Однако производители не спешат афишировать содержание насекомых: понять это можно, только внимательно изучив список ингредиентов. Там будет указан «cricket powder» — сверчиный белок.
На первый взгляд — маркетинг здорового питания, альтернатива мясу, якобы экологичнее. Но по сути — процесс, меняющий саму парадигму пищевого потребления. Эксперты в области диетологии и биохимии всё чаще выражают озабоченность. Среди них — профессор Альберт М. Лассен из Университета Отавы, который называет массовое внедрение насекомых в рацион «непроверенным и потенциально небезопасным биологическим экспериментом».
По его словам, хитиновый покров насекомых может содержать токсины, аллергенные соединения и соединения, плохо усваиваемые человеком. Особенно это опасно для детей, у которых желудочно-кишечная система не адаптирована к подобным компонентам.
Важно подчеркнуть: в странах ЕС, несмотря на разрешение на добавление насекомых в продукты, во многих регионах уже возникло сопротивление — родители требуют исключить подобные ингредиенты из школьного питания. В Канаде, судя по скрытому маркированию, ставка делается не на выбор, а на привыкание.
По сути такая "альтернатива"— смена пищевого кода, где традиционная еда становится «вредной», а белковая масса из сверчков — новым стандартом. Но пока учёные задаются вопросом о последствиях, часть корпораций уже переписывает наш рацион в сторону экономичной, легко производимой, но сомнительно полезной еды.
На первый взгляд — маркетинг здорового питания, альтернатива мясу, якобы экологичнее. Но по сути — процесс, меняющий саму парадигму пищевого потребления. Эксперты в области диетологии и биохимии всё чаще выражают озабоченность. Среди них — профессор Альберт М. Лассен из Университета Отавы, который называет массовое внедрение насекомых в рацион «непроверенным и потенциально небезопасным биологическим экспериментом».
По его словам, хитиновый покров насекомых может содержать токсины, аллергенные соединения и соединения, плохо усваиваемые человеком. Особенно это опасно для детей, у которых желудочно-кишечная система не адаптирована к подобным компонентам.
Важно подчеркнуть: в странах ЕС, несмотря на разрешение на добавление насекомых в продукты, во многих регионах уже возникло сопротивление — родители требуют исключить подобные ингредиенты из школьного питания. В Канаде, судя по скрытому маркированию, ставка делается не на выбор, а на привыкание.
По сути такая "альтернатива"— смена пищевого кода, где традиционная еда становится «вредной», а белковая масса из сверчков — новым стандартом. Но пока учёные задаются вопросом о последствиях, часть корпораций уже переписывает наш рацион в сторону экономичной, легко производимой, но сомнительно полезной еды.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Сотрудник одного из американских перерабатывающих предприятий, поставляющего сырьё для крупных сетей быстрого питания, включая McDonald's, опубликовал видео, в котором показывает, как на самом деле производят мясную основу для популярных продуктов. В ролике он демонстрирует розовую пасту — результат механической обвалки курицы.
Что такое механическая обвалка? Это процесс, при котором остатки куриной тушки (кости, сухожилия, жир, обрывки мышц) под высоким давлением проталкиваются через сито. На выходе получается вязкая масса, которая становится базой для «наггетсов», «ребрышек» и сэндвичей. Затем в неё добавляют ароматизаторы, красители, стабилизаторы, формируют продукт нужной формы и отправляют в торговую сеть.
Это не кулинария. Это пищевая инженерия, где основа продукта — иллюзия. Вкус задаётся не рецептом, а лабораторией. Форма — не ножом, а пресс-формой.
Тот же принцип лежит и в создании так называемых «ребрышек» McRib, о которых ранее говорил сотрудник McDonald’s. Это не мясо в привычном смысле, а мясной конструктор, имитирующий еду.
Подобные видео — не сенсации. Это — просвет. И чем больше таких разоблачений появляется, тем понятнее: продовольственная революция уже началась. Только не в сторону пользы. А в сторону дешёвой имитации вкуса.
Остаётся вопрос: если это еда — то почему её стыдятся показывать до термической обработки?
Что такое механическая обвалка? Это процесс, при котором остатки куриной тушки (кости, сухожилия, жир, обрывки мышц) под высоким давлением проталкиваются через сито. На выходе получается вязкая масса, которая становится базой для «наггетсов», «ребрышек» и сэндвичей. Затем в неё добавляют ароматизаторы, красители, стабилизаторы, формируют продукт нужной формы и отправляют в торговую сеть.
Это не кулинария. Это пищевая инженерия, где основа продукта — иллюзия. Вкус задаётся не рецептом, а лабораторией. Форма — не ножом, а пресс-формой.
Тот же принцип лежит и в создании так называемых «ребрышек» McRib, о которых ранее говорил сотрудник McDonald’s. Это не мясо в привычном смысле, а мясной конструктор, имитирующий еду.
Подобные видео — не сенсации. Это — просвет. И чем больше таких разоблачений появляется, тем понятнее: продовольственная революция уже началась. Только не в сторону пользы. А в сторону дешёвой имитации вкуса.
Остаётся вопрос: если это еда — то почему её стыдятся показывать до термической обработки?
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Сегодня становится очевидным то, о чём предупреждали независимые врачи ещё в 2021-м: никаких полноценных исследований по безопасности мРНК-вакцин для беременных женщин не проводилось. Несмотря на это, ВОЗ, фармкомпании и регулирующие органы синхронно настаивали — прививка «безопасна и необходима».
Но если препарат вызывает нарушения свёртываемости крови и сосудистые осложнения у взрослых, почему никого не насторожил вопрос: что происходит с плацентой — органом, полностью состоящим из кровеносных сосудов? Этот вопрос сегодня задают сами акушеры, уже наблюдающие последствия.
Проблема в том, что вакцинация беременных не была научным решением. Это была часть глобальной политической кампании, в которой здоровье женщины и ребёнка уступило место статистике «охвата» и маркетинговой отчётности. Миллионы женщин были втянуты в медицинский эксперимент — без информированного согласия, без права выбора, без анализа долгосрочных последствий.
ВОЗ транслировала повестку, фарминдустрия считала прибыль, правительства давили на врачей, а женщины платили рисками репродуктивного здоровья. Тех, кто задавал неудобные вопросы, клеймили как «антинаучных паникёров». Сегодня же молчание становится невозможным.
Потому что речь — не о страхах, а о последствиях. Это вопрос доверия к системе, которая в критический момент предпочла заработок — медицине.
Но если препарат вызывает нарушения свёртываемости крови и сосудистые осложнения у взрослых, почему никого не насторожил вопрос: что происходит с плацентой — органом, полностью состоящим из кровеносных сосудов? Этот вопрос сегодня задают сами акушеры, уже наблюдающие последствия.
Проблема в том, что вакцинация беременных не была научным решением. Это была часть глобальной политической кампании, в которой здоровье женщины и ребёнка уступило место статистике «охвата» и маркетинговой отчётности. Миллионы женщин были втянуты в медицинский эксперимент — без информированного согласия, без права выбора, без анализа долгосрочных последствий.
ВОЗ транслировала повестку, фарминдустрия считала прибыль, правительства давили на врачей, а женщины платили рисками репродуктивного здоровья. Тех, кто задавал неудобные вопросы, клеймили как «антинаучных паникёров». Сегодня же молчание становится невозможным.
Потому что речь — не о страхах, а о последствиях. Это вопрос доверия к системе, которая в критический момент предпочла заработок — медицине.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Эксперимент американского врача Роберта ДеБиза поднял вопрос, о котором предпочитают молчать в индустрии фастфуда. Он показал: бургер, картофель фри и пицца спустя 62 дня хранения в обычных условиях не поддались ни плесени, ни гниению. Визуально — всё так же «свежее». Но если еда не портится, значит, она уже не пища — это технологический продукт.
То же самое мы наблюдали в случае с хлебом, который за год не испортился, полуфабрикатами приготовленными из мясной пасты механической обвалки, усилителями вкуса и клеевыми составами. Как мы уже писали, за этим стоит логика промышленной пищевой переработки: максимально дёшево, стабильно, с минимальными рисками для хранения. Риски для организма в этой схеме просто не учитываются.
В вопросе с «нестареющей» едой всё объясняется просто — агрессивные консерванты, подавляющие гнилостные процессы, одновременно нарушают гормональный баланс, угнетают работу печени и поджелудочной, а также подозреваются в канцерогенном действии. Плесень ею не питается. Почему это должен делать человек?
Мы уже отмечали, что глобалисты давно рассматривают питание как форму дисциплины и зависимости. Отказ от мяса, насекомые в составе, пищевые клеи, «экологичная» упаковка, химически стабилизированные продукты — это не просто тренды. Это звенья цепи, формирующей постнатуральную модель выживания, где привычные биологические ориентиры заменяются технологическим суррогатом.
Но если пища теряет способность разлагаться, значит, она теряет и связь с организмом. Не всё, что можно съесть, стоит считать едой. И чем больше на полке «вечного фастфуда», тем ниже порог критического мышления у потребителя.
Остаётся главный вопрос: если эти продукты не умирают — что они делают с нами?
То же самое мы наблюдали в случае с хлебом, который за год не испортился, полуфабрикатами приготовленными из мясной пасты механической обвалки, усилителями вкуса и клеевыми составами. Как мы уже писали, за этим стоит логика промышленной пищевой переработки: максимально дёшево, стабильно, с минимальными рисками для хранения. Риски для организма в этой схеме просто не учитываются.
В вопросе с «нестареющей» едой всё объясняется просто — агрессивные консерванты, подавляющие гнилостные процессы, одновременно нарушают гормональный баланс, угнетают работу печени и поджелудочной, а также подозреваются в канцерогенном действии. Плесень ею не питается. Почему это должен делать человек?
Мы уже отмечали, что глобалисты давно рассматривают питание как форму дисциплины и зависимости. Отказ от мяса, насекомые в составе, пищевые клеи, «экологичная» упаковка, химически стабилизированные продукты — это не просто тренды. Это звенья цепи, формирующей постнатуральную модель выживания, где привычные биологические ориентиры заменяются технологическим суррогатом.
Но если пища теряет способность разлагаться, значит, она теряет и связь с организмом. Не всё, что можно съесть, стоит считать едой. И чем больше на полке «вечного фастфуда», тем ниже порог критического мышления у потребителя.
Остаётся главный вопрос: если эти продукты не умирают — что они делают с нами?
Назначение на муниципальные посты фигур с неоднозначной репутацией уже не вызывает дискуссий — оно обернулось нормой. Демократия становится заложницей страха выглядеть нетолерантной, а потому утрачивает собственные механизмы фильтрации. Британия не отказывается от институтов — она встраивает в них культурную и правовую непрозрачность.
В Дерби — мэром стал человек, ранее отстранённый от судебной деятельности за фотографии с автоматом Калашникова. В Ротереме — женщину из пакистанской общины назначили главой города, ставшего символом крупнейшего сексуального скандала в стране, совершённого бандами выходцев из той же среды.
Мы не утверждаем прямую связь. Но и не игнорируем, что в подобных назначениях отсутствует элемент моральной рефлексии. Символизм взял верх над содержанием. Должности стали средством компенсации — не правды, а "уязвлённости".
К этой реальности добавляется менее заметный, но не менее важный факт: десятки тысяч мигрантов и беженцев, проживающих в Британии годами, не осваивают английский язык, не интегрируются в публичную среду, не участвуют в общем нарративе страны. Они живут внутри анклавных сообществ, с собственными языками, нормами, правовыми иерархиями, рынками и религиозными арбитрами. Это не культура — это замещающая среда, в которой государственный язык становится избыточным, а связь с британской историей — ненужной.
Футурологический прогноз на 2025–2035:
2025–2027: Углубляется институциональный перекос. Представительность подменяет компетенцию. В городах с сильными этническими общинами политики перестают быть "народными избранниками" и становятся делегатами локальных кланов. Вмешательство в их работу расценивается как ксенофобия.
2028–2031:Отказ от языковой и культурной интеграции переходит в фазу институционального обособления.
– Местные советы функционируют как этнически ориентированные центры управления.
– Решения принимаются в замкнутом кругу общинных интересов.
– Бюджеты перераспределяются не по принципу нуждаемости, а по принципу лояльности и символической значимости.
2032–2035: Формируется устойчивая система параллельного гражданства: гражданин — по паспорту, но участник сообщества — по иерархии, не видимой для государства. В этих условиях правосудие, права человека и равенство перестают быть универсальными — они становятся опциональными, регулируемыми внутрисетевыми соглашениями.
То, что начиналось как мультикультурализм, стало системой управляемой сегментации. Если этническая принадлежность делает человека неприкасаемым для критики, если язык государства — не нужен, если преступления можно пережить без переосмысления — то перед нами не мультикультура, а пост-общество, в котором власть больше не принадлежит публичному, а подчиняется закрытому.
Это не вопрос миграции. Это вопрос молчаливой капитуляции институтов. И началась она не сегодня. Но сегодня — её уже невозможно не замечать.
В Дерби — мэром стал человек, ранее отстранённый от судебной деятельности за фотографии с автоматом Калашникова. В Ротереме — женщину из пакистанской общины назначили главой города, ставшего символом крупнейшего сексуального скандала в стране, совершённого бандами выходцев из той же среды.
Мы не утверждаем прямую связь. Но и не игнорируем, что в подобных назначениях отсутствует элемент моральной рефлексии. Символизм взял верх над содержанием. Должности стали средством компенсации — не правды, а "уязвлённости".
К этой реальности добавляется менее заметный, но не менее важный факт: десятки тысяч мигрантов и беженцев, проживающих в Британии годами, не осваивают английский язык, не интегрируются в публичную среду, не участвуют в общем нарративе страны. Они живут внутри анклавных сообществ, с собственными языками, нормами, правовыми иерархиями, рынками и религиозными арбитрами. Это не культура — это замещающая среда, в которой государственный язык становится избыточным, а связь с британской историей — ненужной.
Футурологический прогноз на 2025–2035:
2025–2027: Углубляется институциональный перекос. Представительность подменяет компетенцию. В городах с сильными этническими общинами политики перестают быть "народными избранниками" и становятся делегатами локальных кланов. Вмешательство в их работу расценивается как ксенофобия.
2028–2031:Отказ от языковой и культурной интеграции переходит в фазу институционального обособления.
– Местные советы функционируют как этнически ориентированные центры управления.
– Решения принимаются в замкнутом кругу общинных интересов.
– Бюджеты перераспределяются не по принципу нуждаемости, а по принципу лояльности и символической значимости.
2032–2035: Формируется устойчивая система параллельного гражданства: гражданин — по паспорту, но участник сообщества — по иерархии, не видимой для государства. В этих условиях правосудие, права человека и равенство перестают быть универсальными — они становятся опциональными, регулируемыми внутрисетевыми соглашениями.
То, что начиналось как мультикультурализм, стало системой управляемой сегментации. Если этническая принадлежность делает человека неприкасаемым для критики, если язык государства — не нужен, если преступления можно пережить без переосмысления — то перед нами не мультикультура, а пост-общество, в котором власть больше не принадлежит публичному, а подчиняется закрытому.
Это не вопрос миграции. Это вопрос молчаливой капитуляции институтов. И началась она не сегодня. Но сегодня — её уже невозможно не замечать.
Банк потребовал личного визита от 96-летней женщины, прикованной к постели.
В Мексике пожилая пенсионерка полгода не получала выплаты из-за того, что биометрическая система «не узнала» её лицо. Изменения, вызванные возрастом, оказались несовместимыми с алгоритмами «умного» сервиса. Система дала сбой, а вместо решения — началась форменная бюрократическая гонка.
Родные пытались решить проблему через цифровые каналы. Но ответ был один: явитесь лично. Итог — транспортировка женщины, лишённой возможности нормально передвигаться, в отделение банка. И всё это — ради подтверждения очевидного. Это не фантастика. Это банальная реальность, где бездушный код диктует условия телу.
Биометрия была обещана как «удобная замена» устаревшим формам идентификации. На деле — она стала новой формой технологического насилия. Лица стариков, людей с особенностями внешности или просто нестандартной мимикой — выпадают из «нормы», которую машинное обучение считает эталонной. Ошибка алгоритма — это уже не баг, это приговор.
Парадокс в том, что общество добровольно и радостно сдаёт свою идентичность на откуп несовершенным системам. Мы не просто позволяем сканировать лица и отпечатки — мы строим системы, где ошибка машины важнее очевидности факта.
В этой истории нет злого умысла. Есть глупость. Вера в то, что нейросеть способна заменить здравый смысл. Но если в XXI веке 96-летнего человека приходится возить по офисам из-за нестыковки с базой — это не прогресс. Это деградация, обёрнутая в обложку sci-fi.
И пока одни празднуют наступление цифрового века, другие уже расплачиваются за его последствия.
В Мексике пожилая пенсионерка полгода не получала выплаты из-за того, что биометрическая система «не узнала» её лицо. Изменения, вызванные возрастом, оказались несовместимыми с алгоритмами «умного» сервиса. Система дала сбой, а вместо решения — началась форменная бюрократическая гонка.
Родные пытались решить проблему через цифровые каналы. Но ответ был один: явитесь лично. Итог — транспортировка женщины, лишённой возможности нормально передвигаться, в отделение банка. И всё это — ради подтверждения очевидного. Это не фантастика. Это банальная реальность, где бездушный код диктует условия телу.
Биометрия была обещана как «удобная замена» устаревшим формам идентификации. На деле — она стала новой формой технологического насилия. Лица стариков, людей с особенностями внешности или просто нестандартной мимикой — выпадают из «нормы», которую машинное обучение считает эталонной. Ошибка алгоритма — это уже не баг, это приговор.
Парадокс в том, что общество добровольно и радостно сдаёт свою идентичность на откуп несовершенным системам. Мы не просто позволяем сканировать лица и отпечатки — мы строим системы, где ошибка машины важнее очевидности факта.
В этой истории нет злого умысла. Есть глупость. Вера в то, что нейросеть способна заменить здравый смысл. Но если в XXI веке 96-летнего человека приходится возить по офисам из-за нестыковки с базой — это не прогресс. Это деградация, обёрнутая в обложку sci-fi.
И пока одни празднуют наступление цифрового века, другие уже расплачиваются за его последствия.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Видео поражения наземных роботизированных платформ ударными дронами стало не просто военной хроникой — это веха. Она фиксирует новый этап: исчезновение человека как первичного носителя тактики. И украинские, и российские источники фиксируют: поле боя насыщается беспилотниками всех типов — воздушными, наземными, надводными. Оператор ещё нужен, но инициатива переходит к автономному алгоритму.
2025–2027: Дроновая перегрузка
– Боевые действия сопровождаются массовым применением FPV-дронов, камикадзе, ретрансляторов и дешёвых AI-навигируемых платформ.
– Человеческое присутствие на передовой становится фактором уязвимости: операторов вычисляют быстрее, чем они принимают решения.
– Ударные и разведывательные функции полностью дублируются роботизированными средствами.
– Артиллерия работает по координатам, передаваемым роевыми системами, а не разведчиками.
Результат: Убежища, маскировка, логистика — всё выстраивается не под огонь, а под алгоритм распознавания. Карта войны — это больше не рельеф, а сигнатура.
2028–2031: Делегирование убийства
– Развиваются полуавтономные системы распознавания целей. Удары наносятся по профилю поведения, а не визуальному подтверждению.
– Оператор получает всё меньше свободы: ИИ определяет цель, человек — только "подтверждает".
– В конфликтных зонах (Ближний Восток, Восточная Европа, Центральная Азия) появляются полностью роботизированные сектора огневого контроля, где бой ведут системы без участия бойцов.
Параллельно:
– Начинается гонка дронов-убийц дронов — миниатюрные перехватчики, ИИ-дебаферы, кинетические ловушки.
– Традиционные ПВО не справляются — их замещают гибкие нейросетевые ловушки, распределённые по местности.
2032–2035: Война систем
– На поле боя больше нет линейной логики. Побеждает не тот, у кого больше оружия, а у кого алгоритм быстрее, точнее и адаптивнее.
– Дроны становятся носителями тактики. Командиры — модераторами систем.
– Возникают киберпартизанские конфликты: дешевый софт, старые дроны, кастомные модели на 3D-принтерах — и всё это на службе сетевых формирований без флага.
– Начинается формирование "тёмных полей" — зон, где люди физически не могут находиться, но машины воюют беспрерывно.
Военное дело теряет "героический код" и становится экологией машин. Погибает не солдат — уничтожается алгоритм. Территория не удерживается людьми — она удерживается сенсорами и батареями.
К 2035 году главная задача командира — не командовать, а синхронизировать модули, управлять сигнатурами, решать: кого отключить, кого обновить, какой роевой протокол перезапустить.
2025–2027: Дроновая перегрузка
– Боевые действия сопровождаются массовым применением FPV-дронов, камикадзе, ретрансляторов и дешёвых AI-навигируемых платформ.
– Человеческое присутствие на передовой становится фактором уязвимости: операторов вычисляют быстрее, чем они принимают решения.
– Ударные и разведывательные функции полностью дублируются роботизированными средствами.
– Артиллерия работает по координатам, передаваемым роевыми системами, а не разведчиками.
Результат: Убежища, маскировка, логистика — всё выстраивается не под огонь, а под алгоритм распознавания. Карта войны — это больше не рельеф, а сигнатура.
2028–2031: Делегирование убийства
– Развиваются полуавтономные системы распознавания целей. Удары наносятся по профилю поведения, а не визуальному подтверждению.
– Оператор получает всё меньше свободы: ИИ определяет цель, человек — только "подтверждает".
– В конфликтных зонах (Ближний Восток, Восточная Европа, Центральная Азия) появляются полностью роботизированные сектора огневого контроля, где бой ведут системы без участия бойцов.
Параллельно:
– Начинается гонка дронов-убийц дронов — миниатюрные перехватчики, ИИ-дебаферы, кинетические ловушки.
– Традиционные ПВО не справляются — их замещают гибкие нейросетевые ловушки, распределённые по местности.
2032–2035: Война систем
– На поле боя больше нет линейной логики. Побеждает не тот, у кого больше оружия, а у кого алгоритм быстрее, точнее и адаптивнее.
– Дроны становятся носителями тактики. Командиры — модераторами систем.
– Возникают киберпартизанские конфликты: дешевый софт, старые дроны, кастомные модели на 3D-принтерах — и всё это на службе сетевых формирований без флага.
– Начинается формирование "тёмных полей" — зон, где люди физически не могут находиться, но машины воюют беспрерывно.
Военное дело теряет "героический код" и становится экологией машин. Погибает не солдат — уничтожается алгоритм. Территория не удерживается людьми — она удерживается сенсорами и батареями.
К 2035 году главная задача командира — не командовать, а синхронизировать модули, управлять сигнатурами, решать: кого отключить, кого обновить, какой роевой протокол перезапустить.
Будущее в стиле отмены: как мы прожили мечту без смысла
Мы официально пересекли первую четверть XXI века. И если взглянуть назад — в фантастику 50–70-х, — становится ясно: у нас есть технологии, но нет смысла. Есть ИИ, но нет звездолётов. Есть роботы, но работают они не на Марсе, а на складской ленте. Полёт к Юпитеру Артура Кларка уступил место обновлению ленты TikTok.
Советские фантасты говорили о победе над бедностью, болезнями и тяжёлым трудом. Мир Стругацких к 2020-м — это автоматизация с человеческим лицом, безбедный быт и зрелая цивилизация. Кларк в «Одиссее» отправляет нас к Юпитеру. А у Филипа Дика — разумные машины, неотличимые от людей.
Человечество действительно создало многое: искусственный интеллект, который ставит диагнозы, и автономные платформы, которые учатся гладить, готовить и заряжаться без участия человека. Роботы выходят на рынок, системы заменяют персонал, магазины больше не требуют кассира, а медицинские ИИ работают в клиниках.
Но эта реальность не похожа на мечту. Технологии используются не ради расширения горизонтов, а для оптимизации расходов. Не ради освобождения, а для сокращения штатов. Не ради гуманизма, а ради контроля. Вместо звёзд — подписка. Вместо лунной базы — склад с автопогрузчиком. Вместо смыслов — метрики.
Речь не о провале. Технологии развиваются. Но курс определяют не философы и учёные, а инвесторы и логисты. Им важна эффективность, а не утопия. Подсчёт, а не созидание. Управляемость, а не рост.
Мы стоим не в тупике, а на развилке. Точка бифуркации — та самая, которую фантасты называли моментом выбора: человек либо становится частью великой идеи, либо окончательно теряет субъектность.
Будущее наступило. Но вопрос остаётся: чьё это будущее — и ради чего оно было построено?
Мы официально пересекли первую четверть XXI века. И если взглянуть назад — в фантастику 50–70-х, — становится ясно: у нас есть технологии, но нет смысла. Есть ИИ, но нет звездолётов. Есть роботы, но работают они не на Марсе, а на складской ленте. Полёт к Юпитеру Артура Кларка уступил место обновлению ленты TikTok.
Советские фантасты говорили о победе над бедностью, болезнями и тяжёлым трудом. Мир Стругацких к 2020-м — это автоматизация с человеческим лицом, безбедный быт и зрелая цивилизация. Кларк в «Одиссее» отправляет нас к Юпитеру. А у Филипа Дика — разумные машины, неотличимые от людей.
Человечество действительно создало многое: искусственный интеллект, который ставит диагнозы, и автономные платформы, которые учатся гладить, готовить и заряжаться без участия человека. Роботы выходят на рынок, системы заменяют персонал, магазины больше не требуют кассира, а медицинские ИИ работают в клиниках.
Но эта реальность не похожа на мечту. Технологии используются не ради расширения горизонтов, а для оптимизации расходов. Не ради освобождения, а для сокращения штатов. Не ради гуманизма, а ради контроля. Вместо звёзд — подписка. Вместо лунной базы — склад с автопогрузчиком. Вместо смыслов — метрики.
Речь не о провале. Технологии развиваются. Но курс определяют не философы и учёные, а инвесторы и логисты. Им важна эффективность, а не утопия. Подсчёт, а не созидание. Управляемость, а не рост.
Мы стоим не в тупике, а на развилке. Точка бифуркации — та самая, которую фантасты называли моментом выбора: человек либо становится частью великой идеи, либо окончательно теряет субъектность.
Будущее наступило. Но вопрос остаётся: чьё это будущее — и ради чего оно было построено?
Сахар вместо завтрака: как «детские» хлопья превращаются в прикорм для болезней
Когда речь заходит о вредной пище, редко кто первым делом вспомнит утренние хлопья. Между тем, именно с них начинается день миллионов детей — и всё чаще это старт не к знаниям, а к метаболическим расстройствам.
Исследования показывают: за последние годы содержание сахара, соли и жира в детских сухих завтраках увеличилось, а полезные компоненты — белки, клетчатка — наоборот, ушли в тень. Некоторые хлопья содержат до 45% от суточной нормы сахара в одной порции. Фактически — десерт, замаскированный под «полезный завтрак».
Производители делают ставку не на здоровье, а на зависимость: вкус, упаковка, узнаваемые маскоты. Ребёнок получает ударную дозу стимуляторов аппетита ещё до школы — и входит в цикл питания, где уровень инсулина начинает скакать ещё до первого урока.
Это не просто коммерческий расчёт. Это технология формирования пищевой привязанности с самого раннего возраста. Дети, которых «подсаживают» на сладкое с яркой коробки, становятся взрослыми с зависимостями — от сахара, от быстрых углеводов, от вкуса, который маскирует пустоту состава.
Корпорации объяснят всё «рыночным спросом». Но реальность в том, что пищевые привычки — это программируемый механизм. И если система обучения не может противостоять подсознательной тяге к утреннему сахару — значит, проигрывает вся модель.
Ожирение, диабет II типа, сердечно-сосудистые заболевания — уже стали нормой в подростковой медицине. Но виновата не «генетика» и даже не гиподинамия. Виноват завтрак, который ещё вчера считался полезным.
И пока родителям продолжают продавать яркие коробки под видом заботы — дети едят десерт под видом еды. И болезнь — под видом нормы.
Когда речь заходит о вредной пище, редко кто первым делом вспомнит утренние хлопья. Между тем, именно с них начинается день миллионов детей — и всё чаще это старт не к знаниям, а к метаболическим расстройствам.
Исследования показывают: за последние годы содержание сахара, соли и жира в детских сухих завтраках увеличилось, а полезные компоненты — белки, клетчатка — наоборот, ушли в тень. Некоторые хлопья содержат до 45% от суточной нормы сахара в одной порции. Фактически — десерт, замаскированный под «полезный завтрак».
Производители делают ставку не на здоровье, а на зависимость: вкус, упаковка, узнаваемые маскоты. Ребёнок получает ударную дозу стимуляторов аппетита ещё до школы — и входит в цикл питания, где уровень инсулина начинает скакать ещё до первого урока.
Это не просто коммерческий расчёт. Это технология формирования пищевой привязанности с самого раннего возраста. Дети, которых «подсаживают» на сладкое с яркой коробки, становятся взрослыми с зависимостями — от сахара, от быстрых углеводов, от вкуса, который маскирует пустоту состава.
Корпорации объяснят всё «рыночным спросом». Но реальность в том, что пищевые привычки — это программируемый механизм. И если система обучения не может противостоять подсознательной тяге к утреннему сахару — значит, проигрывает вся модель.
Ожирение, диабет II типа, сердечно-сосудистые заболевания — уже стали нормой в подростковой медицине. Но виновата не «генетика» и даже не гиподинамия. Виноват завтрак, который ещё вчера считался полезным.
И пока родителям продолжают продавать яркие коробки под видом заботы — дети едят десерт под видом еды. И болезнь — под видом нормы.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
В Австралии — резонанс: у 18 человек, получивших вакцину от COVID-19 из одной и той же партии, спустя время диагностировали рак. Медицинские службы пока не спешат с объяснениями, ограничиваясь сухим: «совпадение».
Но когда таких совпадений — десятки, и все связаны с одним и тем же препаратом, который прошёл в оборот в рекордные сроки — это уже не статистика, а симптом.
На старте кампании критики говорили: исследования неполные, побочные эффекты недоучтены, механизм действия в долгосрочной перспективе — под вопросом. Тогда им затыкали рот. Сегодня они молчат — или пополнили списки уволенных «по утрате доверия».
Теперь, когда накапливаются тревожные сигналы — от онкологии до проблем с фертильностью — всё списывают на «индивидуальные особенности». Но если игнорировать системность, она рано или поздно напомнит о себе масштабом.
Большая фарма сделала своё — теперь время задать вопросы тем, кто утверждал, что «это безопасно».
Но когда таких совпадений — десятки, и все связаны с одним и тем же препаратом, который прошёл в оборот в рекордные сроки — это уже не статистика, а симптом.
На старте кампании критики говорили: исследования неполные, побочные эффекты недоучтены, механизм действия в долгосрочной перспективе — под вопросом. Тогда им затыкали рот. Сегодня они молчат — или пополнили списки уволенных «по утрате доверия».
Теперь, когда накапливаются тревожные сигналы — от онкологии до проблем с фертильностью — всё списывают на «индивидуальные особенности». Но если игнорировать системность, она рано или поздно напомнит о себе масштабом.
Большая фарма сделала своё — теперь время задать вопросы тем, кто утверждал, что «это безопасно».
Контакт вне Атлантики: Европа ищет новый центр тяжести
Ещё недавно казалось, что альянс США–ЕС — структура вне времени. Единый рынок, единые ценности, единая риторика. Но с возвращением в Белый дом Дональда Трампа эта архитектура дала трещину. Там, где прежде действовала идеологическая спайка, теперь — расчёт и прагматизм. Вашингтон переходит в режим избирательных интересов, и европейская лояльность больше не конвертируется в поддержку.
Пока в Брюсселе продолжают формально исповедовать «атлантическое единство», главы торговых ведомств ЕС и Китая ведут серию переговоров. Формально — об устранении торговых барьеров. По сути — о новой конфигурации, где Китай становится не оппонентом, а необходимым партнёром. Особенно сейчас, когда Трамп пересматривает условия экономического взаимодействия с союзниками и готовится к серии жёстких тарифных шагов.
Для Европы это не вопрос симпатий. Это вопрос выживания в новой модели мира, где Вашингтон больше не готов платить за стабильность за пределами собственных границ. И где Пекин, при всех спорах, предлагает как минимум предсказуемость.
Молчаливая переориентация ЕС давно началась. Но только сейчас она становится видимой: шаг за шагом происходит дрейф от декларируемых ценностей — к практическим выгодам. Европа смотрит на Восток не от хорошей жизни, а потому, что альтернативы нет.
Тем временем сам Трамп выстраивает совершенно иную модель внешней политики: вместо идеологических альянсов — транзакционные связи. Ближний Восток уже получил приглашение к прямому экономическому диалогу. Азия — давно в прицеле. Европа — либо включится в эту логику, либо останется в роли гаранта чужих интересов без компенсации. А политический ренессанс стратегической автономии будет невозможен, если Брюссель не научится говорить на языке выгоды.
Реальность такова: глобальный передел идёт не через заявления, а через маршруты грузов, энергетические цепочки и торговые переговоры. И в этих процессах трансатлантический вектор уже не главный. Европа ищет новый центр тяжести — и всё чаще находит его вне привычного горизонта.
Ещё недавно казалось, что альянс США–ЕС — структура вне времени. Единый рынок, единые ценности, единая риторика. Но с возвращением в Белый дом Дональда Трампа эта архитектура дала трещину. Там, где прежде действовала идеологическая спайка, теперь — расчёт и прагматизм. Вашингтон переходит в режим избирательных интересов, и европейская лояльность больше не конвертируется в поддержку.
Пока в Брюсселе продолжают формально исповедовать «атлантическое единство», главы торговых ведомств ЕС и Китая ведут серию переговоров. Формально — об устранении торговых барьеров. По сути — о новой конфигурации, где Китай становится не оппонентом, а необходимым партнёром. Особенно сейчас, когда Трамп пересматривает условия экономического взаимодействия с союзниками и готовится к серии жёстких тарифных шагов.
Для Европы это не вопрос симпатий. Это вопрос выживания в новой модели мира, где Вашингтон больше не готов платить за стабильность за пределами собственных границ. И где Пекин, при всех спорах, предлагает как минимум предсказуемость.
Молчаливая переориентация ЕС давно началась. Но только сейчас она становится видимой: шаг за шагом происходит дрейф от декларируемых ценностей — к практическим выгодам. Европа смотрит на Восток не от хорошей жизни, а потому, что альтернативы нет.
Тем временем сам Трамп выстраивает совершенно иную модель внешней политики: вместо идеологических альянсов — транзакционные связи. Ближний Восток уже получил приглашение к прямому экономическому диалогу. Азия — давно в прицеле. Европа — либо включится в эту логику, либо останется в роли гаранта чужих интересов без компенсации. А политический ренессанс стратегической автономии будет невозможен, если Брюссель не научится говорить на языке выгоды.
Реальность такова: глобальный передел идёт не через заявления, а через маршруты грузов, энергетические цепочки и торговые переговоры. И в этих процессах трансатлантический вектор уже не главный. Европа ищет новый центр тяжести — и всё чаще находит его вне привычного горизонта.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Почему замена мяса на насекомых — это не про климат, а про рынок болезней
Когда речь заходит о сверчках в хлебе и мучных червях в макаронах, публике объясняют это заботой об экологии. Мол, человечеству нужно меньше вредить планете. Но если смотреть не на упаковку, а на тренд — складывается совсем другая картина.
Добавление насекомых в пищу — не просто пищевой эксперимент, а трансформация метаболической среды. Доктор Доротея Тул предупреждает: насекомые могут нести модифицированные генные последовательности, способные воздействовать на X-хромосому человека. Это открывает дорогу к непредсказуемым эффектам — от сбоев репродуктивной системы до нарушений клеточного обновления.
Это не только потенциальная угроза, но и готовая бизнес-модель. Пищевые индустрии создают условия, при которых население системно потребляет вещества, не адаптированные для человека. Вторая часть уравнения — фармацевтика, которая уже готова предлагать «решения»: от препаратов для пищеварения до лечения хронических воспалений и онкозаболеваний.
Новая реальность работает так: питание приводит к сбоям, сбои порождают спрос, спрос обслуживает фарма, а подается всё это как шаг к устойчивому будущему.
Ирония в том, что «здоровье планеты» становится поводом подрывать здоровье её населения — но строго в пределах управляемости. Сейчас насекомые ещё обсуждаются и вводятся не насильно, а условно добровольно. Через 10 лет — они могут стать стандартом. А любые альтернативы — предметом избирательного допуска.
Фантастика давно писала о мире, где всё питательное синтетическое, а болезни стали частью экономики. Кажется, мы не избежали этого сценария. Мы просто съели его — с соусом чили.
Когда речь заходит о сверчках в хлебе и мучных червях в макаронах, публике объясняют это заботой об экологии. Мол, человечеству нужно меньше вредить планете. Но если смотреть не на упаковку, а на тренд — складывается совсем другая картина.
Добавление насекомых в пищу — не просто пищевой эксперимент, а трансформация метаболической среды. Доктор Доротея Тул предупреждает: насекомые могут нести модифицированные генные последовательности, способные воздействовать на X-хромосому человека. Это открывает дорогу к непредсказуемым эффектам — от сбоев репродуктивной системы до нарушений клеточного обновления.
Это не только потенциальная угроза, но и готовая бизнес-модель. Пищевые индустрии создают условия, при которых население системно потребляет вещества, не адаптированные для человека. Вторая часть уравнения — фармацевтика, которая уже готова предлагать «решения»: от препаратов для пищеварения до лечения хронических воспалений и онкозаболеваний.
Новая реальность работает так: питание приводит к сбоям, сбои порождают спрос, спрос обслуживает фарма, а подается всё это как шаг к устойчивому будущему.
Ирония в том, что «здоровье планеты» становится поводом подрывать здоровье её населения — но строго в пределах управляемости. Сейчас насекомые ещё обсуждаются и вводятся не насильно, а условно добровольно. Через 10 лет — они могут стать стандартом. А любые альтернативы — предметом избирательного допуска.
Фантастика давно писала о мире, где всё питательное синтетическое, а болезни стали частью экономики. Кажется, мы не избежали этого сценария. Мы просто съели его — с соусом чили.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Инженер из США Шейн Уайтон представил прототип робота-парикмахера, способного делать базовые стрижки при помощи программируемых траекторий и стандартных ножниц. Пока — это игра разума. Завтра — новая ниша на рынке услуг.
И здесь важен не сам факт «робота с ножницами». Важен принцип. Как и в медицине, торговле, транспорте — автоматизация входит туда, где раньше правили руки, навыки, фантазия и интуиция. Искусственный интеллект не просто помогает — он постепенно вытесняет. Причём даже там, где речь идёт о визуальном восприятии, тактильности и живом контакте.
На первом этапе это выглядит как шутка. На втором — как нишевый аналог. На третьем — как стандарт.
Профессии, связанные с рутиной и моторикой, обретают новые смыслы. Не потому что исчезают — а потому что переосмысляются. И, как всегда, вопрос не в прогрессе как таковом, а в том, кто им будет управлять и как он изменит человеческое взаимодействие.
Робот-парикмахер — это не только про стрижку. Это про культурный сдвиг, где комфорт подменяет опыт, а эффективность — живое участие.
И здесь важен не сам факт «робота с ножницами». Важен принцип. Как и в медицине, торговле, транспорте — автоматизация входит туда, где раньше правили руки, навыки, фантазия и интуиция. Искусственный интеллект не просто помогает — он постепенно вытесняет. Причём даже там, где речь идёт о визуальном восприятии, тактильности и живом контакте.
На первом этапе это выглядит как шутка. На втором — как нишевый аналог. На третьем — как стандарт.
Профессии, связанные с рутиной и моторикой, обретают новые смыслы. Не потому что исчезают — а потому что переосмысляются. И, как всегда, вопрос не в прогрессе как таковом, а в том, кто им будет управлять и как он изменит человеческое взаимодействие.
Робот-парикмахер — это не только про стрижку. Это про культурный сдвиг, где комфорт подменяет опыт, а эффективность — живое участие.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
На видео — ботоферма под управлением ИИ. Сотни телефонов, тысячи аккаунтов. Всё работает синхронно: комментарии, лайки, репосты. Это не производственный эксперимент — это инфраструктура влияния.
Такие фермы не просто создают информационный шум. Именно они формируют иллюзию общественного мнения.
Когда вы читаете комментарии под новостью, постом, видео — вы не знаете, кто их оставил. ИИ может симулировать сотни «реакций» за минуту. Одобрение, негодование, срач в комментариях — заранее просчитанный сценарий. Алгоритмы подбирают эмоции, а ты читаешь это как голоса реальных людей. Но мнения тут нет. Есть задачи.
Боты не спорят — они создают консенсус. И если нужно — сделают вид, что весь мир поддерживает санкции, радуется трансгуманизму или ест сверчков. За час можно создать чувство, что «все согласны». А несогласных — просто утопить в волне.
Это не теория. Это уже действующая технология подавления мнения меньшинства за счёт искусственного большинства. И чем дольше мы верим в «живой» интернет — тем быстрее реальность будет формироваться машинами.
Такие фермы не просто создают информационный шум. Именно они формируют иллюзию общественного мнения.
Когда вы читаете комментарии под новостью, постом, видео — вы не знаете, кто их оставил. ИИ может симулировать сотни «реакций» за минуту. Одобрение, негодование, срач в комментариях — заранее просчитанный сценарий. Алгоритмы подбирают эмоции, а ты читаешь это как голоса реальных людей. Но мнения тут нет. Есть задачи.
Боты не спорят — они создают консенсус. И если нужно — сделают вид, что весь мир поддерживает санкции, радуется трансгуманизму или ест сверчков. За час можно создать чувство, что «все согласны». А несогласных — просто утопить в волне.
Это не теория. Это уже действующая технология подавления мнения меньшинства за счёт искусственного большинства. И чем дольше мы верим в «живой» интернет — тем быстрее реальность будет формироваться машинами.
Форсайт-прогноз 2025–2035: насекомые в пище — три сценария
С 2025 года ЕС, Канада и Австралия активно внедряют продукты с добавлением насекомых — под лозунгами устойчивости и продовольственной безопасности. Однако общество реагирует неоднозначно. Ниже — три сценария развития ситуации.
Сценарий 1. Принятие обществом
2025–2028: Насекомые шире появляются в школьных столовых, армии и массовом фуд-продакшене. Медиа создают позитивный образ: "экологично, безопасно, современно".
2028–2035: Большинство потребителей адаптируется. Обычное мясо становится элитарным. Продукты с хитином — повседневность.
Последствия: рост аллергий, ЖКТ-проблем, воспалений, увеличение фарм-зависимости: препараты для "коррекции последствий диеты". Человек — не потребитель мяса, а "конечный фильтр переработки белка".
Сценарий 2. Частичное принятие
2025–2030: Глобальный раскол. Часть стран и слоёв общества — за, другие — против. Появляется "пищевая стратификация": бедные едят насекомых, обеспеченные — натуральные продукты.
2030–2035: Развивается рынок "антинасекомых диет", нутригенетики, органических ферм.
Последствия: углубляется неравенство в здоровье, растёт недоверие к продовольственной политике, еда становится элементом идентичности.
Сценарий 3. Массовый отказ
2025–2027: Общественное сопротивление, обязательная маркировка "без насекомых", бойкоты, мемы. Страны Восточной Европы и Латинской Америки вводят запреты.
2028–2035: Новая норма — выбор и прозрачность. Пища из насекомых отходит в нишу. Продукты без хитина становятся маркером качества.
Последствия: Снижение рисков, рост локального производства, усиление контроля потребителей над своим рационом.
Насекомые в пище — не просто белок, а индикатор глубинного конфликта: между технократией и выбором, между массовым рынком и пищевой автономией. Будущее зависит от способности сохранить осознанность — и не делегировать всё технологиям.
С 2025 года ЕС, Канада и Австралия активно внедряют продукты с добавлением насекомых — под лозунгами устойчивости и продовольственной безопасности. Однако общество реагирует неоднозначно. Ниже — три сценария развития ситуации.
Сценарий 1. Принятие обществом
2025–2028: Насекомые шире появляются в школьных столовых, армии и массовом фуд-продакшене. Медиа создают позитивный образ: "экологично, безопасно, современно".
2028–2035: Большинство потребителей адаптируется. Обычное мясо становится элитарным. Продукты с хитином — повседневность.
Последствия: рост аллергий, ЖКТ-проблем, воспалений, увеличение фарм-зависимости: препараты для "коррекции последствий диеты". Человек — не потребитель мяса, а "конечный фильтр переработки белка".
Сценарий 2. Частичное принятие
2025–2030: Глобальный раскол. Часть стран и слоёв общества — за, другие — против. Появляется "пищевая стратификация": бедные едят насекомых, обеспеченные — натуральные продукты.
2030–2035: Развивается рынок "антинасекомых диет", нутригенетики, органических ферм.
Последствия: углубляется неравенство в здоровье, растёт недоверие к продовольственной политике, еда становится элементом идентичности.
Сценарий 3. Массовый отказ
2025–2027: Общественное сопротивление, обязательная маркировка "без насекомых", бойкоты, мемы. Страны Восточной Европы и Латинской Америки вводят запреты.
2028–2035: Новая норма — выбор и прозрачность. Пища из насекомых отходит в нишу. Продукты без хитина становятся маркером качества.
Последствия: Снижение рисков, рост локального производства, усиление контроля потребителей над своим рационом.
Насекомые в пище — не просто белок, а индикатор глубинного конфликта: между технократией и выбором, между массовым рынком и пищевой автономией. Будущее зависит от способности сохранить осознанность — и не делегировать всё технологиям.
Новый штамм — старая модель: зачем COVID возвращается
В день, когда Минздрав США под руководством Роберта Кеннеди-младшего и CDC официально отменили рекомендации по вакцинации от COVID-19 для детей и беременных женщин, с другой стороны планеты вспыхивает «новый» повод для беспокойства — штамм коронавируса из Китая, о котором начинают активно писать мировые СМИ.
По сообщениям китайского Минздрава, число обращений с симптомами COVID-19 удвоилось за месяц, а более 6% госпитализированных заражены именно этой новой формой вируса. География прежняя — Китай. Сценарий тоже.
Сама по себе синхронность вызывает вопросы. За последние годы COVID стал не только эпидемиологической, но и политико-экономической моделью, которую можно воспроизводить с новыми элементами. И когда одна фаза начинает угасать — следует запуск другой.
В открытых патентных реестрах давно фигурируют фрагменты генома коронавирусов, зарегистрированные задолго до 2019 года. Разработка универсальных вакцин и терапий шла в рамках конкретных структур — от госагентств США до транснациональных корпораций. Один из бывших лаборантов уханьской лаборатории в 2023 году прямо заявил: вирус был «создан по внешнему заказу», по «переданной спецификации».
Теперь — когда в самой Америке звучат заявления о переоценке рисков вакцинации, когда медиа-пространство больше не боится говорить о последствиях — вдруг появляется новая вспышка. И она снова приходит оттуда, откуда пришёл первый вирус.
Зачем? Потому что люди начали задавать слишком много вопросов. О вакцинах. О побочных эффектах. О том, кто принял решения и кто получил прибыль. Эта волна неудобна. Её нужно сбить.
Именно сейчас всё больше экспертов говорят о том, что пандемия стала не катастрофой, а прецедентом. Через неё удалось апробировать механизмы ограничений, трансформации рынков, давления на общество и одновременного увеличения доходов для избранных игроков.
Новый штамм — это не вирус, это сигнал. Сигнал, что модель ещё работает. Что она будет воспроизводиться, пока приносит прибыль и позволяет держать контроль.
Настоящие угрозы редко повторяются дважды. А вот хорошо отработанные инструменты — возвращаются регулярно. И не столько по медицинским причинам, сколько по политическим и экономическим.
В день, когда Минздрав США под руководством Роберта Кеннеди-младшего и CDC официально отменили рекомендации по вакцинации от COVID-19 для детей и беременных женщин, с другой стороны планеты вспыхивает «новый» повод для беспокойства — штамм коронавируса из Китая, о котором начинают активно писать мировые СМИ.
По сообщениям китайского Минздрава, число обращений с симптомами COVID-19 удвоилось за месяц, а более 6% госпитализированных заражены именно этой новой формой вируса. География прежняя — Китай. Сценарий тоже.
Сама по себе синхронность вызывает вопросы. За последние годы COVID стал не только эпидемиологической, но и политико-экономической моделью, которую можно воспроизводить с новыми элементами. И когда одна фаза начинает угасать — следует запуск другой.
В открытых патентных реестрах давно фигурируют фрагменты генома коронавирусов, зарегистрированные задолго до 2019 года. Разработка универсальных вакцин и терапий шла в рамках конкретных структур — от госагентств США до транснациональных корпораций. Один из бывших лаборантов уханьской лаборатории в 2023 году прямо заявил: вирус был «создан по внешнему заказу», по «переданной спецификации».
Теперь — когда в самой Америке звучат заявления о переоценке рисков вакцинации, когда медиа-пространство больше не боится говорить о последствиях — вдруг появляется новая вспышка. И она снова приходит оттуда, откуда пришёл первый вирус.
Зачем? Потому что люди начали задавать слишком много вопросов. О вакцинах. О побочных эффектах. О том, кто принял решения и кто получил прибыль. Эта волна неудобна. Её нужно сбить.
Именно сейчас всё больше экспертов говорят о том, что пандемия стала не катастрофой, а прецедентом. Через неё удалось апробировать механизмы ограничений, трансформации рынков, давления на общество и одновременного увеличения доходов для избранных игроков.
Новый штамм — это не вирус, это сигнал. Сигнал, что модель ещё работает. Что она будет воспроизводиться, пока приносит прибыль и позволяет держать контроль.
Настоящие угрозы редко повторяются дважды. А вот хорошо отработанные инструменты — возвращаются регулярно. И не столько по медицинским причинам, сколько по политическим и экономическим.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Девятый пуск Starship: падение как путь вверх
Недавний пуск Starship закончился потерей ускорителя и корабля. Учитывая амбиции проекта — это может показаться неудачей. Но по факту — перед нами часть процесса, в котором ошибки встроены в прогресс.
SpaceX не запускает ракеты — она строит мост между Землёй и Марсом. Девятый пуск — это не про сбой, а про скорость итераций. Именно за счёт частых тестов в реальных условиях SpaceX делает то, на что у старых аэрокосмических игроков уходят десятилетия.
Да, аппарат потерял ориентацию, да, ускоритель не вышел на заданную траекторию. Но это уже полчаса работы на суборбитальной высоте, это накопленные данные, это десятки доработок, которые последуют. Это приближение к моменту, когда ракета не просто вылетит в космос — а уверенно оторвётся от Земли как цивилизационный символ.
Маск говорит — Марс, но по пути Луна. В реальности же — это не о планетах, а о новом распределении будущего. Тот, кто первым закрепится за пределами земной орбиты, будет формировать не просто космос, а экономику, культуру, геополитику следующего уровня.
Очередной пуск не завершился идеально. Но каждая такая «ошибка» — это инвестиция в эпоху, где «невозможное» становится инженерной задачей.
Завтра мы снова взлетим. И шаг за шагом покинем ту самую орбиту, которая держит нас не только физически — но и ментально.
Недавний пуск Starship закончился потерей ускорителя и корабля. Учитывая амбиции проекта — это может показаться неудачей. Но по факту — перед нами часть процесса, в котором ошибки встроены в прогресс.
SpaceX не запускает ракеты — она строит мост между Землёй и Марсом. Девятый пуск — это не про сбой, а про скорость итераций. Именно за счёт частых тестов в реальных условиях SpaceX делает то, на что у старых аэрокосмических игроков уходят десятилетия.
Да, аппарат потерял ориентацию, да, ускоритель не вышел на заданную траекторию. Но это уже полчаса работы на суборбитальной высоте, это накопленные данные, это десятки доработок, которые последуют. Это приближение к моменту, когда ракета не просто вылетит в космос — а уверенно оторвётся от Земли как цивилизационный символ.
Маск говорит — Марс, но по пути Луна. В реальности же — это не о планетах, а о новом распределении будущего. Тот, кто первым закрепится за пределами земной орбиты, будет формировать не просто космос, а экономику, культуру, геополитику следующего уровня.
Очередной пуск не завершился идеально. Но каждая такая «ошибка» — это инвестиция в эпоху, где «невозможное» становится инженерной задачей.
Завтра мы снова взлетим. И шаг за шагом покинем ту самую орбиту, которая держит нас не только физически — но и ментально.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Форсайт-прогноз 2025–2035: дроны в миграционном контроле
Использование дронов Росгвардией для выявления нелегальных мигрантов в Краснодаре — ранний признак формирования нового механизма цифрового контроля в сфере внутренней безопасности. Технологии начинают заменять не только бумажную бюрократию, но и полевую работу.
2025–2027: пилотный этап
Дроны интегрируются в работу силовых ведомств в мегаполисах и на крупных стройках. Используются ИИ-алгоритмы для оценки плотности движения, несанкционированной активности, а также сверки с биометрическими базами данных.
Государство позиционирует инициативу как "безопасную и точечную" меру для снижения социальной и криминальной нагрузки от нелегальной миграции.
2027–2030: систематизация
Технология масштабируется — дроны с тепловизорами и ИИ-модулями становятся частью мобильных групп МВД, Росгвардии и миграционных служб. Внедряется патрулирование строительных кластеров, рынков, складских зон. Развивается инфраструктура мгновенного опознания и взаимодействия с базами МВД и ФСБ.
2030–2035: автоматизация и трансформация подхода
– Появление автономных систем контроля: дроны патрулируют зоны по расписанию, фиксируют подозрительную активность и автоматически уведомляют подразделения.
– Системы интегрируются в цифровой паспорт мигранта: при выявлении нелегала алгоритм формирует кейс на депортацию без участия человека.
– Строительные компании обязуются в режиме реального времени предоставлять данные по рабочей силе и видеонаблюдению в единую базу.
Потенциальные последствия:
➕ Положительные:
– Повышение эффективности и скорости контроля;
– Снижение нагрузки на сотрудников ведомств;
– Увеличение выявляемости нелегалов без тотальной проверки всех.
➖ Отрицательные:
– Рост риска автоматизированных ошибок, фальшивых срабатываний;
– Нарушения прав — как у нелегалов, так и у законно работающих граждан;
– Социальная напряжённость — усиление страха, рост изоляции в мигрантской среде.
Внедрение дронов в сферу миграционного контроля — логичный шаг цифровизации управления. Главное — найти баланс между эффективностью и доверием. Там, где технологии сопровождаются прозрачностью и обратной связью, они воспринимаются как благо. Там, где граница стерта — возникает отчуждение. В этом и будет главный вызов 2030-х годов: не только использовать технологии, но и управлять ими и их восприятием.
Использование дронов Росгвардией для выявления нелегальных мигрантов в Краснодаре — ранний признак формирования нового механизма цифрового контроля в сфере внутренней безопасности. Технологии начинают заменять не только бумажную бюрократию, но и полевую работу.
2025–2027: пилотный этап
Дроны интегрируются в работу силовых ведомств в мегаполисах и на крупных стройках. Используются ИИ-алгоритмы для оценки плотности движения, несанкционированной активности, а также сверки с биометрическими базами данных.
Государство позиционирует инициативу как "безопасную и точечную" меру для снижения социальной и криминальной нагрузки от нелегальной миграции.
2027–2030: систематизация
Технология масштабируется — дроны с тепловизорами и ИИ-модулями становятся частью мобильных групп МВД, Росгвардии и миграционных служб. Внедряется патрулирование строительных кластеров, рынков, складских зон. Развивается инфраструктура мгновенного опознания и взаимодействия с базами МВД и ФСБ.
2030–2035: автоматизация и трансформация подхода
– Появление автономных систем контроля: дроны патрулируют зоны по расписанию, фиксируют подозрительную активность и автоматически уведомляют подразделения.
– Системы интегрируются в цифровой паспорт мигранта: при выявлении нелегала алгоритм формирует кейс на депортацию без участия человека.
– Строительные компании обязуются в режиме реального времени предоставлять данные по рабочей силе и видеонаблюдению в единую базу.
Потенциальные последствия:
➕ Положительные:
– Повышение эффективности и скорости контроля;
– Снижение нагрузки на сотрудников ведомств;
– Увеличение выявляемости нелегалов без тотальной проверки всех.
➖ Отрицательные:
– Рост риска автоматизированных ошибок, фальшивых срабатываний;
– Нарушения прав — как у нелегалов, так и у законно работающих граждан;
– Социальная напряжённость — усиление страха, рост изоляции в мигрантской среде.
Внедрение дронов в сферу миграционного контроля — логичный шаг цифровизации управления. Главное — найти баланс между эффективностью и доверием. Там, где технологии сопровождаются прозрачностью и обратной связью, они воспринимаются как благо. Там, где граница стерта — возникает отчуждение. В этом и будет главный вызов 2030-х годов: не только использовать технологии, но и управлять ими и их восприятием.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Французский парламент одобрил закон об эвтаназии. Формально — это акт гуманности. По факту — символ новой философии власти над телом и финала.
Министр здравоохранения Катрин Вотрен, комментируя инициативу, неожиданно назвала пациентов… «жертвами». Оговорка? Возможно. Или бессознательная правда о том, как система видит человека в конце его цикла — не как субъекта, а как объект управляемого завершения. Отработанного ресурса.
И всё бы ничего, если бы это был единичный закон. Но в культурном коде Франции такие сдвиги происходят не впервые. Реформы образования, законодательства, медицины, внедрение идеологии чайлдфри(запрещена в РФ) — всё чаще проходят под лозунгом рационализации «лишнего».
В определённых кругах давно говорят, что Европа превращается в лабораторию новых моделей общества. Без сакрального. Без наследия. Без смысла. И тогда оговорка вдруг звучит как древний термин — «жертва» — вспоминаются те самые слухи, что уходят корнями в ритуалы, философские ложи и элитарные собрания, где эвтаназия — не конец, а символ «контролируемого обновления».
Выдумки? Может быть. Но когда государство называет смерть актом милосердия, а жизнь — бременем, невольно возникает вопрос: а кто вообще получил право решать, чья боль достойна купирования, а чья — удаления?
Это не теория заговора. Это интуиция эпохи. И если старый свет называет смерть прогрессом — не стоит удивляться, если однажды и ваша жизнь окажется «избыточной».
Министр здравоохранения Катрин Вотрен, комментируя инициативу, неожиданно назвала пациентов… «жертвами». Оговорка? Возможно. Или бессознательная правда о том, как система видит человека в конце его цикла — не как субъекта, а как объект управляемого завершения. Отработанного ресурса.
И всё бы ничего, если бы это был единичный закон. Но в культурном коде Франции такие сдвиги происходят не впервые. Реформы образования, законодательства, медицины, внедрение идеологии чайлдфри(запрещена в РФ) — всё чаще проходят под лозунгом рационализации «лишнего».
В определённых кругах давно говорят, что Европа превращается в лабораторию новых моделей общества. Без сакрального. Без наследия. Без смысла. И тогда оговорка вдруг звучит как древний термин — «жертва» — вспоминаются те самые слухи, что уходят корнями в ритуалы, философские ложи и элитарные собрания, где эвтаназия — не конец, а символ «контролируемого обновления».
Выдумки? Может быть. Но когда государство называет смерть актом милосердия, а жизнь — бременем, невольно возникает вопрос: а кто вообще получил право решать, чья боль достойна купирования, а чья — удаления?
Это не теория заговора. Это интуиция эпохи. И если старый свет называет смерть прогрессом — не стоит удивляться, если однажды и ваша жизнь окажется «избыточной».